Текст книги "Том 6. Рассказы, очерки. Железный поток"

Автор книги: Александр Серафимович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

Все. Уррра-а-а!..

Художник садится к роялю и играет вальс. Жена адвоката с инженером, артист с дамой декольте. Рундуков неуклюже с советской барышней, литератор со стулом в увлечении делают тур, подпевая.

Жена адвоката (останавливаясь). Уф, устала, давно не танцевала.

Художник. Каюк коммунии! Приказала долго жить…

Литератор. Только ножками подрыгает.

Советская барышня. Веревок не хватит.

Помещик. Совьем.

Дама декольте. По бульварам, как бордюр, будут чернеть на деревьях.

Рундуков. По старшинству.

Жена адвоката (звонит; строго вошедшему служащему). Иван, почему до сих пор нет самовара? И почему вы с голыми руками? Что за безобразие!

Художник (развалясь). Челаэк, пепельницу! (Тот подает.)

Литератор (развалясь). Челаэк!

Служащий (подходит). Чево изволите?

Литератор (задумчиво пуская дым). Ничего, ступай. (Тот уходит.)

Адвокат и помещица вылезают из-за ширмочки.

Адвокат. Товарищи, я…

Все (азартно). Здесь нет товарищей. Какие мы товарищи?.. Что за пошлое слово!

Адвокат (изумленно). Да что такое? Я не позволю в своем доме оскорблять пролетарское имя.

Литератор. Да откуда вы свалились?

Жена адвоката (подозрительно). Где вы были? Что вы делали?

Балаболов. Я только что получил потрясающее известие: советские войска наголову разбиты.

Адвокат (сначала остолбенел, потом порывисто). Голубчик, дайте же я вас обниму. (Обнимает.)

Помещица. Значит, наше имение опять нашим станет? Голубчик, какой же вы милый и как на вас чудесно френч сидит! Где вы его шили? (Ласково притрагивается к нему.)

Балаболов. Казенным иждивением.

Помещик. Маша, садись сюда, тебе вредно волноваться.

Адвокат (стучит ножом). Господа, внимание! Слово представителю науки, столь поруганной.

Профессор. Милостивые государыни и милостивые государи! История не дает себя обмануть. Исторические законы – железные законы. Временно с них можно сорваться, как срывается поезд со стальных рельс, но совершенно уклониться от них нельзя. Отступление с исторических путей – это все равно, как если заставить организм жить назад; сначала старость, затем зрелые годы, потом молодость, юность…

Дама декольте. Восхитительно…

Советская барышня. Очаровательно. Вечная весна…

Помещица. Неужели это возможно!.. Где же бы этого доктора достать? Коко! (Адвокат делает ей знак помолчать.)

Профессор. Российское государство ныне представляет собою этот срыв на всем ходу с исторических рельс. И вот результат этого срыва: все раздавлено…

Дама декольте. Какой ужас!..

Профессор. …наука, культура, истинная свобода, развитие техники, рост производительных сил – все!

Дама декольте. Боже мой, но где же мы, наконец, кружева будем покупать?

Профессор. Так продолжаться, разумеется, не может. Уже работают неумолимые подземные силы исторического хода вещей.

Все. Браво! Браво!..

Адвокат (тихо инженеру). И чего он рассюсюкался, эта старая торба. Ну, сказал бы немножко – и довольно, а то как песок из него сыплется.

Инженер. У – бездарностей всегда недержание речи.

Помещица. Дорогой Герасим Иванович, вы не можете указать доктора, который организмы назад ворочает?

Профессор. Да нет, Марья Евгеньевна, это не то.

Советская барышня. Вот профессор очень хорошо говорил о подземных силах. И это правда. Ко мне в отдел приходят посетители, больше всего рабочие. Такой неприятный народ… Спрашивают у меня, лезут, а я сделаю водяные глаза и смотрю не мигая. Он так, он сяк, а я смотрю – и ни звука. Так и выпроводишь.

Смех.

Помещица. Я в нашем имении, когда разговариваю с мужиками, всегда нос зажимаю платком.

Дама декольте. Теперь духи очень трудно достать.

Балаболов. Позвольте вам презентовать флакон. Настоящие английские. (Вытаскивает из кармана и подает флакон.)

Рундуков. При муниципализации магазинов нюхнул.

Дама декольте. Мерси…

Рундуков что-то говорит советской барышне, и они идут за пальму на диван.

Инженер (за столом, чрезвычайно спокойно). Да, это необходимая вещь – подземная работа. Это разрушительнее пулеметов, винтовок, восстаний. Если это – система, если она проникает во все поры экономической, административной жизни, транспорта, то гибель строя неизбежна. Куда ни повернешься – всюду водяные глаза. Никакое правительство не удержится.

Рундуков (за пальмами). Две тысячных катеринки. Две. Деньги – не сор.

Советская барышня смотрит на него непонимающими водяными глазами.

Рундуков (за пальмой). Ну, четыре.

Инженер. В этой подземной борьбе нужно спокойствие. Хладнокровие. Невозмутимый расчет… Мы приспособляем старый завод под паровозо-ремонтный. Он до зарезу нужен. Работа у нас кипит, но всюду – водяные глаза, и завод ни с места вот уже девятый месяц.

Смех.

Голоса. Славно!..

Рундуков (за пальмой). Ну, пять.

Советская барышня. А?

Рундуков. Кричать-то нельзя по этим делам. Пять тысяч, говорю.

Советская барышня. У меня странный звон в ушах.

Рундуков (отвернувшись). Кикимора чертова, оглохла… Говорю: восемь…

Советская барышня. Не слышу.

Рундуков. Вот дьявол, кровососка! Ты водяные глаза-то не делай, у меня у самого водяные… Куда же кричать-то? Чтобы чрезвычайка услыхала? (Громко.) Десять, говорю. За один за бланк, за голый, десять. Подпись-то мы сами смастерим.

Советская барышня (мечтательно). Когда я была маленькая-маленькая, совсем крошка, мама моя была офицерша. Она очень любила ананасы, такие, знаете, в банках.

Рундуков. Ну, хорошо, хорошо. Десять и семь банок ананасу.

Советская барышня (быстро). Приходите завтра ко мне на службу ровно в два. Только не входите в отделение, а в коридоре, я к вам выйду. (Идет к столу.)

Рундуков (сидит, отирает пот с лица). Услыхала, дьявол! (Тоже идет к столу.)

Инженер. Но это кротовье подкапывание под вавилонскую башню большевиков, эта работа экономического разрушения должна вестись в известных границах. А то, если мы все разрушим до основания, станем у власти, нам же придется расхлебывать всю кашу. И среди развалин мы окажемся перед неимоверными трудностями. (Идет за ширмочку; туда же – жена адвоката.)

Помещица. Ах! Когда же эта счастливая минута настанет! Хоть развалины, только бы поскорей. Теперь мы хозяйничаем на нашем советском хозяйстве и все оглядываемся. Меня, вообразите, даже барыней нельзя звать! Представьте!..

Помещик (за столом). Да, наше положение истинных хозяев земли русской тяжело.

Жена адвоката (за пальмами). Ми-и-лый! Ну, что же ты такой холодный, точно сердце у тебя ледяной ком в груди! Ну, улыбнись, дорогой мой! (Обнимает его.)

Помещик (за столом). Тысячи глаз нас стерегут. Особенно мужики разнуздались: «Га-a, барин!.. Опять засел в своем имении…» Вот, не угодно ли?!

Инженер (за пальмами). Во всем нужно холодное спокойствие. Нельзя ни в чем поступать очертя голову.

Жена адвоката. Даже в любви?

Инженер. Даже в любви.

Помещица (за столом). Да еще какие грубияны стали. Встретятся, ни. один мужик шапки не ломает.

Жена адвоката (за пальмой). Мы с тобой так редко видимся. Мой дурак все сидит дома. Не понимаю, как его на службе держат.

Помещица (за столом). Царству мужицкому скоро конец: имения советские трещат. Вот у меня йоркширы понемногу дохнут.

Рундуков. То-то окорока такие вкусные едим!

Художник (ходит, покуривает, заглядывает за пальму, видит). М-да-а! (Поет.) «Когда я был арка-адским принцем, любил я очень лошадей…»

Инженер поднимается и молча уходит.

Жена адвоката (бросается в тревоге к художнику). Перестаньте!.. Прошу вас… Ну, что вы…

Художник (падает на колени). Я люблю вас! Я давно вас люблю…

Жена адвоката. Вы забылись… вы забываете, где вы…

Помещик (за столом). Земли запахано мало, урожайность понизилась, благоустроеннейшее имение, созданное моими руками, умирает.

Литератор. Вы как Тарас Бульба: «Я тебя породил, я тебя и убью».

Художник (за пальмой становится на колени). Умоляю…

Жена адвоката. Я мужа позову.

Художник. Вот как раз он мне и нужен… один юридический совет необходим… Попросите его сюда… (Громко.) Александр Эрастович!

Адвокат (за столом). Да чего вы там пристали?.. Я говорю, Станислав Константинович прав: такую подземную работу не сломить никакими репрессиями.

Художник (за пальмой). Один поцелуй, несравненная!

Жена адвоката. Замолчите! Это насилие… (Он ее обнимает, целует.)

Литератор (курит, проходит, останавливается за пальмой, видит – целуются, поет). «Бро-ди-ил я между скал, вдру-уг слышу страшный крик, то чело-век упал…»

Жена адвоката быстро уходит.

Художник (трусливо). Да нет, это так, в шутку. (Уходит.)

Литератор (разваливаясь на диванчике, курит. Помолчав). Опоздал!

Дама декольте. Софрон Андреевич, какой же вы душка-разрушитель! Совершенно Мефистофель. Я даже бы вас расцеловала за разрушение этих гадких большевиков.

Помещица. Коко, пересядь сюда поближе – тебе вредно волнение. Я так любила русский народ, а он такой неблагодарный оказался.

Жена адвоката. Александр, завесь этот портрет (указывает на портрет Маркса), видеть не могу.

Адвокат (завешивает портрет Маркса салфеткой). Действительно, нельзя смотреть на этих разрушителей великой страны.

Помещик (жене). Ну, успокоилась?

Артист. Палачи и убийцы, не только убивают людей и страну, они посягнули, подняли преступную руку на святая святых всего человечества… на искусство. И на высшее его проявление – на театр.

Дамы. Это же ужасно!

Мужчины. Позор!

Профессор. Что-то невероятное в истории человечества.

Артист. Во что обратили они театр! В конюшню, в казарму, в фабричное помещение! В былые времена глянешь в партер, на ложи, – поразит блеск интеллигенции. Какие фамилии! Какие умы! Какие деятели! Какие ценители искусства! А теперь… Ведь стиснув зубы выходишь на сцену. Глянешь: в партере, сдвинув на затылок шапки, развалившись, истопники, шоферы, фабричные, кондуктора, красноармейщина. И стоит весьма сомнительный запах по всему театру.

Дамы (вынимают платки и зажимают носы). Ужасно!

Артист. Там, где нужно плакать, они гогочут; где нужно смеяться – сморкаются. Они…

Дама декольте (подходит к нему, нежно). Не волнуйтесь, дорогой мой, я вас так понимаю. Вот у меня из сейфа вытащили эти проклятые большевики все драгоценности. Так я ночи не спала.

Рундуков. Неужто все забрали?

Дама декольте. Ну, положим, все отдали назад, – всем артистам все возвратили, но ведь сколько я переволновалась!

Артист. С этим варварством, с этим убийством искусства мы боремся всеми мерами. Эти варвары встречают постоянно глухую, неподдающуюся стену. Мы даем на сцене только то, что хотим, и не пускаем того, чего они хотят, и они ничего с нами не могут поделать.

Балаболов. Близок локоть, да не укусишь!

Артист. Мы незаметно для них самих держим все в своих руках.

Все. Браво!.. Браво!.. Браво!..

Художник. Ха-ха-ха!.. Мы-то, художники, пожалуй, ядовитей вас всех. Вы там втихомолочку, под шумок, ведете свою линию, а мы всенародно вышли на площади, на улицы да такие им разрисовали плакаты, лошади на коленки падают. Ха-ха-ха!.. Надо посмотреть, какие рожи у большевиков, когда подходят к кубическим творениям, – никак не поймут: не то это гениально, не то это над ними покатываются.

Дама декольте. Они никогда не поймут нового искусства, его глубины, его символизма.

Художник. И, заметьте, наша тлетворная зараза проникает и к ним и к рабочим – художникам, литераторам, поэтам. У них и стихи, и мысли, и краски становятся кубическими. Ха-ха-ха!..

Дама декольте (бьет его по рукам). Шутник!

Литератор. Это и естественно: высшее начало подчиняет себе низшее.

Жена адвоката (звонит; вошедшему служа-' щему строго). Почему до сих пор самовар не подан? И почему вы с голыми руками? Я вас спрашиваю? (Тот уходит.) Ну, господа, довольно мерехлюндии! Елена Александровна, спойте нам, спойте, пожалуйста!

Дама декольте. Я с удовольствием. (Садится к роялю. Поет: «Гай да, тройка...», поет страстно, с цыганскими манерами, под Вяльцеву.)

Все. Браво!.. Браво!.. Браво!..

Рундуков. Эх, старину ворохнули! Бывало, Вяльцева как возьмет ноту, за самую за кишку потянет. Миллиона полтора на нее просадил.

Служащий в белых нитяных перчатках вносит самовар.

Жена адвоката. Господа, кому чаю?

Художник. Большевики, мало того, что убили науку, душат искусство, они убивают единственное, что дорого в жизни.

Дама декольте. Что? (Идет с художником за пальму, дама садится на диван.)

Художник. Обольстительность греха. Вот вы «Тройкой» все во мне взбудоражили.

Дама декольте (жеманно). Какой у вас темперамент! (Отворачивается от художника, помахивая веером; он сзади целует ей шею.) Как вы неосторожны!.. Такое время… Политические страсти… Чрезвычайка…

Жена адвоката (за столом). У всех чай? Елена Александровна, вам чашечку позволите?

Дама декольте (за пальмой). Мерси!

Художник. Я сейчас принесу вам чашку, – здесь так уютно. (Идет к столу.)

Литератор (садится рядом на диванчике с дамой декольте). Мечтаете? Мечты, мечты, где ваша сладость…

Дама в декольте. Я боготворю литературу. Тонкое кружевное стихотворение для меня восторг… (Литератор целует ее обнаженные плечи. Она, слегка отвернувшись, помахивает веером.) Какая неосторожность!.. Такое время!.. Гражданская война!..

Художник (подходя с двумя чашками). А вы уж тут как тут!

Литератор. Ничего, можно и втроем.

Служащий вносит на подносе бутылки и рюмки. У всех вздох радостного облегчения.

Адвокат. Господа, несколько бутылок мадеры, заветных, припрятанных. (Наливает рюмки.) Прошу… Господа, не могу молча выпить эту заветную бутылку, наводящую на столь радостные и, увы, далекие воспоминания. Господа! Наша многострадальная интеллигенция измучилась, исстрадалась под новым татарским игом, носящим теперь имя большевизма. Большевик! «Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…» гнусного, чудовищного!

Звонок телефона.

Инженер (берет трубку, говорит адвокату). Постойте! Слушаю.

Адвокат. Но, господа, идет наконец день, встает ослепительное солнце правды, добра, истины, науки, знания, творчества, зальет животворными лучами исстрадавшуюся, измученную землю, изможденный, разодранный на части народ…

Инженер (слушая в телефон). Постойте!

Адвокат (в самозабвении). …и полетят безумцы в растворившуюся под их ногами пропасть, полетят со всем…

Инженер. Фу, да постойте! (В телефон.) Как?.. Неужели?.. Окончательно?.. (Лицо делается длинным.)

Адвокат. …со всеми своими безумными кровавыми опытами социализма…

Инженер (кладет трубку). Да постойте, вам говорят! Дело в том, товарищи… мм… не советские войска, а войска белого генерала разбиты наголову; полки сдаются за полками; сотнями сдаются офицеры… Словом, разгром, и разгром полный… (Садится, мешает ложечкой в стакане.)

Все притихли, опустив головы, мешают в стаканах ложечками. Долгое молчание. Вполголоса, не глядя по сторонам, перекидываются тихо.

Помещица. Какая сегодня погода?

Дама декольте. Кажется, дождик моросит.

Литератор. Нет, луна.

Помещик. Говорят, ветер.

Литератор (взглядывает на стоящего служащего). Товарищ, что же вы стоите?

Художник. Да вы садитесь!

Рундуков. Садись, садись, брат, без стеснения. Сшиты-то мы все из одной кожи. Чего там!

Дамы (хором, раздвигая стулья). Садитесь, товарищ, садитесь! Вот сюда, вот тут место есть. Да ничего, садитесь.

Все. Садитесь, садитесь с нами. Теперь все равны. Не трудящийся да не ест. (Его слегка подвигают к стулу.)

Служащий. Это-то я знаю. (Неловко садится между дам.)

Дама декольте. Ну, вот и прекрасно! Я очень рада. (Помахивая веером, искоса поглядывает на него, кокетливо.) Вы в театре бываете? У вас интересные глаза.

Жена адвоката. Да вы снимите перчатки, зачем это! Все ведь без перчаток. Вам удобнее будет. (Тот снимает.) Хотите чаю?

Служащий (приподымается). Я налью себе сам.

Дамы. Нет, нет, не беспокойтесь. Мы вам сейчас…

Жена адвоката, советская барышня и дама декольте торопливо наливают и несут ему каждая по стакану.

Адвокат. В Советской России этому места не должно быть. (Собирает рюмки.) Надо убрать. Это – разврат.

Служащий. Позвольте, я отнесу.

Адвокат и жена адвоката. Нет, нет, нет!.. Вы пейте чай. Все одинаково должны трудиться. Не трудящийся да не ест. (Уносят бутылки и рюмки; литератор и художник, запрокидывая головы, торопливо допивают остатки.)

Художник (допивая свою рюмку). Не трудящийся да не пьет.

Профессор. Товарищи, при той великой стройке, которая сейчас совершается в России, я, как представитель науки, должен сказать: нигде, ни в одной стране, наука не пользуется таким почетом, уважением, как в России. Да здравствует наука на пользу и на строительство новой жизни!

Все. Да здравствует советская власть!

Артист. Товарищи!

Голоса. Слушайте, слушайте!.. Тише!..

Артист. Товарищи! Наука и искусство – родные сестры. Если одну любят, холят, то и другую нежат, заботятся о ней. Я должен сказать: искусство нигде не развернулось таким пышным цветом, как в стране благородных коммунистов.

Балаболов. Александр Эрастович, как бы мне записаться в партию?

Адвокат. Я сам думаю об этом. Надо рекомендации добыть.

Артист. Надо спросить нас, художников, артистов, как мы себя чувствовали раньше, при господстве буржуазии. Бывало, выйдешь на сцену, глянешь в партер, в ложи – что же это такое? Свиные рыла, плешивые, обрюзглые, а по огромным животам золотые собачьи цепи. И уж ничем его не прошибешь, все ему прискучило, все приелось, – облопался. Играешь и с болью сердечной видишь, как все твое вдохновение, все искусство идет мимо этих обожравшихся золотых мешков. Им что нужно? Кафе-шантаны, полуголые девицы, отдельные кабинеты… Искусству они чужды и глухи.

Дамы. Ах, как это все верно!.. Восхитительно…

Артист. А теперь! Глянешь – крепкие рабочие, трудовые лица, внимательные, острые глаза, схватывающие каждый ваш жест, каждый оттенок. И сколько понимания, сколько чутья!

Все. Браво, браво! (Аплодисменты.) Да здравствует трудовой народ!..

Помещик. Д-да… Я тысячу десятин пожертвовал трудовому народу…

Рундуков. Я четыре дома по пяти этажей пожертвовал трудящимся, чтобы беднота не гнила по подвалам, а сам теперь в одной комнате ючусь, – для народа можно.

Советская барышня. Я тоже не сплю по ночам над советской работой. Ведь теперь каждый должен отдавать все свои силы, всего себя на строительство новой жизни.

Балаболов. Я тоже как специалист…

Литератор (перебивая). И я!

Художник. И я!..

Адвокат. Товарищи, мы все идем за мировым пролетариатом. Ведь только в этом и есть смысл жизни для нас, истинно интеллигентных людей.

Советская барышня. Товарищи, мы все увлечены революционным порывом. Мы все идем под красным знаменем пролетариата. А посмотрите, что делается с вождем пролетариата? (Указывает на портрет.) Смотрите!

Голоса. Ужасно! Возмутительно!

Жена адвоката. Кто это сделал? В моем доме!

Все переглядываются. Адвокат торопливо снимает с портретов салфетку и платок.

Помещица. Я не знаю, и во сне не снилось. Это он. (Указывает на литератора.)

Жена адвоката. Так это вы?!!

Все (наступая). Это вы?!!

Литератор. Да я ни сном ни духом. Клянусь богом! Никогда не позволю себе! В лучших домах принят… У Рябушинского читал свои произведения.

Голоса. Какая развязность!

Литератор. Да не я же. Это, должно быть, он. (Указывает на художника.) А я ничего не видел. Клянусь богом, я за пальмой сидел, я и…

Жена адвоката (азартно). Не давайте ему говорить! Не давайте ему говорить! Уходите, уходите!..

Литератор испуганно пятится и уходит.

Помещица. А другой вот! На него показал тот. (Указывает на художника.)

Художник. Да что вы! Я и портрета-то не видел.

Адвокат. Милостивый государь, я не потерплю в своем доме… Прошу оставить мою квартиру.

Художник (растерянно). Я – я же ни при чем. (Пятясь задом и кланяясь.) Я в лучших домах… У Рябушинского мои картины… (Уходит.)

Рундуков. Выпроводили двух хулиганов.

Профессор. Позорят литературу и искусство.

Дама декольте. Ужасный циник!

Профессор. Кто?

Дама декольте. Этот вот, что у Рябушинского: хотел поцеловать меня. Какая наглость!

Балаболов. Пощечину заслужил.

Дама декольте. И тот хотел.

Балаболов. Кто?

Дама декольте. Тоже у Рябушинского… Какой цинизм!..

Жена адвоката. В моем доме!.. Что же вы мне не сказали?

Дама декольте. Не успела.

Балаболов. Забудемте этот печальный инцидент. Теперь обратимся, господа…

Помещик. Какие здесь господа?..

Помещица. Это он намекает, Коко, на нас. Мужики постоянно пальцами тыкают и все говорят: «Господа-баре».

Помещик. Я, милостивый государь, этого не оставлю.

Балаболов. Какой я «милостивый государь»!.. Я служу в победоносной Красной Армии.

Помещик. Извиняюсь, товарищ…

Балаболов. Нет-с, позвольте-с, теперь я этого не оставлю… Это оскорбление!

Помещик. Да я, товарищ, против вас, товарищ, ничего не имею. Я, товарищ, знаю вас, товарищ, с самой лучшей стороны, как товарища.

Адвокат. Будет, будет, товарищи. Не надо омрачать праздника революции. Будем просить уважаемого Николая Николаевича прочитать нам что-нибудь революционное.

Все. Просим, просим!..

Помещица. Постойте, а как же с доктором молодости?

Помещик. Фу, да нет! Постой, не то совсем!

Помещица. Нет, подожди, так же нельзя. Я политикой не занимаюсь, но профессор говорит: общество движется задом наперед, от старости к молодости. Значит, и у человека это бывает. Я бы и хотела просить Герасима Иваныча указать, к какому доктору обратиться по этому поводу.

Адвокат. В том-то и дело, Марья Евгеньевна, это была маленькая ошибочка, недосмотр: общество движется вперед лицом, а не задом, это теперь выяснено. И… и лучше об этом помолчать. Мало ли что, теперь везде уши. Такие времена.

Помещица. А-а! Ну, я ведь не знала.

Жена адвоката. Николай Николаевич, так, пожалуйста, из вашего революционного цикла.

Все. Просим, просим!

Артист (вдохновенно).

 
Выдь на Волгу! Чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется –
То бурлаки идут бечевой…
Волга, Волга! Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля.
Где народ, там и стон.
 

Все. Браво! Браво, браво! Интернационал! Интернационал!

Адвокат (принимает позу дирижера). Ну, товарищи, стройно: «Вста-а-вай!..»

Все (разноголосо, дико, кто куда попало). «Вста-а-вай! Вста-авай! Вста-а-вай!»

Голоса. Да как слова-то? Слова-то как? Кто слова знает?

Балаболов. Вставай, упавший брат!

Адвокат. Вовсе нет. Вставай, погибший брат!

Помещик. Вставай, проклятый брат!

Помещица. Я знаю: вставай, клейменый брат!..

Адвокат (трет лоб). Что-то не то… Помнится, как-то иначе.

Советская барышня. Ну так: «Отречемся от старого мира».

Голоса. Прекрасно!.. Отлично!.. Отречемся… Мы все отреклись.

Адвокат (дирижирует). Ну-с!

Дико, врозь, отчаянно, разноголосо поют.

Все. «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног…»

Но в этой разноголосице чувствуется своя, странная гармония.

Занавес.