Текст книги "Антология русского советского рассказа (30-е годы)"
Автор книги: Александр Грин
Соавторы: Максим Горький,Алексей Толстой,Константин Паустовский,Евгений Петров,Илья Ильф,Валентин Катаев,Павел Бажов,Андрей Платонов,Вячеслав Шишков,Михаил Зощенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
Прошло более часу. Открылась дверь, и появилась Марта. Темные волосы ее были смяты, несколько пуговок расстегнуто на груди, где белело кружево тонкой сорочки. Ментиков кинулся, пронзительно вглядываясь:
– Ну, что, царь заснул?
Не отвечая, не меняясь в лице, Марта тяжело, полной рукой, хлестнула его по щеке. Александр Данилыч качнулся, весь вспыхнул. И – понял все. Торжествующе усмехнулся – глазами, ртом, всем длинным лицом своим… Склонился в низком поклоне, касаясь буклями вощеного пола и, обеими руками взяв, почтительно поцеловал Марте руку – как будто перед ним стояла уже не Марта Рабе, а Екатерина Алексеевна, императрица всероссийская.
1931
Юрий Тынянов
Малолетный Витушишников
1
Ночь была проведена беспокойно. Дважды поднимался и окидывал комнату строгим взглядом. Потом было сказано:
– То-то.
И сразу же, завернувшись в боевую шинель, уснул.
Он лежал на узкой походной кровати. Похода не было, но иногда к вечеру он уединялся в «походную» комнату, свой боевой кабинет, и там, завернувшись в простую серую шинель, – засыпал.
Было замечено, что такие уединения совершались обычно после дней, когда он бывал отягощен семейными государственными делами.
Вчера и был такой день: Варвара Аркадьевна Нелидова отлучила императора от ложа.
Проведя ночь на боевой постели, он обычно вставал полный решимости. Всегда умывался холодной «солдатской» водой, растирал мускулы и несколько секунд гладил то место, под которым должна быть грудобрюшная преграда. Предложение лейб-медика Мандта для снятия излишнего. Затем быстро одевался и внезапно являлся.
Так было и теперь. Завтрак прошел превосходно. Он приласкал наследника и сказал любезность. Затем отправился в телеграфную комнату – год назад первый электрикомагнитический телеграф был проведен из его зимнего дворца к трем нужным лицам: шефу жандармов Орлову, главноуправляющему инженерией Клейнмихелю и фрейлине двора Нелидовой, которая жила по Фонтанке. Изобретение ученого сотрудника III отделения, барона Шиллинга фон Капштадт. Чуждаясь обыкновенной азбуки, он предпочитал собственную систему шифров – le systeme Nicolas[7]7
Система Николая (франц.).
[Закрыть]. Выслав вон телеграфного офицера, он сам послал особое слово к фрейлине Нелидовой, означавшее:
– Barbe[8]8
Варвара (франц).
[Закрыть].
Несмотря на то что депеша, вероятнее всего, достигла назначения, ответа не было.
Повторено:
– Barbe.
Затем, с поспешностью и огорчением, послано сразу:
– Вы все еще сердитесь?
Вскоре электрикомагнитический аппарат принял ответ:
– Ваше величество…
Обычно для сокращения употреблялось: «Sire – государь».
– … увольте…
Император с длинным карандашом в руке расшифровывал значение слов.
– … на покой…
Он положил карандаш.
Легкий вздох, он нахмурился, и с телеграммами на этот день было покончено.
Потом был выход и прием различных дел.
2
Ссора имела следующую причину.
Будучи образцовым, являясь по самому положению образцом, император желал одного: быть окруженным образцами. Варенька Нелидова была не только статна фигурою и правильна чертами, но в ней император как бы почерпал уверенность в том, как все кругом развилось и гигантскими шагами пошло вперед. Она была племянницей любимицы отца его, также фрейлины Нелидовой, – что, как человека, его вполне оправдывало, – и для отошедшей эпохи получалось невыгодное сравнение. Та была мала ростом, чернява и дурна, способна на противоречия. Эта – великолепно спокойного роста, с бледной мраморностью членов и с тою уменьшенной в отношении к корпусу головой, в которой император видел действие и залог породы.
Несколько дней назад, при обычном представлении императору, она вдруг скрыла лицо на его груди и заявила, что понесла. Это было вопросом столь же семейным, сколько государственным.
Как человек, император был приятно удивлен. Днем он особенно милостиво шутил, легко подписал государственный баланс, внезапно наградил орденом св. Екатерины кавалерственную даму Клейнмихель (родственница), и все ему удавалось. Затем обдумал будущий герб и некоторые мероприятия. Для герба он полагал – овальное голубое поле и три золотых рыбки. Титул: герцог или ниже – граф. Фамилии еще не выбрал, но остановился на трех: Николаев, Романовский, Нелидовский. О том, что может быть дочь, женского пола, он не думал. Затем обдумал поведение матери. Она должна ежедневно гулять по Аполлоновой зале или по Эрмитажу не менее часу. Окруженная со всех сторон статуями, видя вокруг себя мраморные торсы и колонны, будучи сама таким образом центром изящества, молодая мать может произвести только изящное.
Но вслед за этим император немного увлекся. Думая в этот вечер исключительно о предметах, связанных с женщиной и ее назначением, он живо представил себе событие всего и ясно увидел сцену: как он впервые приветствует младенца.
Розовый младенец лежит на руках у кормилицы, и он по простонародному русскому обычаю кладет тут же на подушку, «на зубок», маленький свиток – герб и прочее.
На руках у нарядной кормилицы. И незаметно, может быть мимоходом, вспомнив о форменных фрейлинских платьях, нахмурился: с женской формой дело не удалось и вызвало много толков. Тут же он вдруг подумал о форме для кормилиц. И сам удивился: у кормилиц самых высших должностей не было никакой формы. Полный разброд – включая невозможные кофты-растопырки и косынки. Назавтра он сказал об этом Клейнмихелю: пригласить художников, а те набросают проект. Клейнмихель распорядился быстро. Через два дня художники представили свои соображения.
Головной прибор: кокошник, окаймляющий гладко причесанные волосы и сзади стянутый бантом широкой ленты, висящей двумя концами как угодно низко. Сарафан с галунами. Рукава прошивные.
Художники ручались, что дородная кормилица в этой форме широкими и вместе стройными массами корпуса поставит в тень кого угодно.
Форма вызвала одобрение императора, приказавшего только озаботиться ввести более резкие отличия от парадного, также простонародного, костюма фрейлин. И она же вызвала ссору.
Вареньку Нелидову вдруг стали поздравлять, и дело получило самую широкую огласку.
Форма для кормилиц временно оставлена под сукном, но третий день уже длилось охлаждение.
3
Пройдя по Аполлоновой зале, он увидел на мгновение в зеркале себя, а сзади копию Феба, и невольно остановился – он почувствовал свое грустное величие: император, получив горький ответ на свои чувства, – проходит для приема воинов в Георгиевскую залу. И в Георгиевской зале сразу принял эту осанку: старее, чем всегда, много испытавший, император принимает парад старых воинов.
Представлялись старослужилые жандармского корпуса офицеры. Император остановился взором на старом из них. Ему припомнилось, что где-то он уже видел его.
– Мы уже где-то встречались? – сказал он грустно.
– Точно так, ваше величество, имел счастие. Позвольте в отставку, – сказал старец, слезясь.
– Подожди, мой старый… драбант[9]9
Драбанты – дворцовая гвардия. (Примеч. Ю. Тынянова.)
[Закрыть],– сказал император, – мы вместе пойдем в отставку.
Все вздрогнули.
Император хотел сказать: старый товарищ, но решительно не помнил, где видел жандарма, и поэтому сказал: мой старый драбант. И об отставке.
Увидя слезы у всех на глазах, остался доволен.
– Входите во вкус делать добро, – сказал он.
Прием кончился.
4
Двум солдатам Егерского полка карабинерной роты захотелось выпить. Браво солдатствуя уже десять лет, эти двое солдат, соседи по нарам, только раз штрафованные, но не бывшие на замечании, одновременно захотели выпить водки. Предприятие было опасное.
– Рыск, – сказал старший и заерзал спиною.
Казармы стояли в одном из невидных мест, которых было много в Петербурге: в десяти минутах ходьбы были присутственные места, Нева, мост, соединявший Петербургскую часть с Васильевским островом, значительные и важные сооружения; но кругом – сады, голые и черные, табачная лавочка, богадельня, в которой виднелись бодрые инвалиды, а дальше – совершенно прозрачная, белесая дичь. По направлению к присутственным местам был кабак. Старший солдат работал в полковой швальне, и ускользнуть можно было, напросившись в одну из перевозок или на поручение. Речь шла о втором. Но и у второго была надежда: его употреблял по сапожному мастерству ротный командир, и могло случиться, что он мог быть вызван на квартиру для снятия мерки с ног супруги ротного командира.
– Рыск, – сказал сапожник, – без рыску нельзя.
Первый же был озабочен. Он сомневался.
В полку у солдат не было излишнего времени, которое не на что употребить, а излишнее время, оставшееся от строевой службы, швальных и пошивочных дел, чистки обмундирования и сбруи и т. д., заполнялось детскими играми. Если же бывали упущения, командир трактовал солдат как людей совершенно другого, зрелого возраста. Также в праздники делалось исключение – выдавалось по шкалику водки, которую звали «пенник» и «добрый пенник», а шкалик – «чаркой»; тогда же, во время праздника, ребята допускались «до девок», что в полку звалось также «попастись» и «на травку». Больные же и наказанные солдаты пользовались в госпиталях.
В утро того дня обоим солдатам посчастливилось.
Выйдя из ворот казармы, каждый по служебному делу, они разошлись в разные стороны, один подождал другого, и вскоре, сойдясь, они вытянулись, выравняли шаг и маршем направились по дороге в кабак.
Был час дня.
5
Принужденный вникать во все стороны подведомственной жизни, император после краткого отдыха принял главноуправляющего путями сообщений и публичными зданиями, генерал-адъютанта Клейнмихеля.
Небольшого роста, очень плотного сложения, с рыжими, чуть потолще императорских, усами, граф Петр Андреевич Клейнмихель был сложной натурой. Управляя, он не любил подписываться на бумагах, а производил дела по личному сговору и устному приказанию. Для быстроты суммы пересчитывались тут же, на месте, при самом заинтересованном лице. Перемещаемый с одного высокого поста на другой, он получил пестрое образование. Девиз его был: усердие все превозмогает. Будучи толст, рыж и усат, имел нежную девичью кожу. Проходя по строю подчиненных, говорил с ними звонким голосом и бывал скор. Допускал при провинностях короткость: трепал карандашом по носу. Но был и откровенен. При докладах открыто трактовал, например, министра финансов Вронченко – скотиной. Когда упоминалось это имя, он сразу заявлял:
– Скотина! – и более не слушал доклада. Но трепетал, как смолянка[10]10
Смолянка – воспитанница Смольного института. (Примеч. Ю. Тынянова.)
[Закрыть], чувствуя приближение императора. Войдя в его кабинет, он становился меньше ростом, бледнел, усы поникали, он видимо таял. Говорил хриплым страстным шепотом, когда же находил обыкновенный голос, – это был тонкий, детский дискант. Близость императора имела на Клейнмихеля чисто физиологическое действие: когда император сердился, генерала начинало тошнить. Отойдя в угол, он некоторое время с трудом удерживался от спазм. Император знал за ним эту слабость и уважал ее.
– Сам виноват, – говорил он генералу, когда тот терялся.
Вместе с тем эта слабость была силой генерал-адъютанта Клейнмихеля. Она внутренне подстрекала его быстро исполнять приказания по строительной части, а с другой стороны, доказывала полное уничтожение перед волею своего государя.
Постепенно он научился избегать гнева. Будучи дежурным генералом, он каждое утро являлся с экстренным докладом ко дворцу. Его лошади были скоры как ни у кого, что он считал особо необходимым для начальника путей сообщения. «Пух и прах!» – таков был его обычный наказ кучеру.
Ровно к двенадцати часам он прибыл во дворец, привезя с собою в санях черный, плотный, как гроб, портфель.
Мелкими шагами, запыхавшись, с беспечностью на розовом лице, он прошел к императору и на пороге побледнел.
Сдвинув ноги в шпорах, издал тихий звон. Произнес приветствие. Сразу же стал доставать из портфеля различные предметы – и вскоре разложил перед императором желтый шнур для выпушки, пять отрезков темно-зеленого мундирного материала разных оттенков, маленькую, нарочно сделанную для образца, фуражечку путейского ведомства и жестяную, плотно закрывающуюся баночку с черной краской.
Это были образцы.
Император посмотрел на них непредубежденным взглядом; он взял со стола шнур и, поглядев на графа, намотал на указательные пальцы. Генерал выдержал взгляд. Император рванул шнур. Шнур выдержал испытание. Приоткрыв баночку, император понюхал и спросил брезгливо:
– Это что?
– Краска, представленная для покрытия буток, государь.
Император понюхал еще раз и отставил.
– Новую смету приготовил?
– Приготовил, государь.
– Сколько?
– Пятьдесят семь миллионов, ваше величество.
– Сорок пять – и ни полслова более. У меня деньги с неба не падают.
Дело шло о сметных деньгах по новой Николаевской железной дороге. Первоначальная смета была отклонена. Работы же вообще производились по справочным ценам.
Император посмотрел пристально на Клейнмихеля.
– Я прикажу быть инженерам честными, – сказал он. – Тумбы у тебя поставлены?
От здания таможенного ведомства вдоль по Неве тумбы имелись только с одной стороны. Со стороны набережной был переход прямо на холодный невский гранит. Стремясь к симметрии не только во внутренних вопросах государства, но и во внешнем устройстве столицы, государь, проезжая, обратил на это внимание генерала.
– Стоят, ваше величество, – грустно ответил генерал.
Государь указал на шнур, фуражечку и баночку.
– Возьми.
Прием был закончен.
6
Выйдя из дворца, граф Клейнмихель сел в сани и закричал отчаянным голосом опытному кучеру:
– Гони, скотина! В управление! Пух и прах!
Три прохожих офицера стали на Невском проспекте во фрунт. Чиновники чужих ведомств снимали фуражки. По быстроте проезда все догадались, что скачет граф Клейнмихель по срочному делу.
Он пробежал в свой кабинет, не глядя ни на кого.
– Позвать скотину Игнатова, – сказал он.
Скотина Игнатов, статский советник, явился.
– Тумбы! Где Еремеев? Брандмейстер! Брандмейстер! – кричал генерал.
«Брандмейстер» было прозвище статского советника Еремеева, смотрителя уличного благоустройства, неизвестно откуда происшедшее.
Дело объяснялось так: генерал-адъютант Клейнмихель забыл отдать распоряжение о тумбах.
Чувствуя во рту сладкий вкус – предвестие тошноты, – генерал Клейнмихель распоряжался. Тумбы оказались заготовленными, но еще не поставленными. Через пять минут была послана на место производства работ рота строительно-инженерных солдат. Каждые пять минут прибывали с рапортом лица внешнего отделения полиции. Они рапортовали, что все в порядке; ничего особенного по месту производящихся работ не произошло. Слабея, генерал ходил по кабинету и все реже хриплым голосом кричал:
– Я прикажу им быть честными!
Через четверть часа тумбы воздвигнуты в установленном порядке, а следы недавнего внедрения, насколько возможно, скрыты щебнем. Император в местах производства работ не замечен.
Генерал Клейнмихель опустился в кресла.
– Пух и прах, – сказал он.
7
Именно в это утро, более чем когда-либо, император ощущал потребность в государственной деятельности. Образцы, среди них маленькая фуражечка, не удовлетворили его. Ни одной минуты не должно быть потеряно даром. Разве заехать к вдове полкового командира Измайловского полка и сказать потрясенной горничной девке:
– Доложи: приехал генерал Романов… —?
Старо и не следует повторять более разу. Можно устроить чрезвычайный смотр Преображенского полка. Обревизовать внезапно конюшенное ведомство. Затребовать план нового кронштадтского форта, составленный Дестремом. Заняться делом о краже невесты поручиком Матвеем Глинкою.
Он приказал заложить лошадей и поехал внезапно ревизовать С.-Петербургскую таможню.
Он прекрасно знал город как стратегический пункт. С того времени, когда в городе случились неприятные беспорядки при его восшествии, он привык по-разному относиться к частям города. Так, например, не любил Гороховой улицы, не ездил по Екатерингофскому проспекту и всегда подозревал Петербургскую часть. Прекрасно зная план своей столицы, он, однако, выезжая, испытывал иногда чувство удивления, как улицы в их грубом пригородном начертании, усеянные постороннею толпою и зрителями, мало походили на план. Любил поэтому знакомые места – Миллионную, правильный Невский проспект, бранное, упорядоченное Марсово поле.
С Васильевским островом мирился за его немецкий и забавный вид – там жили большею частью булошники и аптекари. Он помнил водевиль на театре Александрины, этого, как его… Каратыгина, где очень смешно выводился немец, певший о квартальном надзирателе:
И по плечу потрепал.
Он тогда сказал Каратыгину: очень неплохо.
– Недурные водевили сейчас даются на театре. Глаз да глаз.
А до таможни проездиться по Невскому проспекту.
Прошедшие два офицера женируются и не довольно ловки.
Фрунт, поклоны. Вольно, вольно, господа.
Ах, какая! – в рюмочку, и должно быть розовая… Ого!
Превосходный мороз. Мой климат хорош. Движение на Невском проспекте далеко, далеко зашло. В Берлине Linden[11]11
Unter den Linden (нем.) – буквально «Под липами» – одна из главных улиц Берлина.
[Закрыть] – шире? Нет, не шире. Фридрих – решительный дурак, жаль его.
Поклоны; чья лошадь? Жадимировского?
Вывески стали писать слишком свободно. Что это значит: «Le dernier cri de Paris, Modes»[12]12
«Последний крик Парижа. Моды» (франц.).
[Закрыть]. Глупо! Сказать!
Кажется, литератор… Соллогуб… На маскараде у Елены Павловны? Куда бы его деть? На службу, на службу, господа!
У Гостиного двора неприличное оживление, и даже забываются. Опомнились наконец. А этот так и не кланяется.
Статский и мерзавец. Кто? Поклоны, поклоны, вольно, господа.
Неприлично это… фырканье, cette petarade[13]13
Эта трескотня (франц.).
[Закрыть] у лошади – и… навоз!
– Яков! Кормить очищенным овсом! Говорил тебе!
Как глупы эти люди. Боже! Черт знает что такое!
Нужно быть строже с этими… с мальчишками. Что такое мальчишки? Мальчишки из лавок не должны бегать, но ходить шагом.
Поклоны, фрунт.
А эта… вон там… формы! Вольно, вольно, малютка!
Въезжая на мост, убедился в глянце перил. И дешево и красиво. Говорил Клейнмихелю! Вожжи, воздух. Картина! Какой свист, чрезвычайно приятный у саней, в движении. Решительно Канкрин глуп. Быть не может, чтоб финансы были худы. А вот и тумбы… Стоят. Приказал, и тумбы стоят. С тумбами лучше. Только бы всех этих господ прибрать к рукам. Вы мне ответите, господа! Никому, никому доверять нельзя. Как Фридрих-дурак доверился! – и aufwiedersehen[14]14
До свидания (нем.).
[Закрыть]. – Стоп.
Таможня.
8
Он заметил, как покачнулся толстый швейцар и как сразу выцвели и померкли его глаза в мгновение перед тем, как упасть корпусом вперед в поклоне. И он вступил в здание.
Он любил внезапное падение шума, чей-то отчаянный шепот и затем, сразу, тишину. И появляется – он.
Его глаз замечал все – писец за столиком вдруг перекрестился, как бы шаря у пуговицы.
Он отдал громко приказ:
– Продолжать дела!
Шел обычный досмотр вещей, и чем обычнее были вещи, тем яснее чувствовалось значение происходящего. Его присутствие придавало смысл всем досматриваемым вещам, даже ничтожным; произносились названия. Он стал у весов.
– … золотые дамские, с горизонтальным ходом, женевские…
– Водевиль-Канонес – сигары – ящика: два; Дос-Амигос-Трабукко – ящика: один; Водевиль-Рояль…
Рококо столовых ложек: двенадцать; ренессанс черенков: двенадцать…
– Книги немецкие, в книжный магазин Андрея Иванова.
– Вскрыть.
Книги ему показались дурного тона. Он отобрал из них две неприличные. «Каценияммер» – сборник грязных анекдотов с изображениями женщин, у которых виднелись из-под юбок чулки, и «Картеншпиль» – руководство к выигрышу. Карточная игра в последнее время очень развилась, что серьезно его заботило. Перевод сочинения Александра Дюма «Графиня Берта» отложен за ненадобностью.
Неприметно он увлекся досмотром вещей. Было наперед ясно, что в каждой прибывающей партии товаров имеются вещи злонамеренные. И он ждал их. Но вместе была и полная неизвестность: а вдруг ровно ничего не окажется?
– Подсвечники кабинетные для вояжа, штуки: две.
– Канделябры…
– Сигарочницы, бритвенницы разной величины, штук: десять…
– Машинка для языка…
Он стоял.
Досмотр шел; вскрывались ящики, вещи извлекались.
Оставались всего два ящика, большие и хорошего вида.
– Экспедицьон офицель[15]15
Expedition officielle (франц.) – официальная посылка; экспедиция – отделение почтамта.
[Закрыть], – сказал таможенный тихо.
Ящики с такою надписью отправлялись на министерство, посольства и вскрытию не подлежали.
Он посмотрел поверх должностных лиц, бесстрастно.
– Expedition – это вы, – сказал он, – officielle – это я. Вскрыть.
Легкий вздох прошел по залу.
Началось вскрытие клади, которая много лет безмолвно пропускалась лицами таможенного ведомства, не имеющими права интересоваться содержанием.
– Досмотреть и перечислить.
И здесь произошло событие, не предвиденное даже императором.
– Сорочки женские шелковые, штук: двадцать, – сказал чиновник.
– Одеяла ватные, шелковые, с кистями, штук: пять…
– Полотно батист, мануфактур Жирард, кусков: десять…
– Зеркала филигрань…
Бросились к ящику проверять адрес – оказалось в порядке: груз казенный, expedition officielle. И что впопыхах раньше не прочли: для отдельного корпуса жандармов шефа графа Орлова.
– Чулок женских шелковых, пар: двадцать…
Император, несколько опешив, стоял.
Вдруг манием руки он прервал пересчет.
– Доставить к нему на квартиру, – сказал он.
Близкостоящему чиновнику послышалось как бы еще:
– Свинья! – но чиновник не осмелился расслышать и до самой смерти донес воспоминание, что император сказал вовсе не «свинья», а «семья», желая таким образом объяснить содержание официального пакета семейными обстоятельствами шефа жандармов графа Орлова.
И большими шагами, производя звон большими шпорами, еще возвысясь в росте, император, посмотрев на всех, удалился в негодовании.
9
Император страдал избытком воображения.
Обычно он не только гневался, но еще и воображал, что гневается. Он даже отчетливо видел со стороны всю картину и все значение своего гнева. Вместе с тем его раздражительность была чувство не простое. Составив себе определенное законными установлениями представление об окружающем, он негодовал, находя его другим. Но как он понимал, насколько ниже его все окружающие, то ничего, в сущности, не имел против того, чтобы они имели свои слабости.
Однако случай с графом Орловым его озадачил.
Направляясь в таможенное ведомство, он думал, что откроет там какое-нибудь злоупотребление, неясно представлял, какое именно. Он знал, что шеф жандармов берет большие взятки и даже переписал на себя чьи-то золотые прииски, но мирился с этим ввиду больших, чисто политических размеров взимаемого. Здесь же эти одеяла и двадцать штук беспошлинных женских сорочек удивили его, так сказать, домашнею осязательностью предметов. Зачем ему нужны эти двадцать сорочек? Тысяча свиней!
Он не любил бывать озадаченным. Ноздри его были раздуты. Выйдя на совершенно опустевшую улицу, он пешком дошел до угла. Кучер Яков ехал мерным шагом за ним, соблюдая расстояние. Перед тем как сойти с панели к саням, император в раздражении ударил носком сапога в тумбу.
Многими историками отмечалось, что бывают такие дни, когда все кажется необыкновенно прочно устроенным и удивительно прилаженным одно к другому, а весь ход мировой истории солидным. И напротив, выдаются такие дни, когда все решительно валится из рук. Тумба, в которую ударил носком сапога, находясь в дурном настроении, император, внезапно повалилась набок. Кучер на козлах крякнул от неожиданности. Улица была безлюдна.
– Где мерзавец Клейнмихель? – спросил себя император, глядя в упор на кучера.
Но кучер Яков был муштрованный и на государственные вопросы не отвечал.
Он тихонько произнес, как всегда в этих случаях:
– Эть (или даже: эсь), – и слегка натянул вожжи, так что это слово, если только это было словом, могло быть отнесено и к лошадям.
Между тем вопрос имел свое значение, что обнаружилось впоследствии.
Если бы здесь, под рукой, оказался Клейнмихель, как всегда в таких случаях, все хоть бы отчасти улеглось. Генерал мог бы сослаться на грунт или отдать под суд роту своих инженерных солдат. Здесь же, имея перед глазами Неву, невдалеке мост, построенный генерал-инженером Дестремом, дальше Петербургскую часть, а у ног тумбу, – император излучал гнев, не находивший применения.
В чисто живописном отношении его лицо чем-то своею быстрою игрою напоминало в такие минуты молнию в «Гибели Помпеи» Брюллова и «Медном змии» Бруни.
Он почувствовал старое военное состояние, в котором был тогда – при Енибазаре – тогда, когда военный совет просил его об удалении с поля битв из-за опасности быть окруженному подобно Петру Великому на берегах Прута. Полный горького сознания, что такой гнев растрачивается впустую, он сел в сани и приказал:
– Через мост, на Петербургскую часть. Кругом, в обход!
Сани помчались.
– Посмотрим, посмотрим, господа мерзавцы!
Был час дня.
10
В это время обер-полицеймейстер генерал Кокошкин, получив ложные донесения о движении императора на Васильевский остров, выехал наперерез, имея в составе полицеймейстера и трех чинов внешнего отделения полиции. Не встречая на своем пути ничего подозрительного, генерал Кокошкин распорядился, однако же, через четверть часа двинуть одного из чинов, поручика Кошкуля 2-го, в обход, по направлению к казармам Егерского полка, на Петербургскую часть.
11
События развивались быстро.
Петербургская часть, при неустроенности мостовых и обилии непроезжих пустырей, имела свои преимущества: редкую заселенность, приземистое строение домов, открывавшее глазу широкую перспективу и отсутствие скопления людей на улицах. Сани, управляемые опытным кучером, неслись.
Была перепугана водовозная кляча, плеснувшая из бочки воду, чуть не понесшая, скрылись две салопницы, мелькнули уличные сцены из жизни простонародья, а там пошли пустыри и осталась позади будка градского стража.
В это время император на повороте, невдалеке от Невы, заметил двух солдат, по форме как будто Егерского полка. Солдаты, бодро идя по чистому зимнему воздуху, не слышали звука саней и оба разом зашли в низенькую дверь строения, не напоминавшего по виду ни одного из зданий военного ведомства. Поравнявшись с дверью, император прочел на вывеске: «Питейное заведение» и надпись мелом, на заборе: «кабак».
Сомнений не было никаких. Двое рядовых лейб-гвардии Егерского полка, или во всяком случае какого-то гвардейского полка, вошли, неизвестно как отлучившись, в кабак.
Это было нарушением, которое надлежало пресечь лично.
Когда нарушение началось, но еще не совершилось или, по крайней мере, не достигло своей полноты, – дело командования пресечь или остановить его.
Но, если оно уже началось, необходимо остановить надо рушение в том положении, в каком оно застигнуто, чтобы далее оно не распространялось.
Здесь же, хотя дело шло о посещении кабака, которое только что началось и во всяком случае не достигло еще своей полноты, однако нельзя было довольствоваться такими мерами. Предстояло восстановить порядок, обличить виновных и обратить вещи в то положение, в котором они состояли до нарушения.
Порядок и расположение пунктов были к этому времени следующие: П – пустырь, Б – будка градского стража, К – кабак, С – сани государя императора, с кучером и с самим императором, остановившим сани, но из саней еще не выходившим.
Император крикнул звучным голосом, обратясь в сторону Б – будки:
– Стра-жа!
В служебное время на каждую будку полагалось три стража. Один из них, по очереди, стоял у будки на часах, вооруженный и одетый по форме, другой считался подчаском, а третий отдыхал.
На беду, было как раз такое положение: вооруженный алебардою страж сдал с утра свою команду другому, другой отдыхал, а подчасок отлучился по своей надобности.
Положение еще осложнилось тем, что император заметил на безлюдной ранее улице, правда на довольном расстоянии, зевак.
Заметен был равнодушный чухонец с горшком из-под молока, две какие-то бабы-раззявы и совсем юный и розовый малолетный подросток.
– Стража! – повторил металлическим голосом император.
В это время из среды простонародья неожиданно отделился подросток и быстрыми шагами подбежал к саням.
– Осчастливьте приказать за стражей, ваше величество, – сказал он довольно бойко.
Император жестом изъявил согласие, но сам между тем рванулся из саней так быстро, что кучер не успел отстегнуть полость, и ее в последний момент отстегнул тут же случившийся подросток.
12
Рядовые карабинерной роты, вошедши в питейное заведение, вели себя как люди, расположившиеся отдохнуть и выпить, или, как говорилось среди унтер-офицерства, дерябнуть.
Они вежливо спросили у хозяйки два шкалика водки, а на закуску по ломтю хлеба, соли и вяленого снетка.
Хозяйка, рыхлая и расторопная женщина, стала хозяйственно нарезать хлеб, а солдаты сели у окошка и хотели приступить к разговору. Один из них, как всегда в таких случаях, смотрел в запотелое окошко, без дальних мыслей, но все же наблюдая на всякий случай улицу.
Вдруг в окне, справа, мелькнули: конская морда, блестящий мундштук, кучерская шапка, и взлетел шпиц каски.
– Частный! – успел крикнуть солдат.
13
Настежь распахнув дверь, император сразу подошел к стойке и безмолвно оглядел, как бы уравнивая взглядом, хозяйку, початый бочонок с медным краном и какую-то снедь на стойке, названия которой не знал. Этого было довольно.
Хозяйка, как сраженная пулей, упала в ноги императору, согнувшись всем станом, рыдая и пытаясь лобызнуть лакированные сапоги с маленькой ступней.
– Тварь, – сказал император.
– Не погуби, батюшка, – сказала хозяйка.
– Тварь, – повторил император. – Разве не знаешь, что запрещено пускать состоящих на службе?
– А что я с ними, окаянными, поделаю, – рыдала хозяйка. – Не губи. Не губи. Нету у меня никого и не бывало.
Кончиком носка император отшвырнул ее и, несколько опомнясь, осмотрелся. Обои были не то с мраморными разводами, не то с натуральной плесенью. В комнате было три стола с запятнанной скатертью, на стене дурная картина, изображающая похищение из гарема, на стойке армия шкаликов, бочонок с медным краном, нарезанный хлеб и какая-то снедь, названия которой он не знал.
Солдат не было.
14
Бойко, весь подобравшись, подросток вернулся к саням, но не застал императора.
Тогда он обратился к кучеру Якову и, почтительно указав пальцем на раскрытую дверь кабака, спросил:
– Находится там?
Осторожный кучер Яков сказал было, натягивая вожжи: «эть» или «эсь», но, видя, с одной стороны, что обстоятельства чрезвычайные, а с другой, что подросток еще малолетный, ответил:
– Там.
– Могу ли я спросить ваше благородие, – спросил отрок, – должен ли я дожидаться его величества здесь или пойти доложить?
– Дожидаться, – ответил кучер Яков.
Потом, отчасти сам любопытствуя, спросил, не оборачивая головы:
– А стража, – эть?
– Стража в горячке, и послано за подлекарем, – ответил подросток.
– Эсь, – сказал кучер Яков.
Потом, полуобернув голову к юноше, он внимательно его разглядел и кивнул головой.
– Вы рассудительный. Благородство.
