Текст книги "Anamnesis vitae. (История жизни)."

Автор книги: Александр Светин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 6

8 сентября, 15.30,

Кобельки, участковая больница

– Докладывайте! – я плюхнулся на стул и обвел взглядом выстроившийся в кабинете персонал.

Вперед выступила Мария Глебовна.

– За время вашего отсутствия, доктор, особых происшествий не было! – бодро отрапортовала она.

Как-то уж слишком бодро…

– А не особых? – подозрительно уточнил я.

– Ну… – замялась было акушерка, но я пресек колебания:

– Давайте без «ну»! Что стряслось?

– У Зотова, который с тромбоэмболией, приступ был.

– Что за приступ? Одышка?

– Нет, непонятное что-то. Потерял сознание, побледнел, затрясся. Да, еще очень мокрый был весь, прямо в крупных таких каплях! Похоже на эпилепсию, но не совсем, – акушерка выглядела немного растерянной.

Я тоже озадачился. Что еще за новости?!

– Сейчас-то он в сознании? Сколько времени продолжался приступ? Пульс, давление какие были? Сахар в крови определили? – засыпал я вопросами Марию Глебовну.

– Да, он в сознание минут через десять пришел. Пульс был под двести, давление – нормальное. Кровь на сахар взяли уже после приступа – немного снижен. Три ровно.

– Чем купировали приступ? – я не унимался.

– Да ничем. Сам в себя пришел, мы только следили, чтобы язык не прикусил да не задохнулся. Он трясся-трясся, а потом раз – и все закончилось. Как-то сразу в себя пришел: лежит довольный такой, улыбается! – закончила доклад акушерка.

– Улыбается? – машинально переспросил я.

– Ага! – хором подтвердили Мария Глебовна с Клавдией Петровной.

– Сейчас как себя чувствует?

– Вполне удовлетворительно.

– Вот и славно, – я вздохнул с облегчением. – Что еще?

– Еще да… – начала было акушерка, но ее локтем в бок ткнула Клавдия Петровна.

– Да ничего больше, Пал Палыч! Тут у нас с Машкой маленькие женские секреты. Верно, Марья?

Та, потирая бок и морщась, закивала головой:

– Верно, верно! А больше – ничего.

– Ну, если это ваши, как вы говорите, женские тайны, то я в них лезть не буду! – великодушно заявил я. – На прием народу много пришло?

– Да, сегодня наплыв: человек двадцать первичных и еще с десяток на повторный осмотр. Плюс шесть перевязок! – обрадовала меня фельдшерица.

Свет в моих глазах померк. Опять до полуночи!

– Значит, так. Клавдия Петровна, вас я прошу заняться перевязками. Можете привлечь к процессу Марию Глебовну. Насколько я помню, там ничего сложного не предвидится. А я пойду на прием. Антона Иваныча, в силу определенных уважительных причин, сегодня не будет. Поэтому работаем за себя и за того парня. Как в песне поется! – с фальшивой бодростью закончил я и отправился в амбулаторию.

В коридоре я наткнулся на Алю. Она взглянула на меня своими невероятными глазищами и тихо спросила:

– Их кто-то убивает, верно?

– Верно, – механически подтвердил я и запоздало спохватился. – Кого это «их»?

– Женщин. Беременных. Как сегодня, – терпеливо объяснила девушка.

Я схватил ее за плечи:

– Откуда вы знаете?! Кто вам рассказал?!

Аля покачала головой.

– Павел, мне никто ничего не рассказывал. Даю вам слово. Я просто знаю – и все. Вернее, сегодня только узнала, когда увидела ту женщину… в окне.

Спохватившись, я неохотно отпустил девушку.

– Аля, вы не должны никому, слышите, ни-ко-му рассказывать об этом, – быстро оглядевшись, я затащил ее в пустую процедурную, подпер спиной дверь изнутри и тихо, почти шепотом, продолжил: – Всех этих женщин действительно убили. Лейтенант, с которым вы сегодня беседовали, проводит расследование. А я ему помогаю. Он сам просил меня об этом, хотя я так и не понял, какая от меня может быть польза в этом деле…

– Может. И будет! – на полном серьезе пообещала Аля.

Я запнулся, потеряв нить разговора.

– Уверены? Впрочем, не о том сейчас речь. Беда в том, что, кроме нас с лейтенантом, да еще одного-двух человек, посвященных в эту историю, никто не верит в то, что это – убийства. Милицейское начальство Семена уверено, что все эти несчастные случаи – несчастные случаи и есть. Потому что следов преступления и преступника во всех пяти случаях обнаружить не удалось.

– Шести, – поправила меня девушка.

– Почему шести? Лейтенант утверждает, что было пять смертей, – оторопело возразил я.

– Он просто ничего не знает о шестой. Вернее, о первой, – грустно сказала Аля и резко отвернулась.

Я успел заметить, как в ее глазах блеснули слезы.

– Аленька, что с вами? – я опять, на этот раз осторожно, взял ее за плечи и развернул к себе.

Девушка и в самом деле плакала. Тихо, без всхлипываний и рыданий. Просто крупные слезы вытекали из ее глаз и прозрачными ручейками сбегали вниз по щекам.

– Я не знаю, что со мной! В том-то и дело, что не знаю, – она уткнулась лицом в мое плечо. – Не знаю, откуда мне все это известно, не понимаю, как эти убийства связаны со мной! А они ведь как-то связаны, я это чувствую. Я даже не знаю, кто я!

Последние слова Аля почти выкрикнула. Я покрепче прижал ее к себе. Никаких подходящих слов в голову не приходило. В нее вообще ничего не приходило. После всех нынешних событий мозг, видимо, включил защитное торможение.

Минут пять мы так и простояли. Наконец девушка оторвалась от моего плеча, подняла влажные зеленые глаза и тихо, очень тихо сказала:

– То, что их убивает, очень странное. Я не понимаю.

– «То»?! Вы хотите сказать, что убийца – не человек?! – изумился я.

За сегодня это уже второе предположение о нечеловеческой природе убийцы. Первое, помнится, высказал лейтенант. Правда, я так и не понял, насколько серьезно он это говорил. И вот теперь – Аля. По непонятным причинам словам этой девочки я верил. Всем, даже самым невероятным. Наверное, в силу невероятности ее самой…

– Человек… и – не человек. Я не могу понять, не могу почувствовать. Сейчас пока – не могу. Может быть, позже… – Аля выглядела растерянной.

В коридоре началась какая-то суета. В разных направлениях затопали ноги, слышались приглушенные голоса. Наконец все фоновые шумы легко перекрыл визг Клавдии Петровны:

– Пал Палыч! Доктор! У вас вызов!

Я виновато посмотрел на Алю. Она улыбнулась:

– Идите, доктор! Кому-то без вас плохо.

Неожиданно для самого себя, я поднес к губам ее руку и поцеловал.

И выскочил за дверь.

8 сентября, 16.15, Кобельки

Странно, но по улочкам Кобельков Кешка вел машину очень осторожно. Вспоминая его недавнее лихачество, я недоверчиво косился в сторону водителя. Боясь, что он вот-вот привычно вдавит педаль газа в пол, и «уазик» вновь горным козлом пойдет скакать по окрестностям.

Но ничего подобного не происходило. Машина спокойно, даже как-то торжественно, двигалась к цели.

Наконец я не вытерпел:

– Кеша, ты побыстрее немного можешь? Там ребенку плохо!

Иннокентий с достоинством взглянул на меня и пояснил:

– Палыч, это я за городом гоняю, а в городе – ни-ни! Тут же люди кругом!

Я согласно кивнул, окидывая взором пустые улицы. И верно, люди кругом!

Из окошка, ведущего в салон, высунулась Клавдия Петровна:

– Минут через пять будем на месте. Зара на отшибе живет, под дамбой.

– Кто? – переспросил я.

– Зара. Мать мальчика, к которому мы едем.

– Странное имя какое!

– Цыганка она, – пояснила фельдшерица. – Помните, я вам рассказывала про цыганского барона? Ну который кровать подарил?

– Помню, конечно.

– Та вот, у нас тут неподалеку, в степи прямо, тогда табор стоял. Зара в нем жила. А когда табор снялся и ушел, она тут, в Кобельках осталась. Беременная. Уж не знаю, почему она так решила, но осталась. Родила вскоре мальчишку, на работу в совхоз устроилась. Словом, прижилась как-то.

– А барон?

– А что барон? – удивилась Клавдия Петровна. – Барон тут ни при чем. Он просто тем табором командовал.

«Уазик» подпрыгнул на колдобине и, свернув к берегу озера, покатил вдоль него. Дорога резко пошла под уклон. С удивлением я обнаружил, что машина спускается ниже уровня воды. Причем намного.

– Сейчас дамба будет, – заметив мое удивление, пояснил Кеша. – Озеро-то искусственное. Лет тридцать назад речку запрудили, вот и получилось наше Белое.

Впереди и впрямь показалась дамба. У ее основания, вырываясь из-под немного приподнятых створов, бурлила вода. А от этого бурления начиналась небольшая речушка. Скорее даже ручей.

Подкатив к самой реке, наша машина свернула вправо и по узенькой грунтовой дороге запрыгала вдоль русла.

– Не страшно тут жить-то? А ну как плотину прорвет? Смоет же все к лешему! – поинтересовался я, обнаружив с десяток изб, прижавшихся вплотную к речушке.

Кешка пожал плечами:

– А кто их знает? Может, и страшно. Только все равно здесь строятся: речка под боком, озеро рядом, земля – сплошной чернозем. Здесь на огородах знаешь какие чудеса вырастают! Впору в книгу рекордов заносить. А наверху не земля – глина одна пополам с песком.

Проехав мимо «нижних» Кобельков, мы направились к небольшому одноэтажному домику, стоящему особняком. Тоже – на самом берегу.

– Ну вот, приехали. Тут Зарка и живет! – лихо затормозив у калитки, сообщил мне Кешка.

Вдвоем с фельдшерицей мы выгрузились из машины и направились к дому. Дверь на крыльце распахнулась, и нам навстречу устремилась растрепанная молодая женщина в яркой цветастой юбке и неожиданной футболке с олимпийским мишкой. Подбежав к нам, она вместо приветствия схватила меня за руку и молча потащила за собой.

– Добрый день, Зара! – я решил взять инициативу в свои руки. – Рассказывайте, что стряслось?

– Сыну плохо. Совсем плохо! – выдохнула цыганка. В ее голосе явственно слышалось отчаяние.

– С чего все началось? – взбегая по ступеням крыльца, я продолжал опрос.

– Он во дворе играл. Залез на забор, – она кивнула на невысокий заборчик, огораживающий участок. – Не удержался, упал. Боком ударился о камень.

– Каким боком?

– Правым. Сначала-то ничего: похныкал, конечно, да и побежал опять играть. А потом я обед приготовила, выхожу – а он лежит на земле… лицо синее, дышит тяжело, стонет. Я Мишку в дом занесла и сразу же за вами послала.

В моей голове начался интенсивный мыслительный процесс. Бессвязные воспоминания из области травматологии со щелканьем сменяли друг друга, но ничего подходящего случаю не находилось. Пока.

– Вот, доктор. Это – Мишка! – в комнате Зара указала на лежащего в постели малыша лет пяти.

Мишка слегка приоткрыл глаза, грустно, по-взрослому совсем, взглянул на меня и опять опустил веки. Дышал он тяжело и часто. Очень часто. Его лицо и в самом деле было синим.

– Помогите мне его раздеть! – попросил я цыганку.

Зара попыталась стянуть майку через голову, но малыш громко закричал от боли. Оттолкнув мать, к Мишке подскочила Клавдия Петровна и несколькими точными движениями разрезала майку ножницами. Оголилась худенькая детская грудь с торчащими ребрами.

Я присел на краешек постели и принялся внимательно осматривать правый бок бедняги. Ага, вот и огромный синяк от удара!

Очень осторожно я нажал на центр синяка. Под пальцами противно заскрипело, а малыш взвизгнул от боли.

– Все, Мишка, все! Ну, извини. Мне нужно было кое-что проверить! – успокаивающе бормотал я, лихорадочно пытаясь вспомнить, что полагается делать в таких случаях.

А случай оказался не из простых. Судя по всему, ударившись о камень, Мишка сломал ребро. Или ребра. Они своими острыми обломками повредили легкое. И теперь из разорванной легочной ткани в грудную полость малыша поступает воздух, поджимая поврежденное легкое и не давая тому возможности дышать.

Напряженный пневмоторакс, вот как это называется. Сейчас Мишка дышит только одним легким. Потому и синий, потому и одышка такая.

И что мне прикажете делать? Лечить парня нужно срочно: плохеет на глазах. Требуется вмешательство грудного хирурга, а где его взять-то в Кобельках?

– Доктор, ему хуже! – закричала Зара, дергая меня за рукав.

Осторожно освободившись от ее рук, я полез в дежурный чемоданчик, перебирая его содержимое и пытаясь собрать все нужное для неотложной манипуляции.

«Перевести напряженный пневмоторакс в открытый», – будто мантру повторял я про себя фразу из учебника по хирургии.

А это значит, что мне придется поставить в грудную полость Мишки специальный дренаж, чтобы отсасывать поступающий в нее воздух.

Нужное в чемоданчике упорно не находилось. Вернее, находилось, но не все. Большой шприц Жанэ отыскался моментально, да и немудрено: огромный прибор занимал собой добрую четверть саквояжа. Перчатка и одноразовая капельница тоже не стали проблемой. Но вот где раздобыть специальный стилет для пункции с уже надетым на него катетером?

Краем глаза я посматривал на Мишку. Тот посинел ее больше и начал закатывать глаза.

– Клавдия Петровна, кислород ему дайте, живо! А потом возьмите флакон с физраствором и разведите в нем фурацилин. Будем дренаж ставить. По Бюлау! – невесть зачем уточнил я авторское название манипуляции. Вряд ли, конечно, фельдшерица его слышала.

Ошибся. Клавдия Петровна быстренько приспособила к лицу малыша маску кислородного ингалятора, развела фурацилин и принялась споро отрезать ножницами пальцы от резиновой перчатки. Для дренажа. Старик Бюлау в Кобельках явно был популярен!

Оставив бесплодные попытки отыскать стилет, я решил импровизировать дедовскими методами. Вооружился банальным скальпелем и склонился над Мишкой. Тот уже был без сознания. Ну что ж, по крайней мере, можно обойтись без анестезии. Нет худа без добра!

Нащупав пальцами нужное межреберье, я вонзил в него скальпель…

– Ай, доктор, вы что?! – заверещала Зара и принялась хватать меня за руки.

От неожиданности я едва не протолкнул лезвие глубже, чем следовало.

– Отойди, Зарка, доктор знает, что делает! Мишка твой ребром легкое проткнул, надо лишний воздух вывести. Иначе – помрет! – весьма доходчиво разъяснила ситуацию Клавдия Петровна и быстренько выпихнула плачущую цыганку из комнаты.

– Спасибо! – с облегчением выдохнул я и продолжил работу.

– Не за что! – ответила фельдшерица и протянула мне отрезанную от капельницы прозрачную трубку. – Это ставить будете?

– Ага! – уже не удивляясь, подтвердил я. И ввинтил трубку в только что проделанную дырку в Мишкиной груди.

А Клавдия Петровна уже подсоединяла к другому концу шприц Жанэ с фурацилином. Я принял его из ее рук и осторожно потянул за поршень. По трубке в шприц пробежало немного крови. А потом – пошел воздух. Поршень шел с небольшим усилием.

Пятьдесят кубиков…

Сто…

Двести…

Триста…

На пятистах миллилитрах поршень уперся в заднюю стенку шприца.

– Зажать! – скомандовал я.

Клавдия Петровна с готовностью пережала зажимом трубку. Я отсоединил шприц, вернул поршень в исходное положение и подсоединил вновь. Фельдшерица освободила трубку.

Еще двести…

Триста…

Триста пятьдесят…

Поршень двигался заметно туже. Я взглянул в лицо малыша: синева явно уменьшилась, да и дышит теперь намного спокойнее.

Четыреста двадцать.

Все. Поршень остановился. Воздух в шприц больше не поступал. Хочется верить, что и легкое расправилось.

– Зажать!

Опять зажим на трубке. Фельдшерица без моих команд приладила к свободному концу трубки палец от резиновой перчатки со вставленной в него спичкой. И засунула получившийся клапан во флакон с фурацилином. Простая, но чертовски эффективная конструкция! Имени Бюлау.

Мишка открыл глаза. Дыхание его стало совсем спокойным, гадкая синева ушла. Из трубки, погруженной в желтый раствор, время от времени вырывались пузырьки воздуха. Дренаж работал.

– Как дела, молодой человек? – улыбаясь, спросил я пацана.

Вместо ответа он показал мне большой палец. И тоже улыбнулся.

– Клавдия Петровна, пригласите мать!

Зара влетела в комнату и с разбега грохнулась на колени у постели сына, уронив голову ему на живот. Роскошные черные волосы блестящим одеялом укрыли всего Мишку.

– Мам, ты чего? – все еще улыбаясь, поинтересовался он.

Зара встрепенулась. Она подняла голову и недоверчиво всмотрелась в лицо сына:

– Мишенька? Золотой мой, тебе лучше?!

– Ага! – гордо ответил он.

Цыганка вспорхнула с пола и повисла на моей шее. Что-то бессвязное шепча по-своему, будто в бреду.

– Все уже хорошо, Зара. Самое страшное позади. Сейчас мы вызовем «скорую» из района, и Мишку отвезут в больницу. Отлежится недельки две – и будет как новенький! – поглаживая по спине бормочущую женщину, приговаривал я.

Потом, в ожидании «перевозки» из района, мы все сидели на кухне у Зары и пили безумно вкусный чай, заваренный на каких-то травах. Вернее, все, кроме Мишки. Парень, намаявшись, мирно спал в своей постели под аккомпанемент тихого бульканья пузырьков во флаконе.

Поглядев на часы, я покачал головой: мы уже почти два часа пробыли в этом доме. А в больнице – куча народу приема ждет!

– Клавдия Петровна, боюсь, вам придется вернуться в больницу. Иначе Мария Глебовна там костьми ляжет! Так что собирайтесь. Кеша вас отвезет и за мной вернется, – прервал я почти семейную идиллию.

Фельдшерица с водителем с сожалением оторвались от своих чашек и засобирались.

– Только чемоданчик оставьте на всякий случай! – попросил я, очень надеясь на то, что такого случая не будет.

Зара проводила их до машины и вернулась. Уселась напротив, подперла подбородок руками и принялась сверлить меня огромными черными глазами. Чтобы скрыть неловкость, я уткнулся носом в чашку.

– Вы вчера только приехали, Пал Палыч, верно? – поинтересовалась вдруг цыганка.

Я кивнул:

– Вчера.

– А ведь вас уже присушил кто-то тут, в Кобельках! – торжественно констатировала она.

Я поперхнулся чаем. Прокашлявшись, поинтересовался:

– Это как так «присушил»? И кто же?

Зара улыбнулась.

– Женщина ваше сердце заняла. Да прочно-то как! – прищурясь, она посмотрела мне в грудь, будто и в самом деле разглядев «занятое сердце» сквозь одежду и тело. – А вот кто – не скажу. Знаю только, что не наша она. Не здешняя. Красивая, наверное?

– Очень! – машинально подтвердил я. И покраснел, сообразив, что попался.

Цыганка рассмеялась и взялась чайник.

– Еще чаю, Пал Палыч? Да вы не смущайтесь, это же хорошо, когда любишь. Главное это. Многих любят, многие думают, что любят… А вот так, чтобы по-настоящему, из души – немногим дано. Счастливый вы, доктор!

– Наверное… Только я и сам пока еще не понял, люблю ли… – ни с того, ни с сего разоткровенничался я с Зарой.

– Поймете. Обязательно поймете. А когда поймете – не испугайтесь. Многие пугаются той силы, которой полна настоящая любовь… и бегут от нее. Чтобы никогда больше ее не встретить. Вы – не убегайте! – строго сдвинув брови, приказала цыганка.

– Не испугаюсь. И не убегу! – абсолютно серьезно пообещал я.

Зара вдруг протянула через стол руки и взяла меня за щеки.

Я замер. Ладони цыганки были невероятно горячими. С минуту она пристально вглядывалась в мои глаза. А я не мог оторвать взгляда от двух глубоких черных омутов, вбирающих, засасывающих в себя свет.

– Верю! – она наконец отпустила меня и улыбнулась. – Так что, чаю вам еще налить?

– А давайте! – махнул я рукой.

Наваждение исчезло.

Еще с полчаса мы болтали о всяких пустяках. Время от времени выходя в спальню проведать спящего Мишку. А потом вдруг Зара коснулась темы, которая никак не могла оставить меня равнодушным. После всех нынешних событий.

– Вы в неудачное время приехали в Кобельки, доктор. Нехорошо здесь стало.

Я вздрогнул. Точно такими же словами, помнится, охарактеризовал положение дел в округе и участковый.

– Что вы имеете в виду, Зара?

– У нас тут женщины гибнут. Да не просто женщины, а беременные. Слышали, наверное? За два дня – три покойницы.

«И чуть не случилась четвертая!» – мысленно уточнил я, вспомнив чудесное спасение жены Антона Иваныча.

А вслух подтвердил:

– Слышал, конечно. И, к сожалению, двух из них даже видел. Беда.

– Это убийства? – цыганка сверлила меня испытующим взглядом.

– Не знаю, я же не криминалист, – пожал я плечами. – Насколько мне известно, никаких следов чьего-то злого умысла на местах происшествий обнаружено не было.

Зара в задумчивости покачала головой:

– Пал Палыч, вы верите в поверья? В легенды, приметы всякие, предсказания?

От неожиданного вопроса я опять чуть не поперхнулся.

– Зара, я врач. Мне не положено верить во всякую мистику. Уж извините, если я вас этим задел.

– Да нет, вовсе не задели, – она невесело усмехнулась. – Мистика, говорите? Ну, переубеждать вас я не стану: вы пока слишком молоды, понимание многого к вам еще придет…

Теперь усмехнулся я. Зара была не старше меня.

Она заметила усмешку.

– Мы жили в разных мирах, доктор. Да, мы ровесники. Но я – старше. Намного старше. Поверьте, так бывает!

Я поверил. Странно, за сегодня Зара была уже второй женщиной, которой верилось во всем и безоговорочно.

– Так вот, я не буду вас переубеждать, Пал Палыч. Расскажу только одно старое цыганское поверье, которое жило в моем таборе. Я ведь в таборе выросла, знаете?

– Знаю, – кивнул я.

– Страшное поверье. И очень, очень древнее, – Зара прикрыла глаза, откинулась на спинку стула и замолчала на минуту.

Потом протяжно заговорила тихим, неузнаваемым голосом.

–  Нет в мире ничего более прекрасного, чем женщина, носящая под сердцем дитя. И нет в мире никого более уязвимого, чем она. Ибо красота ее и неродившегося ребенка желанна не только для того, кто любит их, но и для того, кто алчет бессмертия. И придет тот в недобрый час, и отберет две жизни: матери и плода ее. И вольет он душу нерожденного в свою, будто светлый ручей в черную топь. И пойдет дальше по миру, собирая нерожденные, ясные души, пока не наберется таких трижды по три. И тогда обретет собравший их исцеление от всех недугов, бессмертие тела и исполнение единственного желания своего…

Зара замолчала. По моей спине пробежал холодок.

– Если я правильно все понял, убийца девяти беременных женщин должен исцелиться от всех болезней, обрести бессмертие, да еще и одно его желание исполнится?!

Цыганка открыла глаза и потрясла головой, будто стряхивая с себя остатки сна.

– Согласно поверью, именно так. При условии, что сам он в момент убийства будет находиться рядом с жертвой. Чтобы душа неродившегося ребенка переселилась в него.

– Бред! – подытожил я.

Зара пожала плечами:

– Я серьезно отношусь к нашим поверьям, Пал Палыч. Предки не могли просто так, ни с того ни с сего, придумать такое…Кто знает: может, и в самом деле бред? А вдруг – мотив?

За окном послышался звук подъехавшей машины и скрип тормозов. Я встрепенулся и вскочил.

– Это, наверное, «скорая» из района. Вот и славно! Сейчас отправим вас с Мишкой в больницу, там его подлечат и будет опять по заборам скакать!

Зара с улыбкой поднялась из-за стола:

– Ну нет, на забор он теперь долго не полезет. Уж я об этом позабочусь!

Вдвоем мы вышли на крыльцо. Перед домом и впрямь стояла «скорая помощь».

9 сентября, 00.30,

Кобельки, участковая больница

– И запомните: никаких больше мочегонных! – погрозил я пальцем тучной даме лет пятидесяти, местной продавщице.

Та, старательно прижимая сосискообразным пальцем ватку к локтевому сгибу, заныла:

– Так ведь хотелось же вес согнать! Вы только посмотрите на меня – это ж уму непостижимо!

– Согнали? – осведомился я.

Она потупилась.

– Не согнали, – констатация факта, подкрепленная суровыми нотами в моем голосе, прозвучала достаточно жестко. – Зато чуть не ушли в страну вечной охоты!

– Что? – не поняла жертва мочегонного.

– Я говорю, чуть не померли. Еще немного – и повывели бы весь калий из организма. И ваше сердце грустно трепыхнулось бы напоследок, да и остановилось. Потому, как не может оно, сердце, без калия. Ясно?

– Ясно! – вздохнула она. – Но как же похудеть-то? Уж я чего только не перепробовала…

– Увы, мой совет может свестись лишь к двум правилам. Потому, как я не диетолог и большой циник, – развел я руками.

Уже открыв дверь, дама с интересом обернулась:

– Так скажите же, доктор! Что за правила?

– Простейшая физиология: чтобы похудеть, надо меньше кушать и больше какать. Следующий! – через плечо оторопевшей дурочки крикнул я в коридор.

Вместо следующего в кабинет вплыла Мария Глебовна.

– Все, доктор. Больше нет никого!

Дождавшись, пока осчастливленная новым знанием пациентка выйдет на улицу, я торжественно заявил:

– Любого, осмелившегося разбудить меня раньше восьми ноль-ноль утра, заранее объявляю личным врагом!

– Идите отдыхать, Пал Палыч! – улыбнулась акушерка. – Умотались вы за сегодня.

– Да уж… Вы тоже отдохните, Мария Глебовна. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи.

Водные процедуры прошли уже в полусне. Почти не открывая глаз, будто заправский лунатик, я прошествовал из душа в свою палату… пардон, квартиру! И упал на баронову кровать. Сознание тут же отключилось.

Проснулся я от странного чувства. Если попытаться его сформулировать, то получилось бы что-то вроде «если-я-немедленно-не-проснусь-то-пропущу-нечто-очень-важное». Сон улетучился сразу.

Рывком я сел в постели. В комнате был кто-то еще.

– Я поняла, что не могу не прийти! – голосом Али сказал светлый силуэт у двери.

– Ты пришла, когда я понял, что не могу без тебя, – неслышно прошептал я. Даже не удивившись.

Она услышала.

– Я с первой минуты знала, что так будет. Как только открыла глаза здесь, в больнице. Еще не видя тебя.

– А я – знал всегда. Я видел тебя раньше много раз. Во сне.

По интонации Алиного молчания я понял, что она улыбается.

– Ты странный, Паша.

– Ты тоже. Кто ты, Алька?

Бледный силуэт у двери пожал плечами:

– Я и сама не знаю, кто я. Забыл?

Я встал и подошел к ней. Совершенно не стесняясь собственной наготы.

Аля сбросила с плеч казенную простынку и положила руки мне на плечи:

– Ты веришь в судьбу?

– Я верю в нас.

– Как это?

– Знаешь легенду о том, как давным-давно Бог разделил людей на половинки?

– Расскажи! – попросила она.

– Когда-то не было мужчин и женщин. Были просто люди. И однажды Бог решил разделить их на половинки. Каждого. А потом взял, да и перемешал всех. Так люди разделились на мужчин и женщин. И с тех пор ходят они по миру, ищут свои половинки. Очень немногие находят, – я уткнулся губами в теплые волосы и закончил: – Мне повезло: я нашел.

– Мне тоже, – прошептала она и прижалась ко мне.

– Я ждал, что ты придешь. И боялся этого, – признался я.

– Почему – боялся?

– Ты – Мечта. А когда мечты сбываются, они перестают быть мечтами.

– Я уже сбылась?

– Да.

– И перестала быть мечтой?

– Нет.

– Так чего же ты боишься? – в темноте ее улыбка светилась.

– Теперь – ничего.

– Давай сбудем еще одну мечту? – предложила Аля.

– Давай. А какую?

Вместо ответа она надолго прильнула к моим губам своими. Оторвавшись, взяла меня за руку и потянула к бароновой кровати.

– Эту.

…Ночь вместе с нами неслась сквозь время. По стенам плясали тени, жалко передразнивая нас. Мир сузился до размеров бывшей палаты № 6, ныне – моей казенной квартиры, в которую ко мне и явилась моя Мечта.

Она улыбнулась и откинулась на подушки:

– Я и не подозревала, как это чудесно!

– Тебе не было больно? Поначалу?

– Нет. Мне было хорошо. Просто волшебно.

– Ты – не просто Мечта. Ты – Сказка. Так не бывает.

– Так – есть, – Аля тихо засмеялась. – У тебя вид невероятно довольный. Как у кота, который сметаны наелся. Я так и буду тебя звать – Кот.

И потянулась всем телом.

– На себя посмотри: вылитая кошка. А я буду звать тебя Кошкой. Вернее – Котенком. По обстоятельствам.

Она крепко обняла меня, прижавшись всем телом. Будто прощаясь.

– Я люблю тебя, Кот!

– Я люблю тебя, Кошка!

Ночь отступала и возвращалась вновь. То наполняясь бессвязным шепотом губ, ищущих в темноте друг друга, то вновь наслаждаясь звенящей тишиной, нарушаемой лишь нашим дыханием, да сверчками за окном.

…– Интересно, который час?

– Счастливые часов не наблюдают. Зачем тебе время сейчас, Кошка?

– У меня странное чувство… Кот. Будто время остановилось, но в то же время – летит с бешеной скоростью. Понимаешь?

Я прислушался к себе:

– Понимаю. Ты права, Алька.

– Помнишь, я сказала, что с тобой не страшно время?

– Помню. Что это значит?

– Когда тебе очень хорошо, всегда есть страх, что это скоро закончится. Или не скоро, но – закончится. А с тобой мне не страшно.

– Все когда-то кончается, Котенок, – я нагнулся и поцеловал ее.

– Знаю. Но не боюсь.

– Умница. Я с тобой. Мы – вместе. Это главное.

– Кажется, я счастлива, Кот!

– А без «кажется»?

– Счастлива.

– Я тоже, Кошка. Тобой счастлив.

Темнота робко таилась в углах, загнанная туда светом Алиной улыбки. Определенно, в комнате стало светлее. И далекий рассвет тут был ни при чем.

– За твою улыбку можно отдать все! – сообщил я ей.

– Правда? А мне ничего и не нужно. Только тебя.

– Уже.

– Что «уже»?

– Я и так уже твой. От макушки до пяток. С потрохами.

Аля засмеялась и села в постели, критически оглядывая меня:

– Должна сказать, что мое приобретение мне нравится. Даже очень.

– А ты?

– Что?

– Ты – моя? Или мне кажется?

– Не кажется, Кот. Твоя.

– Так иди ко мне…

Она легко соскочила с постели, потянулась и подошла к часам. Я наслаждался чудесным видом. Не часов, разумеется.

– Если верить этим часам, сейчас уже шесть утра.

– Не верь. На них всегда шесть часов. Стоят они.

– Жаль. А почему?

– Механизма нет.

– Жаль… – повторила Аля с неподдельным сожалением. – Такие красивые.

Она открыла дверцу корпуса и тронула маятник пальцем. Тот с готовностью принялся раскачиваться на своем гвозде. Аля закрыла часы, отошла на шаг назад и удовлетворенно констатировала:

– Так-то лучше!

И вернулась ко мне.

Солнце полоснуло по закрытым глазам. Я вскочил и огляделся. Комната была пуста. Постель тоже.

– Неужели приснилось? Не может быть! – пробормотал я, старательно осматривая простыни.

Ничего, ровным счетом ничего не напоминало о ночном происшествии! Да и я чувствовал себя отлично выспавшимся, чего по определению не могло быть, если…

Если бы все было на самом деле!

Тяжело вздохнув, я принялся одеваться. Натягивая футболку, вдруг понял, что в комнате поселился какой-то посторонний звук. Тихий, ритмичный и совершенно невозможный!

Выпростав голову из футболки, я тупо уставился на реликтовые часы. Они тикали. В полной гармонии с раскачиванием тяжелого бронзового маятника.

– Чур меня, чур! – на всякий случай пробормотал я.

Часы на мое заявление никак не отреагировали и упрямо продолжали тикать. Я подошел поближе и открыл корпус. Маятник раскачивался на своем гвозде вопреки всем известным и неизвестным мне законам физики. А стрелки показывали реальное время: 8.15.

– Опупеть! – констатировал я и ущипнул себя за живот. Больно!

Минут пять простояв в полном отупении перед часами и окончательно убедившись в том, что они не собираются останавливаться, я побрел на водные процедуры. Справедливо рассудив, что, умывшись, смогу оценить невероятную действительность более трезво.

В коридоре я нос к носу столкнулся с Алей. Она со страшно деловым видом неслась куда-то со шваброй наперевес.

– Доброе утро, доктор! – улыбаясь, поприветствовала меня девушка, пробегая мимо.

– Доброе… – машинально пробормотал я и тут же опомнился: – Аля!