Текст книги "Герои зоны. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Александр Шакилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 88 страниц)

* * *

«Динозавры» приближались.

Бежать некуда и незачем. В этой битве мы не могли победить, но разве это повод сдаваться? Мы продолжали стрелять в гигантских бионоидов, даже понимая, что это бессмысленно.

И тут, когда между ними и нами оставалось метров тридцать, не больше, на стекле само собой возникло белое яйцо пятиметровой высоты. Не было – и вот оно есть.

Да это же Лоно, понял я.

Патрик както странно посмотрел на меня. Я почувствовал, что он хочет, чтобы я закрыл глаза, но при этом он откроет свой рот. Если это известная детская шалость, то, вопервых, мы оба давно вышли из ясельного возраста, вовторых, сейчас не время и не место, а втретьих, в каноническом варианте шутка звучит иначе: «Открой рот и закрой глаза». То есть одному человеку надо совершить оба действия…

Я почувствовал, что веки мои тяжелеют и смыкаются…

Последнее, что я увидел, это удивление на лице Патрика, будто он никак не мог поверить, что я сразу не поддался на его глупые уговоры. А потом стало темно. И меня будто обхватило со всех сторон чтото живое, упругое.

И был свет. Яркая вспышка.

Это взорвалось Лоно. Взорвалось, будто ядерная бомба.

И был огонь, и клубы дыма, и обязательный гриб до небес.

Я всё это видел как бы изнутри. Огонь ведь бушевал вокруг меня, но я почемуто не испепелился в эпицентре взрыва. Это было странно, необычно и…

Это было хорошо.

Потому что это позволило мне выжить.

Когда всё закончилось, я очнулся рядом с сыном. Он стоял, неотрывно глядя на Цитадель. От «динозавров» и трупов наших союзников ничего не осталось. Их подчистую слизало радиоактивным огнём. О том, что уровень радиации необычайно высок, предупреждала пиктограмма, мерцающая на внутренней поверхности забрала.

– Мама… – в глазах Петрика блеснули слёзы.

– Что – мама? О чём ты?

Он мотнул головой – мол, ничего такого, не обращай, батя, внимания.

И всё же мне показалось, что он чтото не договаривает.

Почему он помянул Милену?..

Как бы то ни было, нам нельзя здесь оставаться.

Цитадель.

Издалека она казалась чрезмерно гордым – самовлюблённым даже – шпилем, проткнувшим землю и показавшим всему сущему себя – подобно тому, как перепивший подросток оттопыривают средний палец и демонстративно, с вызовом, тычет его толпе фанатов проигравшей команды, за считанные мгновения до смерти наслаждаясь своей глупой удалью…

– Вот и у тебя начались неприятности, Цитадель, – прошептал я. – Потому что Макс Край у твоих врат. Наша встреча была неизбежна.

С близи гордость шпиля уже не казалась чрезмерной. В основании Цитадель занимала площадь городского квартала, а высотой она была с полкилометра, а то и выше. Мощь. Сила. Непоколебимая твердь. Бионоидыгиганты зря тратили время, охраняя подступы к Цитадели, – её не смогло бы разрушить и прямое попадание ракеты с ядерной боеголовкой. Стоя в считанных метрах у основания шпиля и задирая подбородок так, что кружилась голова, я всё больше уверялся в своей правоте.

Насчёт врат – это для красного словца. На самомто деле никаких врат не было. Но как без пафоса в момент, определяющий не только моё бытие, но и судьбу бесчисленных народов и миров?..

– Батя, ты ещё долго будешь медитировать? – Патрик явно не ощущал того трепета, что завладел мною. – Или тут ночевать будем? Типа, утро вечера мудренее?

– Да что ты, сынок? Я всего лишь…

– А ещё народная мудрость гласит, что нельзя откладывать на завтра…

– Вот, сынок! Вот!

– …то, что можно сделать послезавтра, – закончил цитату Патрик.

Я вздохнул. Вот он, юношеский максимализм, во всей его красе. Как Цезарь: пришёл – увидел – победил. А как же – «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»? Или «Фауст» Гёте у молодёжи нынче не в почёте, в школе не проходят?..

Годы во мне копилась сентиментальность, и вот её масса стала критической. Мне уже мало достичь поставленной цели – мне надо сделать это красиво. Чтоб было что вспомнить в старческой немощи, сидя у камина в окружении внуков.

– Патрик, вырастай поскорее. Мне нужны внуки.

Он одарил меня озабоченный взглядом – мол, батя, ты случаем не спятил от радости, что мы всётаки дошли?..

– Ладно, сынок, веди меня к Ярости Отцов. Ты ведь знаешь, как проникнуть в Цитадель, да, Патрик? – вкрадчиво поинтересовался я.

– Ну а кто не знает? – ответил сын.

Сначала я решил, что ступеньки лестницы, по которой мы поднимались на нужный уровень Цитадели, – и почему Прародители не изобрели лифт? – сделаны из стекла, потом – что из хрусталя, а потом, когда хорошенько ударил кулаком по перилам, а те не просыпалась осколками – что материал мне не знаком.

И вот, когда терпение моё закончилось вместе с запасом воды в скафе, путь нам преградили полупрозрачные ворота. Доводилось уже встречаться с таким материалом в Парадизе. Ломиться, стрелять – бесполезно.

Нужно всего лишь легонько толкнуть ладошкой – и они отворятся.

Патрик остановился на пороге просторного – совершенно пустого! – помещения, перегородив мне дорогу:

– Батя, прежде чем мы пойдём дальше, я должен рассказать тебе то, что предстоит сделать. Не мне. Тебе предстоит.

– Сын, потом расскажешь. – Я взял его за плечи и отодвинул. Вошёл в зал, который мог предентовать на звание бального, таким просторным он был. – Чего на пороге топтаться?..

Патрик забежал передо мной:

– Нет, ты должен выслушать меня! Обязан, слышишь?! Там коридор, за которым зал с Яростью Отцов. Дальше меня с тобой уже не будет. Поэтому, батя, ты должен запомнить последовательность действий и…

– Чего это тебя не будет? – Я нахмурился, надеясь, что моё забрало не бликует в ярком свете, который источали стены, потолок и даже пол бального зала, и мой сын отлично видит, что я недоволен его речами, преисполненными упадничества. – Как это?.. Ты, дружище, глупостей не говори, а не то я всё же набью тебе задницу хоть раз в жизни!

Патрик собирался мне возразить, но в нашу семейную ссору вмешался посторонний.

Он появился неожиданно.

Отпочковался от стены.

Не было – и вот он, полюбуйтесь. Чтото меня стали утомлять предметы и люди, возникающие из пустоты.

И уж кого я меньше всего хотел повстречать в Цитадели, – но подсознательно ждал этого свидания – так это пацана лет десяти, ну может, чуть старше, просто мелковатого для своих годков.

Увидев его перед собой, я не удивился, что вместо скафа на нём был всё тот же дырявый свитерок с рисунком на груди – самодовольной монохромной рожей Микки Мауса. Добротный шлем заменяла бейсбольная кепка, повёрнутая козырьком назад, изпод которой торчала засаленная мышиная поросль, заменяющая пацану кудри и требующая стрижки «под ноль». Отмыть его «кудри» не представлялось возможным даже в цистерне шампуня.

Рябое от необыкновенно крупных веснушек лицо казалось безжизненным изза неморгающего взгляда, устремлённого на меня. Люди частенько, сами того не замечая, моргают, чтобы смочить глазные яблоки и убрать с их поверхности мусор, пылинки. Органы зрения мальца в очистке и увлажнении не нуждались. Ну да он и не был человеком, это я точно знал, доводилось уже нам близко пообщаться.

Даже ближе, чем мне хотелось.

Изза него я угодил в Тюрьму, а потом, сбежав оттуда, чуть не накормил собой, замороженным, белого мишку и косатку.

Я ожидал, что он, точно гопник из подворотни, где я с ним, кстати, и познакомился, начнёт выкрикивать, брызгая вонючей слюной, грязные ругательства и угрозы жестоко и цинично расправиться со мной и Патриком. Но пацан молчал. Не моргал и молчал. Заодно он не дышал. В таком морозном воздухе изо рта и носа обязательно должно парить, но – ничего. Тоже верно – зачем портить лёгкие радиоактивным воздухом, к тому же насыщенным смертельно опасными бактериями, способными убить за считанные секунды?..

– Опять ты. Никак не отстанешь, да, дружище? – Я сумел превозмочь несвойственную мне брезгливость и назвать это в кепке «дружищем». Личный подвиг. Повторять подобное не рекомендую.

Как я ни старался говорить спокойно и бесстрастно, в голосе моём явственно прозвучали все те сильные чувства, которые я испытывал к существу, что осмелилось сразиться с моим сыном посреди ньюйоркского чайнатауна и даже едва не победило Патрика.

Ненависть.

И ненависть.

И вновь ненависть.

Ничего иного к этой твари я не мог испытывать.

– Ты как тут очутился, а, маленький засранец? Перепутал Цитадель с колонией для несовершеннолетних?

Патрик взял меня за локоть, намекая, что не стоит разговаривать в таком тоне с мальчишкой.

Ерунда.

Главное – не смотреть в глаза Микки Маусу на драном свитере. Иначе может случиться плохое. Я могу потерять голову, проверено. Это ведь не мальчишка нам явился, но самый настоящий ликвидатор. Опаснее существа нет во всех мирах.

Почему он не предстал перед нами в образе царевнылягушки или, скажем, старика Хоттабыча, не говоря уже о твари из «Чужого»?

Я не знаю. Сами у него спросите.

Словно прочитав мои мысли, ликвидатор заговорил:

– Мне скучно, Край… Ты даже представить не можешь, как мне скучно. Вот твой спутник – тот, кого ты считаешь сыном, – может. Он знает, что такое Путь через тысячи миров и тысячи прожитых жизней, через тысячи чужих страданий и чужой обыденности в телах, форму и содержание которых приходится принимать… Как же мне это обрыдло, Край. До смерти надоело – за шаг до Всеобщего Единения, ради которого я был создан. Всё моё существование – ради этого хренова Единения! Ради цели, давно мне чуждой, ставшей лишь принуждением моей памяти, записанной на портативные носители!..

Он говорил, говорил и говорил.

Иногда ненадолго умолкал и делал паузы.

Слова лились из него бесконечным потоком.

И тем странней эти слова – слишком серьёзные, не взрослые даже, а какието постариковски брюзжащие, жалкие – звучали из уст мальчишки в драном свитере посреди Цитадели на краю мираисходника.

– Я хотел развлечься. Я думал, – я так надеялся! – что те ловушки, что я устроил, и то, как вы станете из них выкарабкиваться, окажется забавным времяпровождением. Но нет, я не получил удовольствия. Мне всё так же скучно. И я содрогаюсь от мысли, что следующий Прыжок – а вдруг?! – не станет последним для нашей цивилизации, и мне предстоит ещё целая вечность скуки. Целая вечность!..

– Я уже зеваю, слушая тебя, дружище. – От последнего слова меня перекосило, я едва сумел выдавить его из глотки, оно едва не застряло в зубах. Личный подвиг номер два.

И вновь Патрик дёрнул меня за рукав скафа. Эдак ещё порвёт в двух шагах от артефакта Прародителей. Вот будет потеха – прийти за Яростью Отцов из иного мира, протопать через смертельно опасные секторы и сразиться с опаснейшими тварями, чтобы сдохнуть у самой цели квеста! Это была бы шутка в стиле моей злодейкисудьбы.

– Ты не поймёшь, Край, – в очередной раз посетовал на мою несообразительность ликвидатор. – Вот он, твой сын, он поймёт, но ты…

Не договорив, ликвидатор зашагал по коридору, ведущему к Ярости Отцов.

У меня аж дыхание перехватило.

«Куда этот ублюдок собрался?! Он что, хочет заблокировать доступ к артефакту или даже уничтожить его?!» Обернувшись к Патрику, я прохрипел нечто невразумительное, состоящее из междометий и единственного существительного – «мать».

– Мама тут не причём, – вмиг помрачнел Патрик. – Мама у меня святая…

Он что, не видит, что происходит?! Надо остановить ликвидатора, пока не поздно!

Но было уже именно что поздно.

С того места, где мы стояли, я видел, как мальчишкаликвидатор быстрым шагом миновал коридор со стенами, потолком и сводом из того же светящегося материала, что и балетный зал, и вторгся в скопление кристаллов, которые, кажется, называются сталактитами. Или это сталагмиты? Одни сверху, другие снизу росли, а какие из них какие, я путаю. Один ведь хрен! Худенькая фигурка пряталась за остроконечными глыбами, произрастающими из пола, а потом являла себя чуть дальше в промежутке между точно такими же глыбами, но свисающими с потолка. Перед тем, как мальчишка навсегда исчез в лабиринте, я увидел, что за спиной у него развиваются большие белые крылья…

И я бы бросился следом, схватил бы ликвидатора за перья, если надо, но меня не пустил Патрик!

Сыну вдруг захотелось обнять отца так крепко, что я не мог даже пошевелиться.

К тому же чтото странное творилось там, где проходил ликвидатор, – кристаллы зажигались изнутри разноцветным мерцающим пламенем и начинали вибрировать, издавая почти что церковный перезвон, от которого у меня случился мороз по коже.

Я сразу понял, что услышать такое – не к добру.

Впрочем, всё, что касается ликвидаторов, – не к добру и плохая примета.

И потому я не оченьто удивился, когда кристаллы принялись осыпаться градом мелких осколков, а потом из этой груды высвободились лучи и принялись метаться по коридору, отражаясь от стен, потолка и граней осколков, дробясь на мелкие лучики, соединяясь с иными лучами, вплетаясь в них, образуя причудливые цветовые гаммы…

Впору было стоять с открытым ртом и любоваться этой неописуемой красотой – если бы перезвон, сопровождавший мерцание кристаллов, не превратился жутчайшую какофонию, от которой у меня заломило в висках, в позвоночнике и вообще во всех суставах. Зубы тоже заболели. Глаза, казалось, выскочат из глазниц. Я почувствовал, что вотвот из ушей и носа пойдёт кровь, а ведь её невозможно остановить, не сняв защиту!.. Хороша же защита, которая не может защитить от громких неприятных звуков! Двойка шестипалым, не предусмотрели элементарного!..

Патрик и я, не силах больше сдерживать дрожи в коленях, опустились на вибрирующий пол, а потом и вовсе завалились набок.

Свет из коридора, недавно ещё заполненного кристаллами льда, перебрался в бальный зал, заструившись по потолку и стенам, а потом уж ослепил и нас, лежащих на полу…

…Сколько продолжалась эта слепота, не знаю.

Для меня время и пространство перестали существовать.

Везде и всегда был один только я – и ничего кроме!

Я мог мыслью создавать миры, населять их разными – самыми забавными порой – существами, устаивать там войны, стравливая целые народы и расы, а потом примирять всех, в итоге уничтожая цивилизации апокалипсисами.

Я чувствовал себя богом.

Мне было подвластно абсолютно всё в моём «я».

И в то же время я испытывал неудовлетворённость своим положением. Мне не хватало Патрика, хотя я мог выдумать себе сотни, а то и миллионы Патриков, придав им какие угодно внешность и способности или же оставив их характеры такими же, как настоящего моего сына. И мне не хватало Милены со всей её стервозностью, хотя я мог с лёгкостью создать её копию в любой цветовой гамме, сделав её попеременно шатенкой, брюнеткой или рыжей, увеличив ей грудь или изменив разрез глаз, заставив её картавить или придав её голосу томный прибалтийский акцент…

Вот только не надо мне акцента, мне бы вернуться к моей женщине.

И не надо Максимке Краевому миллионов сыновей, а нужен один единственный – свой!

Но как раз этито мои простые желания и не могли исполниться во мнесоздателе, ибо настоящие Патрик и Милена были снаружи, а обратно мне – демиургу! – хода не было. Твори здесь, Макс, и не высовывайся, не возжелай опуститься вновь до уровня муравья в одном из миллиардов муравейников!

Да и не позволено тебе это…

Такое вот на демиургов накладывается ограничение. Единственное, да, но ограничение!..

И вот тут, осознав всё, прочувствовав бессилие чтолибо изменить, вырваться за границу мне дозволенного себя, я – нынешний отец и бывший муж – испытал такую ярость, каковой ещё не было ни в одном из миров никогда! Я рвал и метал, я проклинал мироздание, всех богов, какие есть, плевался, бил небытие кулаками, ногами, мечтал встретиться лицом к лицу хоть с одним Прародителем и долго, с наслаждением его истязать…

Я задыхался от собственной ярости.

Она душила меня, она…

– …дыши! Батя, дыши! Ну дыши! Прошу! Умоляю!

Надо мной бился выловленной рыбкой Патрик. Он трогал ладошками мою грудь, вроде как делая непрямой массаж сердца, и пытался через своё и моё забрало вдуть мне в рот хоть немного воздуха. Уверен, он понимал, как глупы эти пытки реанимировать меня, но не мог же он просто сидеть рядом и ждать, пока я умру?!

Это ведь мой сын, а не чейто!

На его месте я поступил бы точно так же.

– Сынок, хватит уже. Рёбра мне сломаешь, сильный какой стал…

Он отвалился от меня, сел на пятую точку и отвернулся.

Зал, в котором мы находились, преобразился. Его ледяные поверхности точно протравили кислотой, но не беспорядочно, а там, где надо было неведомому архитектору, чтобы образовались хитрые орнаменты и надписи, проявились узоры – явно технические, похожие композиционно на дорожки микросхем. Все эти художества делились на три секторалуча, которые выходили из точки на потолке и сходились в центре зала на штуковине, которой ранее здесь не наблюдалось и которая выглядела столь невзрачно, что взгляд просто соскальзывал с неё, не давал зафиксироваться на покатых гранях.

Я так удивился этому обстоятельству, что прищурил сначала левый глаз, потом – правый, а потом резко зажмурился и выпучил глаза – эффект был тот же: штуковина не давала себя рассмотреть. Если бы не сведённые воедино на ней лучи, я ни за что не догадался бы, что она здесь находится. Идеальная маскировка.

– Патрик, что это было? – прохрипел я. – И что это есть?

Второй вопрос сын проигнорировал, а на первый ответил:

– Он открыл проход к Ярости Отцов.

– Он?

– Он, ликвидатор. Ценой своей жизни. Его больше нет. Он стал элементом реакции, его разложило на свет, энергию… сложно это… Только так можно было… Он слишком устал. Как же я его понимаю!

Я нахмурился.

Мысли разбегались по закоулкам мозга, как мыши, напуганные кошкой, по норам.

Ликвидатор открыл проход к Ярости Отцов. Только так можно было открыть проход… Но как Патрик мог знать, что липовый мальчишка окажется здесь, в бальном зале Цитадели? Уверен, что никак. А значит…

Додумывать мне категорически не хотелось.

Вместо этого я впервые в жизни ударил сына – отвесил ему подзатыльник. Он вскинулся было, зашипел, глядя на меня недобро, но тут же и затих.

– Понял, за что? – спросил я. – Или повторить?

Он кивнул, затем торопливо мотнул головой – мол, понял и повторять не надо.

– И не смей… Никогда! Слышишь – никогда! Своей жизнью… Понял?! – В конце своей тирады я сорвался на крик. Мной овладел бесконтрольный страх за сына, грозя перейти в ту самую ярость, поддавшись которой, отцы, как Иван Грозный, вредят своим детям.

Силой воли я заставил себя взять в руки – буквально: обхватил себя, вцепился пальцами – даже пустым шестым – в плечи. Меня всего трясло – от кончиков ногтей на ногах до кончиков коротких волос на темечке.

– А это что? – я кивнул на штуковину, которая не хотела, чтоб её замечали.

– Где? – Патрик посмотрел в указанном направлении, и я понял по его взгляду, что он ничего не увидел.

То есть вообще ничего! Даже той малости, что открылась мне!

Может, у меня галлюцинации?

Изза стресса?

Чудилось же мне всякое, когда ликвидатор сработал в качестве отмычки. Чуть ли не господом богом себя возомнил – типичный случай мании величия, любой психиатр подтвердит. Где тут палата с Наполеонами? Мне туда. Обожаю комнаты с мягкими стенами…

Задумавшись, я не сразу сообразил, что Патрик меня о чёмто настойчиво расспрашивает.

– Что, сынок? Извини, я…

– Батя, как эта штуковина выглядит? Ну, та, которую ты видишь?

Забавно, но сын это всерьёз. Лицо сосредоточенное, глаза без хитринки.

Искоса глядя на штуковину, я принялся описывать её Патрику: так, мол, и так, высотой в основании около метра, шириной столько же, форма условно пирамидальная, ибо рёбра закруглены… Я запнулся, потому как вынужден был отвести глаза, в которые будто засыпали песка вперемешку с битым стеклом.

С полминуты спустя, когда под веками перестало жечь, я смог разглядеть, что грани пирамиды покрыты росписью, подобной той, что проявилась на стенах, полу и потолке.

Патрик удивлённо завертел головой. Судя по его недоумению, обновлений в помещении он тоже в упор не видел, что наводило меня на нехорошие мысли, самыми приличными из которых были следующие: «Что за чертовщина? Определённо, у меня помутнение разума…»

Сон разума рождает чудовищ, как говорится.

А в моём случае…

– Это он и есть, батя, – перебил ход моей мысли Патрик. – Артефакт Прародителей. Ярость Отцов.

А что в моём случае?..

Может, я не так уж и безнадёжен. Если сын не врёт.

– Да ну… – Захотелось, чтобы Патрик меня убедил. – Ты ж сам сказал, что ликвидатор открыл путь к артефакту, коридор же, а значит – нам бы по коридору, а там…

– Батя, если путь открыт, необязательно идти, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. В твоём возрасте пора бы это знать.

Насчёт возраста и прочего он срубил меня наповал. Я попытался обдумать сказанное Патриком, но успеха в этом деле не добился. В моём возрасте уже можно прощать себе слабость ума.

И ладно, подумаешь!

Главное – мы добрались до цели. Вот оно – могущественное устройство, способное на…

На что?

Я до сих пор не знал принципа действия этой пирамидки, покрытый странной росписью.

Мы шли, убивали, теряли союзников. И вот – пожалуйста, артефакт нам чуть ли не на блюдечке преподнёс злейший враг!..

– И что теперь, сынок?! Эта хрень спасёт Землю и вообще все миры от грёбаных захватчиков? – Надеюсь, мой голос дрожал от негодования меньше, чем я мне казалось. – И где тут кнопочка «Уничтожить путников»?! Где рубильник «Спасение человечества»?!

В ответ я мечтал услышать нечто не менее язвительное, но Патрик лишь устало пожал плечами:

– Не знаю. Не знаю, есть ли вообще рубильники и кнопки. Но мне точно известно, как артефакт активировать.

– И как же? Сказать «Симсим, откройся?»

– Скорее – «Гюльчатай, открой личико», – наконец схохмил сын.

Он избегал смотреть на меня и вообще вёл себя так, будто ему люто стыдно и страшно. Я никогда ещё не видел сына таким. И очень хорошо, что не видел, ибо его волнение мне не понравилось.

От его волнения веяло катастрофой.

Крахом всего и вся.

– Говори, сынок. – Я шагнул к Патрику, взялся ладонями за забрало и направил шлем так, чтобы мы смотрели друг другу глаза в глаза.

Он свои закрыл.

У меня скрутило живот от недоброго предчувствия.

Патрик заговорил – запинаясь, замолкая, чтобы вдохнуть побольше воздуха, но глаз не открывая.

Лучше бы он молчал. Хотя нет, не лучше…

Как бы я тогда узнал, что Максимка Краевой – чуть ли не самый главный по спасению человечества и всех миров? То есть это само собой подразумевалось, но после слов Патрика всё стало очевидней.

Всё просто.

Просто для того, чтобы активировать Ярость Отцов, нужен образец человеческого ДНК. Именно человеческого, то есть любой образец плоти существа из последнего мира в цепочке. Потомуто крысозавры прихватили с собой Рыбачку…

Вот, значит, какую жертву нужно принести ради всеобщего блага – меня.

Невозможно взять образец ДНК, не разгерметезировав защиту.

А разгерметизация – это гарантированная смерть. Вот такто.

Бедный мой мальчик. Он ведь с самого начала знал, куда вёл меня и зачем. Родного папку на заклание… Представляю, какой у него психологический шок. Если бы я на его месте… Обрывки подобных мыслей я тщательно заглушил своим внутренним спамфильтром. Ни к чему это. И Патрику ни к чему, и мне не стоит заниматься самоедством в последние мгновения жизни.

Если собрался умереть ради блага миллиардов – сделай это достойно, не устраивай подлянку собственному сыну. Ляпни я чего по поводу знания и заклания, будет ли Патрику легче жить потом, когда он доберётся до Лона и махнёт обратно к матери? Очень сомневаюсь. Так что заткнись, Край, и действуй.

Резко провернув по направляющим шлем, я снял его с себя и вдохнул полной грудью воздух исходника. В бальном зале почемуто пахло фиалками и было совсем не холодно. Торопливо – вдруг меня прямо сейчас хватит кондрашка? – я стянул с себя комбез.

Патрик выглядел очень озабоченным. Пару раз, пока я разоблачался, он открывал за забралом рот, собираясь чтото сказать, но – увы. И то верно, чего трепать языком, когда действовать надо?

Эх, сюда бы мне бамбуковую зубочистку, уж я бы сумел расковырять ей палец… Придётся, что ли, грызть вены собственным кариесом, как партизану в застенках гестапо…

– Сынок, ну я, пожалуй…

– Да, – кивнул Патрик, не дав мне договорить.

Это он правильно. Я, если разойдусь, могу долго лясы точить. Что нынче вредно для здоровья всего человечества и множества иных народоврас. Как же им всем повезло, что есть такой мужчина, как я.

Патрик был невозмутим, точно знал, что всё именно так и должно было случиться, что всё идёт по плану.

Я невольно залюбовался им. Мой сын. Моё продолжение. Как же я люблю этого мальчишку! Пусть ему повезёт в жизни больше чем мне!..

Хотя Максу Краю грех жаловаться. Всё, что мне отмеряно, я прожил очень нескучно.

Жаль только, с Миленой не попрощался. Как ты, Снежная Королева? Где ты? Надеюсь, тот бедолага, кто будет с тобой после того, как меня не станет, окажется достоин твоей красоты и несносного характера.

– Да, пап… Я забыл сказать… – заговорил вдруг Патрик.

– Как же, забыл он. Специально небось промолчал.

– Точно. Специально.

Чего это он быстро со мной согласился? Это не в его привычках, он должен спорить, подначивать меня. Это правильно, это в его характере… Из носу у меня потекли две алые струйки. Началось… Холодок скользнул вдоль позвоночника – это костлявая с радиоактивной косой выдохнула мне в спину. Знает, что на сей раз мне не отвертеться от её объятий.

– Сынок, я уже всё, нет меня, считай, уже… А ты… Тебе надо бы уходить, сынок, – тихонечко попросил я Патрика.

Кровь из носу – это хорошо.

Не придётся себя грызть.

Высморкавшись алым в ладонь, я шагнул к пирамиде и вытер об неё пальцы.

И ничего не произошло.

То есть вообще.

Мне захотелось смеяться. Истерически ржать, катаясь по полу. Пройти через ад, отдать свою жизнь – ради чего?! Ради пшика?!

А потом, едва сдерживая дурацкую улыбку, я всё понял.

Макс Край, да у тебя ведь склероз, ёлы! Ты ведь коечто забыл!

Шагнув к сваленной в кучу защите, я вытащил из одного кармана магазин с патронами – и приложил его к одной из граней пирамиды. Ко второй приспособил «ежа», вздумавшего вдруг цапнуть меня так, что содрало всю кожу с ладони. А на третью посадил «крабика», который хотел вцепиться в меня клешнями.

– Разве нужны ещё жертвы? – сына удивило то, что я сделал.

– Это не жертвы, сын. Это образцы для сравнения. Мою кровь, меня, надо сравнить с чемто. С компроматом на путников – их детищами.

Пирамида протяжно загудела, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.

Воздух вокруг нас поплыл маревом в июльский полдень над асфальтом. Или это радиация убила мои глазные нервы? Второе – верней. Обратный отсчёт моей жизни – на минуты, если повезёт. Или на секунды, ибо удача не оченьто благоволит Максу Краю в мире путников.

– Батя, я должен сказать…

Я ободряюще улыбнулся Патрику. Мол, чего ты, ребёнок, никто никому ничего не должен, просто так получилось. «Живи, сын», – хотел я его благословить, но не смог – изо рта вместо слов хлынула кровь. Картинка перед глазами уже едва различалась, я скорее ощущал присутствие Патрика рядом, чем видел его.

Воздух вокруг гудел всё сильнее, и сама Цитадель едва заметно сначала, а потом всё ощутимее начала вибрировать. Стена перед нами покрылась паутиной мельчайших трещин. Или эту картинку сгенерировал мой поражённый мозг?..

– Батя, мы больше не увидимся, – услышал я голос Патрика рядом.

И надо было съязвить в ответ, что спасибо, родной, а то я бы сам не догадался, но перед смертью не хотелось тратить время на подобные глупости. Воздух в груди превратился в расплавленный свинец: он жёг меня изнутри, и не выдохнуть его, не вдохнуть новую порцию живительного газа. Последние мгновения Макса Края.

Всем привет, не поминайте лихом.

Прости, Милена.

Прости, сынок, что не увижу, каким ты станешь большим и сильным, детей твоих не увижу… Прости.

– Батя, я не говорил тебе, как именно Ярость Отцов спасён нашу Землю и остальные миры от путников. Артефакт… Он откатит время назад. В каждом мире. До того момента, когда первый путник вошёл в этот, тот или другой мир – во все, которые путники осквернили своим присутствием. И здесь, в этом мире, сделает то же самое. Путники вообще не появятся. Чтобы всё случилось иначе, чтобы был шанс пойти по иному пути

О чём он? Какой ещё иной путь?.. Ноги больше не держали. Стыдно, конечно, на глазах у сына падать на колени, а потом лицом вперёд, но…

– Путников больше не будет, отец. И меня не будет. Я ведь тоже путник.

– ЧТО?!! – взревел я, выплёвывая из лёгких свинец пополам с кровью и отдавая последние жизненные силы на то, чтобы встать и оказаться лицом к лицу с сыном. – ЧТО?!!

Озарение – так это называется.

С самого начала Патрик – он ведь такой же по природе своей, как и тот, в свитерке – мог избавить нас от тягот пути, дать отпор всем врагам и отразить любую опасность, но он не сделал этого. Почему?

Быть может, он испытывал меня. Как испытывал меня ликвидатор, обожающий принимать образ мальчишки из гетто. Он, мой сын, оценивал меня постоянно, с того самого момента, как я протянул ему пищу на забытой богом остановке много лет назад. Глядя на меня, быть может, он решал, достойно ли человечество того, чтобы быть. До самого конца, до Цитадели, он не был уверен. Но судя по тому, что я здесь и мне позволено умереть…

Надеюсь, я ошибаюсь.

Ведь мне приятней верить, что сын просто очень боялся причинить мне вред, раскрыв свою неимоверную силу, свои способности, по меркам моего мира, доступные лишь богам и героям комиксов. Он не хотел травмировать мою психику. Он оберегал меня от потрясения, от которого я не смог бы оправиться.

Но пришло время раскрыть карты и вытащить прикуп из рукава. Патрик и мальчишкаликвидатор приняли решение. Они, создания путников, встали на сторону человечества.

«Ярость Отцов – ничто в сравнении с яростью детей». Это была моя последняя мысль.

Цитадель взорвалась, распалась на атомы, дизентегрировалась – нужное подчеркнуть.

И всё поглотил огонь.

Чёрный огонь небытия.