Текст книги "Противостояние II (СИ)"

Автор книги: Александр Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Она припомнила, как они с ним сидели, и вынуждена была согласиться. Да, постороннему человеку могло показаться, что они себя вели слишком уж по-взрослому.

Юля убрала руки от Серёги и сложила их на коленях. Страха не было. Почему-то она была уверена, что Серый защитит её от любых неприятностей. Лишь бы ему не захотелось, как тогда в сквере, подраться. Народу кругом много. Его тогда сразу в милицию заберут, и их поездка на этом бесславно закончится. Пока размышляла обо всём этом, милиционер хранил молчание. То ли искал, чем ответить Серёге, то ли по какой-то другой причине. Наконец, он снова открыл рот:

– Я спросил тебя о документах! Документы имеются? Или вы здесь с родителями?

Серёга улыбнулся и, не спуская с него глаз, отрицательно покачал головой.

– Какие могут быть документы у пятнадцатилетних подростков, товарищ милицейский лейтенант? Разве что читательские билеты в библиотеку. Вы себя хорошо чувствуете? Что-то вы какие-то вопросы странные задаёте...

– Где ваши родители? – повысил голос милиционер. В лицо ему бросилась краска.

Юля повернула голову к Серёге и уголком рта шепнула:

– Не зли ты его! Зачем ты это?

Серёга метнул на неё взгляд и снова посмотрел на милиционера. На губах его появилась улыбка.

– Родители? Юлькины родители и моя опекунша остались в Москве. А зачем они вам?

Милиционер шагнул к ним наклонился и протянул руку к плечу Серёги.

– Поднимайтесь! Со мной пойдёте!

Юля шевельнулась было, чтобы подняться, но Серый коротко глянул на неё, и она поняла, что вставать нельзя. В тот момент, когда глаза Серёги остановились на её лице, с милиционером что-то случилось. У неё было впечатление, что его кто-то невидимый толкнул в грудь. Причём настолько сильно, что он чуть не потерял равновесие. Он отшатнулся назад, выпрямился и даже сделал шаг назад. Это сделал не Серёга. Он в это время смотрел на неё и качал головой.

Самым удивительным было то, что в какой-то момент милиционер лишился... своих форменных брюк! Всё остальное осталось на месте, даже чёрные носки и полуботинки, а вот брюки загадочным образом исчезли! Вот это чудо так чудо!

У тётки челюсть отвалилась, а когда она увидела, что с ним произошло, то взвизгнула, взлетела над скамьёй и отбежала к окну. Она выглядела по-настоящему испуганной. Впрочем, испугались и другие женщины, которые наблюдали эту сцену.

***

Серёга сказал, что это, наверно, Сашка взял их под свою защиту. Говорит, так и думал, что он не удержится и станет за ними со стороны присматривать. Очень ему любопытно стало, когда он ему по телефону о ней рассказал. Юля снова подумала, что Серёга над ней подшучивает, и начала в свою очередь его поддразнивать. Попросила показать Сашу, если он их видит, а Серый усмехается. Говорит, он везде, но он и нигде. Ему, говорит, нет необходимости быть в каком-то конкретном месте, чтобы знать, что там творится. Похохотали, конечно.

Они к тому времени из вокзала уже удрали. Там очень шумно стало, особенно после того, как милиционер сообразил, что остался без штанов, страшно смутился и куда-то убежал. То место, где они сидели, и где всё это случилось, плотная толпа обступила. Кто-то орал, что своими глазами видел, как Серёга милиционера толкнул, а потом штаны с него стаскивал. Хулиган малолетний!

Другие орали, что ничего подобного не было! Парень, мол, к нему и пальцем не прикоснулся, а мент к ним подошёл уже без штанов. Они, мол, со Степанычем ещё удивлялись – бухой в сопли ментяра, где-то под забором всю ночь провалялся, а под утро в вокзал приполз и тут же перед честными гражданами права начал качать. А парень с девкой – они её девкой называли – они ничего не нарушали. Сидели рядышком и разговаривали культурно. Куда власти смотрят? Таких ментов самих сажать нужно!

Услышав это объяснение, Серёга, придурок, рассмеялся, закинул свою сумку к себе за спину – у неё ремень длинный, удобный – подхватил со скамьи её сумку с фотоаппаратом и другими вещичками, схватил Юлю за руку и поволок прямо через толпу. Как ледокол пёр вперёд, люди только успевали в стороны отскакивать.

***

Потом Юля почувствовала, что окончательно проснулась и предложила Серёге найти скамейку где-нибудь во дворах, сесть и позавтракать. Уже в животе от голода бурчит. Серёга сказал, что припасы, которые они из дома взяли, могут им ещё пригодиться, если их почему-либо на свадьбу не пригласят, и сказал, что у него есть идея получше. Говорит, при институтах и техникумах обычно имеются свои столовые. Там, где стоят их общежития, столовые могут работать и по выходным. Они как раз стояли перед аркой, на левой колонне которой имелась вывеска общежития строительного техникума № 17. Предложил сходить посмотреть, нет ли здесь такой столовой.

Они обогнули здание техникума, в котором по случаю раннего времени горели только два окошка. Серёга сказал, что там, наверно, сторож обитает. Обогнули они здание и зашли со двора.

Интуиция Серёгу не подвела. К зданию техникума, действительно, была пристроена длинная одноэтажная столовая. Входная дверь была закрыта, свет в столовой не горел и было понятно, что стучаться бесполезно. Серёга предложил поискать служебный вход. Говорит, повара в это время уже должны быть внутри. Они, мол, рано начинают работать. Прошли до конца здания столовой и там служебная дверь действительно нашлась.

Серёга как-то её открыл, они прошли через тёмный склад, а потом через посудомойку. В ней тоже было темно, только свет уличных фонарей и немногочисленных светящихся окон от расположенного неподалёку жилого дома проникал сюда через два больших окна. Миновав посудомойку, попали они в обеденный зал. Там тоже царил полумрак, но не такой густой, как на складе. Через широкое окно раздачи достаточно света из кухни попадало, да и окон, через которые свет с улицы сюда проникал, было много. На кухне уже две поварихи суетились, плиты включали, большие баки с водой на них ставили.

Тётки немного напугались, когда Серёгу увидели – он первым на кухню зашёл, – но потом Юля вышла из-за его спины, поздоровалась, и они тут же успокоились. Даже улыбнулись ей.

Серёга с ними за пятёрку договорился, и тётки за десять минут большущую сковородку яичницы пожарили, толстыми кусками свежий хлеб напластали и поставили на стол кусок масла килограмма в три весом. А, может, и все пять. Просто огромный кусок! Юля таких больших до сегодняшнего дня ещё не видела. Он не в маслёнке был, а на металлическом подносе стоял в пергаментную бумагу завернутый. Такой здоровенный кусок ни в какую маслёнку не влезет.

Она к тому времени уже сильно проголодалась, и поэтому всё – и жареная на маргарине яичница глазунья, и свежий хлеб с маслом – всё казалось ей чрезвычайно вкусным.

Серый научил их рецепту приготовления «Завтрака пастуха». Ну, это когда в чайнике молоко вскипятишь и туда полпачки заварки бросишь. Потом тётки подсели к ним, и они все вместе позавтракали. Смеялись над Серёгиными шуточками и этот чай на молоке нахваливали. Они тоже пришли из дома не позавтракав. Спрашивали их о том, откуда они и для чего в их город приехали?

Серёга всё честно рассказал. Сказал, что приехали на венчание Антонины Успенской – старшей дочки протодиакона местного собора, от учителя привет и пару напутственных слов передать. Какого учителя Серёга имел в виду, Юля так и не поняла. Хотела позже спросить, но так и не спросила, забыла.

Та тётушка, что постарше, с рябым от перенесённой оспы лицом, покивала и сказала, что она недалеко от собора проживает и отца невесты неплохо знает. Серьёзный мужчина и обстоятельный. И дочки у них с матушкой дьяконицей все как на подбор красавицы писаные. Антонина – та особенно красотой своей выделяется! А повариха, которая помладше, отчего-то очень серьёзной сделалась, когда про «привет от учителя» услышала. Больше не улыбалась и только на Серёгу каким-то непонятным взглядом смотрела. Как будто о чём-то спросить хотела, но никак решиться не могла. Просто глаз от него не отрывала!

Хорошие они тётки, добрые. Когда прощались, Серёга им пятёрку за завтрак совал, но они почему-то не взяли. Даже руки за спины попрятали, так им не хотелось деньги у него брать. Серёга деньги убрал, по очереди обнял обеих на прощание, спасибо сказал. Та, что помладше, даже прослезилась отчего-то. Глаза потом фартуком вытирала.

Спросила уже им вслед, во сколько венчание. Серёга остановился, развернулся к ней, очень серьёзно спросил, зачем ей это, а когда она не нашлась что ответить, просто кивнул и сказал, что если она к половине одиннадцатого к собору подойдёт, то обряд к тому времени уже будет заканчиваться и, как молодожёны из собора выходят, она скорее всего успеет увидеть.

Глава 19. Вологда. Антоша Успенская

15 апреля 1972 года

Мама разбудила её в шесть утра. Пришла к ней в комнату, села на край кровати, погладила по плечу. Вчера Антоша долго не могла уснуть, поэтому сегодня проснулась не сразу и просыпалась трудно. Ночью лежала на спине, забросив руки за голову, глядела в слабо подсвеченный уличными фонарями потолок, вспоминала события последних месяцев и снова, и снова принималась беззвучно плакать.

Пришлось даже наволочку на подушке менять. После этого твёрдо решила, что пора прекращать этот потоп, что всё уже решено и ничего изменить нельзя, и что она сама, без всякого принуждения, дала Михаилу своё согласие.

До венчания осталось меньше двенадцати часов, а после него жизнь покатится по совершенно иной колее. Не она первая, не она и последняя. Уже завтра в эту комнату переедет её сестрёнка Лика – она давно мечтает о собственной комнате, – а они с Михаилом сядут в поезд, и первая их ночь пройдёт в дороге. Она не станет их первой брачной ночью, как бы ему этого ни хотелось, потому что в одном купе с ними поедут и его родители. Всё, что должно произойти, произойдёт в Кронштадте, в их доме, в спальне у Михаила.

Там, в Кронштадте, проведут они три дня и три ночи, а потом Михаил вернётся в семинарию, в Сергиев Посад, готовиться к выпускным экзаменам, а она останется жить в доме его родителей. С ними и с его братьями и сёстрами. Можно было бы снять квартиру в Загорске, чтобы она могла приехать к нему, но против этого возражают родители Михаила. Они считают, что всё «это» ещё успеется. Сейчас главное – это хорошо сдать экзамены. От этого будет зависеть назначение. А молодая жена будет только отвлекать его от учёбы. Не знают они, что ей и самой совсем ничего не хочется. И уж тем более "этого".

Жених старше её на восемь лет. Ему уже двадцать шесть. Красивый, видный собой, высокий. Её макушка ему едва до подбородка достаёт. У него тёмные волосы и густая, окладистая борода, которую он коротко стрижёт. Он довольно крупный. У него большие руки и большие ноги. Папа говорит, что это хорошо, потому что священник и должен быть солидным. Это, мол, внушает уважение. Всё вроде неплохо, но вот беда: не нравится он ей совсем. И в глаза ему она смотреть не может. Смущают её его взгляды. Сильно смущают.

Саша на неё тоже иногда такими глазами смотрел, но его взгляды её почему-то совсем не смущали, хотя и знала она, что они означают. Прекрасно понимала, и сердечко её замирало в ожидании хоть какого-нибудь продолжения, но его не было. Если бы взял он её за руку, забыла бы она обо всём на свете и пошла за ним хоть на край света, хоть за его край. Не взял и не повёл.

Это потому, что он чересчур честный и открытый. Объявил ей, что она ему нравится, но у него уже есть невеста, и он её любит. Другой бы на его месте о невесте промолчал, но Саша совсем другой. Сказал, что не хочет ей жизнь ломать, поэтому, мол, всё, Тоша, наши дороги теперь расходятся. Глупый! Как раз этими словами и ломает он её на мелкие кусочки. Как будто не замечает, как она к нему относится. Да и сам он уже на другой день примчался, якобы для того только, чтобы на неё взглянуть.

Она очень полюбила смотреть ему в глаза. Наверное, потому что он мгновенно стал ей родным и близким. А Миша ей совсем чужой. Мама плакала вместе с ней, но упрямо твердила, что Михаил тоже станет для неё родным. Потом. Чуть позже. Нужно только первые пару месяцев перетерпеть, и тогда всё само встанет на свои места. Поживут они рядом, привыкнут друг к другу и сделаются друг для друга родными. У неё с папой точно так же было.

– Ничего, Тонечка, ничего. Всё будет хорошо. Стерпится – слюбится!

Стерпится?! Легко ей говорить! Антоша вспомнила, что на обручении так и не смогла пересилить себя и поцеловать его в губы. Он подставил их, а она увернулась, клюнула его в щёку и тут же отстранилась. Не могла дождаться, когда он плечи её отпустит, дрожала всем телом. Все присутствующие смеялись над её робостью и неловкостью, а у неё от ужаса мурашки по спине бежали. А что будет, когда придётся лечь с ним под одно одеяло, и он по-хозяйски положит на неё свою большую руку? И не на плечо он её положит! Как такое стерпеть, а?

Мама на это слёзы предплечьем вытерла и сказала в нос:

– Не накручивай себе, Тонечка. Не так уж это и противно. Несколько минут спокойно полежать любая девушка сможет. Обычно это дольше не продолжается. Можешь глаза закрыть, если очень уж тошно покажется.

Тоня только вздыхала на эти слова. Хоть бы Саша какой-нибудь знак подал. Снял бы с её сердца эту тяжесть. Благословил бы её брак или запретил его. Нет, пропал и не показывается.

***

Уже больше года прошло с того дня, когда они с мамой стояли в толпе монахов и служителей Лавры, молились в нетерпеливом ожидании первого звона, а Саша был там, наверху, на втором ярусе колокольни возле только что помещённой им на своё место двухсоттонной махины Большого Колокола. Он махал ей руками, задыхаясь от переполнявших его чувств, даже кричал что-то, потому что всё получилось, и получилось так, как он хотел! Он, кажется, даже подпрыгивал на носочках, не в силах устоять на месте, а двое крепких братьев монахов у него за спиной раскачивали многотонный язык Большого.

Потом земля у них под ногами и, казалось, даже сам воздух завибрировали от первого тяжёлого вздоха Большого, которым известил он город и окрестные сёла о своём возвращении из Небытия, и о том, что сама Смерть склоняет голову и покорно отступает в тень, послушная воле этого весёлого, кареглазого паренька – нового Спасителя.

Они с мамой плакали от понимания этого. Она любила Его в те минуты так сильно, что если бы не был Он так далеко и так высоко, то крикнула бы она Ему о своей любви. Не постеснялась бы никого! Ни маму, ни папу, ни всех тех, кто вместе с ними задрав головы глядели на Него, веря и не веря в то, что Чудо великое, память о котором останется в веках, уже случилось, и можно подниматься с колен и ликовать. И что все собравшиеся здесь – даже безвестные монастырские служки – удостоились бессмертия имени своего, потому что только что громогласно повелел Святейший Владыко переписать собравшихся поимённо, чтобы потом внести их имена в Летопись Лавры, как свидетелей Чуда...

С того дня они больше не виделись. Когда Саша спустился с колокольни, монахи и семинаристы обступили его плотной толпой, подхватили на руки и сначала с пением обнесли три раза вокруг колокольни, а потом опустили на землю и всё так же толпой повели к монастырской трапезной. Оттуда он уже не появлялся. Они с мамой часа два напрасно прождали, а потом пришёл папа и сказал, что ждать нет смысла. Его забрали к себе высшие иерархи церкви и теперь вряд ли отпустят до завтра…

Глава 20. Соборная площадь

15 апреля 1972 года

Мама с тётей Ритой взяли девочек и ушли к собору пешком. До него недалеко – десять минут неторопливым шагом. А они с папой на машине поехали. С самого утра возле ворот дожидается единственная в городе чёрная «Чайка» – предмет гордости родителей, выдающих своих дочерей замуж. Удобная машина, очень просторная. На такой раньше министры обороны военные парады на Красной Площади принимали. И Гагарин на такой же на людях показывался, только у той крыши не было, чтобы его все видеть могли.

А невест и их родителей она своими габаритами привлекает. Попробуйте-ка в пышном свадебном платье в «Волге», а тем более в каком-нибудь «Жигулёнке» или «Москвиче», так разместиться, чтобы платье ни за что там внутри не зацепилось, чтобы у него ничего не оторвалось, и оно не помялось. Вряд ли удастся, верно? А в «Чайке» они вдвоём с папой на заднем сиденье свободно уселись и ещё место осталось. Можно было бы и Лизаньку между ними усадить. Она так просилась. Как она расставание переживёт? Маленькая ведь ещё совсем...

Когда на место приехали, на Кремлёвской площади уже было много людей и машин. Ну, с машинами понятно. После венчания будет свадьба в ресторане, а до него довольно далеко ехать. Там с утра уже старший папин брат дядя Степан распоряжается. Скоро тоже должен к собору подойти. Его жена, тётя Рита, вон она – стоит рядом с мамой. С машинами понятно, но отчего же так много народу собралось? Наверное, целая сотня человек. Прослышали о венчании и пришли поглазеть?

Машина остановилась метрах в пятидесяти от закрытого на реставрацию центрального входа в Софийский собор. Вообще-то, машинам здесь ездить и останавливаться запрещено, но сегодня для папы и их гостей сделано исключение. Это папа в горисполкоме похлопотал. Он теперь не протодиакон, а первый викарий Вологодской епархии! Это серьёзное повышение он получил после своей командировки в Свято-Троицкую Лавру к руке Престолоблюстителя.

На следующий же день после дня Колокольного Чуда – так теперь называется то, что проделал Саша в Лавре – у папы состоялся долгий разговор со Святейшим Владыкой, а уже на третий день его командировки папа был рукоположён и получил новое назначение. Теперь он священник без прихода в их же епархии, первый помощник самого архиерея!

Машина остановилась, но папа велел ей оставаться на месте. Сам он выбрался через левую дверь, открыл свой большой зонтик, обошёл машину сзади, открыл дверь с её стороны и подал ей руку. Когда она выбралась наружу, папа передал ей зонтик, и сказал:

– Иди к матушке, а я сейчас.

Он отправился к стоящей неподалёку бежевой Волге, возле которой собрались родственники Михаила. Сам Михаил тоже был там. Глядя на неё, улыбнулся, поднял руку и пошевелил в знак приветствия пальцами. Она бы подошла к ним поздороваться, но нельзя. Рядом они встанут только в притворе собора. Там, откуда начнётся обряд венчания. Тоня улыбнулась ему в ответ, слегка наклонила голову в знак общего приветствия, захлопнула дверцу машины и осторожно, чтобы не попасть острым каблучком в выбоину на асфальте, коих здесь хватало, направилась к своим. Они тесной группой расположились неподалёку от угла собора.

Глаза всех присутствующих на площади были прикованы к ней. Ну, ещё бы! Серенький, дождливый денёк, и она здесь, на площади, единственное яркое пятно. Люди у нас одеваются мрачновато. По случаю непогоды все пришли в болоньевых плащах и куртках. Ткань, из которой они пошиты, преимущественно двух цветов – тёмно-синего и чёрного.

Ещё пользуются популярностью матерчатые плащи светло-бежевого цвета, но те под дождём делаются какими-то грязно-серыми. Зачем вообще такие выпускают? Они же только в сухую погоду более или менее прилично выглядят. И предназначение своё – оберегать человека от сырости – плохо выполняют. Промокает эта ткань под дождём.

Редко-редко в городе можно встретить куртку или плащ какого-нибудь другого, например красного или жёлтого, цвета. Не производит отечественная промышленность таких. Праздничными нарядными бабочками выглядят на этом тусклом фоне только зонтики над головами женщин.

Лизанька вырвала свою ручку из маминой руки и бросилась к ней. Лика кинулась было её ловить, но тут же замедлила шаг и остановилась. У неё сегодня тоже туфельки на высоком каблучке. На них не догонит. Да и ладно. Пусть себе бежит! До дороги с едущими по ней машинами далеко, так что не опасно. Антонина остановилась подождать младшую сестрёнку, но тут громко вскрикнула тётя Рита, а вслед за ней завизжали и другие женщины. Она взглянула туда, куда они все смотрели.

Широкими, какими-то дёргаными шагами к ней быстро приближался невысокий, сухощавый мужчина непонятного возраста в расстёгнутом мятом плаще, поднятый воротник и плечи которого потемнели от дождя. Мужчина держал в опущенной руке какой-то сделанный из дерева и воронённой стали короткий и продолговатый предмет. Это было оружие. Обрез? Точно, обрез!

Антоша испугалась его глаз. Круглые, светлые, с нечистыми белками, в обрамлении покрасневших век, глаза эти были направлены прямо на неё и жила в них такая ненависть, что сердце её заледенело. Не успела она до конца погасить улыбку, с которой наблюдала за младшей сестрёнкой, как мужчина яростно выкрикнул:

– Я отомщу за тебя, Господи! – Он направил на неё своё ружьё, и голос его поднялся до визга. – Умри, предательница!

Сверкнул красный огонь, и грянул гром. Эти страшные глаза исчезли за клубами белого дыма. В левую сторону груди ударило, и всё тело пронзила острая боль, как будто в ней теперь торчали сотни наконечников стрел. В голове почему-то мелькнуло: «Себастьян...», – и она сильно ударилась бедром о землю. Оказывается, она упала.

Тоня ещё нашла в себе силы опереться на локоть и повернуть голову в сторону своего обидчика, но видно было плохо. Почему-то потемнело, а те предметы, которые ещё можно было различить, получили кроваво-красную окаёмку. Наверное для того, чтобы их можно было хоть как-то видеть.

Она поняла только, что тот, кто её убил – а в том, что она умирает, она не сомневалась, – что он стрелять больше не будет. Он сам лежал на боку спиной к ней, поджав под себя ногу, а от него шёл к ней незнакомый темноволосый паренёк. Шаги его были широки, но двигался он как в замедленной съёмке, причём с каждым новым шагом делались его движения всё медленнее и неторопливее. Хмурый взгляд парнишки был устремлён на неё, и ей очень хотелось, чтобы он успел дойти, прежде чем она умрёт. Нужно было объяснить ему, что произошла чудовищная ошибка, что она никого и никогда не предавала, что её убили вместо кого-то другого. Но он не успел…

Глава 21. Чудеса чудесные

– Я в тебе не ошибся, Юлька! У тебя превосходные задатки! Отличная реакция, самообладание, способность трезво мыслить в критических ситуациях. Без тебя у меня ничего бы не получилось.

Она невольно улыбнулась, услышав это.

– Ага, знаешь, как страшно было? Я, оказывается, законченная трусиха.

– Нет, Юлька, тут ты ошибаешься! Мне мой учитель как-то сказал: «Знаешь, храбрый человек это ведь не тот, кто не испытывает страха, а тот, кто научился обуздывать свой страх. Мы все боимся. Это заложено в нас природой. Без применения специальных средств задавить в себе страх просто невозможно. Инстинкт самосохранения кричит тебе: «Беги! Спасайся! Это смертельно опасно! Ты умрёшь, если не успеешь убежать!» – а ты наперекор ему идёшь и делаешь то, что нужно сделать. Вот это и есть то, что мы называем отвагой и мужеством».

Серёга помолчал, видимо, обдумывая продолжение. Потом вздохнул и продолжил:

– И ещё одно, Юль. Может быть, это поможет тебе в борьбе с собственными страхами. Я об инстинктах. Так вот, инстинкт самосохранения сформировался в человеке задолго до того, как первая обезьяна встала на задние лапы и вооружилась палкой. Он закончил формироваться ещё в те времена, когда из всего оружия у нашего далёкого предка были лишь когти, зубы и быстрые ноги. С тех пор прошли сотни тысяч лет, но инстинкты в нас остались прежними. Теми, которые управляли нашими пращурами. Ты, например, можешь сидеть в окопе весь обвешанный современным оружием, но твоя сигнальная система об этом оружии ничего не знает и знать не хочет. Для неё ты остаёшься всё тем же зверем, вооружённым лишь тем, что дала ему природа. При малейшей угрозе, превышающей возможности его когтей и зубов, она, как и сотни тысяч лет назад, принимается вопить: «Беги! Это слишком опасно!..» Так что, Юль, ты вовсе не трусиха.

Этот разговор состоялся между ними ночью, когда они уже ехали домой. Почему-то ни ему, ни ей не спалось. Это было странным, если учесть, каким трудным выдался день и сколько им сегодня довелось пережить.

***

После завтрака в столовой техникума они до девяти утра гуляли по городу. Побывали на реке, постояли у воды, побросали камни. Потом Серёга предложил осмотреть местный Кремль. Оказывается, у них здесь тоже Кремль имеется. От него, правда, мало что осталось. Даже крепостная стена оказалась наполовину разобранной. И вообще, непонятно было, где заканчивается крепость и начинается архиерейское подворье. Разочаровались, конечно. Никакого сравнения с московским Кремлём.

Потом вернулись к реке, нашли какую-то случайную лавочку у самой воды, сели отдохнуть. Лавка вся изрезана ножичками, столбики врыты в землю криво, земля вокруг неё усеяна окурками и подсолнуховой шелухой. Много битого стекла. Надписи, сделанные резчиками по дереву, большей частью матерные. Мрачное место. В Москве она на такую лавочку ни за что бы не села, но здесь выбирать было не из чего. Потом Серёга вдруг перебил её. Она как раз рассказывала ему один из своих снов. Говорит:

– Слушай, Юль, давай пойдём к собору? Тревожно что-то...

Она, конечно же, спросила, что именно его тревожит, а он плечами пожал, рассеянно наблюдая за моторной лодкой с двумя рыбаками. Мотор у лодки не работал, и её медленно сносило течением.

– Не знаю… Кажется, что что-то нехорошее случиться должно. Ты ничего такого не чувствуешь?

Юля прислушалась к себе и помотала головой. Потом они ушли к собору, но там было совершенно пусто – ни людей, ни машин. Тогда они решили вернуться в Кремль. Там хоть что-то происходило. Даже небольшая иностранная делегация появилась. Они подошли послушать, и вот тут Юля удивилась. Делегация была из Италии, девушка экскурсовод была наша, из Советского Союза, но Юля понимала, о чём она говорит! Не всё, конечно, потому что произношение у девушки было не очень чёткое, но тем не менее!

Это удивило её так, что она на некоторое время потеряла дар речи! Она же ни разу в жизни даже не видела ни одного учебника итальянского языка! Да что там учебник! До сегодняшнего дня она даже не слышала итальянскую речь! А тут она не только понимала, о чём экскурсовод говорит, но понимала также, что разговорный итальянский у девушки хромает. Для Юли гораздо проще было понять негромко переговаривающихся между собой пожилых мужчину и женщину, стоящих несколько отдельно от толпы экскурсантов.

Потом она немножко пришла в себя и рассказала Серёге о своём открытии. Он подумал, что она его разыгрывает, посмеялся и в свою очередь начал насмешничать над ней. Вот почему она не умеет обижаться на него? Раньше ведь умела, а потом как-то вдруг разучилась. Эскимос чёртов!

Улыбаясь, предложила ему пари: они сейчас подходят к толпе иностранцев, и она завязывает с той пожилой парочкой разговор. Но Серёга не захотел. Внезапно перестал улыбаться, оглянулся на стену Кремля, над которой возвышались купола Софийского собора и между густых его бровей вновь пролегла складочка.

– Слушай, пойдём туда, а? Что-то мне опять тревожно стало. Сначала прошло, а теперь вот снова…

Что делать? Пришлось возвращаться на площадь перед собором, а там вновь зарядил утихший было мелкий и надоедливый дождик. Она-то сразу повязала на голову болоньевую косынку, а Серёга так и оставался с непокрытой головой. На её предложения укрыться где-нибудь от дождя почти не реагировал. Смотрел только тёмными своими глазищами и говорил, что ему нужно быть здесь. Ты, мол, иди, встань под какой-нибудь навес, а я здесь подожду. Уже недолго осталось. Во взгляде его читалась тревога, и Юля не стала настаивать. И уходить от него ей совсем не хотелось.

Всё началось, когда на площадь, плавно переваливаясь на рытвинах, неторопливо въехала большая, чёрная «Чайка». Серёга оглянулся на неё и сказал:

– Это должно быть она. Давай поближе подойдём?

Народу на площади прибавилось. Серый сказал, что только возле собора он насчитал пятьдесят пять человек, а сколько их собралось возле импровизированной стоянки машин, он даже считать не стал. Потом показал взглядом на расположившуюся возле самого угла собора группу женщин и детей и говорит:

– Это наверняка родственники Антонины. Вон та девушка нашего примерно возраста на неё похожа. И мать такая же яркая, как она. А где их отец?

Отец семейства выбрался из подъехавшей «Чайки», раскрыл большой, чёрный зонтик, укрылся под ним, обошёл машину и открыл заднюю её дверь. Вот теперь они увидели невесту.

Боже, как она была красива! Даже пышные белоснежные кружева не скрывали, а, наоборот, подчёркивали стройность её тоненькой, гибкой фигурки. Юля искоса взглянула на Серёгу. Он не отрывал любопытных глаз от невесты. Это неприятно кольнуло её сердце, но она тут же взяла себя в руки. Эта девушка старше его как минимум года на два. Да и недолго ей осталось быть просто девушкой. Пройдёт всего час, и она станет чьей-то женой. Так что пусть глазеет. Поговорить с ним об этом можно будет и позже.

А потом Серый коротко взглянул на неё и, ни слова не говоря, пошёл туда, куда, очевидно направлялась невеста. Впрочем, он практически сразу побежал. Ещё и крикнул что-то.

Юля поняла, куда, точнее, к кому он бежал, когда сначала раздались возбуждённые голоса и женские крики, а потом вдруг ударил по барабанным перепонкам гром близкого выстрела. Именно к тому, кто стрелял, Серёга и бежал.

Бежал он не по прямой. Ему очень мешали собравшиеся на площади люди. От них приходилось уворачиваться. Одного из таких он задел висящей у него за спиной на длинном ремне сумкой. Сделанный из непрочного кожзаменителя ремень порвался, и сумка со звоном бьющегося стекла упала на асфальт (это разбился литровый китайский термос, которым он так гордился). Но Серёга этого, похоже, не заметил. Длинными прыжками он нёсся к окутанной синеватым дымком фигуре стрелявшего.

Теперь и Юля рассмотрела его. Невысокий, болезненно худой мужчина, без какого-либо головного убора на мокрой голове, в потемневшем от дождя расстёгнутом светлом плаще. В паре шагов от него оседала на мокрый асфальт залитая кровью Антонина. Только теперь до Юли начало доходить, что, собственно, произошло у них на глазах.

Серёга подбежал к мужчине сбоку и первое, что он сделал, это сильно ударил его ногой в держащую оружие руку. Оружие подлетело в воздух, упало и заскользило по асфальту, а мужчина повернул голову к Серёге и как-то неловко, боком, начал приседать, наверное, для того, чтобы подобрать ружьё.

Сразу после первого удара Серёга отскочил от своего противника назад и сейчас стоял в паре метров от него, выставив перед собой кулаки и чуть присев на напружиненных ногах. Оказавшись на корточках, мужчина, не отводя от Серёги глаз, слепо зашарил по асфальту рукой в поисках своего короткого ружья, но Серёга не дожидаясь, когда он его подберёт, стремительно прыгнул вперёд и ударил его ногой в голову.