Текст книги "Герои зоны. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Александр Шакилов
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 88 страниц)
* * *
Лютый холод.
Только что на мне волосы тлели, а теперь я воткнулся мордой в сугроб, а филейную часть мне обдувал ветер.
Вытащив лицо из снега, я в очередной раз изумился изобретательности злодейкисудьбы. Мало того что не скупится на «подарки», так еще и не любит повторяться. Из огня да в полымя? Как бы не так! Я оказался гдето далеко от Киева, и очагов возгорания рядом не наблюдалось. Да и гореть тут было нечему. Куда ни кинь взор – везде замерзшая вода: мягкая замерзшая вода – снег, твердая – лед. И не то что ни одного дерева, – даже травки куцей нет. Мха бы какого на камне да лишайников пару грядок – а вот болт без нарезки. Камней, кстати, тоже замечено было ровно ноль штук.
Только громадное яйцо оживляло собой пейзаж. Яйцо всегото метров пять высотой. Из него получился бы чудный омлет. Хотя, даже побывав внутри Лона, я так и не понял, есть там хоть чтонибудь. Обхватив себя руками, я поднялся. В этот момент с хлопком – так самолет преодолевает звуковой барьер – Лоно исчезло. Меня толкнуло туда, где оно только что возвышалось над белой равниной, и я едва удержался на ногах.
– Куда?! – сорвалось с обветренных губ.
Лоно было единственным моим средством передвижения. Из Тюрьмы вне миров и времени оно забросило меня… куда? Если учесть, что Тюрьма состояла из моих страхов и подчинялась моим желаниям, то… Когда начался пожар, я захотел оказаться в самом прохладном месте на Земле. На полюс холода Оймякон не похоже, якутов нет, вообще нет следов цивилизации. Так, значит, меня закинуло аж в Антарктиду? Сколько тут градусов мороза бывает? Если не изменяет память, я гдето читал, что минус девяносто. Тото я перестал потеть. Да так перестал, что захотелось обратно, поближе к огоньку пожара.
Если я хочу вновь обнять сына и увидеть бывшую жену, надо отсюда выбираться.
Вопервых, ликвидатор вряд ли обрадовался нашему расставанию. Наверняка он отправится в погоню, ведь я в курсе его замыслов и теоретически могу помешать их осуществлению. Правда, практически я, скорее всего, стану ледышкой в течение следующих минут пяти. Но мальчик, фанатеющий от Микки Мауса, вряд ли об этом знает.
В армии меня учили, как сохранить не только свою жизнь, но и здоровье. С чего такая забота? Все просто, без сентиментальных соплей: раненый и больной менее эффективен в бою, чем тот, у кого ничего не болит. Максимку Краевого заставили быть устойчивым к любым стрессам. Прыжок с парашютом – стресс, потому что организму страшно, потому что человек не должен падать с огромной высоты, это противоестественно. Но инстинктивный страх можно уничтожить – после полусотни прыжков ты роднишься с высотой, ощущаешь себя чуть ли не птицей. И тогда тебе дают перед прыжком кубик Рубика и велят собрать, пока падаешь. Зачем? Просто оказаться в опасной для жизни ситуации – это ерунда, это происходит сплошь и рядом. А тебе, воину, надо решить поставленную командиром задачу. И это уже сложнее. Сколько ни пытался, у меня получалось собрать только одну сторону. Обычно – желтую. Наверное, это чтото значит…
Надо найти людей. Я подул на окоченевшие ладони.
Где люди, там теплая еда, теплая одежда и теплое жилье. В Антарктиде ведь есть постоянные научные станции. Станция «Восток», к примеру. Я с детства с подозрением отношусь ко всякого рода ученым, – все они вивисекторы – но сейчас готов помочь им сделать все, чтобы я не сдох от гипотермии.
Я еще раз внимательно осмотрел местные достопримечательности – снег, лед и небо над головой. Ни одного ученого не заметил. Значит, нет тут таковых, они гдето в другом месте. Выходит, оставаться здесь бессмысленно.
Обнимая себя, точно девственницу, раздумывающую, совершить ли ей акт прелюбодеяния, я двинул прочь. Куда? В самом верном направлении, если не знаешь точного маршрута, – куданибудь подальше отсюда. Под ногами похрустывала замерзшая вода. Жаль, что пиджачок не на меху, а модные брюки клеш не на синтепоне. И галстук в горошек не шерстяной с начесом…
Говорят, пар костей не ломит. Даже с очень сильным морозом справиться проще, чем с жарой: можно бегатьпрыгать, собирать хворост для костра, можно построить шалаш или небоскреб, кому что больше нравится. А вот с пышущим с небес и изпод ног жаром пустыни бороться невозможно – каждое твое движение вызывает дополнительную потерю влаги. Ты, существо, состоящее на восемьдесят процентов из воды, тупо усыхаешь с каждым выдохом. Единственный вариант – лечь под навес из парашютного нейлона и ждать «вертушку»… Примерно так я себя успокаивал, дрожа от лютого холода. Нечего тут было жечь. И не то что небоскреб, – сельский сортир не построишь по той же причине: нет досок, бревен, веточек и прочего строительного материала. Только лед вокруг со снегом – и ничего больше.
Мне бы сейчас ТЗК, он же теплозащитный костюм: комбез на синтетическом утеплителе с рукавицами, шапка, сапогибахилы, меховые унтята… И не помешал бы НАЗ, он же носимый аварийный запас, который выдается членам экипажей «вертушек». Только вот незадача – я не член. Но помечтатьто можно? Вода, сублимированная жратва, сухое горючее, проволочные пилы, иголки с нитками, рыболовные снасти, ветроустойчивые спички, аптечка… А еще – мачете, компас, фонарь и всякая сигнальная хрень для привлечения внимания… Нет, пожалуй, хрень мне не нужна, не хочу я наводить на себя ликвидатора, этого малолетнего убийцупутника. А вот радиостанция пригодилась бы…
Чтобы хоть немного согреться, я принялся выплясывать, напевая:
Пожалуй, не стоило этого делать. И вовсе не потому, что с хореографией у меня давняя взаимная неприязнь – на школьных дискотеках я стеснялся веселить одноклассниц угловатым дрыганьем. Да, мне медведь на ухо наступил, ну и что? В переносном смысле наступил.
Но вотвот наступит и в прямом.
Ведь мои вокальные данные заинтересовали одного косолапого. В холке он был примерно с меня ростом, только вот я на своих двоих стою, а он на четырех лапах, а если вертикально поднимется, то вдвое выше будет.
Медведь шумно втянул воздух, глядя на меня своими маленькими глазками. Не нравилось ему, что потенциальная еда пропахла дымом.
Я непроизвольно засмотрелся на его густой мех – мне бы такую шубку! Она ведь не только греет, но и маскирует зверя отлично. Несомненно, я нужен путникам, раз меня не уничтожили, но отправили в Тюрьму. Пацанликвидатор не оставит Максимку Краевого в покое. Я уже беспокоюсь за него, чтото он задерживается. При егото особых талантах давно должен был меня отыскать. Эдак я до смерти раньше замерзну.
Ну, или накормлю собой медведя.
Изза холода мысли стали ленивыми, сонными. При гипотермии потребность организма в кислороде сокращается, кровь едва циркулирует, мозг получает ее все меньше…
Недовольно фыркнув, косолапый альбинос двинул ко мне. Шел он неспешно, будто делал мне одолжение уже тем, что заинтересовался моей провонявшей дымом плотью.
И зачем я нужен этому величественному хищнику? Пусть лучше на тюленей охотится, они вкуснее.
– Вот тебе! – Я показал медведю покрасневший средний палец – вторая стадия обморожения – и, повернувшись спиной, сначала медленно пошел, а потом побежал от него.
Надеялся ли я оставить косолапого далеко позади? Нет. Но не мог же я, легендарный Макс Край, позволить огромному белому медведю просто так, не приложив усилий, обглодать мои замороженные окорочка?
Впереди блеснуло голубым. Открытая вода. Широкая щель во льду, вправовлево тянется так далеко, что конца ей не видно. Я остановился. Назад отступать – все равно что добровольно сунуть голову мишке в пасть. Тот, кстати, не особо напрягался, чтобы меня догнать. Знал, что деваться мне некуда.
Зарычав, он встал на задние лапы, продемонстрировав себя во всей своей красе.
– Отлично выглядишь, дружище. Но я тебе не по зубам.
Чуть присев, я оттолкнулся от кромки «берега». Чтобы добраться до воды, мне надо было пролететь метров десять – таким толстым был тут лед. Приводнение было шумным и, я бы сказал, ошеломляющим. Мое сердце едва не остановилось: вода была очень холодной, и я в нее окунулся с головой.
Сколько человек сможет прожить в такой среде? Минутудве? И вроде на воздухе не припекает, а тут выше нуля, греться можно, а вот не получается…
Начался обратный отсчет моей жизни.
Но все, что мне осталось, – мое. Я сам решаю, когда и как умереть.
Мне никогда еще не доводилось нырять в столь экстремальных условиях. Все бывает в жизни впервые. Даже смерть. Я открыл глаза под водой.
Лучше бы я этого не делал.
Тогда не увидел бы, что ко мне сквозь океанскую толщу устремился чудовищный левиафан с приметным черным – полутораметровым – плавником на спине и овальными грудными ластами. Точно такой же плавник я както видел по ящику в передаче про косаток. Не хватало только китаубийцы в последние мгновения моего скорбного бытия! Изо всех сил заработав руками и ногами, я метнулся к поверхности. Ну что это такое, а?! Уже утонуть спокойно нельзя!
Хлопая руками и ногами по воде, подымая фонтаны брызг, я поплыл к ледяной стене. Наверх мне не забраться, да и ждет меня там медведь, но я все же…
Большая белая туша взвилась в воздух, на миг заслонив собой бледное антарктическое солнце.
Прыгнув в воду с высоты, я надеялся, что гризлиблондин за мной не последует, что инстинкты запретят ему рисковать ради дурно пахнущего куска человечины. Увы, мои надежды не оправдались.
Раздался плеск. Меня накрыло волной. Чертов медведь не желал делиться своей добычей с килькойпереростком. Его оскаленная пасть – можно все клыки пересчитать – возникла в метре от меня.
Хватанув ртом воздух, я нырнул с открытыми глазами – и тут же увидел перед собой чернобелое тело длиной метров десять и весом в несколько тонн. Черные у косатки спина и бока, а белые – горло и брюхо, и еще над каждым глазом по белому пятну. Вообщето спец из передачи, увиденной мной по «National Geographic», уверял, что косатки жрут дельфинов и акул, ластоногих всяких и китовкашалотов. Ага, конечно. Уверен – конкретно мне повстречавшаяся тварь не побрезгует Максимкой Краевым, ведь ей в сутки надо слопать полтора центнера мяса, а я как раз на половину ее рациона затяну.
Жуткая пасть раскрылась.
Миг – и острые зубы перекусят меня пополам.
Если бы под водой можно было кричать от страха, я бы закричал.
К счастью мне не пришлось открывать рот, вода не хлынула мне в глотку. Потому что жидкий лед передо мной и меня окружавший превратился вдруг в подсоленный коктейль из крови и кусков мяса – косатку разорвало буквально в клочья, будто она накануне проглотила десяток кэгэ тротила, который наконецто детонировал. Столько лет живу, в разных передрягах бывал, но такого еще не видел. Гибель косатки так впечатлила медведя, что он активно погреб прочь от меня, загрязняя воду продуктами своего испуга.
И впору было обрадоваться, – я всетаки утону, а не буду сожран заживо – но из «коктейля» ко мне чтото метнулось, чтото очень быстрое. Я дернулся в сторону и, закрыв глаза, отвернулся, впервые в жизни испугавшись встретить опасность лицом к лицу. Меня схватили, я заорал, забыв, что вокруг ледяная вода, что нельзя открывать рот, и внутрь меня хлынуло, заполнило меня, вмиг потяжелевшего, и тут я увидел перед собой…
Знакомое лицо.
Очень знакомое.
Такое знакомое, что я сразу понял, что душа моя отлетелатаки в мир иной. А «коктейль» – это не остатки левиафана, а то, что мною было только что. Косатка всетаки меня растерзала, и вот теперь моя ментальная суть – или попросту душа – видела случившееся как бы со стороны, если душа вообще способна видеть, глазто у нее нет.
Значит, загробная жизнь существует.
Я не знал, радоваться этому или нет. Уж больно много на мне тяжкого разного, что не даст воспарить к небесам. И все же меня потащило наверх, к свету…
…Судя по тому, как мне было плохо, в ад я не попал.
Так отвратительно человек может себя чувствовать только в нашем бренном мире, на Земле.
Тот, чье лицо я увидел там, под водой, участливо смотрел на меня.
Откашлявшись, я прохрипел:
– Привет, сынок. Как мама? Как сам?
Глава 7
Святилище смерти
Стены обиты досками, пол заставлен деревянными бочками.
Пахнет кедровой смолой.
К каждой бочке ведут ступеньки – деревянные, конечно, – чтобы мужчины, собравшиеся не столько для омовения, сколько для общения и поддержания корпоративного духа, смогли легко забраться в бочку, посидеть на лавке, а потом столь же легко выбраться, выпив пару токкури саке или бутылочек пива «Асахи». Отрывистыми щипками гейша, раздетая до целомудренного белья, терзает струны сямисэна, обтянутого кошачьей кожей. Черепаховым плектромбати даже ученицамайко сумеет разделать гайдзина, прервавшего отдых почтенных господ. А уж та опытная шлюха, которой доверили услаждать слух оябуна и его приближенных, способна на нечто большее. Ронина ничуть не обманывает ее женственность. Если что, ее он вырубит первой.
– Русская баня, сауна, темаскаль[29]29
Индейская баня.
[Закрыть]… Что за удовольствие – исходить потом в парном, протопленном помещении? – Ронин останавливается посреди парилки. Теперь все видят, что его куртка забрызгана кровью тех, кто мешал ему войти. И главное, он обут. – Чего люди только не придумают, чтобы не пользоваться мылом.
Ну ладно, буддисты, думает он, потому что ему опять разрешили думать. Им нельзя втирать в кожу жир убитых животных, из которого сделано мыло, а остальные? Кстати, офуро[30]30
Японская баня.
[Закрыть], куда он нынче явился, Ронину тоже не по душе.
Жир убитых животных. Убитых… С удовольствием свернул бы шею пташке, что изодрала в кровь ему плечо, но хозяин не позволяет этого сделать. Обе попытки Ронина избавиться от ненавистного пернатого не увенчались успехом. Так что пусть сидит, сволочь.
Проливая мимо керамического стаканчика саке, замирает в воздухе кувшин в руке мужчины, на коже которого не осталось свободного от татуировок места. Вакагасира[31]31
Заместитель оябуна, то есть главы клана якудзы (япон .).
[Закрыть], или кто он в иерархии клана, хотел лично поднести боссу выпивку, а Ронин своим визитом ему помешал. Что ж, извиняться однорукий не намерен.
– Я пришел говорить. – Ронину жарко в верхней одежде, но он не обращает на это внимания, ведь на плече у него сидит птица. – Хочу перетереть с боссом, дело важное.
На сей раз звук его голоса – не самый приятный звук, стоит признать – действует на ниппонцев точно команда вступить в бой. С десяток татуированных мужиков одновременно выскакивают из бочек и бросаются к презренному гайдзину.
По рангу, значит, они среди собравшихся самые что ни есть шестерки.
Ронин замирает, готовясь убить их всех.
Но оябун, седой худенький японец, как и его помощник, татуированный по самые уши драконами, змеиными телами и прочей лабудой с оскаленными мордами, взмахом руки велит своим людям не торопиться. Он уже хорошенько поддал, ему хочется позабавиться. Судя по хитринке, мелькнувшей в глазахщелках, он узнал визитера.
Оябун говорит пояпонски. Ронин не понимает. Еще не хватало знать язык тех, изза кого он лишился руки. Прихвостни оябуна хохочут.
У одного из них, толстопузого борца сумо, в руке сам собой оказывается нож. Не иначе как в складках жира прятал. Обращаясь к Ронину, но глядя как бы мимо него, тем самым подчеркивая, что гайдзин не более чем пустое место, сумотори говорит сначала пояпонски, потом поанглийски и, наконец, порусски.
– Вот тебе предмет для очищения, – с этими словами он бросает нож к ногам Ронина. – Ты удостоишься беседы с моим господином, только вскрыв себе живот.
Ронин молчит. Шутка вполне в стиле тех ушлепков с Окинавы, которых он вешал на ветвях цветущих сакур.
Сумотори принимает его молчание за испуг:
– Гайдзин, ты думаешь, что, вскрыв живот, ты умрешь и потому не сможешь говорить? Что ж, не судьба! – После этого он начинает смеяться, колышась всем своим подкожным запасом для производства первоклассного мыла. Остальные, не поняв ни слова из того, что он сказал, дружно хохочут. Стадо. Не стая.
Сямисэн не замолкает ни на миг.
– Не стоило повторяться, – Ронин наклоняется за ножом. – Я с первого раза все понял.
Он не успевает еще коснуться рукоятки, а слетевшая с плеча птица уже впивается оябуну в горло.
На остальных бросается Ронин – ведомый хозяином, он двигается очень быстро – быстрее, чем может человек. Мышцы потом будут гореть от страшного напряжения, суставы и кости тоже – хоть плачь. Но это потом. А сейчас ниппонцам кажется, что накинулся на них не человек, а дракон.
Опустив голову, будто ничего из ряда вон не происходит, гейша продолжает дергать струны. Везде кровь, все бочки наполнены кровью, чуть разбавленной водой. Распростертые тела вымараны алым.
Птица с интересом сует клюв в лужу саке на полу.
Сямисэн замолкает.
С треском выломав из инструмента гриф, в нижней части которого пряталось внушительное лезвие, гейша кидается на Ронина. Будь на его месте кто другой, ей бы повезло. Но однорукий в бою не владеет собой, он – лишь игрушка хозяина. Удар – и гриф выбит из руки, пролетает через все помещение, застревает в стене. Второй удар – гейша падает.
Однорукий бросает на пол возле нее нож. Тот самый, которым сумотори предлагал вскрыть живот.
– Хочешь сделать сэппуку? Я не возражаю. Но если нет, у меня есть к тебе деловое предложение.
Рука гейши – не хватает мизинца, он пошел в оплату за ошибку – сама тянется к ножу.
И замирает, не добрав какихто пару сантиметров.
* * *
Ветер пробирал до костей. Лицо покрылось тонкой коркой льда, которая трескалась, стоило только нахмуриться или открыть рот. Короткие волосы превратились в ледяную щетку. Были бы длинными – превратились бы в сосульки.
– Батя, слушай, – надо мной навис Патрик, запакованный в насквозь промокшую зимнюю одежду, – мне надо многое тебе сказать…
У меня зуб на зуб не попадал:
– А мможет, ппотом? А ссейчас ммы ппойдем кк ввертоллету, нна ккотором ттыы пприлетел?
– Нет никакого вертолета.
– Ттогда кк ледокколу?
По выражению лица сына я понял, что и эта версия оказалась неверной.
Если честно, сейчас меня мало заботило, что он хотел мне сообщить и как тут очутился. Пешком дошел или, расправив руки и взмахнув ими, прилетел сюда – без разницы. Я с удовольствием поговорю с ним об этом после того, как согреюсь. Мне срочно надо согреться. Я готов даже забыть о том, что завязал с выпивкой. Станчикдругой виски поможет мне смириться с поземкой и заморозками на почве.
– Батя, выслушай меня. И не перебивай! Это важно. Я знаю, что ты и Рыбачка организовали покушение на нашего Президента.
– Ааткуда тыы…
– Это сообщили маме, поэтому выведать было нетрудно, – уклончиво ответил Патрик. – Ей позвонил ктото с твоего номера, палач какойто, ну и…
Я нахмурился, и тонкая льдинка соскользнула с моего лба. Нетрудно? Да Милену пришлось бы пытать, чтобы выведать столь серьезную инфу. Подавив инстинкт самосохранения, я загнал желание оказаться в теплой ванне с чашкой кипятка в руке в отдаленный угол сознания. Что вообще происходит? Как Патрик справился с косаткой? Как он вообще мог тут оказаться? Как нашел меня бог знает где?
Слишком много вопросов. И ответы вряд ли мне понравятся.
– Батя, я… – Патрик сглотнул, отвел глаза, потом уставился на меня, очевидно приняв серьезное решение, – аж побледнел. Наверное, я тоже сейчас не особо пунцовый, на таком морозе только посинеть можно. – Батя, я…
– Ссынок, нне тянни. Тыы, ксстати, сс собой не ззахватил сслучайно ппарочку ххороших ттаких шшуб?
– Я – путник, – выпалил Патрик, избегая смотреть мне в глаза.
– Ага, – кивнул я, взломав лед на шее и загривке. – Тточно. А я – Ввинни Ппух. Ссыннок, надо ккакто отссюда ввыбираться.
Патрик шумно втянул в себя промерзший насквозь воздух и выдохнул:
– Я – ликвидатор из расы путников.
Я вздрогнул. Шутка мне не понравилась. Очень несмешная шутка.
Не заметив, что я не рассмеялся, не улыбнулся даже, Патрик продолжал говорить о том, что он – ренегат, сбежавший от своих, укравший для этого Лоно. Лоно у путников не одно, он знает минимум о трех, но, может, их и больше. Каждое Лоно, как и Тюрьма, находится одновременно во всех мирах, но, в отличие от Тюрьмы, оно компактно, и в конкретном мире его можно перемещать.
Мне стало трудно дышать. Мое тело готовилось выгнать душу из ее естественной среды обитания и отправить на поиски нового пристанища. То, что говорил Патрик, было столь невероятно, что я понял: это всего лишь игры моего умирающего мозга. На самом деле меня никто не вытащил из воды, за один прыжок взлетев метров на десять над ледяным массивом. И косатка, и вообще…
Осознав это, я успокоился.
Я смотрел в голубые глаза сына, наслаждаясь последними мгновениями.
Мне было больше не холодно.
А Патрик – его образ – продолжал бормотать чтото о психоматрице ребенка, которого он, путник, первым встретил в этом мире. Эта психоматрица постепенно завладела его сознанием. Потому что он сам захотел раствориться в чуждой ему тогда сущности. Себя же со всеми навыками и особыми способностями он спрятал в таком отдаленном уголке мозга, что сам давно забыл, кто он изначально. Он перестал быть ликвидатором.
Глаза мои закрылись. Ну, конечно, мой сын – ликвидатор. Вот теперь мне почемуто смешно.
– Батя, я действительно стал обычным земным мальчишкой со всеми бедами и радостями, с мамой и папой, с тобой то есть, – звучало надо мной все тише и тише. – Но настало время проявить себя. И не потому, что я хочу быть тем собой, каким прибыл в этот мир, а потому что ты, батя, в опасности. Потому что мир, который стал мне домом, в опасности. Почему ты молчишь? Скажи чтонибудь!
Я открыл глаза. С неба сыпал снег. Это было красиво. Говорить не хотелось, чтобы не портить своим холодным дыханием момент.
Патрик воспринял мое молчание на свой счет:
– Батя, я пойму, если ты больше не захочешь со мной общаться. Ведь это психологически тяжело – знать, что тот, кого ты считал родным человеком, на самом деле…
Да, это всего лишь остаточная активность моих окоченевших извилин, но я все равно не хотел, чтобы галлюцинация, принявшая облик моего Патрика, грустила в последние секунды моего существования.
Я с трудом расцепил смерзшиеся губы:
– Ты это брось, сынок. Запомни раз и навсегда – что бы ты ни сделал, кем бы ни был вчера, чтобы ни случилось с тобой завтра, ты всегда останешься моим любимым мальчиком, моим сыном.
Наклонившись, Патрик обнял меня. Ради этого стоило еще немного пожить. Я почувствовал, что он дрожит.
– Ты чего это? – взяв сына за широкие плечи, я чуть отстранил его от себя.
Он отвернулся, пряча мокрое от слез лицо. Напрасно он так, мороз ведь.
– Батя, ты не бредишь. Это все взаправду, – услышал я.
И сразу поверил сыну.
Он ведь ни разу меня не обманывал.
Я попытался встать, а то примерз уже. Патрик мне помог.
– Как, говоришь, ты сюда попал? – Еще я хотел узнать, как убраться изо льдов побыстрее. Еще до водных процедур я основательно продрог, а уж после…
Но Патрик моих бед не понимал. Егото температура окружающей среды не заботила. И дело не в пуховике, шапке и ботинках, промерзших до ломкости. Просто он с детства устойчивый к холоду, – не в меня точно – хотя вроде не моржевал мой мальчик, снегом не обтирался.
– Батя, ты совсем не слушаешь. Я прибыл сюда с помощью портативного Лона. Как ликвидатор я имел доступ к такому оборудованию…
Ну как было не скривиться? Опять несносный мальчишка о своем талдычит. Зачем повторяет чушь? Неужели думает, что я поверю? Сегодня что, первый день второго месяца весны?
А Патрик все не унимался:
– Батя, где твое Лоно? То, на котором ты сюда… Ты что, его отпустил?! Не зафиксировал?!
– Чего? Зафиксировал? Ты о чем вообще, сынок? – Изза холода я уже с трудом понимал, на каком свете нахожусь.
– Ладно, батя, не заморачивайся. Мое Лоно может забросить нас в любую точку этого мира и не только.
– Тогда махнем в Киев. – Я готов поверить во все что угодно, лишь бы убраться отсюда.
Даже в то, что мой сын – путник.
– Зачем? Ведь мы сразу куда надо… – Патрик моргнул. – Каждый прыжок утомляет Лоно. Чтобы отдохнуть, ему нужно время, а если мы…
Все, больше не могу. В Киеве тепло. Там лето, а тут холодно. Ну не объяснять же ребенку прописные истины! Человек должен быть там, где тепло! Срочно! Вот прямо сейчас!
– Не перечь отцу! – рявкнул я.
Я так и не понял, откуда взялось Лоно – точно такое же яйцо метров пяти высотой, без щелей и зазоров, которое забросило меня в Антарктиду. Оно просто явилось по мановению руки Патрика. Он выставил ладошки перед грудью – мол, батя, нервничать не надо, все будет – и вот оно рядом, добро пожаловать на борт, пристегните ремни.
Но без проблем свалить из царства льда и снега мы не успели.
Сверкнула молния, пахнуло жаром, и метрах в ста от нашего яйца громадная невидимая курочка снесла еще одно аналогичное. Из него выпрыгнул, за раз пролетев метров пятнадцать, знакомый уже малец в футболке с Микки Маусом. На сей раз пацан выглядел совсем странно – ноги у него были что у кенгуру и покрыты серебристой чешуей.
– Лоно фиксировать надо. А ты!.. Вот он назад его в Тюрьму!.. – выкрикнул Патрик непонятное и подобрался весь, засопел целеустремленно – типа задумал устроить тут разборки с пацаном, прыгающим к нам по льду, что твой кузнечик.
Но мне на возню мальчишек смотреть недосуг, у меня есть дела важнее.
Поэтому я сгреб Патрика в охапку и шагнул к нашему яйцу, на прощание махнув «кузнечику».
