Текст книги "СУРОВАЯ ГОТИКА"

Автор книги: Александр Птахин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Итак, Субботский зашел в комнату и удостоился лицезреть юношу лет двенадцати или около того, возлежащего на огромной горе шелковых подушек и пушистых ковров с царственностью настоящего падишаха! Юноша был закутан в расшитый восточный халат, на пальцах его сияли кольца с прекрасными камнями, а на тоненьких запястьях – паренек был весьма хрупкого сложения – позвякивали многочисленные браслеты. А его глаза обведенные сурьмой казались не правдоподобно огромными. Мальчишка чистил ногти на холеных пальчиках при помощи изящного серебряного кинжала. Субботский поздоровался сперва по-русски, а затем старательно перебрал все известные ему тюркские языки и диалекты, пытаясь установить контакт с этим надменным созданием – но молодой человек сохранял глубоко оскорбленный вид и изображал, что ни слова не понимает. Потом вдруг неожиданно вскочил, в мгновенье ока стащил халат (под халатом на нем была армейская форма хорошо подогнанная по размеру), спрятал в карман украшения, куда-то растолкал подушки и вытянулся в струнку… Через минуту в комнату вошел Деев, и тот час принялся строго отчать мальчишку, указав на его накрашенные глаза:

– Александр – как долго я буду наблюдать эту азиатчину? Не медленно пойдите и умойтесь! – надо отдать должное Сашиному упрямству – идти умываться он даже и не подумал, а вместо этого, совершенно нагло ткнул пальцем в сторону Субботского и поинтересовался на вполне литературном русском:

– Кто этот гражданин? Вломился в помещение, я уже караульного звать хотел…

– Он сотрудник научной экспедиции, молодой ученый, товарищ Субботский, – официально представил Лешу Деев.

Саша издевательски рассмеялся:

– Он – ученый? Вы шутите? Это просто смешно! Что он может изучать? Какой-то недоумок… Его должно быть из университета выгнали. Он не знает совершенно персидского, и едва связывает слова на фарси… А его таджикский – тут Саша добавил до такой степени по-русски фольклорную фразу, которую интеллигентный Субботский даже сейчас постесняется повторить, а услыхав тогда из уст столь юного создания был жутко шокирован.

– Это выходит за всякие рамки, – заорал Деев и залепил Саше такой силы подзатыльник, что по скромным ожиданиям Субботского, голова его обидчика должна была отлететь и катится до самой древней Хивы. Саша уселся на пол, стал плакать, тереть виски руками и громко причитать на незнакомом диалекте.

– Прекратите скулить, вы не собака, – назидательно сказал Деев, подняв Сашу за воротник с пола и сильно встряхнув, – Умойтесь и ступайте готовить коня – я еду к Гиссарскому хребту, на Другое ущелье, осмотреть лагерь экспедиции.

– А я? – сквозь слезы полюбопытствовал Саша.

– Вам там совершенно нечего делать! – сухо сказал комдив.

Тут, к вящему недоумению Субботского, мальчишка с сомнением покосился на него и перешел на не просто правильный, но даже академичный французский, который сам Алексей знал не слишком уверенно, но достаточно, что бы понять это странный разговор:

– Мой господин, вам не следует туда ездить. Это Другое ущелье – скверное место. Проклятое. Никто из слуг моего дяди, да продлит Аллах милостивый и милосердный его дни, оттуда не вернулся… Ни разу! А в дальнейшем даже за большие деньги люди отказывались ехать туда на поиски пропавших… Вы не можете так рисковать собой! У вас нет преемника…

– Какая ерунда! Это всего лишь страшная сказка. Что бы отпугнуть глупых людей от места, где ваш достопочтенный родственник спрятал золото. Не более того. Вам давно пора перестать руководствоваться сельскими суевериями! И Аллах здесь совершенно не при чем! Аллах – частная разновидность суеверия…

– Хотя бы возьмите меня с собой, – не унимался Саша.

– Об этом не может быть и речи. Седлайте коня, хватит причитать!

– Это приказ, мой господин?

– Да приказ. Вы не можете ослушаться, – Деев все время отвечал Саше тоже на довольно сносном французском. Саша, продолжая жалостно всхлипывать, поплелся в сторону конюшни.

Субботский не был опытным наездником. В тот день он взгромоздился на коня второй раз в своей молодой жизни. И был очень горд собой, пока… Злокозненный Саша вылетел из конюшни на черном жеребце, и, проносясь мимо Субботсткого, хлестнул изо всех сил его пегую животину. Конь всхрапнул и понесся во всю прыть в неведомые дали. Субботский инстинктивно сжал повод и закрыл глаза – то, что он тогда не расшибся на смерть – настоящее чудо! Сашу за эту проказу Деев лично отстегал и, не смотря на его истерические вопли, велел запереть в сарае, гордо именуемом «гапуптвахтой».

Рассредоточившись, группы всадников метр за метром прочесывали ущелья и прилежащие окрестности. Поиски продолжались уже несколько суток. Лагеря экспедиции обнаружить так и не удавалось. Даже никаких его следов. Ни колышков от палаток, ни пепла от костров, ни оглоданных мулами кустарников, ни утоптанных тропок к речушке…

Савочкин и Субботский поочередно тыкали пальцами в карту. Радостно узнавали одинокие деревца и безошибочно указывали, где обнаружатся валуны или пещерки, которые они прекрасно помнили – но все тщетно. Казалось, экспедиция растаяла вместе с туманом. В то не доброе утро, когда они вдвоем пошли в поселение за продуктами…

Потом поиски продолжались уже без непосредственного участия Савочкина с Субботским. Они были отправлены в ближайший городок, где дислоцировался штаб округа, рассажены в разные комнаты бдительными особистами, и в течении полутора месяцев строчили длинные описания работы экспедиции, чертили маршруты, перечисляли имена участников, цели и не многочисленные научные достижения, вспоминали ведомства, которые могли знать об этой затее, знакомых и посторонних, которые смогли бы подтвердить их личности. Но на казенные телеграммы с запросами отовсюду однозначно отвечали, что такой экспедиции никогда не было. Похоже, все сведения об экспедиции исчезли вместе с ней самой.

Не значится в университетском отделе кадров доцент Ковальчик. Нет такого студента Субботского, и никогда не было. Он не проживал и не проживает по указанному в запросе адресу. Никто не знает, кто такой Савочкин Петр Савович, и кто его уполномочил. В добавок, пленные нукеры, на вопросы о том что они сделали с попавшими к ним учеными, утверждали, что про ученых слышат впервые, а молодые люди перед ними – родственники белогвардейского офицера из банды атамана Семенова… Ситуация была куда как безрадостной.

Снова спасло их только заступничество Деева.

Сам Деев за полтора месяца, что прошли с их последней встречи, сильно изменился. По слухам, он был серьезно болен, несколько недель не поднимался с постели. Поговаривали даже о злокачественной лихорадке, которую комдив подхватил в дальнем горном ущелье, когда лично руководил поисками злополучной экспедиции, и даже о том – что герой пребывает в земной юдоли последние дни. Действительно, хотя Деев держался в седле привычно прямо, и даже гордо, выглядел он скверно. Постарел, осунулся, волосы его поредели и стали совершенно белесыми. На руках были натянуты перчатки, а шею и подбородок скрывал шелковый шарф. Щеки ввалились, а вокруг глаз обозначились глубокие черные тени. Хотя сами глаза были прежними – удивительные, лучащиеся ясным внутренним светом, чистые, словно горный хрусталь. Никогда, ни у одного человека, ни до, ни после встречи с комдивом не видел больше Субботский таких пронзительно ясных глаз!

Деев велел, под свою ответственность, отписать по инстанциям, что с инцидентом разобрались. Савочкина оставил работать при своем штабе, а Субботскому по-отечески присоветовал забыть о сгинувшей экспедиции как о страшном сне, написал рекомендательное письмо, и отправил Лешу с инспектировавшим фронт правительственным поездом в Москву, строго наказав, сразу же по приезде с этим самым письмом нанести визит одному его хорошему знакомому востоковеду – который непременно поможет Субботскому без скандала восстановится в университете, только уже в Москве. Письмо было адресовано фон Штерну.

Тут Алексей перешел к длинным и совершенно безынтересным для Прошкина описаниям своей учебы и тех подковерных интриг, что царили в научных кругах, при этом все чаще зевал, и потирал переносицу. Поэтому, пока Субботский еще совершенно не уснул, Прошкин поспешил задать вопрос, вертевшийся у него на языке уже добрых полчаса:

– А у кого сейчас медальон? Тот, что сделали по рисункам из летописи?

Субботский озадачено посмотрел на Прошкина:

– Понятия не имею… Я его последний раз видел у Александра Августовича. Собственно, ведь он мне эту историю про пилигрима, а потом и про Ковальчика рассказал… У кого он сейчас – даже предположить затрудняюсь, – Субботский взбил подушку и, зевая, принялся облачаться в полосатую пижаму.

А вот Прошкину не спалось. Он даже не ложился – сперва просматривал содержимое папки, на обложке которой каллиграфическим почерком было начертано «Магия в быту». Но это занимательное сочинение требовало вдумчивого чтения на свежую голову. Потом размышлял о том, где бы лучше спрятать сабли… Кстати, сами сабли оказались совершенно обыкновенными. Одна – банальная казачья, какой в гражданскую разве что у ленивого не было! Единственное, что отличало ее от других – совершенно таких же – надпись на клинке – «Упокойся с миром». Судя по старорежимному написанию с буквой «ять» сабля была изготовлена в предреволюционные времена, скорее всего еще в империалистическую войну.

Вторая сабля тоже не представляла собой ничего особенного. Она, по всей видимости, была наградной – по ее эфесу бежала сильно затертая гравировка с надписью – «ком…у – хранит… рев… бдительности, 1921» не без труда разобрал Прошкин. Тут и думать нечего – Комдива Деева наградили за проявленную революционную бдительность. Текст надписи бежал по кругу, а ниже основного текста был написан год. Поэтому было не совсем понятно, с какого слова надпись начинается: то ли со слова «комдиву» и содержит благодарность за эту самую бдительность, и тогда не совсем понятно, кто именно благодарность вынес, то ли словом «ком…» заканчивается, и тогда можно предположить, что благодарность за бдительность Дееву вынес Командарм. Но хотя Прошкин не однократно бывал на Туркестанском фронте он, хоть убейте, не мог припомнить, что бы в начале двадцатых в Красной Армии были высшие офицеры в таких должностях. Нет, положительно, звания командарма тогда еще просто не существовало…

Прошкин отложил решение этого ребуса до лучших времен вместе с самой саблей, которую снова аккуратно спрятал в кладовой. А вот для второй сабли он уже придумал весьма остроумное убежище – фамильный склеп фон Штернов на местном кладбище! Покойный Александр Августович при жизни был хранителем множества тайн и загадок – что же, пусть продолжает оставаться таковым и после упокоения!

За окном уже робко серело предрассветное небо, а сна так и не было. Если бы Прошкин жил в деревне, уже во всю бы пели петухи. Значит можно совершенно безопасно отправляться на кладбище!

17.

С удовольствием вдыхая прохладный рассветный воздух Прошкин бодро возвращался домой из своей кладбищенской экспедиции и тут, к огромному недоумению, заметил Борменталя – нынешнего – Георгия Владимировича. То ли бдительному Прошкину просто показалось, то ли Георгий Владимирович действительно перемещался крадучись, стараясь не выходить из густой утренней тени, которую отбрасывали городские сооружения, но тяжелая рука Прошкина, пусть и в сугубо профилактических целях, все-таки опустилась на плечо доктора, тот вздрогнул:

– Георгий Владимирович – вы где сейчас должны находится? – резко спросил Прошкин.

– В каком смысле? Я иду с дежурства…

– Вы же должны у Александра Дмитриевича ночевать! – возмутился Прошкин.

Борменталь брезгливо поморщился. Ох, уже эти интеллигентские штучки! Прошкин повторил вопрос, уже с профессиональным привкусом в голосе:

– Извольте – я отвечу… – процедил Борменталь.

– Сделайте одолжение! – Прошкин довольно ощутимо сдавил Борменталю плечо.

– Вы уж простите мою откровенность, Николай Павлович – я слишком устал, что бы сочинять эфимизмы! – Борменталь повел печем, пытаясь высвободится, но его попытка не увенчалась успехом, – Так что скажу прямо – мне Александр Дмитриевич далеко не симпатичен, да и он сам – от необходимости со мной соседствовать – вовсе не в восторге. А раз так получилось, я, что бы не обременять ни его, ни себя – вызвался подменить одного доктора в вашей больнице – медицинских специалистов сейчас очень не хватает!

Прошкин не стал слушать дальше, он ухватил Борменталя за запястье, потащил за собой, быстро, почти бегом, помчавшись к дому, где квартировал Баев, взлетел на этаж, толкнул дверь – конечно, она не была заперта! В комнате глаза Прошкина невольно остановились на большой и пустой нише в стене. Он нехотя и опасливо перевел взгляд на кровать…

В абсолютно пустой комнате, на широкой кровати, накрытой зеленым исламским флагом, который раньше скрывал нишу в стене, лежал Александр Дмитриевич. В полной новенькой форме и новых сапогах. С аккуратно скрещенными на груди руками – так только в гроб кладут! Да и сам Баев больше походил на покойника, чем на живого человека. Прошкин в ужасе замер в дверях. Он даже не представлял, что теперь делать – звонить Корневу? Требовать следственную бригаду из прокуратуры? Вызывать «Скорую помощь»? Подойти к Баеву и убедится, что тот мертв?

Его опередил Борменталь. Решительно подошел к Саше, поискал пульс, заглянул в зрачок, принялся делать искусственное дыхание, и, оглянувшись, крикнул Прошкину, что бы вызывал без промедления «Скорую», есть слабая надежда, что Александр Дмитриевич еще жив…

***

Корнев и Прошкин, расположились на крашенной зеленой краской лавочке в тенистом углу больничного двора и сосредоточенно курили – они уже много чего знали. Знали – что Баев останется жив и скоро поправится. И что Сашу пытались отравить сильным опиатом. Что сам, едва пришедший в себя, Александр Дмитриевич о своих трагических приключениях, и даже о вечернем визите к Прошкину с Субботским, совершенно ничего не помнит. Что Борменталь действительно подменял приболевшего доктора из клиники всю ночь. И даже то, что прибеги они с Прошкиным хотя бы через 10 минут – было бы слишком поздно, а через полчаса – квартира просто взорвалась бы – потому что на кухне был отвернут газовый кран и горела свеча. Что в ту же ночь в Прокопьевке мирно почил отец Феофан, диагноз сельского фельдшера гласил – острый приступ сердечной недостаточности. Что особняк фон Штерна ранним утром пытались поджечь, но оставленные дежурить у дома сотрудники НКВД, своевременно вызвали пожарных, заметив огонек в окне. К сожалению, задержать вредителей не удалось. Словом много печальных и необъяснимых совпадений имело место в ту памятную ночь.

– Владимир Митрофанович – будем на эксгумацию Феофана, Царство Небесное, документы направлять? – деловито спросил Прошкин, что бы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей.

– Пусть покоится с миром, славный был старик. И так понятно – без всякой эксгумации – Феофана отравили, так же как и Баева…

– Я вот чего, Владимир Митрофанович понять не могу – ну зачем Баева, раз уж его хотели убить, да потом еще и квартиру газом взорвать, в казенную форму переодели?

– Что у тебя Николай, память девичья? – Корнев строго взглянул на Прошкина, – Ты ведь сам лично мне рассказывал, что Баев, когда к тебе в гости заходил вечером, кофе облился. А он чистюля известный – как пришел к себе, небось, первым делом гимнастерку сменил… Кому ж нужно было его переодевать?

Прошкина продолжал глодать червь сомнения, и избавится от него он надеялся прибегнув к интеллекту своего начальника, как всегда дела в сложных ситуациях:

– Но ведь на нем обыкновенная форма была – со склада, – как у нас у всех, – и даже сапоги казенные – не совсем по размеру, совершенно новенькие… А вообще-то, в жизни он все носит на заказ шитое, и в шкафу у него было полно такой вот подогнанной одежды и сапог с каблуками…Куда же вся эта его амуниция делась?

– Ты бы, Прошкин, такую наблюдательность проявлял, когда Александр Дмитриевич у тебя из гостей поздней ночью один – одинешенек уходил! – замечания Прошкина не на шутку разозлили его шефа, – А еще лучше проявил бы бдительность и пошел, проводил его, вместо того что бы с Субботским сказки на ночь друг другу рассказывать! И вообще – что он у вас целый вечер делал и во сколько ушел?

Прошкин ответил на этот вопрос честно – как только мог. Он действительно не знал, что делал в его квартире Баев и о чем он говорил с Субботским до его возвращения.

– Не знаю, Владимир Митрофанович! Когда я приехал было двадцать часов пятнадцать минут, сколько он до этого с Субботским просидел, и о чем они говорили лучше у самого Алексея Михайловича спросить. Вот… А ушел он около одиннадцати – и провожать его было не зачем – он же поехал на машине Управления! Я сам лично ключи ему дал!

– И молчишь! – возмутился Корнев, – А где сейчас машина?

– Во дворе Управления стоит… – Прошкин чувствовал себя виноватым – действительно получалось, что Баев перед тем, как попасть к себе домой, аккуратно загнал автомобиль во двор Управления и пошел пешком. Хотя ему было едва ли не вдвое ближе от дома Прошкина до собственного жилья, чем до здания Управления.

– Пойдем, полюбуемся – может, по километражу сообразим, куда он ездил…

По километражу выходило, что некто ездил на машине Управления в Прокопьевку. К тому же в шинах застряла сельская грязь, травинки и соломинки.

– Вот видишь, Николай, – как все просто разъяснилось! – обрадовался Корнев, – Я ведь так сразу и сказал, что Феофана отравили, так же как и Баева. То есть дело было так – Баев взял у тебя машину и поехал в Прокопьевку, там о чем-то посудачил с многоумным старичком. Да только ничего хорошего из этого не вышло – обоих отравили. А что бы скрыть факт их встречи – Баева доставили домой, а затем, злоумышленник, воспользовавшись его формой, отогнал автомобиль на стоянку перед управлением…

На душе у Прошкина было скверно – он никогда не вводил руководство в заблуждение по существенным вопросам и сейчас сильно страдал, наблюдая как на этот раз, из-за недостатка информации, Корневу не удается своим привычно-дедуктивным методом выстроить  ни одной из тех безупречных логических цепочек, которые всегда приводили Прошкина в восторг. Поэтому Николай Павлович рискнул сообщить начальнику максимум информации, который было возможно – в конце концов, мог же он умолчать кое о чем без всякого умысла? Например, в суете просто забыть про эти дурацкие сабли, что Баев ему принес – ведь он лично убедился, что в саблях нет ничего мистического, опасного или антисоветского! А папка с записями Деева – вещь сугубо частная и к делу никакого отношения не имеет!

Приняв такое решение, Прошкин конфузясь и краснея, сознался начальнику, что никто иной, как он сам – Прошкин – имел неосторожность нанести визит отцу Феофану в Прокопьевку, и мысленно попросив у покойного прощения за частичное искажение фактов, присовокупил – мол, у бывшего служителя культа было накануне видение. И привиделось отцу Феофану, что жизнь Александра Дмитриевича будет подвергаться угрозе до тех пор, пока этот достойный молодой человек не отправится в длительное и далекое путешествие…

От таких новостей Корнев плюхнулся прямо на сиденье автомобиля, раскраснелся и расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, отдышавшись, устало спросил:

– И что тебе Баев на такую новость выразил?

– Туманно высказался в том смысле, что он уже уехал из Москвы, сюда, в Н., а судьба его вовсе не изменилась к лучшему. Он в пророчества не верит, Владимир Митрованович, и в Прокопьевку ехать не стал бы из-за этого. Тем более бензина оставалось на донышке – ему до дома добраться едва хватило бы… Вон, – Прошкин постучал ногтем по приборной доске, – бак совершенно пустой!

Корнев погрузился в размышления, потом резко велел заправить машину, и вызвать Субботского – но не в Управление. Встреча была назначена через полтора часа в особняке фон Штерна.

Прошкин сидел за рулем и раскатывал по пыльным улицам с максимально возможной скоростью, а Корнев с серьезным видом щелкал секундомером и записывал минуты и километры в блокнот. Экспериментальный заезд подтверждал, что на этот раз дедукция не подвела Владимира Митрофановича. Действительно, Саше как раз хватило бы бензина, что бы доехать до дома фон Штерна, а затем вернуть автомобиль во двор управления. Для того, что бы доехать до собственного жилища у него уже не было топлива, а заправить машину ночью ему было попросту негде. Посоветовавшись еще раз, Корнев и Прошкин решились все – таки потревожить останки отца Феофана, и, направив на утверждение соответствующие документы, отправились в особняк фон Штерна, где их уже должен был дожидаться Субботский.