Текст книги "Тихий дом (СИ)"

Автор книги: Александр Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Илюша, я так рада тебя увидеть, – через силу сказала она, пряча глаза.

– Я тоже, – отозвался он, почти не раскрывая рта. – Ты очень красивая. Очень.

– У меня есть немного времени, может, выпьем по глотку шампанского за встречу? Пойдем, тут рядом весьма приличный ресторан.

– А меня пустят? – робко спросил он.

В ресторане они всё больше молчали. Он отводил взгляд от роскошного платья, чтобы не думать о его убийственной цене, от сверкающих драгоценностей, напомнивших ему прежнюю карьеру, затравленно оглядывался, она едва сдерживала слезы. Допив шампанское, он заерзал и попросился наружу, она расплатилась и последовала за ним.

– Ну что, по домам? – спросил он, подняв на нее виноватые глаза. – Видишь, какой я стал. Тебе со мной, наверное, скучно. Да и мама твоя если узнает...

– Мама переехала во Францию. Я теперь живу с четвертым мужем. – И обреченно добавила: – Любви у нас нет.

– Зато, наверное, сосиски каждый день кушаешь. Настоящие.

– Слушай, Илюш, а хочешь, я тебе что-нибудь подарю. Такое, чтобы ты меня вспоминал. Видишь, я до сих пор ношу твой перстень с бриллиантом в сорок каратов, смотрю на него и тебя вспоминаю. А у тебя?.. У тебя есть какое-нибудь увлечение?

– Ну, про сосиски ты уже знаешь, – сказал он серьезно. – А еще телевизор смотрю. Правда, он сломался на прошлой неделе.

– Ну вот, видишь! – обрадовалась Стелла. – Давай, я тебе подарю видео-двойку, кассеты, фильмы.

В дорогом магазине электроники она велела отвезти покупки к нему домой, подключить и настроить так, чтобы он сегодня же вечером смог смотреть фильмы. Скупила все фильмы на видео-кассетах, что были в салоне. Он даже зажмурился, чтобы не видеть, сколько она заплатила за эти сокровища. Перед тем, как сесть в свою иномарку, Стелла подошла к нему вплотную, обдав головокружительным ароматом, решительно выдохнула и поцеловала в щеку. Резко отвернулась, села за руль и, взвизгнув шипованной резиной, сорвалась с места, растворившись в железном потоке.

Барыгин взял отпуск и принялся целыми днями смотреть фильмы. Ему казалось, что внутри кассет скрывается тайна утраченной радости, а может и секрет его счастья, ведь подарила всё это богатство ему Стеллочка, самая красивая, самая любимая девочка на земле. А что если она как-то сумела передать этим вещам часть своей души. А что если, в этом фильме или в том – откроется тайна, и всё станет другим, как в детстве, когда он держал за ручку любимую девочку и часами смотрел в ее большие серые глаза. И в груди вскипала нежность и разливалась по всему телу, от вихров на макушке до пяток, отдраенных пемзой.

Фильмы рассказывали об иной реальности, в которой не было тоски и скуки, зато пили кровь вампиры, прыгали оборотни, летали инопланетяне, лупили чем ни попадя друг друга каратеисты, расстреливали боекомплект бандитские группировки, занимались прикладной анатомией маньяки. По ночам Илье снились ужасы, приучая сознание зрителя к торжеству зла, непобедимости хаоса.

Закончился отпуск, Барыгин вернулся на фабрику и после работы продолжил путешествия по магазинам в поисках продуктов подешевле. Как-то раз он заехал в фирменный магазин мясокомбината, купил суповой набор, целый килограмм сосисок и встал в очередь на автобус. Сумку поставил в ногах и повернулся в сторону приходящего транспорта. Там внизу что-то зашевелилось, Илья опустил глаза и увидел собаку, с аппетитом глотающую его сосиски. Псина отправила в округлившееся пузо последнюю сосиску, облизнулась, благодарно улыбнулась, прихватила зубами суповой набор на десерт и потрусила в пыльные кусты предаться послеобеденной фиесте. Илья вернулся в магазин, купил еще сосисок, но уже только полкилограмма, и сел в автобус. Почему-то всю дорогу за окном он видел не улицу с машинами, а аппетитное поглощение сосисок голодной собакой. А вечером перед сном он пересмотрел фильм про оборотня, который так аппетитно выл на луну!

Субботним утром Барыгин проснулся с предчувствием чего-то судьбоносного. Выйдя из дома с двумя сосисками, тремя отварными костями, выловленными из супа и термосом чая в портфеле, он направился к вокзалу. Сел в электричку и через сорок минут бодрым шагом ступал по скрипучей щебеночной дороге в место, где ему всегда было хорошо. Но, отсчитав двести семьдесят шагов и повернув за край перелеска, на месте деревни со старенькими избами он обнаружил высокий забор, над которым маячили вишневые черепичные крыши богатых особняков.

Это сколько же он не навещал свою старенькую няньку, бабу Шуру? Лет десять, больше? Значит, снесли деревню и настроили вот это... Где-то у леса, помнится, было кладбище. Он побродил между памятников и крестов, читая имена и даты. А на самом краю кладбища Илья прочел на табличке, приваренной к воткнутому ржавому колышку, имя своей нянечки. Постоял, тупо глядя на холмик, деревянно поклонился и направился в гущу леса.

Капитан Жорин четвертую неделю сидел в засаде. Полковник совсем озверел! «Иди, вырой окоп и сиди там, пока не схватишь своего оборотня», – орал он, обдавая подчиненного густым перегаром, покрываясь красными пятнами. Жорин с группой криминалистов и собакой-ищейкой прочесал весь лес, что за поселком, где проживал начальник. Единственное, что удалось найти, это место с примятой травой и сломанной веткой орешника. Там, в центре крошечной полянки, лежали белые обглоданные кости и кассовый чек фирменного магазина мясокомбината. Вот и всё. Что поделаешь, капитан вырыл яму, обсыпал ее ветками хвои и листьями, засел там с запасом водки и колбасы. Прошло два дня и три ночи – никого! Капитан всю жизнь свою передумал за эти дни и бессонные ночи. И что же получилось? Признание полного фиаско. Семьи нет, детей нет, работа – дрянь, брать взятки так и не научился, раскрываемость дел близка к нулю, поэтому и начальство его не ценит. Да и сам он себя ни в грош не ставит.

И вдруг субботним вечером, когда небо стало темнеть, на фиолетовом фоне зажглись самые яркие звезды и круглая яркая луна... Рядом с окопом, где замер с пистолетом наизготовку капитан, шевельнулись кусты, и на полянку вышел мужчина в сером плаще с портфелем в руке. Он встал на колени как раз в том самом месте с примятой травой, которая стала единственным следом подозреваемого. Открыл портфель, достал косточку, две сосиски и положил их перед собой на аккуратно расстеленную газету. Поднял лицо к небу, долго рассматривал белый пятнистый диск луны и глубоко вздыхал. Будто очнувшись, незнакомец, вздрогнул, встал на четвереньки, опустил голову, облизал кость, взял в рот сосиску, быстро, по-собачьи, не разжевывая, проглотил и снова поднял глаза к небу. Замер, весь напрягся, глубоко вздохнул и громко завыл.

Нет, человек не превратился в волка или, скажем, в собаку – на четвереньках стоял обычный мужчина и что есть сил выдавливал из нутра протяжное "О-о-у-у-у!" И так, видимо, на душе этого парня было тяжко, что только и оставалось не плакать, не рыдать, не жаловаться, а лишь протяжно выть.

Капитан Жорин убрал пистолет в наплечную кобуру, аккуратно застегнул фиксирующий ремешок. Выбрался из укрытия, стряхнул с одежды прилипшие листья и хвою, подошел к незнакомцу и, шепотом извинившись, встал рядом с ним на четвереньки. Тот словно и не обратил на него внимания, продолжая свою ночную песню. Капитан набрал воздуху в грудь побольше, поднял лицо к луне и испустил протяжный вой. Сразу полегчало... Незнакомец, не меняя позы, не отрываясь от созерцания ночного светила, вежливо пододвинул правой передней лапой соседу последнюю сосиску. Жорин ее ловко проглотил, и они оба, в унисон испустили протяжный, такой очищающий и обнадеживающий вой.

На рассвете Жорин и Барыгин стали друзьями. Они в обнимку вышли из леса, веселые и довольные жизнью. Они легко ступали, не чувствуя ног, грудью раздвигая густой утренний туман, оставляя за собой аэрокосмические завихрения.

– Ну-ка, ребятки, подойдите ко мне, – раздалась хрипловатая команда из-за щелястого забора.

Двое счастливцев не без труда разглядели сквозь забор старика в валенках с галошами, удивленно хмыкнули, но указание выполнили. Старичок в седой реденькой бородке смотрел на них, как добрая мамаша на шалунов.

– Уж не вы ли, мальчики, по ночам выть по-волчьи придумали?

– Мы, да, мы это, – хором залепетали они, сконфуженно, – Простите, мы больше не будем.

– Конечно, не будете. Я вам не позволю.

– А кто вы, простите?.. – уточнил капитан, разглядывая обычный деревенский облик незнакомца в телогрейке и сапогах. За спиной дедули стоял небольшой храм-часовня, построенный по типовому проекту. Такие церкви ставят сейчас в новостройках.

– Кто я? Тутошний поп, недостойный иерей Алексий.

– А почему, простите, недостойный? – удивился Илья. – Разве, если поп не достоин, может в церкви служить?

– Вижу, вы ребятки невоцерковленные, ни разу, – вздохнул старичок. – Так положено говорить. Для ради смирения и самоуничижения пред ликом Божиим. Поняли?

– Ага! Нет! Да!

– Заходите, не робейте. Есть у меня к вам разговор. Мнится, судьбоносный! Для вас...

Пробыли они у отца Алексия весь день. А потом стали приезжать к нему субботними вечерами с ночевкой. И все у них изменилось. Разумеется, в лучшую сторону.

Прожили они долго и счастливо, умерли в глубокой старости, окруженные женами, детьми и внуками.

+ + +

Видимо, рассказ затронул чувствительные струны души слушателей, потому как одни принялись спорить между собой, другие стали примерять к себе ночные завывания, а третья группа товарищей обратила свои взоры к писателю и потребовала разъяснений.

– Да вот он, отец Алексий, – один из героев вышеупомянутого эпоса, – кивнул писатель в торец стола. – Он все и объяснит.

На самом деле, за столом незаметно для публики появился старичок с реденькой бородкой. Он терзал самку леща с икрой, рассасывая соленую твердь. Ввиду отсутствия зубов, его пухлее щечки то надувались, то уходили внутрь, губы выпячивались, как у обиженного младенца, и весь он поэтому напоминал мультяшного гномика.

– Батюшка, так как же сложилась судьба наших героев? – спросил Слава, тщательно стирая с лица улыбку. – Расскажите, пожалуйста.

– Да не вопрос, – кивнул головой старичок, не без сожаления отложив недожёванный кусок рыбы. – Когда ребятки рассказали о причине странного поведения, я перво-наперво, исповедал их хорошенько. Потом велел приготовиться к причастию. Рассказал им, на чем стоит Церковь Христова, и зачем Спаситель ее основал на старушке Земле. Ребятки прониклись и все сделали как положено, искренно и аккуратно. Ну а я, пока они готовились к причастию, обошел своих прихожан, которые из благодетелей. Одному предложил кандидатуру честного мента на должность начальника охраны, другому – бухгалтера, который не ворует. С некоторых пор таковые персонажи стали вымирающим видом, поэтому весьма востребованы. Так ребятки мои устроились на хорошую работу.

– Что же, получается, вой пошел им на пользу?

– Получается, – преспокойно кивнул старичок. – А не чли ли в Предании из жития преподобного отца нашего Арсения Великого о его предначальном уподоблении псу четвероногому? Вот как дело было: "И наклонившись до земли, он пошел на четвереньках, как четвероногое животное, к сухарю, взял его прямо ртом, затем отошел с ним в угол и там съел его лежа на земле. Блаженный Иоанн, видя такое смирение святого Арсения, сказал пресвитерам: "Он будет великим подвижником". Так что, дорогие мои, смирение самого себя до твари неразумной ниспосылает смиреннейшим Иисусом Христом великую благодать и дары неисчислимые. Так вот.

– А как, батюшка, у них личная жизнь сложилась? – поинтересовалась Таня.

– Так ведь, Танюш, когда мужчины избавляются от тараканов в голове, да еще работу имеют достойную, да еще обретают помощь Божию – у них все налаживается, как положено. Так что Жанну капитанскую мы с Божьей помощи избавили от трех нечистых, и теперь она стала Анна – что тебе царевна, и поведением, и благообразием. Детишек рожает каждый год – дом полная чаша. Илюша тоже духом воспрянул, солидный стал, спокойный. Получил в наследство квартиру большую. Родитель его с криминалом "завязал", раскаялся, раздал деньги в церковь и в детский приют. А сыну оставил жилье просторное в центре. Купил Илюша автомобиль хороший. Приоделся, приосанился, да сызнову в женихи к своей ненаглядной Стеллочке подался. А она будто только и ждала его – сразу в дверях дала согласие, и в чем была, ушла с ним под ручку, в большое семейное счастье. Так что теперь у них любовь красивая, хоть роман в стихах пиши! Опять же, детишки пошли, да такие все миленькие, как ангелочки. Вот и все, дорогие мои. ...Можно я воблу-то догрызу? Деснами?..

Вера, былое

На старинной лавочке нашего двора сидела бывшая жена и пронзительно смотрела на меня. Вот уж с кем не хотел бы встретиться! А тут – на тебе, собственной персоной. Совсем недавно эта женщина за двое суток успела развестись со мной, выскочить замуж за моего врага, отобравшего у меня всё до последней нитки, а напоследок вдоволь позлорадствовать: вот, муженёк как разумные женщины поступают с такими недотёпами, как ты. Я лишь об одном её попросил: не попадаться мне на глаза. Дело в том, что в среде российских предпринимателей, выживших в условиях дикого бандитского капитализма, за предательство принято наказывать. Я, конечно, не хотел заказать свою жену, тогда... Только кто знает, какое настроение будет у меня в момент нашей встречи, а может такое «мокрое» желание вдруг вспыхнет!.. Так что лучше бы ей держаться от меня подальше и до последних дней жизни находиться под круглосуточной охраной.

– Адрюш, а меня выгнали, – всхлипнула она. – Как собачонку паршивую...

– Ну, а ты чего хотела, Вера, – рассудительно ответил я. – Такие уж нравы в вашей бандитской среде.

– Что мне делать? На что жить? – Она смотрела на меня, как побитая собачонка на свирепого хозяина, разве только не скулила.

Самое противное, мне было абсолютно все равно, что с ней будет. Ни жалости, ни сочувствия в душе, разве только брезгливость. Наверное, апостолы испытывали нечто подобное к одному из них, который предал Учителя и повесился на осине.

– На что жить, говоришь, – прошептал я в раздумье. – У тебя есть своя квартира, у тебя есть образование, наверняка припасла на черный день золотишко и камешки. Я не вижу ничего страшного. Иди домой, устраивайся на работу и скажи спасибо, что живой осталась. За такое предательство мои партнеры по бизнесу убирают иудушек не раздумывая.

– Андрей, а ты... – она запнулась, изобразив на лице страдание, – не мог бы... простить меня?

– Если ты до сих пор жива, значит я тебя уже простил. Правда, не знаю, какое настроение у меня будет завтра. А может, вспыхнет желание мести! Не зря же я просил не попадаться мне на глаза.

– Я не о том, – вкрадчиво сообщила мне бывшая жена. – Я думала, может нам всё вернуть и попробовать начать сначала?

– Это чтобы я с тобой... – ужаснулся я, представив на брачном ложе себя с анакондой. – Да ты с ума сошла! Немедленно убирайся отсюда!

– Но я еще приду,– упрямо процедила она, – когда ты успокоишься. А ты пока подумай над моим предложением. Все-таки не чужие люди.

– Ошибаешься, Вера, – чужие. Прощай.

Дома, в своей каморке, я сел в старое кресло и всё никак не мог унять дрожь в руках и сильнейшее раздражение. Молитва не шла, покаянный псалом прерывался на первой же фразе, и я начинал снова, потом решил положить поклоны, только после первого же закружилась голова, и я вернулся в кресло, взял четки и стал бездумно тупо перебирать узелки. Глаза смотрели на пламя свечи. Я даже не помнил, когда ее зажег. Когда отчаяние захлестнуло меня с головой, когда тошно стало невыносимо – перед глазами всё поплыло, я вспомнил о подозрениях врача на опухоль мозга, в голове мелькнуло: значит скоро. ...И отключился.

Познакомились мы с Верой на первом курсе. Она мне показалась недоступной и далекой, как яркая звезда на черном небе. Вера, пожалуй, была самой красивой и надменной из всех девушек нашего курса. Я и мечтать не смел о такой "девушке из высшего общества", да и забот с учебой – выше головы, лишь бы удержаться, лишь бы не вылететь. Только бабушкиными молитвами, моими стараниями, а может благодаря везению – моя убогая персона стала набирать очки: сессию сдавал на "отлично" и "хорошо", участвовал в общественной жизни курса, сдавал кровь, ездил в стройотряды и неплохо там зарабатывал. Словом, к третьему курсу я поднялся на самую высокую ступень и стал стипендиатом, любимцем преподавателей и декана. Тут и подошла как-то раз ко мне красавица Вера и попросила помочь с сопроматом. Мы провели несколько вечеров вместе, были у нее дома, она познакомила меня с родителями, представив, как лучшего студента курса; потом и бабушка устроила Вере легкий допрос на тему, а не ветреная ли ты девица. К моему изумлению, взрослые благосклонно приняли наше знакомство и даже обрадовались внезапно вспыхнувшей дружбе. Все-таки Вера воспитывалась в "порядочной семье" и умела себя вести в обществе, особенно с людьми пожилыми; а я как-то посидел за праздничным столом с отцом Веры, мы так душевно выпили, подружились... Так и стали мы "парой весьма перспективной во всех отношениях".

Вера не сразу открылась. Довольно долго держала меня на дистанции, упорно называя "хорошим другом", "верным товарищем" и даже "милым дружочком". Но вот пришлось нам расстаться на целое лето, я уехал строить БАМ, она – на дачу к родителям, между нами завязалась переписка, да такая интенсивная, такая душевная. Потом еще долго хранил я ее письма, перечитывал. Оказалось, мы оба скучали друг по другу, нам остро не хватало нашего душевного общения, смущенных касаний рук... А как вернулся со "стройки века", загорелый, длинноволосый, бородатый, возмужавший, да при деньгах, как явился на свидание в элегантном финском костюме и немецких туфлях, так и рухнула последняя преграда между нами, и мы стали влюбленными.

О, это было потрясающе! Те месяцы, когда мы широко распахнутыми глазами, жадными руками, буквально всей кожей, чувствовали взаимность вспыхнувшей любви – это время навсегда останется самым светлым, самым сладким в моей семейной жизни. На нас свалилась куча забот, учеба, казалось, отнимала все силы, но тем сильней разгорался огонь наших сердец, тем острее пронзали чувства коротких свиданий. Лишь появлялась вдалеке ее стройная фигурка, я срывался с места и бежал навстречу. Ох, как мешали нам люди, как хотелось обнять любимую, но мы осторожно сближались на расстояние вытянутой руки, в перекрестии десятков любопытных глаз, смущенно и вежливо здоровались, едва касаясь друг друга пальцами рук – и нас разносило в разные стороны. Но и эти краткие сближения у всех на виду, но и свидания урывками, и тем более выходные на даче или в моей комнате – приносили столько счастья, столько сладостных волнений!

Потом была свадьба, медовый месяц, путешествие в Крым, беременность Веры – она тогда стала походить на княжну Марию Николаевну с портрета Брюллова: непостижима в своей таинственной красоте, живущая внутри себя, в царском дворце, и лишь иногда снисходящая к народу, с милой улыбкой на ангельском лице. Потом умер отец Веры, чуть позже и мать – это еще сильней привязало жену с дочкой ко мне. А уж я старался вовсю, только бы они ни в чем не нуждались, чтобы всегда были окружены моей заботой, комфортом, чтобы всегда было во что одеться, на чем съездить, чем встретить гостей, чем напоить-накормить, чтобы никто никогда не смог упрекнуть меня в том, что я недостоин такой женщины и такой дочки.

Вера с детства любила дачу родителей в заповедной местности, великолепные леса и озера, чистый воздух и море цветов. Может поэтому она сразу поддержала меня, когда появилась возможность переехать в деревню, наладить там бизнес, построить просторный дом. И жили мы там очень достойно, и казалось, вот оно – то самое семейное счастье, о котором мечтают все люди. Правда, нежданно, вдруг, дочь наша Маруся, сорвалась с уютного райского места и уехала в кругосветное путешествие, "мир повидать и себя показать". Без единственной дочки дом стал пустым, каким-то недостаточным. Тогда, видимо, и проползла первая трещина по нашему семейном раю. Я целыми днями работал, сильно уставал, а Вера большую часть времени проводила одна, ухаживая за садом, цветами, приглядывала за прислугой, устраивала приемы. Видимо тогда-то и появился в ее жизни молодой харизматичный мужчина, "новый русский" новой генерации, то есть без фени и уркаганских замашек, при больших деньгах и власти, умеющий и ручку облобызать, и вино выбрать, и во фрак облачиться, и на выходные в Париж туда-сюда смотаться.

Помню это гадливейшее ощущение желчи во рту и рухнувшего в черную бездну сердца, детскую растерянность и тупую ноющую боль в груди, когда Вера объявила о своем предательстве. Она, обтянутая серебристым вечерним платьем, сверкая бриллиантовым колье, походкой сытой львицы вышла из сверкающего лимузина, где сидел ее мордастый избранник и нагло усмехался, наблюдая трагикомическую мизансцену. Вера подошла ко мне, непрестанно испепеляя ненавидящим взглядом красивых глаз, и с презрением объявила о разводе и новом своем браке. Тогда-то я и попросил ее больше не показываться мне на глаза, от греха подальше.

Что меня успокоило, что примирило с новым положением вещей – это разговор со священником. Он уже был осведомлен о моем падении с изгнанием из рая, да и таковые случаи в его пастырской практике случались сплошь и рядом, чуть не каждый день. Поэтому перво-наперво он исповедал меня. Услышав о сильнейшем желании отомстить, не удивился, а попросил лишь успокоиться и сказал: "А вот этого они от нас не дождутся!" Вышел я из храма спокойным, будто не я лишился всего, а кто-то другой в заграничном триллере, а у меня все в порядке. Спал ночью преотлично, а утром сложил самые необходимые вещи в сумку, вызвал такси, и, не оглядываясь, убыл домой. А сейчас почему-то с новой силой во мне вспыхнул гнев, который как известно "мудрому мужу правды Божией не соделывает". Что ж, пойдем по накатанной колее, направлюсь-ка я в дом Божий к представителю столь любезного мне монашества.

– Нет, что ты, брат возлюбленный, – сходу ответил не раздумывая игумен Паисий, – что же нам с тобой суды Божии пересуживать. Нет тебе дороги в семейное болото, не для тебя это. Твой путь – к престолу Божию. Так что развязывай последние узелки и готовься помаленьку к постригу и священству! ...А все эти мирские присоски – прочь.

Только монашеское «прочь» не получилось на этот раз и, видит Бог, нет в том моей вины. На той же скамейке, на которой вчера сидела моя непутевая жена, на сей раз ожидала меня Авдотья, она же Дуня, она же Дуся. Весьма кроткая и таинственная особа из моей деревенской жизни. Проживала она в старинной избе, построенной из лиственницы лет двести назад, стены дома имели пепельно-серый цвет с жемчужным отливом и находились в идеальном состоянии. Поначалу-то именно стены старинной избы привлекли мое внимание. Мне приходилось каждый день проезжать мимо этого хутора, и я даже притормаживал машину, чтобы еще раз полюбоваться изысканным цветом и высочайшим качеством дома. Но вот однажды во дворе мелькнуло девичье лицо, потом еще раз, уже с улыбкой, а потом я вдруг остановился и познакомился с хозяйкой дома. Трижды мы разговаривали через забор, а на четвертый раз Авдотья пустила меня во двор и напоила квасом на просторном крыльце. Тогда она и поведала о своей судьбинушке.

Родители ее уехали из Москвы в те времена, когда пересажали в тюрьму их друзей и соседей. Фактически они сбежали в глушь, чем и спасли себе жизнь. Здесь они жили тихо, работали на земле, отец иногда появлялся в бухгалтерии колхоза, отсталого и разворованного. Помогал главбуху вести отчетность, за что получал сущие гроши. В их доме не было ни электричества, ни газа, ни радио, ни телевидения. Жили они работой на земле, рыбалкой, охотой и тем, что собирали в лесу. Читали только классическую литературу, и на своем хуторе в три дома существовали как бы на краю света, ну, или в заповеднике. В такой вот "антисоциальной" среде и появилась на старости лет у них девочка Дуня. Говорила она как героини Льва Толстого, Достоевского и Чехова, о том же мечтала, и не было в её мечтах ничего от современной жизни. Родители умерли, осталась она одна, и в доме и на хуторе. Колхоз развалился, зато появился в жизни девушки сын старого друга её отца Стас, который по просьбе своего отца навещал Дуню вместе с женой Валюшкой, что для них было экзотическим отдыхом на природе в полном отрыве от цивилизации. Они-то, эти дачники, и стали источником дохода Авдотьи. Она носила одежду Вали, Стас потихоньку увозил из дому в город и продавал старинные картины, иконы, утварь, которые приносили немалый доход Стасу и даже кое-что перепадало Дуне, правда, она не совсем представляла себе, зачем ей вообще нужны деньги.

Несмотря на столь уединенную жизнь в глуши на краю вселенной, Авдотья не замкнулась в себе, а к гостям относилась спокойно. Так и меня, несколько проверив на добропорядочность, она пустила в дом и рассказала о себе. С ней было очень интересно. Каждое слово девушки отзывалось в моей душе всполохом света. Удивительно было общаться с человеком, который за свою жизнь не узнал ни зависти, ни жадности. Ни разу не упоминала о мужчинах, о каких-то близких отношениях с ними. В город ее не тянуло, она даже в райцентре была только дважды, да и то сбегала оттуда при первой возможности. Я же рядом с такой необычайно чистой душой чувствовал себя как в раю. Однажды я вернулся от Дуни домой и напоролся на скандал. Оказывается жене доложили, что я заезжал к девушке на хутор, и вернулся оттуда "подозрительно довольным и будто под кайфом". Я не стал оправдываться, сказал лишь, что девушка прекрасна и чиста как ангел, поэтому разные грязные подозрения в этом случае абсолютно бессмысленны и противны. Видимо на Веру подействовали мои слова, сказанные в полном спокойствии, она только спросила:

– У вас с ней правда ничего не было?

– Да конечно же правда. Сама посмотри на нее, сразу поймешь: это дитя, подобное ангелу, в её обществе в голову ни одна дурная мысль не залетит. Нечто подобное я наблюдал лишь раз, когда в Дивееве общался с юной монахиней. Слава Богу, что есть еще такие люди.

Вера тогда облегченно вздохнула, накормила меня вкусным ужином и устроила "праздник тела с играми под луной". Я же продолжал иногда заезжать к таинственной отшельнице, пил чай, квас, иногда ел невероятно вкусные щи, приготовленные в печи, пробовал пироги и хрустящие соленые грузди. Но больше всего мне нравилось слушать девушку, ее плавную речь, забытые слова и фразы из прошлой жизни, наблюдать движения красивых рук, выражение лица, переливы глаз. Даже ходила, сидела, вставала, поправляла платок на голове она с непривычным изяществом. Я всё старался понять, в чем же загадка этого феномена? Как ей удалось в отрыве от нашей обычной жизни не впасть в уныние и сохранить в себе человеческое достоинство и такую чистоту?

А однажды рано утром, когда я проезжал мимо ее перламутрового серого дома с веселыми резными наличниками, она выглянула из-за верхнего среза заборчика, улыбнулась мне, помахала тонкой загорелой рукой и я... притормозил, вышел из машины, подошел к ней и сказал:

– А знаешь, что за открытие я сейчас сделал?

– Открытие? И какое?

– Ошеломляющее! – Я придал лицу важное торжественное выражение. – Авдотья, позволь сказать со всей серьезностью – ты красавица! Это заявляет тебе мужчина – заметь – большой знаток и ценитель красоты.

– Спасибо, Андрей, вы настоящий кавалер. Только благословенные родители мне это говорили много раз. И что с того... Уж не крутиться же мне перед зеркалом: "Свет мой зеркальце скажи..."

– Ну, знаешь, родительская любовь слепа. Для них единственная дочка всегда самая красивая и любимая. А ты попробуй такую оценку выслушать от опытного мужчины, повидавшего в своей жизни тысячи красавиц всех мастей.

– Не скрою, мне это приятно. Благодарю вас, любезный сударь.

Девушка сделала книксен, еще раз озарила меня своей улыбкой и вернулась к делам. А я сел в автомобиль и понесся по весьма неплохой асфальтовой дороге навстречу восходу нового дня, который обещал быть весьма добрым и солнечным. Кажется, эта девушка умеет не только работать на земле и делать книксены, но и настроение поднимать на весь день. А может и на всю жизнь...

Всё это как видение пронеслось у меня перед глазами, пока я преодолевал тридцать шагов от арки до скамейки с Авдотьей. Я впервые видел ее одетой в современную одежду. На ней вполне пристойно выглядели джинсы, кардиган, кроссовки. Она протянула мне руку, как это делали воспитанницы Смольного института, я помог ей подняться и отвесил поклон головой.

– Рад приветствовать очаровательную девушку в столь необычном для нее месте.

– Здравствуй, милый Андрей, – сказал она преспокойно с доброй улыбкой на красивом породистом лице. – У тебя найдется для меня несколько минут?

– Что за вопрос, сударыня, для вас и нескольких часов не жалко. По правде, как сказал небезызвестный Пятачок: "до пятницы я совершенно свободен". Предлагаю подняться ко мне в убогую келью и поговорить за чашкой чая. Впрочем, если ты захочешь отведать чего-нибудь более существенного, можно будет и пообедать. Прошу!

Девушка поднялась ко мне, вошла в нашу квартиру, мельком бросила взгляд на интерьер и сама прошла на кухню. За столом сидел Назарыч и возился со старинными часами. Он даже привстал и, открыв рот, поприветствовал даму:

– Имею честь, так сказать и всё такое прочее! Меня зовут Владимир Назарович.

– Добрый день, а меня кличут Дуней. Да вы сидите, пожалуйста, что, право, за церемонии!

– Не так уж часто к нам такие красавицы наведываются.

– Назарыч, хватит девушку смущать, – сказал я. – Лучше посоветуй, как нам чаю поприличней смастерить.

– Не надо, Андрей, – откликнулась Дуня за моей спиной, – я всё что нужно нашла и уже мастерю чай, самый приличный.

– Вот молодец, Дуняша, – крякнул старик, – это по-нашенски.

В моей комнате Дуня буквально за несколько секунд навела порядок, накрыла на стол и налила чай. Из своей сумки извлекла банку с изумрудным крыжовенным вареньем и горку пирожков.

– Приятного аппетита, – улыбнулась она.

– Спасибо, дорогая хозяюшка, все это так необычно и вкусно.

– Андрей, ты прости меня за то, что свалилась как снег на голову. Без предупреждения и твоего позволения.

– Да я ведь сам тебе адрес дал и пригласил заезжать при случае. Удивляет другое, как ты сумела вырваться из дому, разрешить свой затвор и так легко найти меня в большом незнакомом городе.