Текст книги "Герои зоны. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Александр Шакилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 88 страниц)

* * *

После звонка супруге Края – собралтаки телефон из набора «Сделай сам» – жизнь закончилась.

Тело еще дышало, сердце без устали гоняло кровь, в желудке и кишечнике переваривалось то, что попало туда во время последнего приема пищи. Но это была уже не жизнь, а ее жалкое подобие, обманчивая видимость. Существование – да, возможно, но точно не жизнь.

– Ты больше не палач. – Звук собственного голоса казался Зауру чужим, будто душа его отлетела в горние выси и оттуда исключительно по принуждению прислушивалась к метаниям бренной плоти. – Мы еще посмотрим?..

Он то и дело вытирал о простыню ладонь, противно липкую от пота. Касаться ею лысины было мерзко и невозможно. У него забрали Знак и служебный планшет. Забрали. Забрали! «Микробики» тоже исчезли. Да лучше бы отрубили по локоть руку тупым топором с пожарного щита! Тем более что Заур давно привык жить без двух конечностей. Знак же был частью его души, да простит Господь столь смелые мысли слуги Своего. Только крест остался. И Хельга с ним никак не свяжется. Она будет звонить на служебный номер, а Пападакис, смеясь, будет слушать песенку об утятах и даже не подумает сообщить девушке о том, что палач Заур скончался в больнице вовсе не от полученных в аварии травм…

Задребезжал, включившись в режим охлаждения, холодильник. Бывший палач – бывший! – облизал пересохшие губы. Наверняка в холодильнике есть минералка. Большая запотевшая бутылка «Березовской». Пластиковая, на этикетке полосатые деревья. А в самой бутылке холодная – аж зубы сводит – вода с пузырьками газа. Заур перевернулся на живот, накрыл раскалывающуюся от боли голову подушкой. Какой смысл напрягаться, чтобы утолить жажду, если все кончено?

Никому ведь не нужен больше.

Даже лечить его не хотят. Глоссер как ушел, так больше не вернулся… Заур задержал дыхание, казавшееся особенно шумным под подушкой. Кричал вроде ктото. Или нет?

– Помогите! Ктонибудь?! Помогите! Он сошел с ума! Он убьет ее! Помогите!

Заур сам не понял, как оказался у двери. Сработали навыки палача, безусловные уже рефлексы. Помогать, спасать, предотвращать преступления и карать за них – это его жизнь, и без разницы, есть ли в кармане жестянка с надписью «Закон суворий, але це закон».

Вмиг высохшая ладонь легла на медную ручку, щелкнул замок, выпустив Заура в коридор, – прямо к блондинке в зеленой униформе. Блудница эта больше походила на пародию из эротического фильма – идеальная фигура, кукольное лицо, – чем на реального медработника.

Глоссер что, сдал больницу в аренду под съемки «клубнички»? Но парнейоператоров чтото не видно. Снимают скрытой камерой? Тудасюда головой – никого и ничего подозрительного.

На шум из палат потихоньку выбирались больные – кто на своих двоих, кто на костылях, а кто и вовсе верхом на инвалидной коляске. Старики на блондинку показывали пальцами, а кто помоложе – бесстыдно на нее глазели. Появились встревоженные дамы и серьезные мужчины в белых халатах с беджиками. Парочка давешних охранников, поигрывая резиновыми дубинками, неспешно двинула по коридору, поглядывая почемуто на Заура. Решили, что изза него поднялась буча? Ничего удивительного, ибо внешний вид его нынче вполне располагал к подобным мыслям: грязный, плащ порван, весь в засохшей крови. Прямотаки бродяга из канализации, что выбрался на свет божий, или одуревший от ломки наркоман, которому вздумалось на халяву разжиться больничным морфием. На месте секьюрити Заур сначала хорошенько отходил бы себя дубинкой, а уж потом поговорил с задержанным по душам.

И все же блудница бросилась именно к Зауру, а не к охране, бряцающей наручниками на ремнях.

Интуитивно почуяла в нем защитника.

Только вот зачем хватать за рукав плаща? Ведь и так почти оторван. Преданно глядя палачу в глаза, блондинкамедсестра сбивчиво защебетала о том, что «все плохо, срочно нужна помощь, ну помогите пожалуйста».

– Ну что же вы стоите?! Быстрее! Помогите!

Боковым зрением Заур видел, как охранники перешли на рысь.

– Спокойно, – осадил он парочку с демократизаторами. – Я – палач.

И ничуть при этом не соврал. Наличие или отсутствие Знака и служебного планшета ничего не значат. Ровным счетом ничего! То есть абсолютно.

Охранники будто бы с разбегу врезались в невидимую стену. Разве что рожи не расплющило. От этих мужланов разило несвежим бельем и жженым табаком. На девушку рык Заура тоже подействовал – она замолчала, прикрыв ладонью рот, будто опасаясь, что ее всхлипывания расценят как попрание Закона.

– Я – палач, – весомо повторил Заур, впечатав эту аксиому не столько в сознание окружающих, сколько в собственное. – Гражданка, спокойно. Говорите по существу. Где случилось правонарушение? Кто преступник? Кому угрожает опасность?

Моргая, блондинка смотрела ему в глаза. И молчала.

Он осторожно убрал с ее рта ладонь – и девушку вновь прорвало:

– Он сошел с ума, скальпель, порезал, упала, а потом опять, зачем ее, операция…

Операция.

Заур пошатнулся. Татьяну должны были прооперировать.

– Хирург – Глоссер? – прервал он блондинку.

Она, не переставая тараторить, кивнула.

– Он в операционной?

Блондинка вновь кивнула и, округлив глаза, уставилась за спину Заура. Так обычно делают гопники, когда хотят отвлечь внимание. Глупец, поддавшись на провокацию, поворачивается, и его тут же бьют катетом по затылку. Вот только откуда у медсестры кастет? И с чего бы ей вырубать палача при свидетелях?

Заур обернулся.

По коридору шел главврач.

Глаза его безумно блестели, лицо перекосило, будто с ним случился инсульт, по подбородку стекала слюна. А униформа его была алой вовсе не от гуаши или кетчупа.

За Львом Аркадьевичем семенил здоровенный мужчинакавказец, судя по одежке не слесарь, не пожарный, но медик. Очевидно – из той же бригады, что и Глоссер с блондинкой. Здоровяк держался за плечо, изпод пальцев у него сочилась кровь. Когда раны у пациентов – это неприятно, но, в общем, нормально, а когда у врачей?

– По телику я видел, как спецназ убивает террористов. Лев Аркадьевич, не надо. Заложник не спасет…

Палач крепкокрепко зажмурился, надеясь, что ему привиделось, что он спит, или же это всего лишь галлюцинация, а на самом деле он на лесной дороге, возле перевернутого автозака.

Увы, когда Заур вновь открыл глаза, реальность не изменилась. Коридор больницы не превратился в рыцарский замок, а маньяк – в прекрасного принца. На плече Глоссер нес обнаженную девушку, тело которой представляло собой один сплошной ожоговый рубец.

– Сестра! – прохрипел Заур. – Не шевелись, сестра!

Услышав его, Танюшка затрепыхалась, заставив Заура похолодеть от страха, попыталась вырваться. Но главврач держал крепко.

– Не мешать ему! – рявкнул палач на охранников, собравшихся напасть на ополоумевшего хирурга. Они уже занесли дубинки над головой и скорчили воинственные рожи. – Стоять на месте! Шаг к преступнику – нарушение Закона! Богом клянусь, завалю каждого, кто дернется!!!

На него с недоумением уставились, но все же ослушаться не посмели.

Глоссер подмигнул Зауру, отчего рожу его перекосило еще сильнее. Этот подонок как никто другой понимал, почему палач запретил к нему не только приближаться, но даже дышать в его сторону.

Ведь лезвие скальпеля касалось кожи у паха Танюшки.

В любой момент случайно или по собственному усмотрению Глоссер мог перерезать глубокую артерию бедра заложницы.

И сестра истекла бы кровью.

Не такто просто принять решение, когда на кону – жизнь единственного родного человека.

А будь на месте Танюши другая девчонка, разве он, палач от Бога, действовал бы иначе? У Заура нет ответа на этот вопрос. Ему некогда думать о всякой ерунде. Нужно спасти сестру, заодно обезвредив Глоссера, которому напряженная работа хирурга не пошла на пользу, – вот и сошел с ума человек, перетрудился. Это многое объясняет. Например, то, как он изменился в последнее время, из отличного человека, старинного друга отца, превратившись в ничтожество, достойное петушиного крика из динамиков служебного планшета.

Перекошенная рожа главврача приближалась. Острие скальпеля чуть сильнее прижалось к коже Танюшки, выдавив рубиновую каплю. Что ж, Глоссер заплатит за это. Один миллиграмм будет стоить ему литра собственной крови.

– Стоять на месте! – рявкнул Заур, заметив движение слева.

На этот раз его настойчивую просьбу не выполнили.

Рядом с ним возник чернокожий санитар. Тот самый, который принимал больных рабов от Ильяса, когда Заур примчался в больницу с жестокого бодуна. Белая униформа на африканце все еще смотрелась нелепо – на КингКонга натянули смокинг и заставили его курить сигары, разглагольствуя об индексе ДоуДжонса. Длинные мясистые пальцыколбаски впились Зауру в горло. Негр двигался очень быстро, палач же по привычке сунул руки в карманы, рассчитывая на ПП израильского производства. Увы, его лишили «микробиков».

– Ахмед, только не убей его, – велел Глоссер санитару. – Мне еще нужен этот молодой человек. Я лично хочу с ними разобраться.

Главврач с Танюшкой на плече двинул дальше по коридору.

Пальцы негра – его зовут Ахмед – все сильнее и сильнее давили на гортань. Вотвот грешник сломает Зауру трахею. Похоже, приказ Глоссера он решил проигнорировать. Халат на предплечьях санитара задрался, обнажив бугристые мышцы, оплетенные паутиной вспухших вен. Но не только – палач заметил у него татуировку: змею, обвивающую ножку бокала и сунувшую в него раздвоенный язык. Точно такой же рисунок есть на коже Глоссера. Метка секты? Знак банды?..

Бросив прощальный взгляд на Заура, замершего в лапах негра, Глоссер с Танюшкой свернули за угол, к лестнице.

Все, главврач больше не видит палача, а потому, быть может, воздержится от неаккуратного обращения с колющережущим предметом в руке, если Заур поступит праведно.

А значит, пора действовать.

Ребром искусственной ладони Заур сломал санитару запястье, и одновременно – искусственной пяткой – лодыжку. Родной ладонью зажал ему толстые губы, не дав закричать от боли. Еще удар – два ребра. Еще – отбитая печень. Еще… Палачу хватило пары секунд, чтобы превратить санитара в отбивную. В переносном смысле, конечно. Хотя, если бросить черную тушку на сковородку, предварительно обваляв в панировочных сухарях, то и в прямом. Окончательно палач узаконил грешника, свернув ему шею. Кавказецдоктор, охранники, блондинкамедсестра и прочие в коридоре смотрели на него с испугом и восхищением одновременно.

Пробежав мимо створок лифта, на которых висела табличка «Не работает», Заур метнулся к двери, ведущей на лестницу. Заперто. Ударил плечом. Еще раз. Никак. Замки на дверях в больницах поставили во время Всеобщей Войны Банд, когда участились случаи нападения на медицинские учреждения с целью захвата заложников. По тревоге этажи больницы блокировались, превращаясь в автономные ячейки, способные сдерживать атаки бандитов… Значит, придется спускаться по пожарной лестнице. Дьявол! У главврача достаточно времени, чтобы скрыться.

Заур вернулся, на ходу рыкнув охране, чтобы передали своим на больничной стоянке и воротах – никого не впускать, не выпускать. Тотчас зашелестели голоса, зашипели динамики раций. Затем схватил за грудки небритого здоровяка, от которого за километр шибало перегаром:

– Есть у Глоссера в больнице место, где он захочет спрятаться?!

Тишина в ответ. Все дружно замотали головами, утверждая, что не в курсе. Особо активно вертел головой небритый.

Значит, нужно сформулировать вопрос иначе:

– Где тут можно остаться наедине с блудницей? То есть с девушкой?

Кавказец и блондинка переглянулись, после чего медсестра робко прошептала:

– В морге.

– Где?! – Заур определенно ослышался.

* * *

Светиться перед камерами аэропорта было глупо. Страшно глупо.

И сродни смертному приговору.

Есть специальные программы, распознающие рожи преступников на потоковом видео в реальном времени. Для их работы нужны такие вычислительные мощности, что куда там Пентагону и НАСА со своими ракетами, вместе взятым. Но разве Интерпол не раскошелится на пару евро, чтобы поймать меня или кого попроще, вроде бородача Усамы? Стоит мне в объектив передать привет всем тусовщикам Вавилона, как сюда примчатся сотни «Вепрей» и броневиков с палачами на борту, прилетят вертолеты, и боевые шаттлы нацелят на меня из космоса смертоносные лучи.

Примерно так я высказал свои соображения Патрику.

– У тебя мания величия, – отрезал сын, скрывшись в примерочной.

Спрятавшись в соседней кабинке, я с ним не согласился.

– Программу шаттлов закрыли давнымдавно, – продолжил гнуть свою линию Патрик. – «Бураны» тоже не летают.

Из скромного площадью, но весьма неумеренного в плане цен магазина мы вышли в новой одежде и обуви. Терпеть не могу джинсы и рубашки с длинными рукавами, но Патрик настоял, сказал, что не стоит светить мои шрамы и татуировки. И все же этот прикид лучше прежнего. Да и разгуливать по зданию аэропорта в мокрых брюках клеш – моветон.

Пару раз к нам подкатывали мужчины в серых пиджаках и с зализанными назад волосами, но почемуто в последний момент теряли к нам интерес и проходили мимо. Мне это показалось подозрительным, а вот Патрику – нет. Заодно его не смутило то, что нас пустили на борт самолета, не потребовав на проверку паспортов, которых у нас попросту не было.

– Я бы удивился, случись иначе, – попытался успокоить меня сын.

Не получилось:

– Дружище, как это у тебя получается?

Он пожал широкими плечами и постучал пальцам по светловолосой своей тыковке, намекая, что сила его не в теле, а в мозжечке с гипофизом.

– Точечный ментальный удар, – пояснил Патрик. – Временное блокирование отдельных участков мозга отдельных людей.

Уже в самолете, когда мы оторвались от земли, он рассказал, что заставил себя забыть об этом умении, как и о прочих. Он вычеркнул из памяти свою прошлую жизнь – вроде как удалил с жесткого диска, а диск потом отформатировал, а потом кинул в огонь, а что осталось, залил концентрированной кислотой. Както примерно так, сказал он, я обошелся с прежней сущностью. Но путник, назвавшийся в этом мире Асахарой, тот самый, из Парадиза, разбудил в моем мальчике чудовище из прошлого.

– Так уж и чудовище, а, дружище? – Я ткнул сына кулаком в плечо.

Он улыбнулся в ответ и загадочно промолчал.

За билеты, кстати, нам пришлось выложить по восемьсот баксов с носа. Нос у меня, наверное, как у Буратино, на него отдельная плата полагается, раз местечко у иллюминатора столько стоит.

Я спросил у Патрика: «А что, дешевле не было?» Оказалось, мой сын специально выбрал самолет, в котором установлены кресла NFW[33]33
  NFW (Not For Wimps) – Не для зануд (англ ).
  


[Закрыть]. Да уж, такому старику, как я, не понять, на кой в километрах от поверхности планеты нужен полноразмерный монитор перед лицом и почему я должен упираться затылком в колонки со стереоэффектом и шумоподавлением?

Уже в салоне аэробуса Патрик познакомился с двумя индусами примерно его лет и весь перелет, пока я заигрывал со стюардессами, – не то чтобы успешно, но и без грубости в ответ – сражался по локальной сетке в какойто шутер. На мониторе то и дело мелькали безобразные твари и далекий силуэт Чернобыльской АЭС, прежний, уже неактуальный его вариант, до того как на четвертый энергоблок приладили новый саркофаг.

Не нравилось мне в самолете. Ну вот не нравилось, и все!

За полцены я с радостью отказался бы от перьевой подушки, шерстяного одеяла с берушами, носками и маской для глаз. Вот на кой Максимке Краевому освежающие салфетки для лица? Я что, макияж ими стирать должен? Это, типа, намек, что раз я помадой не пользуюсь, то мне вообще на борту аэробуса делать нечего?! И не надо скамеечки для ног, подлокотника и телефона! Заберите свою опцию «массаж» – изза вибрации сидушки у меня все кости разболелись, суставы распухли! Дайте мне обычный табурет, деревянный, и я…

Да лучше бы я, честное слово, летел впроголодь!

А то ведь позарился на предложенный сухпай, – оплачено ведь, не пропадать же добру. Так потом раз пять занимался спринтерским бегом с разрывом в финале ленточки сортирного пипифакса. Тото мне креветки показались слишком большими, не бывает таких креветок, не предназначены они для наших желудков!.. Кстати, насчет сортира. Это такой ужас, что пером не описать. То есть только пером там и можно чтото делать, а нормальному человеку развернуться негде, чтобы воспользоваться удобствами, которые честнее назвать наоборот – неудобствами.

– Батя, хватит уже! Слушать противно. Брюзжишь, как старик какойто, – нахмурившись, пробормотал Патрик. Похоже, индусы досталитаки его в локации с подозрительно знакомым названием «Свалка».

Вот тутто я впервые и задумался о том, что годы потихоньку берут свое. Не молодеет Максимка Краевой, нет, не молодеет… И потому, чтобы не бурчать больше, но вовсю наслаждаться каждым мигом жизни, я заказал порцию виски со льдом.

– Ты ж не пьешь. – Патрик так удивился, что на пару секунд отлип от монитора.

Я не стал ему объяснять, что привык поддерживать реноме эдакого гулякимачо, которой за полглотка увидит дно бутылки любого литража, одной левой отправит в нокаут дивизию, а потом ночью ублажит полтора гарема и целый женский монастырь.

Не могу сказать, что десять с половиной часов для меня пролетели незаметно.

Но все когданибудь подходит к концу. Перелет тоже.

И вот мы возле одного из восьми терминалов аэропорта имени Джона Кеннеди, юговосток Квинса, граница с Бруклином. До района, куда нам надо, всего девятнадцать километров, пешком можно дойти.

Но, к сожалению, не все так просто.

Глава 9

Прием тел

Нет тише и спокойнее в больнице места, чем то, к двери которого прикручена табличка с надписью: «ПРИЕМ ТЕЛ».

Это морг.

Стены здесь выложены белой плиткой. Зачем нужны радиаторы отопления? Старые, советские еще, краска на них много раз облупливалась, их заново красили, поэтому чугунные «гармошки» кажутся щербатыми, неровными. Должны быть радиаторы, вот они и есть.

Стол. На столе толстая клеенка, рисунок – крупные квадраты, грязнобелые и коричневые. Поверх квадратов банки с образцами для экспертизы, пара резиновых перчаток и надкушенный бутерброд с копченой колбасой. Предположительно «Московской». Ахмед – он тут хозяйничает вместе с напарником – очень уважает именно «Московскую».

Разделочные столы из нержавейки с рукомойниками и кранами на два вентиля. На столах штопаные трупы с номерными бирками у кого на больших пальцах ног, у кого на запястьях – в зависимости от привычек спеца, их вскрывавшего и оформлявшего. В поддонах рядом со столами инструменты: молотки, пилы, скальпели, ножницы, долото…

Шкафчики в раздевалке и душевая.

На полу тоже плитка. Каталка на четырех поворотных колесах.

Деревянная дверь. То есть это снаружи она деревянная, вроде как хлипкая и невзрачная, а на самом деле под коекак покрытой лаком древесиной прячется толстая броня. На двери табличка, – в больницах никак без табличек – прикрепленная неизменными шурупами. «ХОЛОДИЛЬНАЯ КАМЕРА № 1» написано на ней. А чуть ниже прикноплен лист бумаги, на котором от руки выведено: «Не работает! Посторонним вход запрещен!». Да посторонние и не смогут войти, разве только жахнут из гранатомета в замок. Замок, кстати, весьма примечательный – цифровой кодовый multtlock. Чтобы открыть его, нужно не только знать код, но еще иметь специальный ключ – кусок белого пластика с магнитной полосой.

Вот за тайную дверь Лев Аркадьевич Глоссер и собирается сопроводить Татьяну, чтобы поговорить о многом, оставшись с ней наедине. Случилось чудо. Все вернулось на круги своя. Справедливость восторжествовала.

– Танечка, – шепчет Лева Глоссер в ухо своей первой и единственной любви, – вот мы и вместе. Тогда, давно, ты совершила ошибку. Ты сделала мне больно, очень больно. Но так бывает, я все понимаю. И я прощаю тебя.

Она чтото говорит в ответ, спорит с ним, как раньше. Она ничуть не изменилась за много лет. И Лёва тоже. Он, как и прежде, молод и силен. Время над ними не властно.

Войдя в особую операционную, Лёва заблокировал ригель замка. Теперь, даже зная код и имея ключ, а у Ахмеда он есть, снаружи дверь не открыть.

Здесь у него хранится то, что не занесено в «Реестр органов и анатомических материалов для трансплантации». Вот на этой полке стеллажей – спецконтейнеры с сердцами, подключенными к системе искусственного кровообращения так, что они продолжают сокращаться во время транспортировки. А чтобы увеличить срок хранения, Лев Аркадьевич накачал их консервирующим раствором, состав которого он нашел сам, проведя множество экспериментов. Лев Аркадьевич – гений. Скромный гений, о работах которого не упоминается ни в одном медицинском журнале. Ему не нужна слава, чтобы спасать одни жизни, отнимая другие.

Чуть ниже – упакованные в контейнеры и готовые к отправке почки, печени, поджелудочные железы и даже глаза. Какие хотите глаза – карие, серые, голубые и зеленые. Особым спросом пользуются почемуто голубые. Выше – конечности, спинной мозг, кровь и прочее совсем уж дешевенькое, вроде лоскутов кожи. Лев Аркадьевич ратует за безотходное производство. Донора надо использовать по максимуму, раз уж ему посчастливилось попасть на прием к гению, раз уж готов он безвозмездно поделиться здоровьем с кемто в Штатах или во Франции. Лев Аркадьевич всего лишь посредник между одним телом и другим. А посредники, уж извините, не работают бесплатно.

– Здравствуйте, доктор. Святые моторы, как я рад вас видеть! – звучит глухо, будто говорившему чтото мешает полноценно раскрыть рот.

Засмотревшись на свое хранилище, Глоссер вздрагивает от неожиданности. Похоже, недавно в мясницкую привезли очередную тушу, Ахмед принял, отправился доложить, потомуто наверху и оказался.

– Я уж думал, вы не придете. – На столе, одном из двух в помещении, лежит краснорожий представитель сексменьшинств. Только толстому стареющему гею придет в голову смазывать тональным кремом и пудрить свернутый набок нос. Пятнистая шуба, искусственный мех «под леопарда», вся забрызганная кровью, валяется рядом со столом – Ахмед не успел убрать, зато он подсоединил тушу, буквально нашпигованную пулями, к аппарату искусственной вентиляции легких, поставил пяток капельниц и накачал стимуляторами до такой степени, что туша ожила и вздумала говорить. – Думал идти вас искать… Мне бы кнопку для вызова медсестры. Я в кино такое видел. Вдруг мне плохо станет? И скучно одному тут. Привет, сестренка. Тебя как зовут? Теперь вместе лечиться будем!

Туша, подготовленная к разделке на органы, даже не подозревает о грядущей участи, хотя Ахмед уже зафиксировал ее ремнями так, что только рот можно разевать и открывать глаза.

Это хорошо. Власть над людьми неизменно возбуждает Леву Глоссера.

Напудренный придурок даже не подозревает, что он – всего лишь биологический контейнер для хранения органов, под стать тем, что на стеллажах. Он – разновидность упаковки.

Старательно изобразив улыбку, Глоссер вежливо кивает толстяку, хотя, конечно, здороваться с куском мяса – сродни извращению.

Он кладет Татьяну на стол.

– Лев Аркадьевич, отпустите меня, пожалуйста, – говорит она.

И с его глаз точно падает пелена.

Сердце его пронзает замороженной в жидком азоте спицей.

Он притащил сюда на себе обожженную девчонку, неспособную и шагу ступить самостоятельно. Теперьто он видит, что перед ним вовсе не та милая Танечка, в которую он был безумно влюблен. Его Татьяна трагически погибла давнымдавно. А нынче Лев Аркадьевич вытащил из операционной ее дочь, рыжеволосую дрянь, которая вместе со своим братом виновата во всем!.. Если б их не было, все случилось бы иначе, он смог бы уговорить Татьяну! Он был бы счастлив с ней…

Тяжело дыша, Лев Аркадьевич смотрит на девушку. Как же так?! Да, дочь поразительно похожа на мать, но рубцовая ткань, покрывающая все ее тело, исключая голову, никуда не делась, не превратилась в мягкую нежную кожу, к которой хочется прикасаться вновь и вновь. Отличие несомненно! Как он мог вообще подумать, что она, эта дрянь, дешевка, – его Татьяна?!

Глоссер приходит в ярость. Он рычит. Глаза заволакивает то красным, то белым, голова гудит как колокол в праздник. Он слышит стук своего сердца, дышать становится трудно, он хрипит.

– Доктор, ради святых моторов, что с вами?!

Глоссер переводит взгляд на говорящую толстую тушу – и та замолкает.

Девчонка намеренно обманула Льва Аркадьевича. Она солгала, заставив сохранить себе жизнь! Если бы он верил в чушь вроде мистики, то решил бы, что она – ведьма, околдовала его, чары напустила или просто загипнотизировала.

Что ж, ей самое место на разделочном столе. Много с девчонки не возьмешь, но у нее красивые глаза, так что с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Зафиксировав ее ремнями, Лев Аркадьевич начинает говорить.

Сначала – о том, что будет с девушкой Татьяной. Благо, контейнеры – наглядные пособия – стоят рядом, а наличествующий инструмент не позволяет сомневаться в правдивости его слов.

Но главный сюрприз Глоссер оставляет, конечно, на потом.