Текст книги "Тихий дом (СИ)"

Автор книги: Александр Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Время остановилось, между мной и Пресвятой Богородицей шел неторопливый разговор. Ни слова упрека, ни тени осуждения – Она утешала меня, как сына. Да – уродливого, да – грязного, да – плененного цепями страстей, но – сына! Словно после долгой черной ночи, взошло солнце и заиграло мириадами радуг на каплях росы, небо просветлело и восходящее солнце приняло в объятья новый день. Я стоял на коленях перед живой Богородицей, Она, как мать родная укутывает озябшего сына, покрыла меня Своим омофором, меня окружило облако света, приятного, уютного, ароматного, переливчатого... "Что, поговорили? – прошептал старец, протягивая клетчатый носовой платок. Моя физиономия до самого горла была мокрой. – Вот так и мне не хочется уходить отсюда. Особенно, когда никого нет и наступает тишина. Однако пойдем, нас на трапезе заждались". Ох, как не хотелось прерывать "разговор", такой светлый и добрый. Что произошло? А просто поверил старцу, доверился его взору и его глазами увидел то, мимо чего проходил сто раз в день. А тут прозрел и удостоился...

Да, я не верил себе и непрестанно, как музыкант камертоном, сверял чистоту веры с Евангелием, житиями Святых Отцов, с преданием Церкви, с "духовным камертоном" старца и тех священников, которые несут на раменах благодатный тихий свет невечерний, добрую отеческую улыбку и сердечное тепло, проливающееся прямиком в твою озябшую душу. Как-то теплым тихим вечером, когда закат солнца позолотил верхушки тополей, траву и крыши, сидели мы вдвоем со старцем на скамейке, что напротив церковных врат, он глубоко вздохнул, как бы решаясь на что-то, и сказал:

– Однажды много лет назад во время постного бдения было мне видение. Стоял я над пропастью, воздев руки к Господу и молил помиловать моих чад. Ну, сколько у меня их было тогда? Человек двести, не более. А тут на меня из-за горизонта двинула толпа людей. Тысячи, может даже миллионы. И все гурьбой стали падать в пропасть. Господь прогремел с небес: а этих несчастных тебе не жалко? Я как Савл в испуге спрашиваю: "Что мне делать, Господи?" – "Молись за всех людей. Видишь, они как стадо без пастыря. А Я по твоим молитвам буду их из пропасти вытаскивать".

– То есть Спаситель призвал Вас молиться за весь мир? Это же дело схимника, а Вы приходской священник.

– Да, да, – понуро кивнул старец. – Знаешь, страшно мне стало. До сих пор эта бездна каждый день перед глазами, и большая полпа людей падает в черноту. Вот после того случая и стал молить Бога о том, чтобы мне больше не давать видений. И чад своих прошу молиться об этом. Чтобы без видений, чистым умом. А то ведь можно и умом повредиться. Понимаешь?

Да, понимаю, понимаю, старче, и пуще прежнего остерегаюсь видений. Если бы в рай, если бы в Царство небесное, а то ведь меня все больше в ад погружает мой суровый наставник, мой Ангел Божий. Наверное, степень моей греховности такова, что не раз и не два, а трижды меня швыряли во тьму кромешную. Чтобы одумался, наконец, чтобы встал на прямой путь спасения.

Но зато, благодаря неверию в себя и доверию святым, я учусь смотреть на Бога во свете неприступном глазами святых. И вот читаю: "Люди не учатся смирению, и за гордость свою не могут принять благодать Святого Духа, и потому страдает весь мир. А если бы люди познали Господа, какой Он милостивый, смиренный и кроткий, то за один час изменилось бы лицо всего мира и у всех была бы великая радость и любовь. Когда люди хранят страх Божий, тогда тихо и сладко жить на земле. Но ныне народ стал жить по своей воле и разуму, и оставил заповеди святые, и без Господа думают найти радость на земле, не ведая, что единый Господь есть радость наша и только в Господе веселится душа человека. Он согревает душу, как солнце греет полевые цветы и как ветер, качая их, придает им жизни. Все дал нам Господь, чтобы мы славили Его. Но мир не разумеет о сем. И как может кто разуметь о том, чего не видел и не вкушал? Я тоже, когда был в мире, то думал, что вот счастье на земле: я здоров, красив, богат, и люди любят меня. И я этим тщеславился. Но когда я познал Господа Духом Святым, тогда на все счастье мира стал смотреть как на дым, который уносится ветром. А благодать Святого Духа радует и веселит душу, и она в мире глубоком созерцает Господа".

Ни раз и ни два, тысячи раз читаю и перечитываю эти слова. Так голодный набрасывается на хлеб, так жаждущий прилипает к сосуду с чистой прохладной водой. Глазами святого Силуана Афонского наслаждаюсь созерцанием Господа, а слезы льются из глаз, а любовь к кроткому Иисусу наполняет сердце и освещает мой тернистый земной путь. Так открываю для себя таинственную цепочку: вера в Бога – доверие Богу – доверие Святым – созерцание глазами Святых непостижимого для меня, обычного грешника, Бога Любви во свете неприступном. Тайна из тайн – та самая, что на поверхности, для всеобщего открытого употребления.

Возвращение

– Щелкоперов и бумагомарателей принимают еще в этом благочестивом доме?

– Сам не знаю. Я только вошел. А ты откуда узнал о моем приезде?

– Знак мне был!.. – Алексей покрутил пальцем в воздухе, пытаясь нагнать туману. – А если честно, то просто случайно. ...Хотя, вряд ли стоит доверять этой безрассудной идее, ведь ничего случайного в нашей жизни не бывает. А давай считать, будто ангел меня сюда за руку привел.

– Давай. Только сперва позволь облобызать твое сверкающее табло.

– Ну что ж, лобызая лобыжу. – Он распахнул объятия. – Тогда пароль: "Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася".

– Тогда отзыв: "Истина от земли возсия, и правда с Небесе приниче". (Пс.84:10,11)

Мы обнялись и вошли в мою каморку.

– Слушай, Андрей, у меня без тебя вся работа над книгой встала. Ты вот что, давай свои дневники в любом виде. Я разберусь. Очень надо, понимаешь!

Я включил ноутбук, перекачал на жесткий диск аудио-файлы с диктофона, затем перебросил на флешку Алексея. Извлек из сумки блокнот и вместе с флешкой протянул писателю.

– Надеюсь, разберешься. У меня там каждый файл и страничка помечена датой записи.

– Что один благочестивый муж напортачил, то другой, не менее благочестивый, поймет и оценит.

– Честно сказать, расстаюсь с некоторой неохотой. Мне так понравилось вести дневник! По ходу дела понимаешь, насколько наша жизнь упорядочена и... направляется Промыслом. Когда суетишься, прыгаешь-бегаешь, работаешь, кажется, что неминуемо погружаешься в хаос. А когда описываешь каждый шаг, поневоле начинаешь анализировать и понимать – раз ты вручил свою судьбинушку Господу, то именно Он тебя по жизни ведет! Да так мудро и по-отечески бережно, как тебе самому никогда не суметь. Знаешь, с тех пор как я вернулся в храм, ни одной случайной встречи, ни одной минуты прожитой зря – всё в дело, всякое лыко в строку. Я даже немного тебе позавидовал: очень у тебя хорошая работа.

– Еще бы за нее хоть кто-нибудь платил. А то ведь только успевай кошелек открывать. А зарабатывать на разные творческие расходы приходится "на стороне далече".

– А ты как хотел! И Богу служить и богатым быть – так не бывает. Наоборот, если ты гоним, нищ и убог – это как раз и доказывает, что угоден Господу и "правильной дорогой идешь, товарищ!"

– Умом-то я это понимаю, а только чувство, что тебя постоянно обманывают, обворовывают – не очень приятное. Да и семье как объяснить?

– А что у тебя в семье? Мне казалось, что у тебя и жена, и дети – очень правильные люди.

– Да так оно и есть, только этот "сосуд немощи" иной раз такое вытворяет, хоть стой, хоть падай.

– Кстати, насчет семьи и всего такого! – неожиданно прогрохотал хриплый бас.

Мы с Алексеем вздрогнули. В проеме двери стоял Назарыч и словно ожидал, когда можно будет вставить веское слово.

– Твоя дочка приехала, так я её поселил в комнату Марины. Здрасьте.

– А Марина куда делась? Здрась и ты.

– Как куда? – Пожал он плечами. – Они с Никиткой поженились и съехали в загородный дом.

– Ничего себе, однако, у вас тут новости! Так, где же дитя мое непутёвое?

– А ты и этого не знаешь? Маша уехала в монастырь. Ей какой-то Костя из Австралии посоветовал.

– Ну, это хорошая новость – святую обитель посетить всегда полезно. Особенно после путешествий по мрачным стезям мира сего. А что наш с тобой общий знакомый Василий Иванович?

– Ну ты даешь, Андрюш, ты и этого не знаешь?

– Ничего удивительного, я там, на юге, полностью от всего отключился, даже телефон забросил.

– Понимаю. Да старик такую деятельность развернул – закачаешься! Он отбил твою деревенскую фирму, вернул твой дом и расселил туда жильцов, которые занимали помещения, где раньше церковь была. А храм-то он почти уже закончил восстанавливать. Ты разве не видел колокольню с куполом, что в углу дома?

– Нет, я все больше под ноги себе смотрю. Вот значит как! Что же, молодцы!

– Когда Шефу что нужно, он горы свернет. Тот еще богатырь! Не смотри, что старый пень... Слушай, Андрей, а правду говорят, что он тебя в тюрьму посадил?

– Да, посидел на нарах малость, было дело. Только если он храм начал строить, то у меня никаких претензий к нему. Ради такого дела я и подольше мог бы... как там у вас говорят – почалиться. Как положено в Церкви, в основание каждого богоугодного дела должна пролиться кровь мучеников.

– Лучше не надо, – проворчал Назарыч. – Хватит крови, хватит тюрем! Не для того твоя бабушка всю жизнь страдала, чтобы и ты горюшка хлебнул. Не для того красные тысячи душ отцов и дедов загубили, чтобы и детям нашим досталось. Хватит! Давайте жить дружно, ребята!

– А старик правильные слова говорит! – подал голос Алексей. – Я ведь пришел пригласить тебя, Андрей, в гости. Там у меня дома ситуация, знаешь ли... Без жидкого не разобраться. Я хотел тебя на помощь позвать. Так может мы и Назарыча пригласим? По всему видно, человек он строгий, но справедливый.

– Назарыч, пойдешь с нами? – спросил я, заранее зная ответ.

– А как же! – прогудел старый зек. – Я всегда там, где страдает мой народ.

– Какие люди, Алеша! – всхлипнул я как можно громче. – С таким народом никакой враг не страшен!

– "Пострадал, старик, пострадал!" – говорили пассажиры". – Алексей поймал на себе вопрошающие взгляды четырех глаз и пояснил: – Это не я, это Аркадий Гайдар, из воспоминаний Паустовского.

– Нет, ну тогда всё понятно! – закивали мы с Назарычем. – А то сиди и думай, причем тут пассажиры? А так сразу полный порядок и соответствие...

Выйдя из подъезда, мы обошли дом вокруг, и тут я сделал открытие. Оказывается, странная пирамидальная конструкция, на которую я с детства любил забираться, чтобы с высоты любоваться окрестностями, – была ни чем иным, как остовом колокольни. На месте ржавых рам и стоек высился белый шатер колокольни с золотым куполом. А в проеме я даже разглядел ряд бронзовых колоколов. Заглянули и в угловой подъезд, поднялись на второй этаж. Тут работа шла вовсю: плотники, штукатуры, маляры и даже художник – бок о бок – трудились, каждый над своим участком. А среди подмостей с чертежами в руках ходил прораб и время от времени давал четкие немногословные указания рабочим. В таком темпе они, пожалуй, недели за две все закончат. Молодцы!

Алексей дернул меня за рукав: пора! Мы выстроились в колонну, причем Алеша рассекал толпу прохожих первым, старик в центре композиции, я же замыкал торжественное шествие по узкому тротуару.

– Что еще новенького случилось? – спросил я. – Пока я вспахивал южные просторы?

– А, вот еще! – всхрипнул дед. – Никита велел передать, что в охотничьем доме он для тебя отгородил три комнаты с кухней и ванной, а также пристроил отдельный выход на улицу. Это чтобы ты в любой момент туда мог поехать, а молодые тебе не мешали, или ты – им... Заниматься государственными вопросами.

– Очень хорошо! Что еще?

– А, да, вот что. Да не гоните так быстро, мне же не двадцать. Далеко еще идти?

– Слушайте, друзья, – воскликнул я, остановив бег с препятствиями перед входом в старое кафе ранне-советских времен. – Давайте выпьем по чашечке кофе. Это пять минут – здесь быстро обслуживают. Мне это кафе со штруделем во сне снилось. Я тут столько кофеина употребил, на три с половиной инфаркта хватит.

Мы присели за столик на стеклянной веранде, юная девушка в переднике приняла заказ и упорхнула, чтобы через две минуты принести на подносе кофе с пирогом. Старик отдышался, плеснул в чашку из плоской фляжки, извлеченной из-за пазухи, отпил глоток, другой и ударил себя по лбу:

– Ага! Вспомнил. Усадьбу тебе, Андрюш, вернули. Шеф нанял очень крутого юриста, тот порылся в бумагах и как-то через суд, "через товароувэд, заувсклад", поляну и конверт, – старик шутил с самым что ни на есть суровым видом, – отыграли усадьбу у музея и вернули владельцу, то есть тебе. Музей-то все что можно разворовал и довел до полного упадка, а Шеф как взялся, так за три недели такую красотищу навел – пальчики оближешь! Поздравляю.

– Вот не было печали, – проворчал я, вставая и расплачиваясь. – Только ярмо с шеи скинул, только от бизнеса и дома освободился, так на тебе – всё обратно, да еще с довеском.

– Не волнуйся, Андрей, – принялся успокаивать меня дед, вступая в гонку вторым пристяжным. – Никита с Шефом уже все за тебя решили. В усадьбе после ремонта по крыльям устроят дом престарелых и дом малютки, а посередине – дом отдыха для своих работников. Слышь, Андрюш, а мне с Алешей, в случае чего, можно будет в дом отдыха съездить?

– Зачем спрашиваешь, старче! – возмутился я духом. – Мы для тебя за особые заслуги перед отечеством персональный номер со всеми удобствами сделаем, да с мастерской, да с токарным станком. А нашему писателю организуем целый дом творчества с просторной верандой, чтобы он пил чай из самовара и закатом любовался. А? Нормально?

– Так ты у нас миллионщик, оказывается? – протянул писатель, наполняясь классовым чутьем. – А что молчишь, как палтус в морозилке? Да тебя же надо раскулачивать, контра!

– Сам только что узнал, гражданин начальник! – Воздел я руки в крайнем изумлении. – Видишь, господа бандиты всё без меня делают. Сами как-то управляются. Видимо, очень камень хотят...

– Какой камень? – хором спросили попутчики.

– Да так, булыжник, смотреть не на что, – отмахнулся небрежно, – за него полтинник в базарный день не выручить.

– Ладно, мы пришли, – отрезал Алексей, открывая традиционно обшарпанную дверь подъезда. – Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы и прочие мильёнщики!..

– Да мы не!.. – попытался возмутиться Назарыч.

– "Спокойно! – как сказал великий сатирик Игорь Маменко. – Нормальна военна ситуация!" Это я вместо боя боевых барабанов. Для поднятия духа. А сейчас я попрошу вас как можно больше терпения, снисхождения и трезвомыслия. Как сказал тот же Гайдар: "Видно, будет у нас сейчас не легкий бой, а тяжелая битва".

Плач на москальской кухне

Квартира, в которой проживал Алеша с семейством, имела восемь комнат. Такие в этом же доме занимали обычно семьи генералов, министров и народных артистов. Впрочем, Алешина семья теснилась в трех комнатах, остальные занимали кто попало: торговцы с рынка, таксисты, официанты, «рабочие и крестьяне». Ванная, туалет и кухня ошеломляли непривычной огромностью. Я видел, как дети в ванной играли в футбол, а по коридору ездили на велосипедах, наперегонки. Поздоровавшись с женой и двумя младшими детьми, мы прошли на кухню и застали пир горой, устроенный на составленных кухонных столах. Здесь сидели старшие сыновья Алексея, пятеро жильцов мужского пола из завсегдатаев пиров и три женщины.

Как бы отдельно и независимо от всех в торце рядком сидели пунцовые лицами трое мужчин и громко разговаривали. Рядовые застольщики закусывали хлебное вино традиционными салатом-оливье, винегретом и колбасой. Торцевая троица обставила себя салом пяти сортов, кругами домашней колбасы, бужениной, жареной рыбой, помидорами и малосольными огурцами – всё это возмутительно вкусно пахло и само просилось в рот. Центральное место смачной окраины занимали бутыль перцовки, керамическая бадья с борщом и блюдо с варениками, обильно политые густой сметаной.

Алексей нас со стариком Назарычем подсадил на свободные стулья на границе между центром и окраиной, представил гостям. Особо вежливо познакомил с троицей: режиссер Николай крутил туда-сюда монитор ноутбука, его соседи – ресторатор Борис и только что приехавший в Москву в поисках работы киевлянин Дима с интересом рассматривали мелькающие картинки. Даже я узнал, что изображалось на фотографиях: Крещатик, мост через Днепр, ДнепроГЭС, остров Хортица с декорациями к фильму "Тарас Бульба", виды Львова, Харькова, Полтавы, парки, азовские лиманы и, конечно, степь. Насколько я понял, Николай с Борисом жили в Москве и неплохо преуспели, вот и позвали друга детства Диму подзаработать деньжат, а может со временем купить здесь жилье и перевезти семью. Николай поспешил наполнить наши тарелки едой и налил в граненые стаканы перцовку.

– Вот, нашел! Наконец-то! Эту песню мы разучивали в школьном хоре. Знаете, как трудно ее исполнять! А вы послушайте, как Тонечка на "Голосе Крайины" поёт – это нечто фантастическое!

На экране монитора из серебристого облака выплыла, как белая птица, красивая девушка с белом платье и запела чистым высоким голоском:

Ой, лет╕ли дик╕ гуси,

Ой, лет╕ли у нед╕лю дощову.

Впало п╕р"я на подв╕р"я,

Закотилось, як пов╕р"я у траву.

О, это на самом деле было ну очень красиво, а пела девушка так чисто и звонко, что не верилось, будто поёт живьем, а не "под фанеру". Я даже переживал, когда Тоня брала немыслимые по высоте ноты, да еще на максимальной громкости. И всё тут было здорово: и мудрые слова, и дивная мелодия, и чудесное исполнение, и девушка в белом платье, будто белая лебедь летящая над серебристым облаком сцены.

– Очень красиво! – вырвалось у меня. Народ вокруг согласно закивал головами.

– А вот это? – Николай нашел файл и кликнул по иконке. По экрану монитора потекли роскошные картины: степь в серебристом ковыле, плакучие ивы над речкой, беленькие хаты с резными наличниками на холме, строй пирамидальных тополей в пунцовых лучах заката. А из динамиков раздалась напевная мелодия и звонкие голоса:

Ой там на гор╕, ой там на крут╕й,

Ой там сид╕ло пара голуб╕в.

Вони сид╕ли, милувалися,

Сивими крильми обн╕малися.

– Какие пронзительные песни! – просипел Назарыч. – Еще давай, Коленька!

Николай порылся в папках на рабочем столе, хмыкнул и поставил на воспроизведение следующую песню:

Нiч яка мисячна,

зоряна, ясная

видно хочь голки сбирай.

вийди коханая працею зморена

хочь на хвилиночку в гай

...

Ты не лякайся, що змерзнеш лебэденько.

Тепло – ни вiтру, нi хмар,

Я пригорну тебе до свого сердонька,

А воно палке, мов жар.

– Назарыч, Леша, вам слова понятны? Может перевести? – предложил Борис.

– Да нет, зачем, всё ясно. Коханая, лэбедэнько, жар сердонька, даже не лякайся – то есть, не бойся. Всё будто из детства. Думаю, у каждого москвича были друзья-украинцы, которые говорили по-своему, и нам перевод не требовался. Давай еще что-нибудь, очень хорошо поют.

– А эту песню я бы назвал вторым гимном. Это же какая высочайшая поэзия! Послушайте:

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:

Чому я не сок╕л, чому не л╕таю?

Чому мен╕, Боже, ти крилець не дав?

Я б землю покинув ╕ в небо зл╕тав!

Под великолепные песни, которые все слушали затаив дыхание, под всеобщее ликование и чувство глубокой взаимной симпатии, я не заметил, как выпил три стаканчика перцовки, съел целый круг домашней колбасы с чесноком и увесистый шматок сала, да еще и отполировал все это десятком-другим ложками борща и пятком вареников с ладонь. Внутри всё горело, тепло разливалось по телу, накатывая волнами в ступни ног, ладони, выжимая слезы из глаз. Хотелось всех обнимать и целовать. Наши души словно отделились от мест постоянной дислокации, взмахнули крыльями, взлетели как сокол в небо, сплелись в единое облако и растворились в его золотистом сиянии, как в океане любви.

– А теперь, думаю, пора самую душевную песню прослушать, – произнес Николай и кликнул по файлу "рушник". Глубокий мужской голос Гнатюка залил кухню густым напевным плачем:

Рiдна мати моя, ты ночей не доспала

Ти водила мене у поля край села

I в дорогу далеку ты мене на зорi проводжала

I рушник вишиваний на щастя дала

У каждого человека есть мать, и даже самые суровые и жесткие люди относятся к маме с трепетом и нежностью. Особенно, если та "ночей не доспала", если она тихо, молча плачет, провожая сына... И ни слова в упрек, и ни одного взгляда осуждающего, только материнская кроткая самозабвенная любовь... Тут уж захлюпали носами не только я, но и большинство соседей, а женщины не стесняясь промокали глаза платочками. И вдруг в такой душевной тишине, будто гром ударил:

– Яка сволота клята! Таку гарну краину загадылы! За що? Мы робылы, та дитэй ростилы, а воны... – Дима из Киева рыдал в голос и бил кулаком по столу.

– Да уж, не хотел бы я жить там в настоящее время, – согласно кивнул Николай. – Ох, не зря мои родители-украинцы выехали оттуда еще в начале восьмидесятых, как будто заранее чувствовали: пора когти рвать.

– А вы слышали слова старца Андриана из Печерской лавры? – сказал молчавший до того Борис. – Он в прошлом году сказал: "На Украине еще ничего не начиналось!" То есть, это что получается: "...разрушим до основанья и затем..."? Сколько же можно воровать, разрушать, убивать! Сволочи, что они сделали с моей Украиной! Такой родной и ласковой, такой ароматной, цветущей и вкусной, с такими добрыми бабушками, которые когда к ним придешь, даже не спрашивали, голоден или нет, сразу сажали за стол и кормили борщом, салом, пирожками, а на моё вежливое "спасибо" отвечали: "Звыняйтэ" – где всё это?

– Вот уж когда не раз вспомнишь слова старца Серафима (Тяпочкина), – сказал Алексей. – На вопрос: "Что будет с Украиной и Белоруссией?" он ответил: "...Все в руках Божиих. Те, кто в этих народах против союза с Россией – даже если они считают себя верующими – становятся служителями диавола".

– Итак, что же? – загремел Николай. – "Сатана там правит бал"? И это на моей родине, на моей солнечной, ласковой, уютной, вкусной Украине! Сволочи, что они сделали с Нэнькой! И что мне делать, чтобы хотя бы мои близкие, пока еще там живущие, не пострадали?

– А ничего, кроме молитвы, – сказал Алексей. – Во всяком случае, те, кого я каждый день поминаю сугубо, как страждущих на Украине – ни один пока не пострадал. А что еще!.. Не уподобляться же этим сатанистам, которые пылают злобой и готовы убивать всех, кто встанет на их пути. Мы, христиане, обязаны всеми силами хранить мир в душе.

– Мир, говоришь? – снова заголосил киевлянин. – Это поэтому Путин не ввел войска в 2014-м году? Поэтому не раздавил танками бандеровцев? Вам нужен мир? А мы за что в крови тонуть будем? Мы такие же как вы!

– Нет, хлопчик, не такие, – чуть слышно прорычал Назарыч. – Русский человек никогда мать не бросит, чтобы ее насиловали, грабили и избивали враги. Мы миллионами погибали за Родину-мать. Мы не удирали заграницу, чтобы урвать кусок пожирнее. Как там у Лермонтова в "Бородине": "Ребята! не Москва ль за нами? Умремте же под Москвой, Как наши братья умирали!"

– Это я Нэньку бросил, москаль ты похххааа... – прошипел Дима, но его рот зажал ладонью Николай, извиняясь за товарища.

– Да, ты, – кивнул Назарыч. Он достал из кармана несколько сотенных долларовых купюр и бросил на стол под красный нос Димы. Тот чисто автоматически их сграбастал и хотел было сунуть в карман, но этому помешал Николай. – Бери, хлопчик, купи билет и возвращайся на родимую Нэньку и умри за нее, если ты мужик.

– Так всё, хватит! – встрял я, чувствуя как сгущается в атмосфере ненависть. – Назарыч, успокойся, пожалуйста. Не всем героями быть. Их там двадцать лет зомбировали и прессовали в слабые головушки тонны мусора. А ты, парубок, не забывай, что находишься в гостях и веди себя соответствующе. Еще раз услышу "москаль поганый", я тебя лично отоварю и, думаю, найдется еще пяток человек, которым захочется поучить свидомого недоумка элементарной вежливости. – Парень затих и низко наклонил голову, которую погладил Николай с явным сочувствием.

– Спасибо, Андрей! – Алексей пожал мне руку. – А теперь скажи, киевлянин, а разве в 1991-м не вы голосовали за отделение Украины от России? Ведь девяноста процентов проголосовало за разрыв. Тут ведь все просто: Русь Святая – последний оплот света на земле. Кто с ней ссорится, кто от нее уходит, сразу попадает в когти врага человеческого. Поначалу он заманивает, обольщает, лжет с три короба: выбудете как боги, только уйдите от Иисуса Христа из Его любимой страны. А как враг заполучит народ или душу человеческую, так тут и начнет работать его свора, а инструменты все те же: ложь, ненависть, жадность, зависть, воровство – и как апогей: кровь, мучения, убийства, смерть.

– А "наказания без вины не бывает", – продолжил я. – А вина в том, что человек уходит от Бога и поклоняется золотому тельцу (салу, колбасе, жареному барашку, водке-винишку-пивку, шмоткам, славе, сексу, лжи, эгоизму). Так что... Будем крепко верить и надеяться – на кого? – на Господа Иисуса. Он для нас всё. Мне так кажется. Лично мне так... именно... мне так кажется... И еще миллионам человек на белом свете.

– Слышь, Андрей, я там не переборщил, случайно? – спросил Назарыч, когда мы вышли из гостей на пустынную ночную улицу.

– Да нет, все нормально, – успокоил я старика, – надо же этих свидомых на место ставить, а то ведь от вседозволенности наглеют, и от них можно ожидать любой гадости.

Мы шли прогулочным шагом, наслаждаясь покоем теплого вечера.

– Ты помнишь, Андрей, к тебе пристал наш Никита на тему культуры? Уж больно хотел мальчуган отмазаться от фени и прочей блатной дряни.

– Помню. Он до сих пор задает мне разные вопросы на эту тему. Считаю, он прав.

– Да не против я, наоборот – за. Я не об этом. Бывало, парень из библиотеки не вылезал, домой книги таскал чемоданами. Упертый мальчуган! Молодец. Так вот принес однажды мне книгу одну, так я оторваться не мог, такая интересная. Остановись. Я сейчас тебе зачитаю отрывок.

– Вижу и тебя, старина, Никита заразил выписками!

– Заразил, чего скрывать. Память слабеет, а разобраться, что творится с нами, хочется. Вот и таскаю с собой блокнот, да иной раз заглядываю, чтобы подумать со смыслом. Это в тему сегодняшнего застолья. Вот послушай: "Определение украинству было дано еще в 1912 году профессором Стороженко в книге "Происхожден╕е и сущность украинофильства". "Украинцы" – это особый вид людей. Родившись русским, украинец не чувствует себя русским, отрицает в самом себе свою "русскость" и злобно ненавидит все русское. Он согласен, чтобы его называли кафром, готтентотом – кем угодно, но только не русским. Слова: Русь, русский, Россия, российский – действуют на него, как красный платок на быка. Без пены у рта он не может их слышать. Но особенно раздражают "украинца" старинные, предковские названия: Малая Русь, Малороссия, малорусский, малороссийский. Слыша их, он бешено кричит: "Ганьба!" ("Позор!" От польск. hańba). Это объясняется тем, что многие из "украинцев" по тупости и невежеству полагают, будто бы в этих названиях кроется что-то пренебрежительное или презрительное по отношению к населению Южной России". – Он захлопнул блокнот и сунул в карман брюк. – Слышал – двенадцатый год прошлого века!

– Да читал я про эту нашу беду. Ведь беда-то наша, общая. Это как ссора братьев – и глупо, и стыдно, и просто так замирить их невозможно. Разве только, пока сами не осознают, что натворили и не бросятся друг к другу с плачем: прости меня грешного.

Долго ли коротко ли, под разговоры и ворчание дошли до своего дома. Из помещений в угловой части раздавались жужжание и голоса рабочих – там продолжались строительные работы, что поднимало настроение и вселяло страх приближения в моей жизни крепких перемен. Не успели войти в квартиру и захлопнуть дверь, как Назарыч схватил меня за плечо и прошептал:

– Андрюха, зуб даю: сейчас будет продолжение украинской темы.

– У тебя что, старый, горилка еще не выветрилась? Или ты в пророки подался?

– Видишь, туфли немецкие, – показал он корявым пальцем на обувную пару, стоящую у стены. – Это Шефа! А он, между прочим, сам-то из Полтавы родом. Так что жди развития темы, нутром чую.

На кухне в обществе Никиты сидел за столом Василий Иванович и по-домашнему, с аппетитом хлебал борщ, сваренный Мариной. Не без труда оторвавшись от смакования ярко-красного запашистого супа, старый бандит поднял хитрющие глазки, солидно привстал и отвесил шутовской поклон.

– Приветствую, Андрей! Это хорошо, что ты из гостей. Значит сытый, и мне больше борща достанется. Ха-ха-ха... А то, может, налить? Очень вкусный борщец! Можно сказать, душевный борщецкий!

– Благодарю, Василий Иванович, – кивнул я вежливо, – нас в гостях закормили украинскими разносолами, боюсь, мне дня три есть не захочется.

– А я ведь по делу, Андрей, – зловеще тихо произнес в абсолютной тишине Шеф. Только сейчас я обратил внимание, что Назарыч и Никита притихли, склонив головы. Такой вот страх на подчиненных нагнал почитатель борща и драгоценностей.

– Кто бы сомневался, – хмыкнул я задиристо. Не хватало еще и мне встать перед ним по стойке смирно. Не дождется урка! Как сказал бы сейчас Маяковский: у постсоветских собственная гордость, на бандитов смотрим свысока.

– Тебе доложили о выполнении наших обязательств? Храм построен, усадьба возвращена владельцу, то есть тебе, господин помещик. Что еще? Фирму у деревенских рейдеров отняли, и теперь Никита ею управляет по твоей команде. Дом здешний и твой деревенский – оба отремонтированы. Как видишь, мы все сделали. Теперь твой ход!

– Это вы, простите, про что? – попросил я уточнения.

– Ах, он не понимает! – Шеф сжал кулаки и заиграл вставной челюстью. Потом успокоился, обмяк и съел еще две ложки борща. – Прости, забыл совсем. У вас же всё делается по послушанию. Так ведь? – Он достал из кармана пиджака конверт и протянул мне.

В конверте лежал чек на крупную сумму и записка, написанная игуменом: "Андрей, Василий Иванович был у меня, доложил о проделанной работе. Если ты не против, благословляю отдать ему камень. По-моему, он заслужил награду, а нам с тобой эти драгоценности ни к чему. Ведь мы с тобой монахи, не так ли! С Богом. Недостойный игумен Паисий".

– Деньги – это моральная компенсация за тюрьму и остаток ранее оговоренных средств.

– Ну что ж, пойдемте, – махнул я рукой, приглашая всех троих следовать за мной.

Открыл дверь в свою комнату, впустил гостей, они гуськом, затаив дыхание вошли и прижались к стене, пропуская меня к книжному шкафу. Я раздвинул книги, достал шкатулку и поставил на стол. Из стакана с карандашами вытряхнул крошечный ключик, открыл шкатулку. Гости подались вперед. Порывшись в старом хламе, нашел медальон и протянул его Шефу. Тот взял в руки и сел на кровать.