Текст книги "СУРОВАЯ ГОТИКА"

Автор книги: Александр Птахин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

26.

Ротмистр был человеком настоятельным, и, по всей видимости, твердо решил испить чашу наказания до дна. Причем, делать это в одиночестве он не собирался:

– Смею надеяться, еще нет постановлений, которые бы лишали доказательственной силы показания очевидцев? – узкая аристократическая кисть потомка пришлых слуг Петровых описала дугу и указала на Борменталя, – Вот, Георгий Владимирович знает меня достаточно долго…

– Знаю. И готов присягнуть, – дернул плечом Борменталь. Он – как и говорил Мазур, – оказался человеком порядочным, – Евгений Аверьянович, Мазур – нотариус. Я лечил его, некоторое врем назад. Гражданин Мазур обращался ко мне за консультацией в связи с атопическим нервным тиком… И не в каких других качествах, он мне знаком не был.

Упрямый ротмистр продолжал настаивать на установлении истины:

– Что же, раз позиция Георгия Владимировича такова – мне остается ее только уважать. По счастью, меня в лучшие дни знавал еще один достойный и вызывающий доверие человек. Гражданин Чагин. Он благословлял наш выпуск в пажеском корпусе, да и потом, в дни смуты, посетил одно из подразделений, в котором я состоял. Он, конечно же, сможет подтвердить и мой титул, и офицерский чин! Надеюсь, его показания вас убедят. Он служитель культа и врать ни перед Господом, ни перед людьми не будет.

– Гражданин Чагин – скончался! – Корнев сообщил эту удручающую информацию мало подходящим к ее смыслу победным голосом.

– Как скончался? Это не мыслимо… Я сам, лично сам! Своими глазами видел его всего несколько дней назад… В сопровождении сотрудников вашего ведомства… в автомобиле… Он умер от естественных причин? – как всегда заподозрил тайные преступления новой власти ротмистр.

– Ему шел восьмой десяток – в таком возрасте знает не долго от естественных причин скончаться. От сердечно недостаточности например, – пристыдил подозрительного собеседника Владимир Митрованович.

– Какая трагическая участь, сбывшееся пророчество, – грустно вздохнул Мазур, – Я это предощущал – у меня руки дрожали, когда я писал эту копию… ну вы помните… эту копию свидетельства о смерти Чагина – для ваших сотрудников…

У Прошкина глухо заболело под левыми ребрами, а перед глазами снова поплыли малокровные мушки, он тихонечко позавидовал безупречно владевшему собою Корневу, который продолжал говорить совершенно буднично и деловито:

– Помним, мы-то много чего помним… Ох, и душно же тут – вы бы открыли окно – Георгий Владимирович! – Борменталь удивленно посмотрел на давно открытые рамы, пока Корнев стряхнуть со лба мелкие капельки выступившего пота, и продолжал, – А вот вы, товарищ Мазур, номер автомобиля наших работников припомнить сможете? Не примите мой вопрос в качестве проверки вашей лояльности к власти или какой-то провокации, это исключительно к профессиональной компетентности имеет отношение…

Нотариус выглядел уязвленным:

– Я делаю свою работу добросовестно и тщательно. Всегда. Независимо от политической власти. Так что мне не зачем припоминать – я записал! Эта копия свидетельства, да на живого-то человека! – серьезное нарушения действующих инструкций – и произошло упомянутое нарушение вовсе не по моему самоуправству. Так что сами разбирайтесь со своими коллегами! – Мазур с удовлетворенной гримасой закаленного в противоборстве с гражданами бюрократа извлек из внутреннего кармана старенький, но все еще аристократичный бумажник, и, отыскав в нем аккуратно отрезанную восьмушку листка, назвал номер.

Перед внутренним взором Прошкина необыкновенно отчетливо всплыл сперва огрызок яблока, которым Саша запустил в номер автомобиля своих высоких московских гостей в качестве прощального жеста, а потом и сам переполненный нулями номер их сияющей чистотой, как ботинки бдительного нотариуса, машины. У Саши память была не чуть не хуже – он подошел к окну, и, совершенно игнорируя присутствие Борменталя, закурил. Мазур отрешенно развел руками:

– Я действительно устал от долгого кордебалета с вашим ведомством, мне хочется чтобы все, наконец, окончилось… Я искренне сожалею что мои кости не белеют под Перекопом… Или под Ургой – рядом с другими благородными русскими людьми…

– На небесах у Господа уже тесно от русских мучеников, а тут – на земных нивах орать некому! – излишне нравоучительно отметил Борменталь.

– Я, Георгий Владимирович не понимаю вашего язвительного тона! Просто не понимаю! – возмутился ротмистр.

– Чего именно вы не понимаете? Что после смерти Лавра Георгиевича национальные идеалы выродились в дешевый фарс? Стали ярмарочный балаганом в казацкой станице? Или же вы не можете постигнуть сути названия Русская Добровольческая Армия? Кто в ней, с вашего позволения, был русским? Тевтоны фон Лампе и ваш любезный конфидент фон Унгерн? Курляндец Бермондт с его Западной Армией? Ляхи Романовский да Богаевский? Малорос Родзянко? И эти люди начертали на своем знамени светлые лозунги русской славы! Национальной государственности! Так кто же собственно был русским в ВАШЕЙ белой армии господин де Лурье?

Де Лурье – если так действительно звали нотариуса – побледнел и, казалось, стал стройнее и выше, пока слушал доктора, и со всей серьезностью возразил:

– Георгий Михалыч… Семенов… Надеюсь, его славянских корней вы не осмелитесь оспаривать? Будь вы дворянином – я бы за такие речи с вами дуэлировал!

Борменталь продолжал все тем же горьковато – ироничным тоном:

– О – дуэли! Такое романтическое пристрастие! Александр Дмитриевич, я вам как большому ценителю старины, хочу поведать одну поучительную историю. Будучи начинающим медиком, я пользовал некоего корнета – который едва не погиб на дуэли. Представьте себе – он фехтовал на эспадронах со студентом – гуманитарием, то ли историком, то ли географом, а может быть даже востоковедом. Корнет, почитал своего соперника легкой жертвой, не предполагал, что тот владеет оружием столь мастерски.

– Можно полюбопытствовать – что явилось причиной такого серьезного раздора? Благосклонность Шамаханской царицы? Или точность координат острова Врангеля? – в тон Борменталю спросил Саша.

– Счастье совершить путешествие к тайнами мироздания – если мне не изменяет память, – по всей видимости, Борменталь был серьезно настроен развивать дуэльную тему и дальше. Но нотариус мужественно проигнорировал новое глумление над святынями со стороны нигилиста – доктора, зато неожиданно зло осадил Баева:

– Коль уж вы хотите принять участие в нашей дискуссии – принесите сперва пару кавалерийских сабель из вашей богатой семейной коллекции! Хотя я предпочел бы их вновь скрестить с вашим прославленным родителем… Благо покойник – комиссар, далеко не из пролетариев происходил! Куда уж нам – пришлым французикам, пусть даже под таким гордым девизом как «Покорители и стражи», с потомками думных бояр тягаться! Только едва ли ваш названный батюшка своей невообразимой гордыней и упрямством достойный пример для подражания вам, да и прочему юношеству, подавал!

Вот это новость. Прошкин, уже начавший приходить в себя после первого шока, снова чуть-чуть не съехал по дверному косяку на пол – на это раз от удивления. Товарищ Деев – заслуженный комдив РККА, легендарный борец за торжество коммунистического равенства всех людей – без чинов и званий – дворянин? В голове у Прошкина тихо щелкнула какая-то потайная пружинка, и свет нового знания озарил могильный камень с надписью «Кавалер Ордена». И то правда – что бы стать кавалером ТАКОГО Ордена нужно быть дворянином как минимум в третьем колене… Вот значит, какой бумаги не досчитался Саша в обнаруженной Прошкиным связке документов – дворянской грамоты отчима…

– С глубокой признательностью, – недобро улыбнулся Баев, первостатейной чистоты аристократическая кровь прилила к его бледным щекам, окрасив их нездоровым румянцем, – я давно не фехтовал! Тем более, Дмитрий Алексеевич в собственном смысле не был комиссаром – то есть политическим работником или агитатором. Он был командующим дивизии – то есть, выражаясь вашим языком – армейским офицером!

– Офицеры носят погоны и командуют войсками, а не сбродом! Офицеры служат Родине и Государю, а не собственным амбициям! Офицеры понимают, что такое иерархия и дисциплина! – торжественно продекламировал ротмистр.

– Офицеры, сознающие силу приказа, не летят со своим эскадроном ударным маршем много километров без всякой стратегической надобности, просто что бы свести давнишние личные счеты с другим вздорным юнцом! – снова присоединился к разговору Борменталь. Бровь ротмистра от такого комментария опять стала подергиваться – вряд ли упомянутое доктором недавнее лечение ему помогло…

– Борменталь – вы мещанин! Где уж вам понять, что такое честь дворянина и честь офицера! – при этих словах Прошкин вздохнул с облегчением – он всерьез начал опасаться, что хорошо осведомленный о юношеских проказах корнета де Лурье доктор еще один фон – барон, убежденный адепт князя Дракулы или тайный отпрыск герцога Альбы.

Корнев, который так и продолжал измерять шагами периметр комнаты, остановился у кровати – как раз между ротмистром и Баевым, оттащил Сашу от окна, отобрал у него сигареты и едва не силком засунул под одеяло:

– Вам, Александр Дмитриевич, не то что фехтовать или курить, а даже с кровати подниматься, по мнению врачей еще не время! Для пользы вашего же здоровья! – и продолжил, обращаясь уже к Борменталю, – правильно я говорю Георгий Владимирович?

Доктор кивнул, а Корнев продолжал:

– А каково ваше мнение, Георгий Владимирович о состоянии товарища Мазура – раз уж вы его лечили… Я имею в виду его патологический интерес к личности некоего де Лурье. Евгения Аверьянович на государственной службе состоит! Может ли он отвечать за свои действия? Следует ли воспринимать его как человека вменяемого и адекватного?

Нотариус из мертвенно бледного превратился в совершенно алого за считанные секунды, его кулаки сжались, а корпус непроизвольно развернулся в сторону Корнева. Теперь уже доктор, покрыв чело личиной миролюбия, и взяв в руки стакан с водой, двинулся к давнишнему пациенту:

– Евгений Аверьянович! Уж коли вы выбрали путь, так имейте мужество с него не сворачивать! Выпейте и успокойтесь! – он сунул стакан в руки Мазура с такой силой, что часть содержимого выплеснулась, и, продолжал, обращаясь к уже к Корневу, – Он адекватен, более чем вы можете предположить! Просто, как человек интеллигентный, Евгений Аверьянович длительное время испытывал внутренний конфликт из-за частных документов, НЕВОЛЬНО оказавшихся в его распоряжении, и принадлежавших, предположительно, ротмистру де Лурье. Причиной конфликта явилось его ложное понимание «благородства» в силу которого он до сих пор не передал эти документы представителям государства, с одной стороны и гипертрофированной ответственности в отношении к служебным обязанностям, которые исполняет товарищ Мазур, на должности государственного нотариуса, с другой. Смею вас уверить – как психиатр, что товарищ Мазур вполне здоров – он просто переутомился.

– Все мы тут – переутомились! – в подтверждение Корнев грузно уселся на хлипкий стульчик, испуганно скрипнувший от такого натиска, – Вы бы нам хоть капель принесли каких-нибудь от нервов!

Борменталь с готовностью вышел из палаты, а Владимир Митрофанович продолжал ровным, усталым голосом:

– Поскольку документы, которыми СЛУЧАЙНО располагает товарищ Мазур, несмотря на их частный характер, могут представлять научную или историческую ценность – наш долг Евгения Аверьяновича избавить от бремени связанного с их хранением, и дать ему возможность вернуться к полноценному исполнению служебных обязанностей. Товарищ Субботский – как представитель науки, съездите за документами вместе с товарищем Мазуром – привезете их сюда. Мне лично в руки сдадите – составим опись… Что бы Евгения Аверьяновича не беспокоить и не отвлекать от подготовки документов по дарственной на дом. Что там надо подписать в этой связи – пусть Александр Дмитриевич сразу подпишет, пока мы все здесь собрались.

Снова застучала пишущая машинка, скрипнула автоматическая ручка, и на свет появился документ именуемый «Доверенностью». Это, в общем-то, рядовое событие лично Прошкину оптимизма не внушало – потому что именно его – гражданина Прошкина Н.П., имеющего паспорт и проживающего по строго зафиксированному в нем адресу, документ уполномочивал повсеместно представлять интересы Баева А.Д. – тоже гражданина с паспортом и адресом прописки – в связи с переходом прав собственности на отдельно стоящее жилое сооружение, расположенное по адресу: город Н., улица Садового товарищества, дом 7, в том числе, направлять запросы, истребовать документы иного содержания… Прошкин пробежал текст, стараясь не вдумываться, зато расписывался медленно и старательно, почти физически ощущая как за непропечатавшимися уголками машинописных букв и причудливыми загогулинами Сашиной личиной подписи маячат таинственные и неотвратимые отравители, сухопарые интриганы и злобные наемники темных сил – мокро шлепнула печать и светлое будущее захлопнулось перед Николаем Павловичем как тюремные ворота после оглашения приговора. Его одолевали скверные предчувствия…

Субботский тут же с энтузиазмом истинного первопроходца, жаждущего поскорее отыскать легендарную Атлантиду, ухватил Мазура за перепачканную штемпельной краской кисть и потащил за двери…

27.

Долгожданную тишину полуопустевшей палаты перечеркнул звук шаркнувшей о коробок спички – Корнев прикурил иностранную сигарету из отнятой у Саши желтой пачки, и не столько по делу, а скорее что бы снять избыточное нервное напряжение принялся отчитывать присутствующих:

– Николай, скажи-ка мне – что у нас в Управлении приходит с текущей работой? Вы по колхозникам отчитались?

– Угу, – утвердительно кивнул Прошкин.

– А по указникам?

За текущую работу Прошкин был спокоен и с гордостью отрапортовал:

– До пятнадцатого числа всю статистику сдали! Отчитались как положено! За три дня до установленного срока.

– А раз отчитались – так чего вы их до сих пор в Управлении держите? – возмутился Корнев.

Прошкин недоуменно развел руками:

– Так ведь указаний же не было никаких… куда же нам их девать…

– Вот и передал бы их Паникареву в область – пусть у него голова болит, куда их девать – раз тебе указаний нету! – несколько повысил голос Корнев, – А что замок в двадцать восьмой поменять тоже указания ждете? Моего слова, значит, уже не достаточно стало? Думаете, советское правительство специальное Постановление на эту тему издаст? Ну, хорошо, допустим, сейчас обошлось – а в дальнейшем? Где ты задержанных размещать собрался? На колени к себе сажать? Или может, в моем рабочем кабинете запирать будем? Как дети маленькие – за всем я лично следить вынужден! Арестовывать мы научились, отчеты писать мастера – а случись что серьезное – цепляемся за указания как за мамкин подол!

Товарищ Корнев был абсолютно прав, и Прошкин виновато потупился. Отчасти утешало то, что от руководства досталось и Баеву тоже:

– Александр Дмитриевич, вы бы постриглись – ей богу! Мирный человек при виде ваших локонов едва рассудком не повредился – вспомнил, и что было, и чего не было! Разве так можно – вы же сотрудник органов безопасности, а не прима в Пекинской опере!

Баев меланхолически намотал блестящую волнистую прядь на указательный палец:

– У меня, знаете ли, какая-то удивительная скорость роста волос. Мне Георгий Владимирович из научных целей стричься не велит…

– А что он вам велит – наш досточтимый лейб-медик? Орать на нивах? – при упоминании Борменталя Корнев совершенно вышел из себя, – Вот еще сеятель и хранитель на мою голову! То он немцев в Добровольческой Армии по пальцам пересчитал, то на дуэльном поединке ассистировал, хорошо хоть в Крестовых походах не участвовал, да Аскалон лично не штурмовал!

– Не Аскалон, – слова слетали с губ Прошкина сами собой – совершенно не зависимо от его воли и сознательного контроля, – Монсегюр… Монсегюр пал…

Монсегюр.

Прошкин ощутил, что его сознание начало расслаиваться, как коржи торта с монархическим названием «Наполеон», а легкий дымок от сигареты, который он принялся пристально разглядывать, пытаясь удержаться в ускользающем настоящем, стал стремительно темнеть, сгущаться, пока не превратился в плотную завесу гари от греческого огня и городского пожара, притащившую с собой не только мерзкие запахи, но и изнуряющий зной, полное безветрие, конское ржание и стальной скрежет древней бескомпромиссной битвы. Там, за клубами пепла и ужаса останавливала белизною солнечные лучи желанная и почти поверженная Дамиетта.

"Мон жуа Сен Дени!" – победные клики словно зависали в недвижной и плотной атмосфере и Он каждой мышцей, каждой телесной связкой ощущал, как еще секунду назад сам кричал так же, воспринимая щекочущие звуки чужой речи как родные и совершенно понятные, а его рука, заключенная в окованную железном перчатку, разила сарацин тяжеленным смертоносным мечем.

Секунду назад действительно все было именно так – но за эту секунду на его плечо опустилась чужая холодная и безжалостная сталь. Прискорбно, но длинную сияющую полосу направляла не злая воля неверных – нет! Меч обрушил на Него рыцарь в запыленном плаще, с перепачканным потом и копотью лицом, с всклокоченными редкими волосами и высоким чистым, сухощавый и грозный, отмеченный вычурным гербом и скрытым в причудливой вязи латинских букв девизом «Страж и покоритель», похожий на видение из мира теней. Его глаза разили стрелами ненависти сильнее меча, а голос был тих, но силен и отчетлив:

– Пади, как пал Монсегюр! – возгласил темный рыцарь и обрушил меч. Он – тот другой и совершенно не знакомый самому себе, Прошкин – попытался уклониться, что бы смягчить удар, но от этой обрушавшейся на него с неожиданной стороны силы стал терять равновесие и соскальзывать из седла.

Спрыгнуть с коня тоже стало уже невозможно – длинный, окованный полосами стали носок его обуви зацепился за плащ, нога запуталась в стремени, и падение приобрело угрожающую стремительность – шнурок закреплявший плащ на шее больно сдавливал горло, обещая скорое удушье. Он бросил повод в надежде разорвать предательски прочный шелк, или сорвать закреплявшую шнурок пряжку, и избавиться от облепившего его как саван плаща. Конь, перестав чувствовать уверенную руку всадника, испуганно всхрапнул и отпрыгнул, испытывая степень дарованной новой свободы. Мир перевернулся перед Его глазами и верх смешался с низом – Он сознавал что сейчас соединится с землей и того Его, к которому он прежний даже не успел привыкнуть, в прах растопчут тяжелые и звонкие копыта тысяч лошадей… Останется лишь скорбь и прах как последний памятник тлеющим стенам забытого за эти несколько богатых странствиями и битвами лет Монсегюра…

От смерти под конскими копытами Прошкина спас мерзкий запах сердечных капель и ледяное прикосновение к виску. Жизнь – настоящая, сегодняшняя, теплая и привычная возвращалась к нему вместе с отблесками закатного солнца и начальственными криками Корнева:

– И еще раз вам повторю, Георгий Владимирович – голова майора государственной безопасности – это не место для сомнительных научных экспериментов! – руководитель похоже, не на шутку разошелся, отчитывая Борменталя. Проштрафившийся доктор успел вернуться в палату с темным стеклянным пузырьком лекарства и стаканом воды, – Так что потрудитесь привести товарища Баева в человеческий вид, пока еще кого-нибудь инсульт не хватил!

– Хотя я и не цирюльник, – гордо защищался Борменталь, – но никакой связи между прической Александра Дмитриевича и недомоганием Николая Павловича не усматриваю…

– Вы еще ему поставьте ваш любимый диагноз – Товарищ Прошкин переутомился, – Корнев очень похоже изобразил манеру Борменталя говорить четко отделяя слова друг от друга паузой.

– Я полагаю, это последствия его недавней травмы, – продемонстрировал недюжинные медицинские знания Баев. Сейчас он стоял за изголовьем кровати и прижимал к вискам Прошкина источники спасительного холода – серебренный портсигар с одной стороны, и рукоятку пистолета с другой, – Возможно Георгий Владимирович не знает, но Николай Павлович некоторое время назад каменные ступеньки крутой лестницы головой пересчитал. Так сказать – издержки профессии, повлекшие легкое сотрясение мозга…

Борменталь воздержался от комментирования подобных дилетантских диагнозов, только вздохнул с мученическим выражением на лице. Корнев продолжил:

– Мне, Георгий Владимирович ваша профессиональная позиция не понятна – одного вы не стрижете, второго душевно здоровым признаете, третьего и вовсе отравить хотите…

– Чем? – совершенно сбитый с толку Борменталь опустился на подоконник.

– Как это чем – сами подумайте! Или вам неизвестно что соединения свинца, содержащиеся в типографской краске, чрезвычайно токсичны и могут отравление вызвать? – Корнев осуждающе покачал головой, – Каждый школьник сейчас знает, что по этой причине продукты питания не в коем случае нельзя в газету заворачивать! А у вас что там – на подоконнике?

– Ах, вы об этом, – несколько успокоился доктор, рассматривая натюрморт из разложенных поверх газеты бутербродов с изрядно подтаявшим за день маслом и заветрившейся колбасой, – Это Алексея, Субботского, завтрак – он его утром с собой принес…

– Пусть, значит, Алексей Михайлович травится – медицине это безразлично. Вот какой вывод должен сделать любой бдительный гражданин, увидав такую икибану! – снова осуждающе покачал головой Корнев, – Уберите это безобразие немедленно и давайте сюда газету!

Борменталь с видом мнимой покорности переложил бутерброды на тумбочку, отряхнул с газеты крошки, сложил ее пополам и протянул Корневу. Неожиданно к изрядно помятым, перепачканным маслом страничкам протянулась холеная рука Баева:

– Я так отстал за время болезни от политических новостей, дайте я просмотрю… – Саша успел поймать краешек газеты.

– Вам, Александр Дмитриевич нужно нервную систему беречь! А то не ровен час – опять переутомитесь! Как выпишитесь из больницы – в библиотеке все сразу и прочитает… – Корнев решительно взял газету за другой край и потянул к себе.

– Хоть дату можно посмотреть, – упорствовал Саша.

– Она не заслуживает внимания! – тянул сильнее Корнев.

Борменталь пожал плечами:

– Какая бессмысленная свара! У меня таких газет в ординаторской – полным-полно…

– Именно таких? – быстро развернулся в сторону двери Корнев.

– Конечно – «Комсомольская правда», и все они совершенно новые…– Корнев уже шел по коридору в сторону ординаторской, за ним едва не бежал Баев.

Брошенная мятая газета опустилась на живот спешно покинутого коллегами Прошкина. Он автоматически взял шуршащий листок и поднес к глазам. 10 сентября 1939 года, вот и «Пакт о ненападении», вот и фотография со знакомой фигурой товарища Молотова… Сомневаться не приходилось – перед ним та самая газета, прилетевшая из завтрашнего дня немыслимым путем, что читал Феофан во время их последней встречи. Объект бесплодных ночных поисков. Даже в нынешнем плачевном состоянии здоровья Прошкину не составило труда восстановить путь опасной фальшивки. В нее была завернута еще не изданная книга с инструкциями для Тимура и его команды, которую принес в Управление старичок, сильно смахивающий на сбрившего бороду Феофана – известного так же как гражданин Чагин. Старичок оставил сверток для товарища Баева. Прошкин прекрасно помнил, как сам лично снял с книжки газетную обложку и обернул матерчатый томик в миллиметровую бумагу – что бы выглядел более аккуратно. А газету – не разглядывая особо, бросил на обеденном столе. Потом Леша замотал в этот примечательный полиграфический продукт пару холостяцких бутербродов.

Прошкин закрыл глаза, подождал несколько секунд, в надежде, что газета развеется так же как его недавнее видение из рыцарских времен. Увы, чудеса не происходят в день по два раза. Он сел на кровати, плеснул в мензурку украшенную мерной шкалой бурую жидкость с концентрированным запахом подмороженного осеннего сена, разбавил водой до помутнения, залпом выпил, подождал еще несколько секунд, взял газету и отправился на поиски руководства. Делать более широкие логические выводы о тайном смысле необычной газеты было вне его компетенции.