Текст книги "СУРОВАЯ ГОТИКА"

Автор книги: Александр Птахин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

3.

– Он в летчики готовится – вот честное комсомольское! – эмоционально отчитывался о проделанной работе молоденький сотрудник, наблюдавший за квартирой Баева, – Как проснется утром по полчаса кружится. Ровно тридцать минут – мы по хронометру засекали, с постоянной скоростью. Всегда по часовой стрелке. Только положение рук меняет. Нас таким упражнениям в планерном клубе учили.

Пока Прошкин слушал эти разглогольсвования, у него снова краешком мелькнуло в голове что-то связанное с Туркестаном, но он так и не смог вывести этот осколок озарения на уровень логической мысли, пригодной к выражению словами.

Едва освобожденные от обязанностей наблюдателей сотрудники вышли, раздухарившийся Корнев снова быстро ухватил Прошкина за рукав и потащил – на этот раз через улицу прямиком к дверям квартиры Баева, расположенной на втором этаже еще дореволюционного доходного дома.

– Ой, разве можно… ну без санкции… – усомнился в обоснованности действий начальника законопослушный Прошкин, наблюдая как Корнев лихо гнет зубами обычную дамскую шпильку с явным намерением наведаться в жилище, несколько дней назад занятое «идеальным сыном». В отличии от профессионального чекиста Прошкина, Корнев был профессиональным революционером еще с далеких царских времен и над вопросами формального соблюдения законности и прочей бюрократии задумывался редко, поэтому нерешительность Прошкина вызвала у него легкое недоумение:

– А кто же узнает? Мы ж быстро и аккуратно! – и Корнев поковырял в замке изогнутой шпилькой, замок тихонько и нервно скрипнул и дверь открылась…

В старинном неопределенной конфигурации коридоре царил мрачноватый полумрак. Прошкин толкнул дверь в комнату и хотел было войти – но отпрянул, потому что в первую минуту ему показалось, что там стоит какой-то усатый человек. Решительно настроенный Корнев тоже отпрянул, поддавшись иллюзии, но потом все-таки толкнул дверь, и Прошкин с облегчением вздохнул – комната была пуста. На стене, прямо напротив двери, чуть ниже уровня глаз, висел портрет товарища Сталина. Точнее сказать на стене висело огромное, тяжелое зеленое мусульманское знамя. Поверх знамени аккуратно по центру и располагался портрет Вождя. Но он не был просто прибит к стене. А свешивался на длинных, тонких, но прочных нитях, прикрепленных к пололку, как картина в музее. Когда сквозняк тихонько шевелил нити, портрет покачивался, тяжелое знамя шуршало, создавая иллюзию, что в комнате кто-то есть.

Будь Прошкин и Корнев более трезвыми и менее взвинченными, им вполне хватило бы этой иллюзии присутствия и в комнату они ни за что не вошли бы. Но даже сейчас, когда товарищ Сталин строго смотрел с портрета на непрошеных гостей, Прошкину стало как-то не по себе, от допущенного им нарушения законности. Хотя, раз уж он совершил такое противоправное действие – останавливаться на полпути уже не имело смысла.

Помимо портрета в комнате имелся большой пушистый восточный ковер на полу, еще один такой же лежал на огромной двуспальной кровати, кроме того, в комнате находился китайский походный лаковый ларь со множеством выдвижных ящичков и с десяток узких коробок в деревянной упаковке. Надо полагать, Баев еще не до конца распаковался. В непосредственной близости от кровати располагался массивный серебряный кальян, обильно инкрустированный каменьями, а на стене, противоположной окну, красовалась вставленная в рамку упомянутая грамота штаба округа, а под ней – две самые обыкновенные казачьи сабли. На китайском ларе стояла какая-то странная треугольная пирамидка и песочные часы.

Мудрый сыщик Корнев перевернул песочные часы и засек время по своим – обыкновенным. Прошкин соображал слабо – тем более что в помещении было темно из-за толстых портьер и душно из-за наглухо закрытых окон. К тому же, в спертом воздухе царил какой-то тяжелый сладковатый запах ни то восточных духов, ни то редких пряностей, неприметно заглушавший рациональный голос сознания. Пытаясь найти источник запаха, Прошкин заглянул сперва в длинные ящики – там он обнаружил множество аккуратно завернутых в пергамент, тонкое сукно или замшу предметов холодного оружия. В основном старинных. Даже шпаги в одном из ящиков лежали! Интересно, что это? Тоже подарки братских коммунистических партий? Или может боевые трофеи покойного товарища Деева?

Потом приступил к китайскому походному комоду. В тех ящичках, которые не были заперты, взору Прошкина предстала масса носовых платков самого разного фасона и качества, но всегда идеально белых, письменные принадлежности, и столовые приборы из серебра, еще и какие-то восточные украшения – Прошкин догадался, что они предназначались для обожаемой Баевым конской сбруи. Возится с запертыми ящиками просто не было времени, поэтому непрошеные гости проследовали на кухню.

В извилистом коридоре сердца посетителей снова неприятно екнули – на этот раз причиной беспокойства стало узкое, но высокое – больше человеческого роста – старинное помутневшее зеркало в массивной раме, установленное в нише. По бокам зеркала были развешены колокольчики от конской упряжи. При малейшем колебании воздуха они тихо и тревожно позвякивали. А само зеркало было установлено так, что благодаря углу падения света посетителям, двигавшимся по коридору, казалось, что некто движется им на встречу. Только после осмотра зеркала Прошкин понял, что такие же колокольчики, как на зеркальной раме, были прикреплены – правда, в меньшем количестве, и к портьерам. Баев немало сил приложил к тому, чтобы его жилище постоянно было наполнено тенями и звуками и потому казалось обитаемым и даже опасными.

А вот на кухне было совсем не интересно. Пара китайских фарфоровых чашек, кофемолка, да несколько жестяных коробок с кофейными зернами и разными сортами чая. Медный сосуд для заваривания кофе и такой же медный чайник. Вот и все богатство.

Гардероб Баева, против ожиданий Прошкина, тоже был скромен и состоял из нескольких комплектов шитой на заказа формы НКВД, предназначенной для разных сезонов и погодных условий. И еще – Прошкин искренне удивился – у квартире Баева не было одеколона! А мылом он пользовался детским. То есть откуда взялся тяжелый сладковатый запах так и осталось для Прошкина загадкой.

Когда песок истек, а истек он ровно за тридцать минут, Корнев и Прошкин оставили квартиру с некоторым разочарованием. Улов небогатый. Корнев отправился на службу, напутствовав Прошкина просьбой крепить дружбу с Баевым, причем как можно быстрее.

4.
Легко сказать – крепить дружбу.

Понятно, что Прошкину с Баевым дружить и дружить. А вот Баеву Прошкин со своей дружбой на кой ляд?

Подгоняемый этой невеселой мыслью Прошкин, в поисках предмета для дружбы, пошел на кладбище – взглянуть на могилку легендарного комдива. Может что-то умное в кладбищенской тишине в голову прейдет? Тем более кладбище в Н. было замечательным! Старинное, со множеством часовенок и склепов, густо увитых зеленью. С уложенными камнем удобными дорожками и витыми чугунными лавочками, больше похожее на парк, городское кладбище совершенно справедливо входило в число Н-ских достопримечательностей.

Кладбищенские сторожа тоже были людьми по-своему замечательными, и ведомству Прошкина совсем не чужие. К ним-то он в первую очередь и направился. Выяснить где могилка товарища Деева. А оказалось – новенькая могилка уже успела стать отдельной достопримечательностью. Больше десятка человек просило сторожей отвести их к этому памятнику новейшего времени, предварительно продемонстрировав сужебные «корочки» (список сторожа аккуратно вели и своевременно отсылали в управление, преемнику Прошкина), остальные граждане просто любопытствовали. Хотя смотреть-то там особо не на что – уверяли сорожа.

Но Прошкин, располагавший еще часом времени до начала очередного инструктажа, все же решил к могилке прогуляться, в надежде, что чистый кладбищенский воздух развеет похмельную головную боль и мрачные мысли.

Могилка была в уединенном, очень живописном, но не слишком удаленном от центральной аллеи уголке, так что времени у Прошкина было еще предостаточно, и он плюхнулся на лавочку под кустом пышно цветущей сирени, чтобы поразмыслить и выкурить сигаретку. Пели птички, стрекотали кузнечики, солнечные лучи согревали мох на старых могильных плитах и ни единой живой души! Красота! Прошкин глубоко вдохнул, совершенно утратил бдительность и потянулся за сигаретой. Но закурить так и не успел. Кто-то быстро и едва слышно шел по дорожке, рядом с которой обосновался для отдыха Прошкин, со стороны кладбищенской ограды прямиком к месту, где теоретически располагалась надгробье Деева…

Прошкин как можно тише съехал с лавочки в гущу сиреневого куста.

Фигура двигалась абсолютно бесшумно и быстро – как бесплотный дух, она словно парила над плитами дорожки. Но при ближайшем рассмотрении оказалась всего лишь Баевым, обутым в сапоги для верховой езды. В руках у Александра Дмитриевича была свежая темно-красная роза на длинном стебле и конский хлыст с перламутровой рукояткой. Баев остановился у могилки, каким-то специфическим, но плавным и красивым движением извлек из кармана белоснежный платочек… Сейчас плакать будет – предположил прозорливый Прошкин. Но нет – то, что сделал Саша было куда как более странно. Он низко склонился, протер платочком край могильной плиты и поцеловал – совершенно, как старушки в церкви целуют праздничною икону. Смиренно и благоговейно. Положил на плиту розу, забрал точно такую же, но засохшую, снова сделал странный жест рукой – как будто прощаясь с покойным отчимом, и так же тихо и быстро стал перемещаться в сторону кладбищенской ограды. Товарищ Баев торопился – до начала инструктажа оставалось всего с полчаса.

Прошкин так опешил от странного зрелища, что не смог сразу покинуть своего так удачно подвернувшегося укрытия. И это оказалось очень кстати – могилкой интересовался не он один – но и «бледный» Ульхт. Сколько Ульхт проторчал в своей засаде – небольшом могильном склепе, Прошкин не знал, судя по тому, что одет он был в легкий клетчатый плащ и шелковый шарф – еще с раннего утра, а то и с ночи. Склеп к могилке Деева был ближе, чем заросли сирени, а значит, приближения Прошкина коварный Ульхт видеть не мог.

К посещению кладбища «бледный» подготовился лучше Прошкина – даже прихватил черный заграничный фотоаппарат и теперь быстро щелкал им, запечатлевая магильное надгробье, и окружающий ландшафт. Пощелкал и побежал по центральной алее к выходу, опасаясь опоздать к инструктажу.

Прошкин затаил дыхание от распиравшего его злорадства. Он прям сейчас, выходя, надоумит мужиков-сторожей написать рапорт про немецкого шпиона с фотоаппаратом, заснимавшего стратегическое месторасположение Н-ского кладбища для диверсионных целей. Идентифицировать беловолосого человека в клетчатом плаще и остроносых туфлях будет не сложно. Тем более Прошкина своему преемнику на посту районного руководителя НКВД – ну как старший, более опытный товарищ, подскажет, как с таким серьезным сигналом поступить. Так что Ульхта ждет эмоционально напряженный, хотя и не особенно приятный день.

С этой радостной мыслью, Прошкин, больше для проформы, подошел к могильной плите. Надгробье действительно было скромным, практически аскетичным. Плита черного зеркального мрамора с надписью:

ДЕЕВ Д. А.

1893 – 1939 гг.

Кавалер ордена

И ниже – пятиконечная звезда с вписанной в центр окружностью. В окружности причудливо переплетались какие-то ленты, циркули и строительный мастерок в центре.

Плита показалась Прошкину странной, за неимением фотоаппарата он запечатлел ее в памяти, хотя времени анализировать не было – он стремительно побежал к домику кладбищенских сторожей. По счастью, домик был оборудован телефоном, Прошкин незамедлительно дал указания сторожам, позвонил куда следует, и облегчено вздохнул – теперь торопится на инструктаж не имело смысла. К Ульхту примут надлежащие меры – часа три – четыре до выяснения обстоятельств пройдет как минимум. Можно было не торопясь прогуляться до здания НКВД, и по пути обдумать надгробье, пользующееся такой всенародной популярностью.

Получалось, что Деев скончался в возрасте 46 лет. Конечно, за годы яркой армейской жизни у него были награды, в том числе ордена. Что орденов несколько Прошкин даже не сомневался. А вот кто додумался нарисовать на могилке красного кавалериста строительный мастерок, да еще и циркуль? Ведь Деев не имел ни к инженерным, ни к строительным войскам никого отношения. Ладно бы еще изобразили подкову или седло – если конь не помещался, или местные мастера были не в состоянии изобразить такой сложный рисунок на граните…

С другой стороны – у Советского Правительства много наград и все их даже не упомнишь, может быть и есть среди них орден, такой, как изображен на надгробье. Прошкин сделал для себя заметку – уточнить какие именно награды имел Дмитрий Алексеевич Деев и кто разрабатывал проект его могильной плиты.

К объявленному началу инструктажа Прошкин опоздал минут на сорок. Хотя инструктаж и не думали начинать. Борменталь увлеченно читал в углу книжку с загадочным названием «Практическая геомантия», а маявшийся от безделья Баев складывал из пронумерованных картонных папок с рабочими материалами группы симпатичный домик наподобие карточного. Может этот Саша нормальный парень – подумал Прошкин, умилившись от такого мирного зрелища, и пододвинул Баеву свой комплект папок – тому явно не хватало материала для завершения постройки.

Баев изобразил на лице вежливую улыбку и вполголоса спросил:

– Может, Вы, товарищ Прошкин – пока мы остались без взрослых – расскажите нам про ведьм? Я с детства обожаю такие жутковатые истории. Наслышан, что Вы – местный Торквемада.

Ну, вот как с таким дружить прикажите? Прошкин почувствовал, как у него краснеют уши и инстинктивно сжимаются кулаки.

Нет, Прошкин не был историком или романтиком, он не горел желанием примерно наказать Баева за уподобление своего родного ведомства – УГБ НКВД – инквизиции времен средневековья! Прошкин так разнервничался потому, что Баев намекал на события куда более актуальные, чем времена охоты на ведьм, можно даже сказать недавние.

Роковая ошибка товарища Прошкина.

Это началось еще в детстве. Прошкин, осиротевший в эпидемию холеры, был отдан на воспитание в монастырь. И вот, в один скверный год, 14 летним отроком, уже принявши послушание, Николенька скушал кусочек копченого сала, а приключилось это как раз в Великий Пост. Прознав о таком вопиющем прегрешении, отец эконом лично Николеньку посадил под замок в кладовой – предварительно выдрав на конюшне. А рука у отца эконома была ох, какая тяжелая!

Из тенет церковного мракобесия, где двое суток томился юный Прошкин, его вызволила доблестная революционная красная армия. С того достопамятного дня Прошкин стал красным бойцом и убежденным атеистом. Да не простым, а воинствующим! То есть всячески атеистическое знание пропагандировал – рисовал стенные газеты, выступал на разнообразных митингах и собраниях, и даже написал несколько статей, опубликованных в журнале «Безбожник». Начальство такие агитаторские таланты Прошкина отметило и направило его учиться – на центральных курсах атеистической пропаганды при Высшей Партийной школе…

Прошкин был от курсов в полном восторге! Ему нравились и предметы, и преподаватели и сокурсники – со многими из них он подружился и общается по сей день! Но больше всего Прошкину понравилась одна Книга из списка рекомендованной литературы – называлась она «Молот ведьм».

О! Это была не просто какая-нибудь брошюрка для чтения в слух сельским активистам! Нет! То была даже не просто познавательная с исторической точки зрения книжка, – она напоминала милую сердцу служаки Прошкина практическую инструкцию по организации опроса свидетелей и снятию показаний. Но самое главное – методики борьбы с представителями темных, подверженных суеверию масс, описанные в ней были просты, доступны и легко применимы на практике. Мнение Прошкина разделял и один из преподавателей курсов – человек молодой, но грамотный и энергичный, по имени Алексей и по фамилии Субботский. Леша Субботский был настоящим кладезем знаний на темы народных суеверий, всяческого колдовства и магии, и даже честно признался Прошкину, что добровольно попросился преподавать на курсах. Что бы собирать материал на эту тему при помощи товарищей, которые проводят атеистическую работу на местах – для будущей диссертации.

Тут надо отметить, что на курсах Прошкин учился аккурат в разгар коллективизации – так что разнообразных историй о деревенских ведьмах и колдунах товарищи, прибывшие из деревень и городишек, могли рассказать не один десяток. Но Субботский – как истинный ученый не ограничивался сбором такого устного новейшего фольклора – он шел глубже – собирая сами обряды и заклинания, ведовской инвентарь. Классифицируя находки с учетом «специализации» знахарей или колдуний, местностей, где они были собраны, предлагаемых народных способов защиты и противодействия. У него уже имелась обширная коллекция, безусловно, весьма ценная с точки зрения практики атеистической пропаганды.

Увлечение Субботского оказалось заразительным и, вернувшись домой, Прошкин тоже стал собирать аналогичную информацию – благо в Калининском районе Н-ской области ведьмы и колдуны, прочие знахари проживали во множестве. Сначала – просто, чтобы пополнить научные данные Субботского, но постепенно и сам так пристрастился к ведовству, что всего через полгода коллекция Прошкина уже мало чем уступала «научной базе» Субботского, хотя и имела ярко выраженный упор на практические аспекты. Приятели продолжали переписываться и обмениваться собранными материалами.

Невинное увлечение Прошкина совершенно неожиданно принесло вполне ощутимые практические результаты. Признаться по совести, Прошкин любил обескураживать темные массы своим эзотерическим знанием – разумеется, исключительно в целях атеистической пропаганды! И успехи Прошкина на этой ниве впечатляли! Теперь каждая безграмотная молодуха, или несознательный новоявленный колхозник, заподозрив ближних или дальних в колдовстве, направленном лично против них – а пуще того против народного добра, бежал не к знахарке из соседнего села и не к попу из ближайшего действующего прихода – нет. Такой малосознательный гражданин прямиком направлялся в районное НКВД, дабы поделится смутными опасениями или явными фактами с его начальником. И Прошкин осуществлял необходимые меры. Иногда ему везло – попадалась сильная колдунья или знахарь и он пополнял коллекцию новыми заклинаниями, присушками или шепотками, а то и сушеной жабкой или бутылкой с «мертвой» водой. Словом, сознательность населения росла с каждым днем, а суеверие отступало – до поры до времени…

В одно недоброе утро к Прошкину прибежал встревоженный и запыхавшийся комсомольский вожак Волька (по крестильному имени Владимир Кондратьевич) из поселка Прокопьевка. В поселке строили новую железнодорожную ветку и с этой прогрессивной целью планировали снести заброшенный старинный скит. Скит в народе считали местом не просто скверным – а проклятым.

Скит когда-то принадлежал близлежащей женской монастырской обители. И, если верить монастырским записям, последнюю его постоялицу – «рассудком скорбную сестру Елизавету» туда поместили еще в 1834. Когда она умерла – записи не было.

Так вот – народная молва гласила, что сестрица жива, и более того, отбирает «живое дыхание» у забредших к скиту случайных путников. А поскольку таких путников год от года становилось все меньше, голодная постоялица скита покидала свое убежище и приняв облик молодой девицы заманивала наивных местных и заезжих молодцев в нехороший скит, откуда они уже больше не возвращались…

Атавистический и антинаучный характер истории не нуждался в комментариях. Это понимали и Прошкин и комсомолец-атеист Волька. Только желающих участвовать в сносе скита – прочного каменного домика с куполом, на подобие церковного, но без дверей, с единственной узкой, похожей на бойницу щелью в стене вместо окна, среди местного населения не нашлось. Со слов Вольки, смело заглянувшего в щель и даже расстрелявшего в нее обойму от наградного револьвера, выходило, что внутри домика нечто «шевелится и издает звуки».

Несознательные граждане, привлеченные к работам по сносу, услышав звуки из строения, дружно бросились креститься и «Христом Богом» просили Вольку перед сносом взять благословение на это разрушительное мероприятие у служителя культа…

Выслушав всю историю, Прошкин вздохнул, взял пару своих сотрудников и поехал изучать место происшествия. Ну конечно – скит был полной развалюхой, в крыше дыры – заслоненные ржавым железным листом, а в стенах – забитые полусгнившими досками проемы. Прошкин и его заместитель Слава Савин – доски отодрали за считанные минуты, влезли внутрь и, к ужасу всех присутствовавших, выволокли на свет Божий прятавшееся в гнилой соломе существо. Существо было особью женского пола, худенькой и бледной, лет 17-18, босой и грязной, в замызганной холщовой рубашке до самого пола, с немытыми кудрявыми лохмами и блестящими абсолютно черными глазами без зрачков. Существо задержанию не сопротивлялось. Даже улыбнулось. Как показалось Прошкину – злобно и издевательски.

Скит снесли к положенному сроку. А живую находку привезли в районное НКВД, вымыли, переодели, попытались накормить, пришли к коллективному мнению о том, что к человеческой речи существо не способно и заперли в камере временного задержания, чтобы по утру придумать – что же делать дальше с этим странным человеческим экземпляром.

А ночью Прошкину позвонил дежурный по зданию – окрестности оглашал пронзительный, похожий на волчий, вой, а сама постоялица «предвариловки» парила под потолком. Прошкин прибыл на место, но полета не застал – героиня жутковатой истории валялась в бессознательном состоянии прямо посреди коридора, хотя камера была по-прежнему замкнута, а перепуганные сотрудники клялись, что не притрагивались к замку. Прошкин распорядился снести существо в подвал и запереть во вполне полноценной камере – исключительно ради общественного спокойствия! Ведь не слушать же гражданам вой перед рабочим днем. Прошкин для надежности – лично! – прицепил создание при помощи пары кожаных ремней – из наручников худые кисти странного существа попросту вываливались, к вмурованному в стену железному кольцу, насыпал на ее подол кладбищенской земли – самый надежный способ воспрепятствовать полетам ведьмы – если кто не знает! Потом отправил своего заместителя к его неграмотной и потому верующей бабке, с инструкцией неприметно отлить у нее с полстакана святой воды и пошел рыться в своих записях, что бы решить – что же делать дальше. Но решить так и не успел…

С первым лучом солнца здание НКВД огласил громкий, протяжный, удивительно высокий и не на что не похожий вибрирующий звук. Прошину показалось то у него разлетятся сперва барабанные перепонки, а потом и вся голова…Но разлетелась только потрясающе крепкая, новая перегородка между камерой и коридором в подвале, в мелкие осколки рассыпался десяток стекол, да рухнули строительные леса около соседнего здания. А обмякшее, но все еще живое, тело девицы снова лежало – как будто к нему не притрагивались, в верхнем коридоре – напротив дверей кабинета Прошкина…

Надо было срочно предпринимать радикальные меры – ведь теперь страдала не только психика сотрудников НКВД и мирных горожан, а еще и народное имущество! Полстакана святой воды тут не помогут! Прошкин тяжело вздохнул. Он не хотел такого развития ситуации – но у него не было выбора. Надо было срочно искать служителя культа. В самом Калининском районе Н. благодаря передовым успехом в области атеистической агитации таковых не было. Времени на выяснение ситуации у соседей тоже не было.

Поэтому Прошкин позвонил своему давнему товарищу – начальнику Н-ской пересылочной тюрьмы Жоре Кравцу. По счастью, во вверенном Жоре учреждении подходящий служитель как раз имелся. И не какой-нибудь приходской попик с засаленой бороденкой – а самый настоящий доктор богословия, человек в прошлом близкий к святейшему Синоду и царскому двору – отец Феофан.

Хоть и был отец Феофан принципиальным противником обновленчества, за что и пострадал, но человеком он оказался вполне светским и очень сведущим. Молебен в здании НКВД служить напрочь отказался, но совет Прошкину дал вполне практический и полезный, хотя как истый богослов, сопроводил его сложными метафорами и иносказаниями. Начал Феофан издалека, морща обтянутый по-старчески пергаментной кожей орлиный нос:

– Мне презабавную притчу давеча рассказали в узилище сотоварищи мои. Как абсолютно подлинную. Деревенская старица пришла на прием к Михал Иванычу Калинину дабы полюбопытствовать – кто же придумал колхозы – коммунисты или ученые? – Коммунисты! – гордо ответствовал Всесоюзный староста. Я так и полагала, – удовлетворилась старица, – ученые бы сперва на собаках проверили. Я к тому привел тут сию притчу – что у каждого свои обязанности. И Вам – Николай Павлович – при вашей занятости рабочей не пристало такими предметами как судьба сего существа обременять себя. Вы ведь государственный человек и на службе денно и нощно пребываете. Мало ли забот у вас? Но вот передать страдалицу – умом скорбную – в руки медицинской науки – ваша обязанность, долг я бы сказал – как мудрого государственного человека! Но ведь учитывая тягостность состояния сей девицы – ни районные доктора, ни даже губернские не смогут ее страданий облегчить. Оттого, следует Вам, препроводить болящую в столицу, где она может много медицинской науке послужить.

Прошкин воспарял духом, быстренько по всей форме написал сопроводительное письмо областному психиатру и еще одно – непосредственно главврачу столичной лечебницы для умалишенных – куда обычно направляли граждан для экспертизы и в тот же день тщательно связанная, облитая тем самым полстаканом святой воды и получившая – на всякий случай – несколько уколов сильного снотворного средства «страдалица» была отправлена в столицу.

Ее дальнейшей судьбой Прошкин не интересовался, и считал эту неприятную историю счастливо завершившейся. Только через пару недель приехал к Прошкину глубоко расстроенный Жора Кравец с початой бутылкой водки и попросил ответной помощи – от Жоры ушла горячо любимая супруга, и он просил у Прошкина какой-нибудь подходящий заговор или присушку что бы ее вернуть. И Прошкин, в который раз порадовавшись, что так до сих пор и не вступил в брак, все же товарища пожалел, выдал ему тетрадку из соответствующего тематического раздела своей богатой коллекции. Да вот незадача – через пару дней Кравца арестовали, и при обыске изъяли ту пресловутую тетрадку. А увидать в витиеватых заклинаниях и шепотках тайный шпионский шифр было делом техники. Учитывая обширную переписку Прошкина по такой тематике – такое дело вполне потянуло бы на группу…

Спасли Прошкина только заступничество товарища Коренева и собственная расторопность. Узнав об аресте Кравца, Прошкин сразу же почувствовал угрозу. Но, жечь бумаги не привлекая внимания, уже было слишком поздно, и он быстренько сложил наиболее сомнительные из них в посылочный ящик, отправил ящик казенной почтой Субботскому – приписав на посылке «Следственные материалы для экспертизы». Субботский – человек не глупый и поймет, что стряслось. Вещественную же часть коллекции Прошкин наскоро переписал в казенные страницы описи и оформил как «экспонаты, переданные гражданами для организации музея атеизма».

Так что все можно сказать обошлось. С должности конечно, на всякий случай, Прошкина выставили. А его место занял, против обычной традиции – назначать на место провинившегося человека со стороны – бывший заместитель и комсорг управления Калинского районного НКВД, тот самый Слава Савин. То есть выходило, Прошкин не был ни в чем виноват. И его даже собственно не выставили – а тихо и культурно перевели на другую работу – то есть в эту самую группу «Превентивной контрпропаганды»…

Честно сказать, ругать за информированность Баева Прошкин мог только себя, свою мягкотелость и гуманизм. Потому что он не сомневался – о его увлечении и последствиях такового Саша, большой любитель живых осколков царизма, узнал не от кого иного как от самого отца Феофана. По своему мягкосердечию и сердобольности Прошкин, пристроил почтенного богослова отбывать отмерянный ему срок вдали от насыпных берегов Беломор – Балтийского канала, на постройке местного коровника. И вот теперь неблагодарный отец Феофан, отожравшись на колхозных харчах, пустился в беседы о своих и чужих секретах с первым встречным «учтивым юношей».