Текст книги "Тихий дом (СИ)"

Автор книги: Александр Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Всюду, где мы побывали, раздавали милостыню, подавали записки на годовое поминовение и даже удалось заказать Неусыпаемую псалтирь. Никита без стеснения клал земные поклоны перед мощами и храмовыми иконами, благоговейно прикладывался, непрестанно шептал молитвы. Серьезный человек этот Никита! Чем бы он ни занимался, всё делал аккуратно, до упора, до победного конца. Пожалуй, с таким парнем можно и горы свернуть.

На следующий день Вадим стал избегать Никиту. Секретарь сказала, что тот как услышит голос директора, так бледнеет и под любым предлогом сбегает. Никита несколько успокоился, но держал ухо востро.

Мне же необходимо было навестить свою фирму, которую оставил на попечение друга, учредив филиал на стороне. Мой новенький филиал буквально выгрыз себе право на существование у местной производственной мафии. Разумеется, на первых порах пришлось прибегнуть к помощи друзей из спецслужб, которые планомерно вытесняли криминальные «крыши». Там, в лесах и полях, мы организовали производство с минимальными капиталовложениями. Там же построили себе дома среди сосен на берегу озера. Местное начальство заискивало перед нами, помогало по первому требованию. И всё шло настолько гладко, что напрочь усыпило нашу бдительность, и мы прозевали начало военной баталии, которую наши конкуренты так быстро и успешно провели, разгромив наш бизнес, оставив ни с чем.

Часть прибыли из филиала я направлял на счет головного офиса, чтобы умножить оборотные средства и создать на всякий случай резерв. И вот я сижу в собственном кабинете генерального директора, а напротив съежился в гостевом кресле мой старый друг и заместитель.

– Знаешь, Андрей, как долго я ожидал этого момента! – сипло произнес друг.

– Ты имеешь в виду моё поражение в промышленной войне?

– Нет, что ты! – Он поднял на меня мутные, красные от усталости глаза. – Момента твоего возвращения домой. Короче говоря, устал я. Прошу меня уволить.

– А не рано ли? Тебе до пенсии еще несколько лет вкалывать.

– Дело не в этом. Понимаешь, я по натуре не воин. Мне вести затяжные бои не по нутру.

– Так, может, тебе взять отпуск и хорошенько отдохнуть?

– Нет, нет, ты понимаешь... – он потупил глаза, – я больше не могу зарабатывать деньги. Это всегда связано с насилием, лукавством... Тут недавно вызывали в налоговую инспекцию. Ну, допрос в качестве свидетеля, всё такое. Вижу, девочка молоденькая, начальник отдела, ко мне расположилась. В общем, я осмелел и спросил: а если бы я пришел сюда в роли проверяемого, сколько бы вы с меня потребовали? Девушка, нимало не смутившись, достала из ящика стола тетрадку, открыла таблицу, поводила пальчиком и сказала: с вашим оборотом мы с вас обязаны получить не менее ста миллионов рублей. Да это же наша прибыль за четыре года, возмутился я. Тем не менее, у нас такой план, спущен оттуда, – она указала глазами на потолок, – и ничего не поделаешь, отрезала милая девушка.

– Ну и что? Помнишь анекдот про льва в зоопарке: десять килограмм мяса, конечно, он съест, только кто ж ему даст. Ты знаешь, я бы тебя не оставил на съедение этим гиенам. Вмешался и всё бы решил в лучшем виде.

– А на меня всё это давит, как свинцовая плита, понимаешь! – застонал старый друг. – Всё, прости. Вот моё заявление об увольнении. Я ухожу. – Он встал и вышел.

Так я остался один в своем бизнесе. Собрал трудовой коллектив и спросил: ваш начальник уволился, кто еще желает бросить работу? Оказалось – никто, всем нужны деньги, у всех семьи, счета, кредиты. Тогда я спросил: кто желает занять место уволившегося руководителя? Никто руки не поднял. Ладно, попробую сам найти выход. Успокоил людей и распустил по рабочим местам. Что-то подсказывало: работать тебе, парень, здесь не придется.

Внезапно меня осенило: мне ведь тоже, если честно, опротивело добывать деньги! И мне самому чужды мутное лукавство, агрессивная жадность и непрестанное утоления растущего аппетита чиновников. Так же как старый друг, встал я с кресла и решительно покинул свой кабинет.

Вадим по-прежнему скрывался от Никиты, и продолжалось так десять дней. Никита всё гадал, что задумал жадный и своевольный соперник. Ну не мог он так просто сдаться и оставить свои интриги, не такой он человек. А на одиннадцатый день заместитель директора вовсе не явился на работу. Организовали масштабные поиски сразу по всем направлениям.

Нашли его ночью в Склифе в отделении реанимации. Вадим открыл стрит-рейсерский сезон, впервые выехал на любимом мотоцикле "Кавасаки-Ниндзя". С первых секунд гонки, мощный мотор взревел, кровь вскипела, он опьянел от мощной дозы адреналина и, набрав бешеную скорость, пошел на обгон такого же сорви-головы на "Порше". Автогонщик криво улыбнулся, слегка крутанул рулем, от скользящего удара левым крылом автомобиля байкер внезапно вылетел с дороги в кювет и, сделав тройное сальто в дымном воздухе, рухнул плашмя на пыльную траву. Врач сказал, что у больного вследствие сильного удара случилось диффузное повреждение мозга. Хорошо, если удастся спасти, а уж о том, чтобы работать головой – об этом и речи быть не может. Скорей всего, мозг больного полностью не восстановится. Как минимум – частичная амнезия, но может статься и полная потеря памяти. То есть парень, конечно, сможет ходить, есть, может, даже говорить снова научится, но останется инвалидом. Эх, байкеры – это же форменные самоубийцы!

– Если Вадим получил такой сильный удар, – рассуждал я, успокаивая Никиту, – значит, он собирался очень сильно тебе навредить. Может быть, даже убить!.. Господь по твоим молитвам защитил тебя, а его агрессию упредил и его зло обратил против него же самого. Как говорится, не копай другому могилу, сам в неё ляжешь.

– Слушай, Андрей, – сиял Никита, возбужденно шагая из угла в угол, – это что, вот так просто! Помолился, попросил защиты – и получи!

– Наверное, на самом деле это выглядит просто... – вздохнул я философически. – Только чтобы это произошло Спаситель претерпел страшные муки на кресте, искупая грехи человечества. Апостолы обошли вселенную и всюду учредили церкви, а сами были убиты. Русь была крещена тысячу лет назад. Миллионы предков устояли в православной вере, пролив мученическую кровь на эту самую землю, по которой мы с тобой ходим. А еще мы с тобой были крещены нашими бабушками, которые пронесли веру сквозь гонения двадцатого века. И еще надо было нам с тобой услышать вопли совести – голос Самого Господа, который стоит у двери сердца каждого человека, не позволяя Себе войти насильно. Стоит и стучит: "Это Я, Бог твой, открой двери сердца твоего, Я войду и спасу тебя, и успокою, и накормлю, и одену, и кров дам, только впусти и позволь тебя спасти!" Так что, Никита, простота эта на крови миллионов мучеников стоит. А мы только просим и берем из сокровищницы, которую они нам оставили.

– Да, да, ты, Андрей, конечно прав.

– Так, а что мы с тобой сейчас обязаны сделать?

– Отпраздновать победу? Давай! Едем в самый лучший ресторан!

– Нет, господин победитель, нужно поблагодарить. Мы с тобой еще раз объедем монастыри, но уже с благодарственными молебнами.

Никита с таким же старанием выполнил необходимые действия, с каждым поклоном, с каждой раздачей милостыни, словно наполняясь сияющим покоем.

В храме монастыря заметил, как мою убогую персону непрестанно сопровождал взгляд монаха. Стоя в очереди к свечному ящику, оглянулся – смотрит. Подал записки, взял пучок свечей и снова напоролся на спокойный взгляд человека в черном. Нет, эти глаза не жгли, не язвили, не осуждали – просто сопровождали каждое моё движение. Наконец я не выдержал, остановился и глянул ему в лицо с нахлобученной на брови скуфьей. Тот перекатил через пальцы три бусинки на четках, кивнул и подозвал свободной рукой. Я подошел к нему и вопросительно вскинул подбородок.

– Приходи как-нибудь сюда днем, примерно в это же время, – произнес монах еле слышно. Вблизи его лицо поразило классической гармонией пропорций – ну, чисто античный профиль, разве слегка помятый морщинами, да еще мешками под глазами.

– Зачем? Прийти...

– Поговорим. Кажется нам есть, о чем побеседовать. Вот отболеешь, Андрей, восстанешь от одра и – сюда.

– Ладно, – сказал я, оторопев. – А вас как зовут?

– Ладно, – отозвался он, опустив очи долу, перебирая длинными пальцами с длинными ногтями классические чётки-сотку, собранные из деревянных бусинок с аметистовыми камнями на каждом десятке. – А зовут меня игумен Паисий.

На выходе, у открытой Никитой тяжелой двери, я снова оглянулся. Монах неподвижно сидел в углу на скамейке и привычно "тянул четки".

– Что, Андрей, опять черный человек?

– Нет, на этот раз, кажется, – светлый.

Наконец, мы вернулись в автомобиль, устало откинулись на сиденья и на минуту погрузились в тишину. И тут я, сам для себя неожиданно, произнёс:

– Был на своей фирме. Уволился мой заместитель, который тут рулил вместо меня. Знаешь, я отпустил его и сам почувствовал отвращение к бизнесу. Слушай, Ник, ты не возьмешь мой бизнес под крыло? Там дело налажено, своя устойчивая клиентура, солидные оборотные, уставный фонд и прочее. Я поначалу-то конечно буду там появляться, раза два-три в неделю, пока людей не успокою...

– Конечно, давай! Мне еще одно направление не повредит. А уж ты будешь получать свои дивиденды в лучшем виде, не сомневайся. Да и людей твоих не обижу – у нас никаких серых зарплат в конвертах, всё абсолютно законно. Так что по рукам! Завтра поедем в офис и оформим документы. А теперь – пир горой!

– Ник, а давай купим блюда и напитки в ресторане и устроим пир дома, в нашей квартире. Мне так хорошо с вами.

– Еще лучше! Конечно, давай.

Мы снова сидели за столом в кухне-столовой в обществе соседей. Никита рассказывал, как мы с ним победили в сражении. Старик Назарыч с Мариной восхищенно улыбались, требуя деталей и обещаний, в случае чего и им оказать помощь и защитить от врагов.

– Не сомневайтесь, дорогие соседи, – урчал Никита, – вы же нам самые близкие и родные.

В конце торжественного вечера, когда Марина, убрав со стола, расставляла по шкафам вымытую посуду, Никита хлопнул меня по плечу и заговорщицки прошептал:

– Завтра, как обещал, мы разберемся с твоей фирмой. Это завтра. А послезавтра, – он поднял палец, призывая к вниманию, – я тебя отвезу в одно секретное место. И вот еще что! Ты, Андрей будешь первым, кто из смертных туда войдет. Ты сразу поймешь, куда уходят все мои заработки, и оценишь... как это... Выгоду капиталовложений.

Мой взгляд непроизвольно скользнул по стене кухни, остановившись на фотографии. На лице бабушки я обнаружил таинственную усмешку: скоро, внучок, ты всё узнаешь. Я тряхнул головой, снова взглянул на ожившую фотокарточку – усмешка на родном лице пропала.

– Надеюсь, это секретное место недалеко, – проворчал я, отяжелевший от обильного ужина.

– Да сам всё и увидишь, – таинственно усмехнулся Никита.

Болезнь по сценарию

Однако, съездить с Никитой в его таинственное место назавтра не удалось. С утра я еще как-то держался. Во всяком случае меня хватило на то, чтобы оформить документы по передаче моего предприятия под юрисдикцию фирмы Никиты. Удалось даже познакомиться с парнем, который станет директором вместо меня, и он мне понравился. Правда на вопрос, что будет, если свежий директор надумает меня предать, я ответил с вымученной улыбкой, но коротко: уничтожу; на что мне в ответ последовала белозубая улыбка молодого управленца: юмор понял, экстрим оценил. Как только мы закончили с бумагами, я сел в автомобиль Никиты, перед глазами поплыло и я... провалился во тьму.

Очнулся в своей комнате. Надо мной склонился врач, он обрадовался моему возвращению из черной дыры и полушепотом произнес:

– Ну и напугали же вы своего друга, – кивнул на заботливо сгорбленную фигуру "над одром болезни моея".

– Ник, прости, – пролепетал я, едва ворочая распухшим языком, – забыл тебя предупредить: после нашей победы я просто обязан был свалиться – это такая "хорошая добрая традиция", вроде утвержденного сценария. Так что всё в норме.

– Давайте, голубчик, полежите недельку, – зашептал врач свою щедро оплаченную колыбельную, – попейте лекарства, всё пройдет. Организм у вас еще ого-го-го, молодой и сильный. Только что-то мне подсказывает: надо бы вам хорошенько провериться. Так что жду вас у себя. А сейчас выпейте чаю, – он взял из рук медсестры парящую, летящую чашку и поставил на тумбочку в изголовье.

Отпил глоток, другой, облился по́том, улыбнулся: "Спасибо, друзья!" И провалился в сон.

Врач зашел ко мне домой на следующий день. Осмотрел, покряхтел и заговорил со мной каким-то противным глухим голосом, которым обычно в кино врачи сообщают больному о смертельной болезни.

– Мне удалось получить вашу историю болезни. Вас же направили на обследование в онко-центр, почему вы туда не пошли, почему не проверились?

– Да бросьте, доктор, – махнул я рукой, – бесполезно. У меня так несколько раз бывало, поставят мне диагноз, напугают, я обследуюсь – и ничего!

– Как это ничего?

– Анализы хорошие, а болезнь продолжает жить во мне, то наступает время от времени, а то вдруг отступает.

– И все-таки, мне поставили задачу: вылечить вас и поставить на ноги. Видимо, у больших людей с вами связаны очень серьезные планы. Так что, уважаемый, наденьте что-нибудь вроде спортивного костюма, я вас отвезу в наш клинический центр.

Оделся, сел в автомобиль и прибыл в клинику. Судя по голубым елям в прибольничном парке, высокому забору с охраной и богатству отделки, центр построили для больных высшей наценочной категории. Сделали мне томографию, собрали консилиум, долго рассматривали целым коллективом, но так ничего серьезного и не нашли. Так ни с чем и вернули меня домой. А я по дороге рассказал озадаченному врачу как меня однажды диагностировал самый знаменитый немецкий профессор медицины.

– Я тогда от напряжения на работе и череды неприятностей очень устал. Выглядел так, что краше в гроб кладут. "Да ты посмотри на себя в зеркало, – возмущались друзья и родичи, – ты же весь зеленый, как лягушка, а глаза красные, как у кролика!" Вот так же как сегодня, отвезли меня в клинику, осмотрели, рентген сделали, но рака не нашли.

– Ну, это бывает, – сказал врач, – иногда встречаются такие опухоли, которые можно диагностировать только на последней стадии.

– А потом приехал из Германии тот самый гений медицины. Может помните, наш Патриарх заболел горлом, хрипел, даже на Пасху вместо него владыка Питирим служил.

– Да, помню. И что же?

– А уже на следующую Пасху Святейший сам служил. Так это тот самый немец его вылечил. Отвезли меня к нему, сунули диктофон, чтобы он на него наговорил свои наблюдения. Немец положил меня на стол, стал водить рукой по телу с ног до головы и с акцентом, но вполне понятно рассказал о состоянии моего здоровья. Обнаружил зажившую язву, вылеченный остеохондроз позвоночника, начинающуюся астму, а потом дошел до головы. Пощупал, покрутил так и сяк и сказал: тебя, наверное, рожали где-нибудь в сельской больнице, а принимал роды пьяный акушер. Я сказал, что роды мои проходили в самом лучшем роддоме, а мать родила меня легко, почти без боли, а родился я совершенно здоровым. Немец даже закричал на меня: ты врешь, у тебя родовая травма мозга и скоро ты от опухоли мозга окочуришься. Я сказал: не дождешься! И ушел оттуда.

– Ага, значит, немецкий профессор тоже обнаружил опухоль!

– Не знаю, что он там обнаружил, доктор! Только родичи направили меня, вот как вы сегодня, на томографию, и там ничего патологического не нашли. Тогда отвезли меня к моему духовному отцу. Там у него четыре человека жили, приговоренные к смерти от рака. Он помолился об их исцелении, дал попить отвар расторопши, чисто исповедал, причастил – всё, выздоровели умирающие и до сих пор живы. Ну так и я у старца подлечился.

– Этим самым отваром чертополоха? – усмехнулся врач.

– Вы, наверное, невнимательно слушали, док. Старец лечил молитвой, исповедью и причастием, а отвар для закрепления успеха и нашего спокойствия. А еще он сказал, что болезнь провоцируют нечистые духи. Как поселятся в каком-нибудь органе, так и сотворяют в нем болезнь. Так что лечить нужно прежде всего духовными средствами. Какими, я перечислил. И в этом деле светские врачи, неверующие особенно, таким больным как я, нам не помощники. Простите, если обидел...

– Да ничего, – махнул тот рукой, – мы на больных не обижаемся. А что твой старец насчет тебя сказал?

– Он сказал, что не всегда нечистый дух вселяется в орган, бывает, он действует дистанционно. То есть симптомы есть, а болезни нет.

– Да, ребята, на ваших болезнях можно не одну диссертацию написать!

– Интересно, как вы станете все это объяснять по-научному? Придется, наверное, давать определение нечистому духу... Да и Евангелие цитировать. Там Спаситель много народу исцелил одним касанием или даже на расстоянии – только молитвой.

– Да, задачка, Андрей... Ладно, я подумаю. А пока, берегите себя. Вот ваш дом. Давайте помогу до постели дойти.

– Спасибо, я сам. Да не волнуйтесь, доктор! Не в первый же раз со мной такое. Полежу чуток, помолюсь и встану как в ни в чем не бывало. Прощайте.

Наконец, я поднялся по лестнице, зашел в квартиру, в комнату и остался один. Раз попущено мне заболеть, решил для себя, наверное, будет логичным прочитать житие великомученика и целителя Пантелеимона. Не вставая с постели, протянул руку к книжному шкафу и снял том «Четьи-минеи» святителя Димитрия Ростовского с закладкой, надписанной бабушкиной рукой: «вмч. Пантелеимон». Видимо, прилив бодрости, возбужденный чаем, закончился и, ввиду приближения отлива, я быстро, прочитал житие святого и обратно провалился в сумрачный вязкий омут.

Теплая струя воздуха покрутила меня по широкому кругу и вынесла на незнакомую местность. Под ногами лежал грязный крупный песок, невдалеке желтели городские строения. У себя за спиной обнаружил странные деревянные сооружения, непонятного назначения и огромное кострище с запасом дров. В жарком синем небе реяли хищные птицы, видимо, в ожидании падали. А вот и поставщики птичьей добычи: трое мускулистых воинов со стороны города вели под руки безбородого юношу с удивительно спокойным и светлым лицом. Я узнал его по иконам, которые находятся буквально в каждом храме – Пантелеимон.

Палачи раздели юношу и в одной набедренной повязке привязали к дереву. Из кожаного баула достали скребки, зажгли свечу, и принялись скрести ребра, опаляя чадящим черным пламенем свежие надрезы. Но что такое – раны мгновенно затягивались, свеча то и дело тухла, а мученик, глядя в небо, напевал псалмы Давида. При этом на моих ребрах также появлялись раны и также быстро затягивались. Потом тело юноши положили на колесо с выемками, привязали веревками в бурых пятнах руки и ноги, а третий палач взял в руки огромный молот. Я понял, для чего эти выемки! Именно в одну из них нацелил удар молота воин с каменным лицом – для перелома кости. Берцовая кость на моей левой ноге заныла и приготовилась ударить в мозг обжигающей болью. Только палач неожиданно промахнулся и удар пришелся по колесу – деревянное сооружение разлетелось в щепки. Я глянул на свои ноги – они тоже остались целы и невредимы. Только в отличие от святого мученика, меня трясло от страха и предчувствия страшной боли, а уж благодарные молитвы возносить – это даже в голову не пришло.

Покричав друг на друга до хрипоты, воины, взяли юношу на руки и понесли к железному котлу, наполненному сверкающим на солнце белым металлом – оловом. С размаху швырнули тело мальчика сверху. Под котел подложили хворост, сверху – дрова, сунули масляный факел в основание костра и подожгли. Сухое дерево вспыхнуло как порох, от жара буквально на глазах, как сливочное масло, олово размякло и поглотило нижнюю половину туловища юноши. Моя кожа горела и пузырилась от ожогов, а Пантелеимон по-прежнему, обращая лицо к небу, распевал псалмы, восхваляя Бога за эти мучения, которые ему ниспосланы в дар. Как только смысл псалма дошел и до меня, боль от ожогов унялась, а потом и вовсе прошла. Мученику также расплавленное олово никаких повреждений не принесло. На палачей нападали то звериное бешенство, то малодушный страх, а то и столбенели бедняги от явленного им очевидного чуда, растерянно опустив руки.

Наконец, палачи устали. Они, оказывается, тоже люди и ничто человеческое им не чуждо, в том числе усталость после тяжелого трудового дня. Истерзанное тело мученика отнесли в темницу. А тут и я оказался рядом.

– Прости, Пантелеимон, можно с тобой поговорить?

– Конечно можно! – сказал он, взбодрившись. – Мне разговор с христианином только сил прибавит.

– Скажи, пожалуйста, ты испытываешь страх и боль? Или же Господь твое тело сделал бесчувственным?

– Конечно, брат, и страх пронзает и боль меня жжет. Но когда наступает предел терпения, тогда Господь посылает укрепление сил, а Сам с Небес взирает и так ласково улыбается – тогда и страх улетучивается, наоборот – хочется страдать за Христа и появляется уверенность, что любые муки перетерпишь с благодарностью. А почему ты спрашиваешь? Тоже готовишься к мучениям?

– Конечно! Надо же знать, что меня ожидает.

– И верно, брат, христианину без страданий спастись никак невозможно. Только, думаю, что у тебя, Андрей, мучения будут иметь другой вид. Не буду тебя успокаивать, чтобы не расслаблялся, но тебе придется терпеть долго и много. А мучения будут не как у меня, а утонченные и растянутые на годы. И утешение ты будешь получать не так явно, как я, а тихо, почти незаметно, намеками.

Мученик поднял на меня глаза и долгим взором всматривался в лицо. Жестом позвал придвинуться поближе. Я подсел к нему вплотную, ощутив приятный запах, исходящий от его истерзанного тела. Он положил руку в бурых разводах мне на лоб и шепотом помолился. Вблизи я заметил то, что скрывала подвальная тьма: под засохшей кровью раны затянулись и даже рубцов не осталось. Если бы ему позволили помыться, тело его, скорей всего, оказалось вполне здоровым. Между тем от руки мученика внутри моей головы стало что-то происходить. В левом полушарии мозга, ближе к затылку, будто проснулся дремавший паук, шевельнулся, небольно, как щенок, прикусил часть моего очень серого вещества, затрепетал и позорно бежал сквозь черепную кость, кожу, волосяной покров прочь – наружу. Пантелеимон отнял руку, опустил указательный палец в лужицу загустевшей крови и, вежливо извинившись за отсутствие елея, начертал собственной кровью крест у меня на лбу.

– Ну вот тебе моя благодарность, брат, за то, что поддержал меня в узилище. Отныне ты совершенно здоров, и еще много лет поживешь, да послужишь Господу и людям.

– Благодарю тебя, брат мой возлюбленный! Прошу тебя, Пателеюшка, когда взойдешь на Небеса, помолись обо мне.

– Непременно. И ты обо мне. Прошу.

Вошли палачи, мученика подняли с песчаного ложа в пятнах крови и повели наружу. Я остался один, прислонился к стене из грубой каменной кладки и стал молиться Иисусовой молитвой об укреплении великомученика.

Молитва подхватила меня и унесла в детские годы, в блаженные годы моих первых настоящих страданий, "утонченных и растянутых на годы".

Мой нежный ангел

Анжелика, в крещении – Ангелина, Ангел, мой нежный ангел...

Жила она в соседнем дворе, куда я часто приходил играть на спортивную площадку. Там водилась огромная самка сенбернара по кличке Дина, молодая, глупая и шаловливая. Ей ничего не стоило скуки ради запрыгнуть передними лапами на грудь случайного прохожего и облизать ему лицо большим слюнявым языком. Когда она приставала к нам и мешала гонять мяч, кто-нибудь давал пинка и она убегала. А однажды во время игры в волейбол, когда мне удалось на подаче врезать мячом в самого слабого игрока противника, и уже заранее торжествовал победу, услышал я пронзительный детский крик.

Оглянулся, увидел бегущую ко мне девочку лет пяти, за ней следом неуклюже гналась собака Дина. По сравнению с малышкой псина выглядела огромным монстром. Я подхватил девочку, ударил псину кедом в тупую лохматую морду, та нехотя с ворчанием отступила. Девочка испугалась не на шутку, ее трясло, по ножке струилась теплая жидкость, а по моей шее, куда она уткнулась лицом, на ключицу стекали горячие слезы. Под насмешки мальчишек, понес ее на руках. Мне уже доводилось носить девочек с вывихом ноги и растяжением, такое часто случалось в спорте, а бабушка так воспитала, что первым бросался на помощь, потому что был единственным мужчиной в семье, а это обязывает.

– В каком подъезде ты живешь? – спросил я как можно мягче.

– Там, – показала она пальчиком, я нес "туда"; на лестнице снова спросил:

– На каком этаже твоя квартира?

– Там, – пропищало дитя, и еще раз: – там, – то есть на третьем этаже, наконец последнее "там" привело нас к ее двери. Я позвонил – тишина, девочка сказала:

– Толкай.

Я пнул дверь ногой, мы вошли в пустую квартиру. Что же, за ней и приглядеть некому? Вздохнул и понес ее в ванную, умыл заплаканное лицо, снял мокрые платьице и трусики, вытер полотенцем, положил в кроватку, укрыл одеялом. Все это время она прижималась лицом к моей шее и мне стоило большого труда, оторвать ее от себя и успокоить. Я чувствовал себя взрослым мужчиной, сильным и смелым, спасшим маленького человечка чуть ли не от верной погибели. Чтобы успокоить ребенка, я непрерывно говорил:

– Как тебя зовут?

– Ангел.

– А ты не сочиняешь?

– Так меня папа зовет, а мама – Лика, а вообще-то я Анжелика.

– Послушай меня, Анжелика, нельзя убегать от собак, они всегда преследуют бегущего человека – это у них инстинкт такой, понимаешь?

– Нет. А зачем?

– Погоди, сейчас. У вас молоко есть? Давай я тебе подогрею молочка, ты выпьешь и поспишь. Тебе надо успокоиться и поспать.

– Нет! – вскрикнула капризулька. – Меня возьми. Я боюсь одна.

– Ну, ладно, – я оглянулся и разыскал пижаму. – Давай наденем на тебя вот эти штанишки с рубашечкой, такие желтенькие в цыплятках, ты и сама станешь похожей на цыпленка.

– Давай, – всхлипнула девочка, откинула одеяло и протянула ко мне руки и ноги. Это что же я и одевать ее должен, сама не умеет? Или опять капризничает?

– Ну, ладно, давай помогу.

Кое-как надел пижаму. Девочку до сих пор трясло от страха, она по-прежнему всхлипывала и прижималась ко мне. По моей шее на ключицу по-прежнему стекали горячие слезы. Сколько же их у неё! Тоном пожилой нянечки детского сада я продолжил: – Понимаешь, Ангел, собачки так воспитаны. С древних времен они пасли вместе с людьми овечек или, там, коровок. И если какая-нибудь овечка убегает из стада в лес, там ее могут волки укусить. Поэтому собаки догоняют беглянку и возвращают в стадо.

Я уже достал пакет молока, налил в ковшик и слегка подогрел на плите. В навесной полке отыскал печенье и заставил ее поесть. Во время застолья я и сам почувствовал голод от переживаний, выпил чашку молока и съел за компанию печенье. И все время говорил и говорил, как опытный психолог.

– Тебе сколько лет, Ангелочек?

Она растопырила пальчики на ладошке: пять лет, и спросила:

– А тебе?

– Целых семь, я уже в школу хожу и спортом занимаюсь. Мне никак нельзя быть слабым, я в семье единственный мужчина. Мне даже пришлось подраться с мальчишками из вашего двора, они не хотели пускать нас к себе, поиграть в волейбол.

– Ты сильный! Ты принц, – улыбнулась девочка чисто по-женски.

Наконец, Лика допила молоко, я вытер ей губки салфеткой, подхватил на руки и понес обратно на кроватку. Опять с большим трудом оторвал от себя и уложил в постель. Она вцепилась мне в руку. Я с тоской вспомнил недоигранную партию в волейбол и вздохнул: вот ведь пристала!

Девочка из десятка игрушек выбрала себе зеленого зайца, прижала его к щеке и, не выпуская моей руки, задремала. Когда ее дыхание выровнялось, я попытался тихонько выдернуть руку, но не тут-то было: она проснулась, всхлипнула и еще сильней вцепилась в мое запястье. Тогда я принялся рассказывать сказку про спящую принцессу, уколотую веретеном, да и сам задремал. Разбудила меня женщина лет сорока. Она не удивилась моему сидению у детской кроватки, просто расспросила о нашем приключении и вежливо выпроводила меня из дому. Уже спускаясь по лестнице, я услышал чуть приглушенный дверью крик Анжелики: "Где мой принц! Верни его!" – и стремглав сбежал во двор.

Через два, три дня мы продолжили волейбольный турнир. Ребята надо мной посмеивались: "Связался с девчонкой, теперь не отстанет!" И верно, в середине игры за спиной раздался звонкий голосок Анжелики:

– Принц, а принц! Это я.

Мальчишки снова прыснули: "Ты у нас принц, оказывается! Какого же королевства?.."

– Здравствуй, Анжелика! Ты уже успокоилась? Собак больше не боишься?

– Успокоилась. Боюсь.

– Хорошо, я буду рядом и в случае чего тебя спасу. А теперь давай, поиграй с девочками, а я продолжу играть в волейбол.

– Хорошо, только никуда не уходи.

Через два дня я опять играл на спортивной площадке. По окончании турнира присел на скамейку, обсуждая результаты игры. И снова за спиной раздался голосок девочки:

– Принц, а принц, мама велела сказать тебе "спасибо".

– Да не за что.

– А это тебе в подарок! – Девочка протянула мне пушистого зеленого зайца с желтыми глазами.

– Большое тебе спасибо, только я ведь мальчик. А у нас свои игрушки: пистолеты, танки, машины... Поэтому отнеси зайца домой и пусть он спит с тобой и охраняет. Ладно?

– Ну ла-а-адно, – протянула она, и улыбнулась такой солнечной улыбкой, что я "растаял" и впервые в жизни залюбовался девчонкой. Она действительно в ту минуту была похожа на ангелочка, светлого, нежного и... прекрасного.

Это было последнее наше детское свидание. Папу Анжелики направили заграницу по дипломатическому ведомству, и пришлось им кочевать из Африки – на Ближний Восток, оттуда – в Восточную, а потом в Западную Европу. Так что мне исполнилось шестнадцать, когда я за своей спиной услышал знакомое с детства:

– Принц, а принц! Здравствуй! Оказывается, я до сих пор не знаю твоего имени.

– Андрей... Ничего себе – "мой маленький ангел"! Какая ты стала...

Передо мной стояла стройная девушка в стильном платье. А лицо ее стало еще прекрасней и еще более походило на ангельское: огромные серо-голубые глазища, точеный носик, идеально гладкая кожа, которую поэты называют "елейной" и эта дивная улыбка, способная растопить самое заледенелое сердце.

Только недавно мы с Костей обсуждали статью из зарубежного журнала, где говорилось: лицо голливудской актрисы 30-х годов Сильвии Сидни съезд американских косметологов назвал идеальным, к статье прилагалась фотография девушки, разлинованное на секции со стрелками и пояснениями.

Передо мной стояла девушка с идеальным лицом, не менее привлекательным, чем у голливудской красавицы, да еще блистающая доброй и очаровательной улыбкой. У Сильвии Сидни улыбка была как будто вымученная, как бы сквозь слезы.