Текст книги "СУРОВАЯ ГОТИКА"

Автор книги: Александр Птахин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Александр Птаха
СУРОВАЯ ГОТИКА

" Juna , pardjura , jecreta prodere nali "

("Давай клятвы, делайся клятвопреступником,

лишь бы только не выдал секрета".)

Часть первая

Середина мая 1939 г. В недавнем прошлом губернский город Н…

1.

Прошкину хотелось перекреститься. С самого утра. Желание это было насколько беспочвенным, настолько же и непреодолимым. Ну вот, зачем ему, скажите, креститься? Только все утрясаться стало, а Прошкин – возьмет и публично перекрестится. И как на такой жест начальника районного НКВД, пусть даже и бывшего, выпускника курсов атеистической пропаганды при ВПШ отреагирует прогрессивная общественность? Известно как…

В конце концов, Прошкина ведь в тюрьму не посадили, не разжаловали даже, ни из НКВД, ни из партии не выгнали – а наоборот – новую ответственную работу поручили, несмотря на скверную историю, в которую Прошкин – что правду-то скрывать – по глупости – не по злому умыслу! – по простой человеческой глупости ввязался. Прошкин может и не самый выдающийся стратег или криминалист, но человек разумный. А разумный человек в такой жизненной ситуации креститься не будет. Даже, если ему этого очень хочется. И Прошкин креститься, перед тем как проходить инструктаж перед вступлением в новую ответственную должность, не стал. А вместо этого сплюнул сквозь зубы и правой ногой переступил порог областного Управления, где и должен был проистекать инструктаж.

Может это здание на него так угнетающе действует? Пытался понять собственное угнетенное состояние Прошкин – Управление ГБ НКВД занимало бывшую Свято – Сергиевскую Лавру. Сводчатые потолки, гулко отдающиеся по коридору шаги, узкие окна все еще фильтрующие солнечные лучи сквозь узорчатые витражные стекла, да просвечивающие местами сквозь новую штукатурку лики святых, – именно они так расшатали от природы крепкую нервную систему Прошкина? Вряд ли – Прошкин, по должности, бывал в этом здании уже четвертый год и все эти годы кроме радости от царящей тут в летнее время прохлады никаких эмоций не испытывал. Не прерывая аналитических штудий, Прошкин привычно толкнул дверь зала заседаний и просто обмер от недоумения…

На основательном дубовом стуле рядом со столом – длинным, покрытым, как и положено казенному столу, зеленым сукном, имело место необъяснимое явление. Явление было облечено в такую же как у самого Прошкина форму, с таким же как у Прошкина ромбиком – то есть являлось майором НКВД! И при этом подпиливало ухоженные ногти изящной пилочкой с перламутровой ручкой! Расскажи Прошкину кто-нибудь про такое – он ни за что бы не поверил!

С появлением Прошкина феномен не прервал своего черного дела, а только коротко взглянул на него и продолжал мирно шуршать пилочкой.

Опешивший от такого зрелища Прошкин сел на стул, даже не поздоровавшись, и невольно стал изучать представшее перед его глазами явление более подробно. Феномену от роду имелось ну максимум годочков 25… И то вряд ли. Конечно, назвав форму этого молодого человека такой же, как у него, Прошкин – вообще, имевший свойство торопиться с выводами, на что ему неоднократно указывали вышестоящие товарищи – погорячился. Форма только казалась такой же. Стоило хоть немного присмотреться, чтобы заметить это. Была она уж очень в пору своему хозяину – то есть шилась по заказу, а не выдавалась со склада. Да и мануфактуру для пошива этой формы использовали куда как лучше, чем на казенное добро, облачавшее Прошкина. Портупея же и сапоги – были из кожи качества самого высокого – как у тех армейских чинов, которые преподавали у Прошкина в Академии. Сапоги тоже на заказ сшили, отметил Прошкин, разглядывая обувь закинувшего ногу за ногу диковинного посетителя, – каблуки высоковаты для форменных, да и кожа слишком хороша. После нескольких минут такой умственной работы Прошкина посетило озарение – должно быть перед ним ни кто иной, как артист кино или театра, который готовится создать и донести до зрителей положительный образ сотрудника НКВД, и потому изучающей работу органов прямо на месте. Прошкин с облегчением вздохнул, налил себе водички из графина, отпил, и уже совершенно спокойно стал разглядывать своего визави – так нагло пялиться на коллегу, пусть и более молодого, – дисциплинированному служаке Прошкину было бы просто неудобно.

Что и говорить – «артист» был парнем смазливым – до подлинной мужской красоты в понимании Прошкина – он, конечно, в силу небольшого росту, и хрупкого сложения, тщательно замаскированных хорошо подогнанной формой и высокими каблуками, не дотягивал, зато у барышень успехом наверняка пользовался. Да и в театре запросто мог исполнять принцев или князей – вроде половецкого князя Кончака из оперы «Князи Игорь», которую Прошкин в прошлом году посетил не где-нибудь, а Большом театре. Потому что лицо у парня было красивое, холеное, но – как бы точнее выразится – восточное, какие бывают у жителей Туркестана. С выразительными миндалевидными карими глазами, разрезом напоминавшими тех породистых арабских жеребцов, что экспонируют на выставках. Тонким, как пишут в старорежимных романах, точеным носом и изящно вырезанным нервным (ну, только чтобы не сказать, капризным – мужик ведь все-таки – хоть и артист) ртом. А вот ресницы у него, с точки зрения Прошкина, были просто до неприличия длинными – настолько – что отбрасывали густую тень на оливковые с гладкой кожей щеки. Наверное, чтобы как-то компенсировать этот явный недостаток, «артист» время от времени надменно поднимал вверх и хмурил аристократические черные брови. В общем и целом, вид у этого типа был просто наглый и совсем не располагающий к общению…

Прошкин вынужден был прервать свои психологические изыскания – в зал заседаний пыхтя и переваливаясь вошел его, Прошкина, многолетний руководитель – Владимир Митрофанович Корнев, начальник областного НКВД и еще один персонаж. Образ «артиста» померк в сравнении со спутником Корнева в одну секунду. Человек этот был высок и измождено худ. Мертвенно бледен, и присыпан бледной же пудрой. Его волосы, брови и ресницы присутствовали на голове, но не имели цвета, как и сами глаза – которые нельзя было назвать иначе как водянистыми. Одет человек был в полувоенный черный френч, такие же черные брюки и черные по-щегольски остроносые заграничные туфли. Даже мгновенного взгляда на него хватило Прошкину чтобы сорваться – маленький ребенок, который живет внутри каждого взрослого человека, даже если он и сотрудник НКВД, и отучился на самых атеистических и самых высших курсах, пролепетал – «Матерь Богородица сохрани и помилуй» и многократно истово перекрестился. По счастью произошло это неадекватное действо только в глубинах сознания Прошкина. Зато ему сразу стало легче, и он даже придал своему лицу подобающее случаю выражение суровой готовности.

Корнев демократично манул рукой – сидите, мол, товарищи, – не будем времени терять напрасно. И скороговоркой начал:

– Вот товарищи, знаете сами международная обстановка такая, что каждая минута на вес золота, так что без преамбул обойдемся. Все люди взрослые и сознательные. Из вас формируется специальная группа, – тут Корнев запнулся, отер лицо клетчатым платком и незаметно посмотрел в блокнот, запамятовав название группы, – Специальная группа по при… привенти…превентивной идеологической контрпропаганде. Вы являетесь ее руководящим составом. То есть империализм изобретает изощренные способы оболванивания советских граждан, и своего местного пролетариата. Нам надо этому противопоставить сами знает что… Вот, товарищ Ульхт, прибыл недавно из нацистской Германии, где осуществлял разведывательные мероприятия в этой связи и лучше меня вас в курс введет.

Товарищ Ульхт заговорил. У него, оказывается, и рот имелся. Правда, с такими тонкими губами, что вне процесса речи их и видно-то не было. Говорил он глубоким, хрипловатым голосом с ощутимым иностранным акцентом:

– Чувствуется что товарищ Корнев из кавалерии родом. Может быть, нас стоит для начала представить с коллегами?

Корнев смутился – он не имел ни малейшего отношения к кавалерии, а из революционного подполья царских времен прямиком перешел в систему органов ВЧК – ОГПУ, а затем НКВД, снова отер покрасневшую физиономию, отхлебнул воды и исправил свою оплошность, ткнув пятерней в сторону «артиста»:

– Товарищ Баев Александр Дмитриевич. Кандидат в члены ВКП (б) с октября 1938 года. Переведен к нам специально для работы в группе, потому что, не смотря на молодой свой возраст, имеет и опыт боевой, и прекрасные характеристики. И традиции партийные блюдет. Я правильно говорю товарищ Баев?

Товарищ Баев величественно кивнул. При это в мочке уха Баева что-то вспыхнуло, ослепительно ярко резанув по глазам – там была крошечная серьга…

Вот тебе и на. Прошкин чуть не шлепнулся со стула от такой новости. Нет, речь не о серьге. Хотя сама по себе серьга факт примечательный.

Баев был личностью довольно известной, хотя известность его была сродни отраженному лунному свету. Потому как имел он самое непосредственное отношение к людям действительно легендарным и прославленным, про таких не то, что в газетах – в энциклопедиях пишут, и памятники ставят. Во-первых, он был сыном не кого-нибудь, а комдива Дмитрия Деева – легендарного полководца, укрывшего себя бессмертной славой сперва в Монголии, а потом в Туркестанских сражениях Красной Армии, уроженца города Н., и в городе Н. и похороненного после недавней скоропостижной, как писали газеты, кончины. А во-вторых – по тому, что этот молодой человек исполнял должность то ли порученца, то ли адъютанта совсем уж одиозной личности – комбрига 8-й механизированной бригады Дмитрия Шмидта. Прошкин был человеком дисциплинированным и осторожным. Потому и усидел на своей должности несколько лет. Но должность-то как раз такая, что приходится всякие беспочвенные слухи собирать и анализировать. Думать такую крамолу он сам не стал бы, но в донесениях агентов проскальзывало насколько раз – говорят де, этот Шмидт – известный своей удалью еще со времен гражданской, был так смел и задирист, что даже самому товарищу Сталину угрожал, и не просто в пьяной компании – а прямо на партийном съезде. Конечно, это просто сплетня,– как и много других…Прошкин вернулся к генеральной линии своих размышлений о Баеве.

То есть – по всему выходило, учитывая печальную участь этого бывшего начальника Баева, бывшего же героя гражданской войны, бывшего же товарища – Шмидта, опустившегося до службы немецким наймитам, что его порученцу не пилочкой для ногтей, а самой настоящей пилой сейчас на лесоповале за Уралом орудовать, и то при исключительно благоприятном стечении обстоятельств. Что и говорить – неисповедимы пути Господни. Хоть Прошкин и сказал последнюю фразу про себя, но тут же осекся и прикусил язык. Что-то заносит его сегодня. С такими тенденциями мышления и самому на лесоповал не долго загудеть.

А Корнев уже гудел, представляя его:

– Прошкин Николай Павлович. Проверенный наш товарищ. Тоже майор. Коммунист с восьмилетним стажем. Из наших местных кадров, со значительным опытом оперативной работы. Дисциплинированный человек и взвешенный. Так я говорю или нет Прошкин?

Корнев строго посмотрел на Прошкина, тот оценил доверие руководителя, и весомо кивнул.

Теперь Корнев перешел к последнему участнику первого инструктажа группы. Прошкин мог присягнуть – когда он зашел в комнату для заседаний – в ней не было никого, кроме него самого и субъекта, оказавшегося товарищем Баевым. Дверь после того, как вошел Корнев с бледным иностранцем, не открывались… И все равно – теперь в дальнем углу зала уютно расположился крупный мужчина лет сорока с небольшим, в непримечательной поношенной гражданской одежде, с окладистой профессорской бородкой. Про него Корнев прочел прямо из блокнота:

– Профессор кафедры, доктор Борменталь, беспартийный. – и с облегчением захлопнул блокнот.

– Доктор исторических наук. Буду выполнять обязанности эксперта по культам и ритуалам, зовут меня Генрих Францевич – уточнил доктор Борменталь. Теперь согласно кивнул уже Корнев.

Просто, кино и немцы хмыкнул про себя Прошкин. Потом он осознал ситуацию и обречено прикрыл глаза. Это что же затевается? Он – в одной группе с отозванным из Германии разведчиком, бывшем порученцем немецкого шпиона, признанного врагом народа, и контриком – профессором. Эх, надо было с утра перекреститься – и все – ехал бы уже к Белому морю… А что – и там люди живут! По крайней мере, была бы какая-то определенность. Участие в группе с таким составом путь к Белому морю просто отодвигало, да и до высшей меры пресечения могло довести. Сквозь грустные мысли до Прошкина долетала резковатая полу иностранная речь Ульхта. Тот нес полнейшую ахинею, подтверждавшую самые скверные предположения Прошкин:

– Уважаемые товарищи! Благодаря титаническим усилиям, приложенным советской военной резидентурой, сейчас в нашем распоряжении находится некоторое количество очень специфических материалов. Дело в том, что с момента своего формирования, в целях поддержания боевого духа и достижения максимальной эффективности специализированные подразделения нацистских войск обучают с применением магических практик, использовавшихся еще в средние века – друидами и викингами…

– Я позволю себе уточнить, – совершенно обыденно перебил инфернального выступавшего Борменталь, – расцвет культуры друидов, в равной степени, как и викингов, относится к историческому периоду, значительно предшествовавшему средневековью. Если я правильно понял, Йозеф Альдович сейчас ведет речь о материалах представленных Генрихом Виртом на выставке «Наследие предков», имевшей место в Мюнхене в 1933 году. Там демонстрировался широкий спектр материалов, так или иначе относящихся к рунической магии и более широко, подтверждавших положения книги самого Вирта «Происхождение человека». Автор условно подразделяет все человечество на потомков двух рас – Нордической, к коей относит собственно немцев, шире – Ариев, и Гондавнической – породившей так называемые «низшие» расы…

Баев, который совершенно по-девичьи подпер рукой щеку, приготовившись усердно слушать длинную речь Ульхта, после реплики Борменталя выпрямился на стуле и мило улыбнулся, демонстрируя, что его вопрос носит чисто риторический характер, а ответ ему хорошо известен, спросил:

– Это была некая секретная выставка для представителей высшего партийного и армейского руководства Рейха?

– Ну что вы, Александр Дмитриевич, – недоуменно покачал головой Борменталь, – что вы! Это была довольно тенденциозная, но вполне открытая выставка, я даже сам на ней побывал. О, эта коллекция – ее археологическая часть – не лишена научно интереса. А из собственно, как принято их называть в газетах «нацистских бонз», ее посетил только Генрих Гимлер… Лично Гитлера не было, что весьма разочаровало организаторов…

– Надо же! Наша резидентура действительно получает девяносто процентов данных прямо из открытых источников информации, – еще искреннее улыбнулся Баев.

Ульхт брезгливо поморщился:

– Это не принципиально – мы будем не диссертацию писать, а заниматься практическими аспектами применения этих, с позволения сказать, магических практик. С целью повысить эффективность идеологической работы, боеспособность соединений и самое главное – разработкой – я подчеркну специально для Генриха Францевича, сугубо практических методик, позволяющих эффективно противостоять воздействиям магического характера и наносить упреждающие удары по массовому сознанию гражданского населения потенциального противника! Благо информации у нас для этого предостаточно…

Когда Ульхт закончил свою речь, Корнев стандартно завершил инструктаж:

– Товарищи, будьте добры, зайти в канцелярию, подписать документы о неразглашении – это раз, ознакомиться с рабочими материалами – это два. Там же получите необходимую литературу – это три. На адаптацию, так сказать, и обработку литературы – у вас имеется трое суток. Материалы из здания Управления, понятно, выносить нельзя – будете в канцелярии прямо работать. Какие проблемы с бытом у иногородних возникнут – ко мне обращайтесь без обиняков или к начхозу Управления, Дмитрию Агеевичу. А по остальным вопросам – к товарищу Ульхту. О точном времени следующего инструктажа вас информируют дополнительно, – Ульхт быстро вышел, словно ему не хватало воздуха в просторной комнате, а остальные начали двигать стулья, – а Вас, Прошкин, я попрошу остаться.

Прошкин остался. Корнев взял его под локоток и повел по длинному коридору к своему кабинету, по дороге вводя в истинный курс дел:

– Ты, Николай, человек у нас проверенный. Ну, оступился раз – не без того. С любым бывает – время тем более смутное… За что честь такая нашей области и группа эта – понять не могу. Хоть и не дурак. Вон – аттестацию намедни прошел, – на петличке Корнева действительно красовалась новая шпала, – Был бы дурак – сам понимаешь, где был бы. Публику прибывшую ты видел. Ох, и не нравится мне вся эта возня! Положиться мне не на кого. Вот разве что на тебя. Потому и ходатайствовал о том, чтобы тебя в эту группу включили – мотивировал, мол – раз в нашей области группа числится – так хоть одного местного товарища в нее включите. Так что будешь моим и глазом и ухом. Сейчас, я тебе исхлопотал по одному давнему делу в Москву командировку – так дуй туда, и всех, всех – слышишь, всех кого можешь, на ноги поставь и узнай буквально все про этих кадров, да про саму затею… Только тихо так – неофициально… Времени у тебя – три дня – до следующего инструктажа, на машине Управления поедешь. Созвонись отсюда с соучениками по Академии, денег в бухгалтерии возьми и кати. Очень на тебя рассчитываю…

С этими словами Корнев как раз уперся в дверь своего кабинета и скрылся за ней, хлопнув Прошкина на прощание по плечу, а сам Прошкин – без особого, впрочем, энтузиазма, поплелся в бухгалтерию.

2.

По Москве Прошкин летал как соленый заяц. Хотя и не был уверен, что такой заяц может летать. Зато много интересного выяснил. То есть, при других условиях, всего этого осторожный Прошкин предпочел бы и не знать. Да и сейчас помочь такое знание ему лично помогло мало. Вот разве что Корнев, который Прошкина не в пример умнее, оттого и поставлен над ним начальником, увидит в этой разрозненной информации какую-то путеводную нить…

Поэтому, вернувшись в Н. Прошкин не раздеваясь, помчался на пригородную тренировочную конюшню, где его ждал изнывающий под бременем ответственности Корнев – чтоб общаться на природе и без посторонних ушей.

– Излагай, – коротко сказал Корнев.

И Прошкин изложил.

В прядке возрастания важности.

Профессор Борменталь – невинная жертва.

Профессор Борменталь пал жертвой недоразумения. Любой сотрудник НКВД может в дружеской обстановке про десяток подобных казусов рассказать. Даже позабавнее. Хоть и сам Прошкин.

Борменталь мирно окончил Петербургский университет, политической активностью не отличался, все время посвящал научным изысканиям – то в полевых экспедициях, то в библиотечных залах. Читал лекции студентам. Строчил статьи. Пока…

Пока некий модный в Москве драматург по фамилии Булгаков не написал пьесу самого, что ни на есть антисоветского содержания. Прошкин этой гнусной пьесы разумеется в глаза не видел, а только письма бдительных граждан просматривал. Так вот – был в той пьесе персонаж по фамилии Борменталь. И по имени – Иван Арнольдович. Врач. Приспешник кровавого хирурга – антисоветчика. Вот бдительные граждане и обратили внимание компетентных органов на удручающее сходство фамилий. Но крепка социалистическая законность, и со временем в казусе разобрались. Профессора, не имевшего отношения ни к литературе, ни к антисоветской деятельности отпустили. И включили в группу, что б меньше по Москве околачивался, и знания свои с большей пользой для общества употреблял.

Корнев от такой истории рассмеялся, вытащил из закромов бутылку водки и плеснул себе и Прошкину в граненые стаканы – с почином!

Ульхт Йозеф Альдович – человек загадка.

Ульхт товарищем не был. До самого недавнего времени он был господином, добропорядочным гражданином Эстонии, проживающим на территории Германии, и к НКВД отношения не имел. Просто потому что умер трех годов от роду.

Зато «бледный» – как окрестили между собой Ульхта давние коллеги Прошкин и Корнев, – носитель фамилии безвинного младенца, имел отношение прямое и непосредственное, но только не к НКВД, а к армейской контрразведке. Потому узнал Прошкин о нем самые крохи, и то с большим трудом. Имя его не настоящее – в этом главная загвоздка. Говорили, он в Германии ресторацию и варьете держал, стихи писал авангардного содержания и левым сочувствовал…

Все, кто любезно помогал Прошкинскому самодеятельному расследованию, настоятельно советовали ему нос в прошлое этой темной личности не совать, потому что не ровен час – откусят.

Инициатива создания группы тоже исходила из армейской разведки. Точнее от кого-то из ее резидентов, в чьем подчинении Ульхт в Германии находился. Сам резидент на Родину приехать и изложить свой гениальный план работы такой группы отказался, сославшись на остроту международной обстановки и связанную с нею занятость. Интернационалист Ульхт желанием воплотить идеи шефа на Родине тоже не горел, поэтому ему без всякого учета добровольности помогли добраться от враждебных немецких до родных советских берегов ответственные сотрудники НКВД. Именно при таких обстоятельствах он сменил начальство, и группу создали на базе НКВД, в дали от армейских штабов.

Словом, хорошего – мало, развел руками Прошкин. Да Корнев и сам прекрасно понимал, что мало, потому водки на этот раз налил побольше. А Прошкин перешел к самой длинной и запутанной части своего отчета.