Текст книги "СУРОВАЯ ГОТИКА"

Автор книги: Александр Птахин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

5.

Прошкин выдохнул и разжал кулаки. Он собрал силу воли как железную пружину и даже улыбнулся Баеву. Просто и открыто – как всегда улыбался гражданам, проходившим по статьям Особого Совещания.

– А Вы, Александр Дмитриевич – настоящий актер – прав Георгий Андреевич, – Георгием Андреевичем звали именитого актера МХАТа, у которого Баев брал уроки сценического искусства, – Ох как прав, когда Вас хвалит как истинного последователя школы Станиславского! Вы свой большой талант просто-таки в землю закапываете! – елейным голосом закончил Прошкин. Пусть это ублюдок Баев знает, что пока он с Феофаном «мосты наводил», Прошкин тоже не розы нюхал!

Баев тут же отвесил присутствующим глубокий поклон – достойный настоящего народного артиста.

Наблюдавший за сценой зарождающейся дружбы через полуоткрытую дверь Корнев громко кашлянул, вошел в канцелярию, и миролюбиво поинтересовался у Баева, указав на сооружение из папок:

– Это что за такая самовозведенная постройка у вас Александр Дмитриевич?

– Это Храм… Точнее – Храмина. Вместилище мертвого знания, – грустно ответил Баев и водрузил на самый верх стаканчик с карандашами.

– Вот вам, орлы, сейчас товарищ Ульхт объяснит насчет такого Храма! Что-то вы заигрались, вместо того, чтобы с материалами ознакомиться… – мягко пожурил «строителей» Корнев.

Баев высоко взметнул одну из черных бровей:

– Товарищ? Ульхт – беспартийный. Такое обращение как «товарищ» вряд ли уместно по отношению к беспартийному.

– Как же нам его называть? Гражданин что ли? – полюбопытствовал Прошкин, он не минуты не сомневался, что к Ульхту сейчас обращаются именно так.

– Нет, назвать его «гражданином» тоже не корректно – поскольку эта форма подразумевает наличие советского гражданства, а Ульхт иностранный поданный…– продемонстрировал высокий уровень информированности Баев. Обрисованная им схоластическая проблема, застала Прошкина и Корнева совершенно врасплох.

Только мирно читавший все это время Борменталь отложил книгу и поинтересовался:

– А, кстати, где он? Где Йозеф Альдович? Ведь уже сорок минут прошло с одиннадцати часов, а он все задерживается…

Корнев придал лицу строгое выражение и незаметно для присутствующих показал Прошкину кулак с отставленным вверх большим пальцем – вероятно, ему уже доложили про задержанного коварного иностранного шпиона с фотоаппаратом.

– Вот – я как раз хотел сообщить всем присутствующим – что до пятнадцати часов у вас будет время для самоподготовки. Материалы у вас на руках – так что – за работу, товарищи! – с этим напутствием Корнев вышел из канцелярии.

Как только дверь закрылась Баев лениво потянулся, толкнул одну из нижних папок, отчего импровизированный домик за несколько секунд красиво, шумно сложился в аккуратную окружность, и стал разбирать и просматривать папки. Одну из них Баев отложил на стол и пододвинул к Прошкину:

– Это, Николай Павлович, явно ваша…

Прошкин про себя удивился – он в глаза не видел ни документов, ни папок в которых они хранятся, и даже понятия не имел, по какому принципу они поделены между участниками группы. Но виду, конечно, не подал, а папку взял и, придав лицу подобающее деловитое выражение, стал изучать. А изучать было что!

На первой же странице, над стопочкой документов лежала презанятная фотография, довольно скверного качества, сильно пожелтевшая. Она запечатлела студенческую группу, и сделана была – как следовало из угловато-минималисткой подписи, в 1924 году. В группу входил ни кто иной как… Ульхт, которого после комментария Баева, Прошкин даже не знал как называть, и еще один хорошо знакомый Прошкину человек – а именно – Алексей Субботский. Узнать обоих даже в худеньких юнцах с горящим взором не составляло труда…

А еще в паке лежал тонкий листок какой-то удивительной, почти прозрачной бумаги с надорванным краем – видимо, его вырвали из записной книжки с рисовой бумагой. Листок был исписанный твердым, решительным и не знакомым Прошкину мужским почерком. А содержание его представляло собой начало какого-то странного ритуала, имевшего целью привлечь богатство. Такой заговор Прошкин видел впервые – он имел мало общего с традиционными и хорошо знакомыми Николаю Павловичу заговорами «На перекресток», «На ярый воск» или «На буйный ветер». Странно было именно то, что в тексте напрочь отсутствовала типичная для подобных порождений народного творчества христианская символика…

Да – правильно говорит товарищ Корнев – жизнь штука коническая! Выходило, что Баев тоже хочет с Прошкиным дружить, и тоже против Ульхта. Прошкин вздохнул, отложил папку и пошел в коридор – чтобы покурить и как-то осмыслить события сегодняшнего дня. Он присел на широкий каменный подоконник, вынул папироску и глубоко задумался…

Из этого состояния его вывел тихий, но отчетливый щелчок. Из темной части коридора материализовался Баев, вот ведь ходит человек – совершенно не слышно! – даже по скрипучему полу областного управления, – и дружелюбно протягивал Прошкину огонек золотой заграничной зажигалки. Прошкин прикурил, а Баев с совершенно неожиданной для Прошкина твердостью заговорил:

– Николай Павлович, вы ведь местный житель – не хотите провести для меня – ну как для варяга – экскурсию по здешнему кладбищу?

Прошкин чуть-чуть не ляпнул, что Советский уголовный кодекс для любителей мужского пола ходить парами по кладбищам и прочим романтическим уединенным местам, предусматривает довольно таки суровую статью, но по счастью не успел, Баев продолжал:

– Мой дедушка, живет недалеко от восточной стороны кладбищенской ограды. Я в той части никогда не был – ведь мой любимый отец, – это что же получается? У Баева еще и не любимый отец имелся или имеется? Да вообще почему Прошкин решил что Баев, как и он сам, сирота? Может, он просто сбежал от папаши-бая в Красную армию, как Прошкин из монастыря? Сплошные сюрпризы с этим Сашей, про себя вздохнул Прошкин,

– Папа похоронен в северной части, а все эти аллеи, гроты – мостики – там просто заблудиться, а сторожей спрашивать мне не хотелось бы…

Прошкин понял, кто дедушка Баева. Старенький профессор фон Штерн. Именно он года три назад перебрался в двухэтажный особнячок по соседству с кладбищем, сооружение являлось собственностью семьи фон Штернов чуть ли не с Петровских времен. Учитывая большие заслуги профессора перед отечественной наукой домик, лет десять назад соответствовавший слову «усадьба» не был национализирован, и за ученым сохранили все права собственности и на само строение и на запущенный садик, переходивший в кладбищенский парк.

Собственно, что изучал этот почтенный профессор Прошкин понятия не имел, зато после его переезда в Н. в связи с выходом на пенсию, получил шифрованную депешу, предписывавшую установить за домом круглосуточное наблюдение, мотивированное тем, что старенький фон Штерн был обладателем коллекции «художественных произведений, представляющих значительную, а возможно и национальную ценность». В Москве старика несколько раз пытались обокрасть. Вот ведомству Прошкина и вменили присматривать за ним – Н. конечно город спокойный – но мало ли что, всякое и тут случится может. Но никаких поползновений в отношении фон Штерна криминальные элементы не предпринимали, и наблюдение вскоре сняли на основании рапорта, поданного Прошкиным самолично.

Из такого умозаключения следовало несколько коварных вопросов. Первый и очевидный – отчего у Деева и его батюшки разные фамилии. И второй – косвенный. Прошкин неоднократно видел фон Штерна, хотя и не был лично с ним знаком – старик крепкий, деятельный и социально активный – именно он ратовал за открытие в Н. музея атеизма, пропагандировал занятие какой-то диковинной оздоровительной китайской гимнастикой, и по утрам обливался ледяной водой в любую погоду! Словом – человек здоровый. Физически и психически. За таким присматривать – нет нужды. С чего тогда Баеву, блестящему студенту, ловкому интригану с огромными связями – после смерти отца взбрело в голову вдруг попросится в Н., чтобы за якобы больным дедулькой присматривать? И вообще – почему приехав с благородной целью скрасить последние годы старика Баев не поселился у фон Штерна и даже до сих пор не сподобился навестить его?

Прошкин пожал плечами:

– Зачем вам Александр Дмитриевич кладбище? Вы прекрасно можете подъехать к дому на автомобиле или пешком подойти с центрального входа. От управления – максимум полчаса идти – прогулочным шагом…

Баев как-то нехорошо ухмыльнулся:

– Мой дедушка – вздорный старикан, он не может мне простить…Это долгая история и вам она не интересна будет. Достаточно сказать, что фон Штерн – синолог. Покойный папа тоже. Во всяком случае он учился именно той специальности, хотя и не успел получить диплома. А я – арабист.

Прошкин не видел в ситуации ничего такого уж трагического – тем более он понятия не имел кто такой «синолог». Заметив его замешательство Баев начал растолковывать свои династические проблемы:

– Фон Штерн – синолог. Специалист по Китаю и Магнолии – со значительным научным авторитетом. Он настоял, чтобы папа пошел по его стезе, мой отец – Дмитрий Алексеевич был фантастически талантливый человек, и тоже в студенческие годы подавал большие надежды как ученый – синолог. Но предпочел военную карьеру. Дед был вне себя. Они поссорились. Когда мы переехали в Москву в тридцать пятом, папа попытался с ним восстановить отношения – он очень переживал, что все так скверно вышло. И ему даже это отчасти удалось. Фон Штерн надеялся, что папа уйдет в отставку и продолжит заниматься наукой. Но папа считал, что наукой следует заниматься мне. Хотя я поступил в университет, на факультет востоковедения, но Китай мне был не интересен, у меня персидские корни и я предпочел арабистику. Старик снова выше из себя и они с отцом снова поссорились. Теперь старый маразматик меня просто ненавидит!

– Да, по-моему, крепкий старик, ему до маразма еще далеко… – заметил Прошкин. Баев побледнел, выпрямился и сложил руки накрест на груди, и сразу стал похож на театрального Гамлета:

– Знаете, товарищ Прошкин, этого замечательного старика дважды убить пытались. Да. Как раз в тридцать шестом при попытке ограбления, убили его охранника – монгола, который жил у дедушки много лет. И его самого убили бы, если бы папа не позаботился об его охране и переезде в Н.! И ни капли благодарности, простого письма не написал отцу за все это время – ни разу! Не звонил, не навешал! Даже на похоронах не появился, а когда я к нему заходил, и просто умолял его на похороны прийти и отца простить – просто наорал на меня и выставил за дверь. А ведь папа даже уже перед самой смертью о нем вспоминал, беспокоился…

Баев изящным жестом извлек позолоченный старинной работы портсигар, вынул тонкую сигаретку и тоже закурил:

– Старый болван не хочет понимать, что его могут убить в любую минуту! Я так переживаю. Я ведь папе клялся, что этого не произойдет, что я буду за ним присматривать…

Ну вот, чем дальше в лес, тем больше дров. Прошкин был в полном недоумении. В депеше об охране ни слова не было о том, что фон Штерна пытались не только обокрасть, но и убить.

– Кто его убьет? Враги народа или может немецкие диверсанты? – не без ехидства полюбопытствовал Прошкин, убежденный в незыблемом спокойствии криминальной обстановки в городе Н…

Баев посмотрел на Прошкина как на безнадежного кретина:

– У дедули есть коллекция. Он собрал ее во время своих путешествий по Китаю, Монголии, Непалу. Это уникальные раритеты. Их очень сложно оценить. Он никогда полностью не демонстрировал своего собрания. Только публиковал отдельные описания. Многие даже считают, что описанные объекты – не более чем плод живого воображения ученого. Но это не так. Все описанные предметы действительно существуют. На самом деле ценность представляют так же уникальные рукописи, книги, его полевые записки и зарисовки профессора, карты экспедиций. Да еще и этот идиотизм. Дедушка, знаете ли, всю жизнь коллекционирует карты кладов и сокровищ – разных времен и народов…

Прошкин даже присвистнул. Конечно – карта клада – это тебе не какая-то рукопись или невразумительный раритет – который в состоянии оценить 2-3 высоколобых очкарика, а потому быстро продать такую вещь какому-нибудь обычному уголовнику уже совсем не просто. Карта клада – вещь привлекательная для любого любителя легкой наживы и просто романтически настроенного гражданина. Действительно фон Штерну стоило опасаться за свое имущество, да пожалуй, и за здоровье тоже.

6.

Прошкин как всегда ругал себя.

Ругал за то, что позволил Баеву втянуть себя в эту авантюру. Хорошенькое дело! Два майора НКВД, как мальчишки, прячутся на кладбище и смотрят в полевой бинокль. Точнее в бинокль на особняк фон Штерна смотрел Баев, а Прошкин опасливо озирался вокруг, вздрагивая при мысли, что кто-нибудь заметит их наблюдательный пункт в старом склепе. Впрочем, склеп был заброшенным, как и вся эта часть кладбища, а его плотно увитые плющем стены дарили столь ценную в предгрозовой духоте майского дня прохладу.

Баев нервно закусив губы вертел колесико резкости, наконец, побледнев, сдернул бинокль с шеи и протянул Прошкину:

– Посмотрите вы, Прошкин, с кем там дед разводит чайные церемонии – может быть у меня галлюцинации или двоится в глазах от жары?

Прошкин взглянул в тяжелый Цейсовский бинокль:

– Действительно. Чай пьют – в такую жару! С сушками. Ваш дедушка и, – Прошкин осекся и тоже поправил резкость. Нет, ошибки не было. – Ваш дедушка и наш Борменталь. Генирх Францевич. Как его туда занесло?

– Да вот именно как? Как? По какому праву? Его никто не уполномочивал. НИКТО! Ведь он даже не член… – миндалевидные Сашины глаза стали совершенно огромными и наполнились слезами, которые тут же ручьем полились по бескровным от нервного напряжения щекам, Баев предусмотрительно извлек из кармана крахмальный носовой платочек… Прошкин впервые удостоился наблюдать знаменитые Баевские слезы, тем временем Саша продолжал причитать и плакать:

– Он пьет чай с батюшкой моего папеньки! МОЕГО! А меня только за все винят, хотя меня там просто не было, а если бы я там был – все было бы совсем иначе…Он сказал, что я плохо знаю персидский, но я его знаю прекрасно! И как все закончилось… Совершенно посторонний человек – там, а меня туда даже не пускают… – похоже, Баев уже и сам толком не соображал что говорит, у него была самая настоящая истерика.

Силен реветь товарищ Баев, в ужасе думал Прошкин. Сашины причитания звонко отдавались от сводчатых стен склепа, и вполне могли привлечь к любителям семейных тайн нездоровое общественное внимание…

У Прошкина не было детей, а его любимые женщины прыгали с парашютом, ходили в походы на Северный Полюс, лихо штурмовали горне вершины и никогда не плакали, поэтому в распоряжении Прошкина имелся очень ограниченный круг методов борьбы с истерикой. Методов сугубо профессиональных. Самый действенный из этих методов требовал быстро и сильно двинуть гражданина кулаком, а лучше коленом, в солнечное сплетение и немедленно опустить его голову в емкость с водой и подержать там с полминуты. В таком случае у нахлебавшегося воды гражданина охота плакать отпадал на долго… Каждую часть этого метода можно было, конечно с меньшей эффективностью, применить и по отдельности. Но емкости с водой у Прошкина под рукой не было, а двинуть, усевшегося на землю для удобства рева Сашу в дыхалку он мог только ногой. Тоже конечно помогает. Но вот так вот бить коллегу, находящегося в том же звании, уважавший свое ведомство Прошкин, счел неэтичным. Поэтому он просто рывком поднял Баева за плечи, сильно тряхнул, и начал резко и решительно хлестать по щекам.

Он боли и неожиданности Саша мгновенно успокоился и уставился на Прошкина с нескрываемым недоумением, несколько раз глубоко вздохнул, поднял с земли оброненный и совершенно мокрый платок, пригладил волосы, снял несколько сухих травинок с рукава и тихо сказал:

– Вы, Прошкин, с ума сошли. Со мной так нельзя…– расстегнул кобуру и вынул пистолет…

Прошкин оцепенел от ужаса. Вот и все. Сейчас это ненормальный Баев его просто пристрелит. Да вот так возьмет и пристрелит, сперва его – Прошкина, потом из Прошкинского пистолета – фон Штерна и Борменталя… А потом скажет что по счастливой случайности застал на кладбище обезумевшего Прошкина, стреляющего в мирное население…

Но, похоже, Баев пока не вынашивал таких кровожадных планов. Он просто стал поочередно прикладывать холодную рукоятку пистолета к выступившим на его щеках от затрещин Прошкина красным пятнам, и продолжал:

– У меня ведь очень чувствительная кожа! Ну и как я теперь выгляжу! Весь красный как свекла… И зеркало у вас спрашивать – конечно, как у больного – здоровья…

У Прошкина отлегло от сердца, он даже улыбнулся и потер руки:

– Не переживайте, Александр Дмитриевич, гематом не будет! Гарантирую. Бью сильно – но аккуратно.

Баев все еще подпирал щеку пистолетом, но соображал уже совершенно здраво и четко:

– Я тут упомянул, что гражданин Борменталь не член, не член партии, я хотел сказать. Мы, Николай Павлович, как сотрудники НКВД, да и просто как сознательные советские люди, должны выяснить – кто же способствовал тому, что в секретную группу, которой доверена такая ценная, конфиденциальная информация, был включен беспартийный гражданин. Ведь это непорядок. Больше того – чей-то должностной проступок. Надо срочно принимать меры.

– Да он в группе по случайности… – Прошкин хихикнул и рассказал Баеву историю с несчастливой фамилией и антисоветской пьесой – в качестве компенсации за пощечины. Но Сашу история вовсе не развеселила. Наоборот, он выглядел как-то непривычно серьезно и озабочено.

– Я, Прошкин в случайности не верю. Тем более в такие двусмысленные курьезы. Помните, как говорит товарищ Сталин? У каждого перегиба есть имя, отчество и фамилия. А вдруг он дедушку отравит? Как знать что у такого гражданина на уме? Человек был арестован как пособник антисоветчика – и его вдруг в группу подобную нашей включают…Случайно?

– Ну, может он специалист какой-то редкий…– предположил Прошкин.

– Нет незаменимых, есть не замененные, – Баев вернул пистолет на место – в кобуру – и решительно одернул гимнастерку, – Предложили бы – как нам туда попасть, только пока без скандала…Времени мало…

Да что всем времени так в этой группе не хватает! В который раз за день удивился Прошкин, можно подумать немцы около границы окопались! Но предложение внес:

– Вы же Александр Дмитриевич, как говорят, талантливый актер, вот и упали б в обморок – вроде как от солнца. А я – попрошу фон Штерна нас приютить до приезда скорой помощи…Он ведь интеллигентный человек старой закалки и не откажет.

– Дед может и маразматик, но уж никак не идиот!

– Так придумайте что-нибудь лучше, – примирительно сказал Прошкин.

– Зачем? Сама идея мне нравится…

Баев рассмеялся, совершенно неожиданно высоко подпрыгнул и на лету ударил Прошкина ногами куда-то под подбородок и в грудь. Прошкин отлетел на несколько метров, натолкнулся на дерево и съехал на землю, с неба над которой, прямо на него, посыпались со своих установленных астрономами мест крупные зеленые звезды…

7.

Вспышки звезд ослабли, туман попытался рассеяться, а небо плавно трансформировалось в лепной потолок незнакомой Прошкину комнаты. Он лежал на диване, а у его ложа препирались Баев и Борменталь – совершенно как старинные кавалеры за право первыми припасть к руке прекрасной дамы. Кавалеры… Кавалеры ордена…Ордена креста… Крестоносцы…Рыцари Храма…Розенкрейцеры…Братства Креста и Розы… Ветер сдувал засохшие розовые лепестки с гранитного черного камня…

Прошкина всем телом, каждой клеткой ощутил, не просто увидел, как во сне или в бреду, а именно почувствовал, как прямо у его лица поплыли, качаясь бархатные, шитые золотом тяжелые и пыльные штандарты, зашуршали шелка знамен и подбои плащей, глухо поскрипывал металл доспехов и сияла жаждущая крови оружейная сталь, испуганно всхрапывали от обилия незнакомых запахов кони. В узких каменных улочках все звуки были непривычно искажены, а чужие, безжалостно сверкающие, белого известняка здания не давали покоя глазам и прохладной тени для тела…На фоне этой белизны безнадежно яркими казались и перья плюмажей, и шитые конские попоны, и даже покрытые белесой пылью чужой земли плащи всадников. Зрелище было грандиозным – по узким улочкам струились потоки, вереницы из тысяч и тысяч воинов. Чувство священного долга превращало их в единое праведное Господне Тело, изготовленное к последней, решающей битве за обретение собственного Гроба. Армия выходила из города, и вступала в пески – такие же безнадежно белые, и безвкусно знойные как смерть. А у стены незнакомого города одиноко и плавно вертелась подобно веретену вокруг своей оси – не то в трансе, не то в танце фигурка безразличного к воинству дервиша. Это живое веретено сматывало нить времени и существования, и оставался только мертвый и бессмысленный песок, которому уже некуда сыпаться…Как песку в песочных часах…

Видение рассыпалось за долю секунды. Прошкин был уверен, что побывал сейчас в крошечном осколке, черепке своей подлинной прошлой, давно и напрасно позабытой жизни. На атеистических курсах рассказывали о такой религии – буддизм. Это когда верят, что человеческая душа появляется на земле много раз, в разное время и в разных обличиях. Вот она – единственная и жестокая правда. Человечество лишено последней надежды и успокоения – радости смертного забытья. Смерть – всего только самое большое разочарование, как любая сбывшаяся надежда. Потому что несет в себе еще одну жизнь. Она подстегивает тупой бесконечный круг рождения. Как заставить этот круг остановиться, рассыпаться на мелкие колючие осколки? Прошкин хотел спросить об этом у многочисленных присутствующих востоковедов, но из гортани только с хрипом вырвался воздух, и он разочарованно застонал.

Взгляд Прошкина остановился на песочных часах – они стояли на старинном комоде в дальнем углу просторного зала. Точно такие же, как у Баева. А сам Баев умело, как настоящая сиделка, подкладывал под голову Прошкина еще одну подушку, комментируя этот процесс:

– Я опасаюсь, что у него инсульт. А при инсульте – главное покой, и высокая постель! У Николая Павловича такая конституция, которая очень типична для гипертоников…

Баев из-за спины Борменталя незаметно и озорно показал Прошкину кончик языка. Нечего сказать – умен Саша Баев. Вот ведь как Прошкину в этой жизни везет на встречи с умными людьми!

– Ну что вы право, Александр Дмитриевич! – совершенно бесцеремонно перебил Баева Борменталь, – аккуратным и умелым медицинским движением пальцев сжал запястье Прошкина, считая пульс, – такая клиническая картина совершенно не типична для инсульта. И вообще, что вы можете знать об инсульте! Ведь вы – офицер!

– У папы был инсульт в тридцать третьем, и ему приписали полный покой – так что мои знания, Иван Арнольдович, – сугубо практические, – парировал Баев.

– Ваши знания – дешевый дилетантизм! – продолжал негодовать Борменталь, даже не сделав попытки исправить Баева, назвавшего его именем персонажа-врача из пресловутой антисоветской пьесы, – Это самый обыкновенный тепловой удар. Возможно, что при падении он ударился головой, что привело к легкому сотрясению мозга. Принесите мокрое полотенце, а лучше льда. Через полчаса с ним будет все в порядке. Александр Августович – у вас есть в доме лед?

– Пойдемте тезка – поищем… – фон Штейн жестом пригласил Баева следовать за ним. Был он стариком высоким, сухощавым, сохранившим прекрасную осанку и гордую посадку головы, отчего казался величественными и надменным. Прошкин подумал, что свое «цивилизованное» имя Баев получил в честь дедушки. Интересно, как Сашу звали до этого? Прежде чем он стал Александром Баевым? Ведь наверняка у ребенка, которого подобрал Деев, уже было какое-то, скорее всего исламское имя? Додумать эту занятную мысль Прошкин не успел – Александр – младший вернулся с серебренным ведерком для шампанского, наполненным льдом, обернул кусочек в льняную столовую салфетку и уверенно начал прикладывать к вискам Прошкина.

Борменталь одобрительно хмыкнул:

– Вы, Александр Дмитриевич, прямо-таки настоящая милосердная сестра! О такой любой доктор только мечтать может.

Баев посмотрел на Борменталя сверху вниз стальным, острым как скальпель взглядом:

– Откуда вам знать, о чем мечтает доктор медицины? Ведь вы специалист по культам и ритуалам! Или я ошибаюсь?

– Гм… Коль вы не чужды медицины, Александр Дмитриевич – может, поведаете нам, чем так долго хворал ваш многострадальный батюшка и какой диагноз записан у него в свидетельстве о смерти?

– Ваш цинизм совершенно не уместен. Мне слишком тяжело об этом говорить, – Баев извлек из рукава белый платочек, но впадать в истерику на этот раз не стал – а ограничился только несколькими элегантными всхлипами.

– Людям куда проще было жить в прежние времена, – не к месту, с точки зрения Прошкина, начал философствовать Борменталь, – ведь в прежние времена существовали дуэли – благородный способ выяснения межличностных конфликтов…

Баев отреагировал на это замечание вовсе неожиданно – то есть просто выхватил пистолет и лихо пальнул, казалось не прицеливаясь, однако, к смешанному с уважением ужасу Прошкина, песочные часы разлетелись, засыпав песком и осколками комод и персидский ковер на полу.

– Я бы вам, почтенные, очень и очень не советовал пытаться возродить дуэльные традиции, – зловеще улыбнулся «Ворошиловский стрелок» Баев и незнакомым, но красивым движением обернув пистолет вокруг указательного пальца, вложил его в кобуру, резко поднялся и вышел.

Прошкин застонал и прикрыл глаза в надежде, что происходящее ему только снится. Но попытка забыться оказалась совершенно неудачной. Сквозь головную боль до него долетали звуки, да и видно сквозь ресницы ему было вполне отчетливо:

– Каков ублюдок! – сквозь зубы процедил Борменталь.

– Его купили на ярмарке как коня, и как коня же и воспитывали…Вот и вся наша евгеника, Иван Арнольдович! Как можно вообще говорить о врожденном аристократизме? Прав был Дидро – воспитание суть решающий фактор человеческого развития…

Тут фон Штерн задумался, снял круглые очки в стальной проволочной оправе, положил на стол и, стал всматриваться куда-то в неведомую даль мудрым, но не видящим взглядом, а потом тихо сказал:

– Хотел бы я, что бы он действительно был ублюдком. Нет, Иван Арнольдович. К моему большому сожалению, нет…Он абсолютно законнорожденный. Безусловно – далеко не единственный наследник. Точнее – двадцать первый. Но от этого не менее легитимный. Тем более, никто ведь точно не знает, сколько их сейчас осталось всего. И он сможет подтвердить свои права. И теперь ничего с этим не поделаешь. Да, и стоит ли…

Борменталь нетерпеливо перебил:

– Вы лично видели документы?

Фон Штерн молча кивнул.

– Вы, осознаете, что это значит для Ордена? – Борменталь почти кричал, – Ах, Александр Августович! Ну отчего Вы этому попустительствовали? Отчего вы не заняли более взвешенной позиции в отношениях с Дмитрием еще тогда…

– В ней уже не было смысла. Нужно иметь мужество признать – Ордена нет. Есть груда черепков. Осколки. Стеклянная крошка – как от этих разбитых часов. Ничего больше. Тело не воскресить – даже при помощи источника. Источника бессмертной силы или как там его называют. Просто я понял это одним из первых.

– Вы? Это говорите вы? Человек, который столько раз делал то, что другие считали не возможным и даже пагубным? У вас безупречная интуиция. Вы – наша легенда! Наша надежда. Может быть единственная!

– Я давно отошел от дел. Я больше не член. Я просто живу. Доживаю…

– Не бывает бывших членов Ордена! – пафосно отчеканил Борменталь и тоже порывисто вышел.