Текст книги "СУРОВАЯ ГОТИКА"

Автор книги: Александр Птахин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Часть четвертая
24.

– Войдите! – раздался из-за двери твердый мужской голос.

Прошкин никак не мог вернуться из дурманящего мира романтических грез и с надеждой постучал еще раз – посильнее и погромче.

– Да входите же! Не заперто! – повторил тот же голос.

Прошкин вынужден был войти – хотя настроение у него отчего-то испортилось, и обитатель кабинета ему сразу же не понравился. Слишком уж отполированный – будто не из нынешней жизни! Лет сорока пяти – аккуратно уложенные волосы уже изрядно тронуты сединой, лицо до сияния выбрито, с правильными и крупными чертами, за исключением рта – губы толи излишне тонкие, толи решительно поджаты. Нотариус Мазур Е.А. несмотря на жару терзал себя глухо затянутым галстуком с затейливым узлом и серым твидовым пиджаком. А его ботинки были надраены так, что даже из-под стола сияли умопомрачительно! Честно сказать – если бы было с кем, Прошкин был готов не то что на килограмм халвы, а на всю сумму месячного денежного довольствия побиться об заклад, что этот подозрительно опрятный гражданин нотариус – из бывших. Профессионала не обманешь! Но спорить было не с кем, да и дела Прошкина носили характер безотлагательный, так что он решил сохранять доброжелательность:

– Товарищ Мазур?

– Да, Мазур, Евгений Аверьянович, – представился хозяин кабинета, привстав из-за стола, и даже по собственной инициативе продемонстрировал Прошкину паспорт, при этом бровь его несколько раз нервно дернулась, – чем могу быть полезен сегодня?

– Сегодня? – такое начало беседы слегка смутило Прошкина, – Я бы хотел получить консультацию – какие документы потребуются, что бы гражданин оформил дарение, или просто подтвердил законным образом, факт передачи принадлежащего ему домостроения в городскую собственность?

– В добровольном порядке? – Мазур буквально впился в Прошкина стальным взглядом. Прошкину стало очень неприятно – вот, дожили – государственный служащий, нотариус смотрит на него – сотрудника МГБ, то есть такого же точно государственного служащего – как на врага! Надо как-то более активно разъяснительную работу хотя бы среди специалистов проводить, подумал Прошкин, снова улыбнулся и ответил как можно мягче:

– Конечно в добровольном! Речь идет о нашем сотруднике… Домостроение перешло к нему от родственника, от дедушки…

– Хотелось бы увидать документы – инвентаризационные бумаги на сам дом, завещание, или, в случае его отсутствия, свидетельство о смерти владельца, документы подтверждающие родственные отношения – что бы убедится в том, что кроме дарителя на имущество нет других претендентов… – несколько успокоился гражданин Мазур.

Прошкин извлек из папочки несколько сколотых скрепкой страниц – он успел захватить план дома и решение о его передаче ученому в инвентаризационном бюро, свидетельство о смерти фон Штерна, выцветший листочек, свидетельствовавший об усыновлении Дмитрия Алексеевича Деева фон Штерном, хранившийся в особняке среди прочих домашних бумаг, и, наконец, копию свидетельства о рождении Александра Дмитриевича Баева, где в качестве его отца фигурировал Деев, выданную отделом кадров Управления.

Мазур разглядывал бумаги так, словно перед ним разверзлась почва и обнажились адские глубины, наконец, зафиксировал пронзительный взгляд на расстегнутой верхней пуговичке гимнастерки Прошкина:

– Вы, молодой человек, хотите меня убедить, что у покойного Александра Августовича, с которым я имел честь быть знаком много лет, существовал некий тайный отпрыск и даже более того – внук?

Это было уже слишком, Николай Павлович счел себя в праве обидеться:

– Убеждают, Евгений Аверьянович, девушек на свидание прийти. Я на службе нахожусь и пытаюсь получить юридическую консультацию у должностного лица. Если, с точки зрения законодательства, представленных документов не достаточно – подскажите, каких именно не хватает. Хотя я, возможно, не верно истолковал надпись на вашем кабинете и мне нужно к другому специалисту обратился?

– Простите, – принялся извиняться Мазур, – это я не верно выразился… Конечно, Александр Августович, Царство ему Небесное, не был обязан меня информировать о своих родных. Это я вероятно преувеличивал степень… Степень нашей общности – так будет правильно сформулировать… Еще раз – простите. Действительно – предоставленных документов для выводов о правах наследования недостаточно. Мне необходимо еще свидетельство о смерти, – он заглянул в бумаги, – Деева Д.А… Он давно умер?

– Нет – совсем недавно. Весной этого года… Похоронен на нашем кладбище – ряд 16, место 8. А свидетельством о смерти я, к сожалению, не располагаю. Но у меня есть фотографический снимок надгробья! – с оптимизмом подытожил Прошкин.

– Вы мне предлагаете присовокупить надгробье к дарственной? – Евгений Аверьянович болезненно поморщился, а его бровь стала дергаться непрерывно, – Что за чушь… Почему нельзя запросить свидетельство о смерти этого Деева в архиве?

– Но он скончался в Москве, – грустно заметил Прошкин.

– Какая разница? Не в нашем, так в центральном архиве. Я подготовлю запрос. Это рутинная процедура…

Прошкин едва не подпрыгнул на стуле – действительно, у Александра Дмитриевича есть чему поучиться. Выудить свидетельство о смерти Деева через не заинтересованного нотариуса – какой тонкий тактический ход! А нотариус продолжал:

– У вас есть доверенность от гражданина, – он снова заглянул в документы, – Баева А.Д. на подготовку документов по передаче сооружения?

От открывшейся возможности получить вожделенное свидетельство о смерти у Прошкина во рту пересохло, и он вынужден был вместо ответа отрицательно помотать головой:

– Тогда потребуется личное заявление этого Баева, – воздохнул Мазур, и уточнил: – Если речь идет о добровольном акте дарения – то почему он сам не пришел?

Прошкин закашлялся, указал на графин с водой, получив разрешение, напился, несколько успокоился и ответил:

– Товарищ Баев сейчас находится на лечении – в больнице.

– В тюремной? – побледневшими губами спросил Мазур.

– Ну что вы! В самой обыкновенной – клинической больнице. У него болезнь Боткина – инфекционный гепатит! Но ему уже гораздо лучше – доктора разрешают принимать посетителей, – и нетерпеливо предложил, – мы можем прямо сейчас к нему поехать – он сразу необходимые бумаги подпишет! Что бы не затягивать процесс…

– Процесс? Какой процесс? Над кем? – гражданин Мазур недоуменно посмотрел на Прошкина.

Николай Павлович был вынужден несколько раз от начала до конца повторить спич о тяжелой болезни и чудесном выздоровлении товарища Баева, пока нервозный нотариус невпопад задавая вопросы, автоматическими движениями складывал в огромную, древнего вида растрескавшуюся папку со стершимся золотым вензелем исписанные листки, печати и чистые бланки, а потом, оступаясь, залезал в казенно – черный автомобиль.

Зато в ординаторской лечебного учреждения нервничать пришлось уже самому Прошкину. Было от чего – на белой стене, словно знамение, весела чистая и аккуратно отглаженная шитая на заказ воинская форма Александра Дмитриевича, а на табуретке стаяли такие же чистые и сияющие сапоги с неуставными каблуками!

Тут же, в ординаторской, уплетал больничную кашу как всегда жизнерадостный Хомичев.

– Хомичев – ну ты нашел время обедать! Кто с Александром Дмитриевичем остался? – строго поинтересовался Прошкин, не рискуя сразу перейти к столь неожиданно материализовавшейся форме. Действительно – это больница нездоровое место! В то время как во всей округе вещественные доказательства с удручающей регулярностью исчезали, тут они сами собой возникали со столь же необъяснимой частотой. Серега отставил миску, подскочил, вытащи из шкафа белые халаты для посетителей, и объяснил:

– Там, сам Владимир Митрофанович, и доктор Борменталь… А меня покушать отпустили – что бы место не занимал…

Прошкин удовлетворился таким искренним объяснением и указал на форму:

– А эти предметы гардероба откуда взялись?

– Начхоз принес, Игнат Агеевич. Инвентаризация у него – попросил, что бы ту форму, в которой товарища Баева в больницу привезли, на склад вернули. Он якобы ее без всяких документов Александру Дмитриевичу выдал… А эту здесь оставил. Говорит, товарищ Баев большой аккуратист и обрадуется, что пятно с гимнастерки вывести удалось! Только я ему ничего отдавать не стал – мало ли что? Может, там болезнетворные микробы от гепатита сохранились? – поведал о проявленной бдительности Хомичев, – Пусть записку служебную на имя Владимира Митрофановича пишет!

– Правильно! – согласился Прошкин.

Действительно все было правильно – и совершенно просто. В тот памятный вечер, Александр Дмитриевич, как его правильно охарактеризовал Агевич «большой аккуратист», не стал дожидаться утра, а прямиком от Прошкина поехал в Управление – что бы переодеться. Взял на складе стандартный комплект обмундирования – а свой, шитый на заказ и безобразным образом испачканный кофейным пятном, попросил отдать в стирку. Понять, что заставило Сашу, тяготевшего к бытовому комфорту в каждой мелочи, плестись пешком от здания Управления домой в новых и не подходящих ему по размеру сапогах Прошкин так и не смог – но такой уж Баев человек, что его понять сложно!

25.

Палату, где проходил лечение Александр Дмитриевич, переполняла атмосфера творческой работы и всеобщего энтузиазма. Позабыв личные пристрастия и раздоры, участники группы по превентивной контрпропаганде трудились над итоговым отчетом.

Баев, перехватив на затылке медицинским бинтом удивительно сильно отросшие локоны, восседал на застеленной кровати, сложив ноги по-турецки и перегнувшись пополам, так что локти практически касались колен. Тающие лучи закатного солнца окрашивали его болезненно бледные щеки в нежно – персиковый цвет и резвились золотистыми бликами по узористому шелку пижамы, от чего причудливым образом склоненный Александр Дмитриевич был больше похож на фарфоровую китайскую принцессу, чем на сотрудника органов внутренних дел. Если конечно допустить, что китайские принцессы умеют пользоваться пишущей машинкой, да еще и делать это таким виртуозным образом. С пугающей скоростью, не доступной простым смертным, он колотил сразу всеми пальцами по клавишам старомодного Ремингтона установленного рядом с кроватью на белой больничной тумбочке. Иногда треск замирал – Александр Дмитриевич согласовывал текст с Субботским или Корневым.

Алексей разложил географические атласы и прочие документы на второй кровати, покрытой только полосатым матрасом. А сам, вооружившись солидного вида лупой, линейками и штангенциркулями, производил свои исследования, используя другую тумбочку как табурет для сидения.

Единственный в палате хрупкий стул уступили руководителю группы – Владимиру Митрофановичу. Массивный Корнев, слегка покачиваясь на расшатанном предмете меблировки, изучал готовые странички с текстом, изредка делал поправки остро заточенным карандашом, и возвращал их Баеву для перепечатки.

Деликатный доктор Борменталь вынужден был притулиться на подоконнике – рядышком с разложенными на газетке яблоками, бутербродами и полупустыми стаканами с водой. К отчетному документу группы ему было нечего добавить, и он развлекал себя чтением будущей книжки Гайдара.

Надо признаться, что эта несколько необычная рокировка в первый момент шокировала даже сравнительно подготовленного Прошкина. А что уж говорить про нервозного нотариуса? Прошкин просто взмок от скверных предчувствий. Ожидать можно было всякого. Но никак ни того, что случилось в самом деле! Жестокая проза жизни превзошла самые мрачные прогнозы…

Белая кость.

Евгений Аверьянович Мазур несколько раз обвел глазами примечательную картину, остановил взгляд сперва на густых блестящих локонах Баева, затем на солидной форме Корнева, и, наконец, стал разглядывать Борменатля. Потом отвлеченно посмотрел в окно и пробормотал:

– Сколько внимания к моей скромной персоне. Хоть и наслышан об экстравагантных методах этой вашей организации – ОГПУ или как там ее теперь называют, но право же – не заслужил. Единственное, чем я действительно смущен – так тем, что вы, Георгий Владимирович, сколько я вас знаю! – прямой и порядочный человек – участвуете в этом красном шабаше!

Борменталь взглянул на посетителя, вздохнул, отложил книгу, спрыгнул с подоконника, но ничего не ответил. Корнев, уловив некоторый излишек напряжения, спросил Прошкина:

– Это Николай Павлович кто?

– Ма… Мазур Евгений Аверьянович, – сердце у Прошкина билось гораздо чаще, чем предписывает медицина, горло сдавливали непривычные нервозные волны, но он старался говорить как можно отчетливее, в надежде, что знакомые казенные формулировки его успокоят, – нотариус второй государственной нотариальной конторы. Я его пригласил в связи с подготовкой документов к передаче дома-строения… Надо что бы Александр Дмитриевич лично подписал несколько бумаг…

– Хватит! – уверенно и резко прервал Прошкина Мазур, и стал говорить, чеканя слова – я не вижу смысла продолжать этот спектакль для одного зрителя! Мне вполне достаточно – то, что происходит ужасно! Как говорили древние – лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Я готов. Вполне готов. Готов признаться. Во всем. Я не жалею – хотя и раскаиваюсь, но раскаяние мое иного рода…

Угол комнаты покачнулся и медленно поехал вниз. Что бы предотвратить падение потолка в своем отдельно взятом сознании Прошкин прислонился к дверному косяку. Голова сразу же наполнилась той звенящей пустотой, в которой каждое слово из внешнего мира звучало, словно весенняя капля, упавшая в пустое оцинкованное ведро. Баев, который только что перестал печатать и принялся искал ручку, что бы подписать документы, замер и недоуменно смотрел на нотариуса. Корнев демонстративно буднично поинтересовался:

– Что с вами, товарищ Мазур, стряслось?

– Раз по условиям этого спектакля мне предстоит самому произнести приговор – я скажу! – все так же твердо, с оттенком обреченной решимости, произнес Мазур, вытянулся во-фронт, по-армейски щелкнул каблуками надраенных штиблет и с легким поклоном, как бы представляясь, добавил, – лейб-гвардии штаб – ротмистр де Лурье, Русская Добровольческая армия! – он снова щелкнул каблуками, и вытянул вперед руки так, что костяшки на запястьях соприкоснулись, в ожидании наручников – Арестуйте же меня! Я сражался с 1918 года, с первых дней, под непосредственным командованием полковника Бермондта, а затем…

Прошкин не слушал дальше – суть была ясна. Последствия – предсказуемы и неотвратимы. Шутка сказать – на двадцать втором году торжества советской власти в Пролетарском районе города Н, обнаружился белогвардейский офицер, исправлявший должность государственного нотариуса! Да за такое голову снимут в один момент! Увлекательный рассказ о бессмысленных поражениях белой гвардии, неизменно укреплявших дух штаб-ротмистра, он еще не раз услышит в камере – ведь в Н-ском УГБ со времен ЧК, камер постоянно не хватало, а одиночных, кроме пресловутой 28, в которой нашли Ульхта, так и вообще не существовало. Но в 28-ой, насколько знает Прошкин, подозрительный замок до сих пор не сменили. Так что сунут их с почтенным ротмистром к десятку расхитителей колхозного добра, а если повезет – к паре – тройке деморализованных уклонистов…

Конечно, на все происходящее можно посмотреть и с другой точки зрения – вторая нотариальная контора располагалась, по счастливому стечению обстоятельств, в Пролетарском районе, где районное УГБ до 1938 года возглавлял Александр Евсеевич Гарбуз – осужденный полгода назад как левый уклонист и наймит американского империализма – то есть международный шпион. Понятно, что под его черным крылом свили гнездо всякие белогвардейские диверсанты. А сознательный Прошкин мужественно вскрыл этот вопиющий факт! Но смотреть с такой точки зрения возможно только при условии, что Владимир Митрофанович сохранит свой высокий пост или даже пойдет на повышение. Хотя сделанное публично заявления гражданина Мазура – де Лурье обращало саму возможность такого развития событий в малоприглядный прах. Сколько же бед способен навлечь на себя человек, наивно постучавшись солнечным летним днем не в ту дверь! Видно рановато еще Прошкину на руководящую работу…

Безрадостные мысли вязким потоком перетекали из сознания Прошкина как песок из песочных часов, прямо в действительность и превращали ее в плотный электрический туман из заряженных нервозностью частиц. Сквозь это марево нечетко проступало то лицо Борменталя с иронично приподнятыми бровями и язвительной улыбкой, то Субботский, прижавший к груди свои карты и инструменты, которые он сгреб с кровати, стремясь спасти от вражеских взглядов, задумчиво покачивался Баев… Владимир Митрофанович, встал со стула и принялся обходить комнату по периметру. Зрение Прошкина обрело, наконец, привычную резкость – он хорошо знал, что такая нехитрая гимнастика помогает начальнику привести мысли в рациональное состояние. Сделав несколько кругов, Корнев обратился к Прошкину:

– Николай Павлович, вы видели паспорт гражданина Мазура?

– Да, он мне его предъявлял, – сообщил Прошкин.

– Паспорт подлинный?

– Паспорт не имеет признаков, указывающих на подделку, которые можно выявить без специальной экспертизы, – собственный голос показался Прошкину далеким, как голос диктора с радио «Коминтерна».

– Неужели я похож на заблудшую душу из РОВС, человека, который крался как тать в ночи через границу, да еще и около двадцати лет пользовался поддельным паспортом? – возмутился нотариус с яркой биографией, – ну что вы! Я люблю Россию, я как мог, пытался служить и ей – как служили мои предки со времен Петра Великого…

– Так выходит, господа из РОВС больше вашего Россию любят! – совершенно не к месту вставил Борменталь. Как человек дальновидный и идеологически выдержанный Баев сухо рассмеялся:

– У вас, Владимир Григорьевич, специфическое чувство юмора – последние активисты Объединения Российских Военных Союзов сложили оружие после заявлений господина Савинкова, так что – для пользы вашего же здоровья и благополучия – о них уместно шутить в прошедшем времени. Можно подумать вы газет не читаете!

– Бог свидетель – не читаю, Александр Дмитриевич, не читаю совершенно, с 1920 года! Знаете ли – тоже как раз для пользы здоровью. Как установил мой покойный учитель – известный физиолог, чтение газет весьма вредит процессу пищеварения! – согласился ироничный доктор. Саша еще раз хмыкнул и снова принялся стучать по клавишам пишущей машинки.

Оставленный общественным вниманием нотариус-оборотень нарочито громко напомнил о своем присутствии:

– Я получил паспорт совершенно законно, а документы ставшие основанием для его выдачи… э…, тоже достались мне с минимумом лжи и безо всякого насилия! Надеюсь, молодой человек занесет этот факт, как и добровольный характер сделанного мной признания, в протокол?

– Сущий махатма! – ерничал Борменталь.

Проигнорировав реплику ироничного доктора, Корнев спросил казенным голосом:

– Евгений Аверьянович – располагаете ли вы в настоящее время какими– либо документальными свидетельствами, позволяющими идентифицировать гражданина РСФСР Мазура и упомянутого вами де Лурье, как одно лицо?

– Какого рода документы Вы сочли бы убедительным? – уточнил Мазур.

– Ну, например, вашу фотографию в офицерской форме, подлинники приказов о назначении, награждении или присвоении офицерского звания… – начал перечислять Корнев для убедительности загибая пальцы.

Мазур удивленно посмотрел на Владимира Митрофановича:

– Я ведь не настолько наивен, что хранить подобные документы! Да и обстоятельства моего быта тому не способствовали. Неужели моего признания – фактически слова офицера вам не достаточно? – возмутился экс-ротмистр.

– Мы, товарищ Мазур, живем в социалистическом государстве, в нем господствует законность, а не какой-нибудь произвол, как в царской охранке – это там человек мог сгинуть без суда и следствия! – строго сказал Корнев, сделав особое ударение на слове «товарищ», – А у нас система доказывания базируется на прямых уликах и существенных обстоятельствах – подтверждающих фабулу преступного деяния.

Надо признать нотариус, за долгие годы, проведенные на службе у социально чуждого режима, стал не менее искушен в его юридической схоластике, чем Корнев, и поэтому уверенно возразил своему оппоненту:

– Товарищ Вышинский – генеральный прокурор, а значит одна из главных фигур судебной власти, не однократно подчеркивал и в официальных выступлениях обвинителя, и в теоретических научных работах достаточный характер признания как основного фактора вынесения обвинительного заключения. Я готов изложить свое признание письменно и его копию направить в прокуратуру!

На этот раз начавшие сгущаться с новой силой тучи развеял товарищ Баев:

– Управление государственной безопасности не находится в подчинении у прокуратуры. И мы, как его сотрудники, не можем руководствоваться даже официальными документами этого ведомства – тем более частным мнением товарища Вышинского, представленным в научной работе. Даже принимая во внимание, что он – генеральный прокурор. В настоящее время, как вы, безусловно, знаете, Коммунистическая партия особенно подчеркивает необходимость соблюдения законности и искоренения разного рода перегибов на местах, имевших место в органах внутренних дел под влиянием проникших в них преступных элементов – эта генеральная линия отражена в постановлениях нескольких Пленумов. А вот директивы партии – мы, как коммунисты, игнорировать не имеем права! – он снял съехавшую с волос завязку из бинта, и откинул назад красиво поблескивающие локоны. Его внешний вид сейчас меньше всего соответствовал сухому казенному тексту – из-за неумеренно длинных волос и экзотической расцветки пижамы Саша был похож то ли на корсара из Малаги, то ли на странствующего менестреля, возвратившегося с таинственного Востока, – Если у вас нет каких-либо значимых документов, позволяющих идентифицировать вашу личность, как не соответствующую паспортным данным, и более того, установить факт совершения вами преступных деяний – то не будем терять времени на пустой разговор о судьбах Отечества. Вернемся к вашим прямым служебным обязанностям государственного нотариуса, от которых вас никто пока не освобождал!

От такого логического построения у Прошина просто дух захватило. Вот он – практический результат систематического классического образования с его формальной логикой и отдающей древней пылью риторикой! Впрочем, и сам бывший ротмистр был впечатлен не меньше. Он на несколько секунд задумался и сознался:

– Что касается наград – у меня сохранился географический атлас – прекрасной работы и очень редкий, времен царствования Павла Первого, его привезли из похода на Мальту. Он с дарственной надписью, сделанной рукой покойного государя…

Корнев, что бы скрыть недоумение, принялся промакивать пот со лба клетчатым платком, а Баев безразлично уточнил:

– Государь пожаловал упомянутый атлас де Лурье во время империалистической войны? – Прошкин мысленно поставил еще одну зарубку – он лично, в простоте своей, формулируя такой вопрос, непременно ляпнул бы «до революции», и конечно спровоцировал новую дискуссию о том, как именовать события, произошедшие в октябре 1917 года, в результате которой всплыли бы новые вопиющие факты.

– Да что вы! – смутился Мазур, – Атлас был пожалован адмиралу Колчаку. А уже Александр Васильевич – по своей доброте, нашел возможность отметить таким образом мои заслуги. Увы, довольно скромные.

– Вот послушайте, что я вам скажу – просто для наглядного примера – Евгений Аверьнович! – благодушно улыбнулся Корнев, и указал на Прошкина, – У известного вам Николая Павловича хранится в служебном сейфе ладан, – так что же его на этом основании признать тайным церковным иерархом?

– Ладан этот вещественное доказательство по делу… – больше для порядка пробурчал Прошкин, твердо решив вышвырнуть опасное вещество и из сейфа и из кабинета при первой же возможности.

– Или вот Александр Дмитриевич, – Корнев широким жестом указал на Баева, – Знаете, что у него над кроватью висит? Зеленый мусульманский флаг с надписью «Аллах акбар»!

– Там написано «Нет Бога кроме Аллаха, и Махаммад – пророк его!» Цитата из Корана, – уточнил Баев, и добавил, – Мне папа на день ангела подарил…

Прошкин так и не понял, кто именно подарил зеленое знамя Саше – покойный эмир или поощряющий национальные чувства своего воспитанника Деев. А Корнев продолжал:

– Так что же – Александру Дмитриевичу на этом основании объявить себя шахом шахидов? Или Аятоллой? Эдак каждый, у кого сохранился портрет – как вы изволили выразится, почившего государя, может прибежать в органы внутренних дел и требовать ареста на том основании, что он чудесно спасшийся престолонаследник!

– Во многих музеях нашей страны хранятся и даже экспонируются портреты представителей царской семьи, как представляющие значительную художественную ценность, – вяло добавил Александр Дмитриевич, видимо встревоженный упоминанием чудесно спасшегося наследника, – хотя я не сомневаюсь в том, что ваш Атлас – примечательный с научной и исторической точки зрения предмет…

– Может, Евгений Аверьянович, этот ваш атлас и артефакт, но уж никак не доказательство, во всяком случае, в вашей ситуации. Да с такими доказательствами до полного абсурда можно дойти!