Текст книги "На суше и на море. 1961. Выпуск 02"
Автор книги: Александр Казанцев
Соавторы: Теодор Гамильтон Старджон,Джек Холбрук Вэнс,Игорь Акимушкин,Владимир Успенский,Виктор Сапарин,Виталий Волович,Жак Бержье,Сергей Соловьев,Игорь Забелин,Всеволод Сысоев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)
Лохов знал, что здесь сотни таких островков, люди редко заглядывают на них. С тяжелым сердцем спустился он вниз. Воды на острове много. Но еда? Хлеба и шоколада им хватит лишь на два-три дня.
Шагая к шлюпке, Николай смотрел по сторонам, разыскивая что-либо съедобное. Но в тундре не было ни ягод, ни грибов – не наступило время.
Люба еще спала. Прикрыв ее ватником. Лохов разрезал на маленькие ломтики оставшийся хлеб, долго смотрел, задумавшись, на плитку шоколада. Вспомнив, что Люба не знает о шоколаде, он засунул плитку в карман. В пустом желудке остро сосало от голода. Чтобы заглушить его, Николай напился воды.
Девушка проснулась. Почувствовав на себе ее взгляд, Николай улыбнулся ей:
– Тепло тебе?
– Ага… Как на печке.
– Одевайся, Любаша. Все сухое… Глаза у тебя блестят. От огня, что ли?
– От радости! – засмеялась она, поправляя растрепавшиеся волосы. – Правда, от радости! Вот сейчас знаешь, что мне в голову пришло? Я до двенадцати лет с отчимом жила. Бил он меня, Коленька, и как бил! Сапожной колодкой по щеке, – Люба нахмурилась, ее острые плечики нервно дернулись. – Хлебом каждый день попрекал. Плакала я много. А потом убежала в другой город. Зайцем в поезде ехала… Когда меня в детский дом взяли, такая радость была, будто из мрачного подземелья на свет вышла. И теперь такое же чувство у меня. Берег, сухо, тепло…
Лохов легонько погладил ее тонкие волосы, притянул к себе. Она засмеялась тихим, счастливым смехом.
– А я ведь смелая? Да, Коля?
– Смелая, смелая, – ласково проворчал он, касаясь губами завитков ее волос. Ему так хотелось сейчас, чтобы его маленькая подруга не знала ни огорчений, ни страданий, так хотелось сделать ее жизнь безоблачной, ясной! И хотя на душе у него было тяжело, он не торопился сообщить, что они находится на острове, не хотел омрачать ее радость.
Николай считал себя «тертым калачом». Он окончил ремесленное училище, работал на заводе, служил в армии. Потом демобилизованный сержант с русым чубом снова пришел на завод, по вечерам занимался в техникуме. За спиной остались уже два года скитаний на дальнем Севере. О себе Лохов не беспокоился. Он был здоров и полон сил. Совсем другое – эта хрупкая девочка. Ей довелось уже увидеть много горя. И он, готовый отдать все для ее счастья, ничем не мог помочь ей.
– О чем задумался? – спросила она.
– Часы вспомнил, – сказал Николай первое, что пришло на ум.
– Ведь ты не обиделся тогда? Правда?
Люба с тревогой заглянула ему в лицо. Она всегда следила за выражением глаз, когда спрашивала о чем-нибудь.
– Нет. Только зачем ты свой характер показывала?
– Не характер, Коля. Ну, понимаешь, ведь я никто для тебя. И вдруг – такой подарок!
– Как это никто? – изумился Лохов. – Ведь ты будешь моей женой? —вырвалось у него. – Будешь, Любаша?
– Буду, – тихо сказала она.
Николай легко приподнял ее, поцеловал белесые, чуть заметные брови. Люба крепко закрыла глаза.
– Ты такой строгий, – едва слышно сказала она. – Я давно люблю тебя. А сказать боялась…
В этот день Николай забыл обо всем. Он радовался тому, что они одни, что никто не мешает их счастью. Если иногда в голову его и закрадывались тревожные думы, он отмахивался от них. Этот день был одним из самых чудесных дней в его жизни, и он не замечал ничего, кроме блестящих глаз Любы, ставшей ему самым родным человеком.
– Жена! – вслух повторял Лохов с удивлением вслушиваясь в это слово, звучавшее теперь как-то особенно, будто наполнилось новым, не известным ему доселе смыслом. – Жена. Ты понимаешь, Любаша?!
Люба, улыбаясь, закрывала ему ладошкой рот, приподнявшись на локте, подолгу смотрела на него.
– Тебе неловко так, Люба.
– Не мешай. Дай насмотреться. Вот родинка возле уха. А я не видела раньше…
– Ну смотри, смотри! Только не торопись. Успеешь наглядеться. Надоем еще…
– Не надоешь. Ведь ты у меня один на всем свете. И вся любовь моя – тебе одному.
Вечером Николай все-таки решился сказать Любе о том, что они на острове. К его удивлению, Люба восприняла это очень спокойно. Мысли и чувства ее были сейчас заняты другим
– Ну что же, – сказала она. – Ведь нас искать будут.
– Будут, – подтвердил Николай, пытаясь понять, действительно ли она не волнуется или просто скрывает свою тревогу, чтобы не огорчать его.
Лохов вскипятил воду в консервной банке, положил перед Любой кусочек хлеба и совсем маленький кусочек шоколада.
– Видишь, какая у нас свадьба, – пошутил он. – Даже шоколад к чаю…
– Замечательно! – засмеялась Люба. – Когда у нас будут дети, мы расскажем им. Мы с тобой вроде Робинзонов.
– С небольшой разницей, – грустно усмехнулся Лохов. – У Робинзона было ружье, на острове водилась дичь. А у нас, – он сделал жест рукой, – у нас хоть шаром покати.
– Но нас двое и о нас помнят там, на берегу, – возразила Люба, откусывая крохотную дольку шоколада. – На, возьми, – протянула она половину кусочка. – Это твое.
– Что, шоколад? Я уже съел.
– Правда? – серьезно спросила она. – Честное слово?
– Честное слово! – без колебаний ответил Николай.
Это совместное чаепитие было у них первым и последним. Наутро Лохов, проснувшись раньше Любы, ел в одиночку, чтобы она не заметила его хитрость. К шоколаду он не притронулся, а крошечный кусочек хлеба – свою долю – разрезал пополам. Одну половинку съел, а вторую спрятал в брезентовый мешок. Только после этого Николай разбудил Любу.
– Я уже позавтракал, – сказал он. – Ты пей чай, а я поброжу по берегу.
Вечером он снова разломил пополам свой кусочек и половину спрятал в мешок, который засунул под кучу плавника, припасенного для костра.
Лохов долго не мог заснуть. Беспокоило тянущее, сосущее ощущение пустоты в желудке. Гладя волосы тихо посапывающей Любы, Николай размышлял о том, что делать дальше. Нужно было готовиться к худшему. Может быть, оба они не доживут до той поры, когда придет помощь. Николай слышал, что женщины более выносливы, чем мужчины, и могут дольше обходиться без еды. «Люба должна выжить!» – решил он. Она доверила ему свою жизнь, надеялась на него. И разве не обязан он сделать все, чтобы спасти свою Любу, даже ценой собственной жизни? Девушка беззаботно спала рядом, свернувшись в комочек и совсем по-детски упершись кулачком в подбородок. Николай поцеловал ее, и она, приоткрыв глаза, сонно улыбнулась, положила на его плечо исхудавшую руку.
* * *
Силы слабели с каждым днем. Первое время Николай довольно далеко отходил от шлюпки. Но постепенно походы его становились все короче. Ноги сделались мягкими, непослушными, дрожали колени. Часто кружилась голова. Тупая, ноющая боль в животе утихала на несколько минут только во время скудных завтраков и ужинов.
Любе Николай не разрешал отходить от костра, советовал больше лежать. Девушка много спала. А Лохов стаскивал в кучу большие бревна и сучья. Нужно было запасти как можно больше дров, пока он еще способен двигаться.
На островке жили птицы. Но они не подпускали Николая на близкое расстояние. Только однажды ему удалось подбить палкой молодую чайку. Лохов долго обдумывал, что делать с ней. Его организм страстно требовал еды, пищи. Николай готов был вцепиться в чайку зубами, рвать и глотать еще теплое мясо. Спазмы сжимали его горло, он судорожно и часто глотал слюну. Справившись с искушением, Николай принес птицу Любе, сказав, чтобы она зажарила и съела ее.
– А ты?
– Я? – через силу улыбнулся Лохов. – Я съел сырую. Убил две и не выдержал. – Он сам удивился тому, как убедительно сумел произнести эти слова.
Запаха жареного мяса Николай вынести не смог. У него потемнело в глазах, еще секунда – и он бросился бы к костру, схватил бы чайку… Стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони, он побрел прочь от костра. Возвратившись с охапкой сучьев, он увидел несколько косточек, валявшихся на земле. Отправив Любу за водой, Лохов подобрал эти белые, начисто обглоданные косточки, разгрыз их и проглотил.
Николай за эти дни оброс густой бородой. Кожа стала дряблой, резко выпирали кости. У Любы заострились скулы, одежда висела мешком, она стала похожа на десятилетнюю девочку.
В тот день, когда Николай отдал Любе последний кусочек хлеба, он решил еще раз пройти по берегу, хотя и чувствовал неимоверную слабость во всем теле. Его гнал голод, смутная надежда найти что-нибудь съедобное. Опираясь на палку, он с трудом переставлял ватные, непослушные ноги, то и дело садился отдыхать. Хотелось растянуться на песке и лежать, не шевелясь, не двигая ни единым мускулом. Но он вставал. Вставал грузно, тяжело, чувствуя, что того и гляди потеряет сознание от напряжения.
Николай едва дотащился до костра. Люба спала. Лохов прижался к ней, накрылся сверху ватником.
Его лихорадило. Глядя на землистое лицо Любы, он пытался представить себе, как будут они жить потом, в городе. Воображение рисовало Любу в пестром платьице, в белом фартуке. Она входит в комнату с подносом в руках. На подносе маленькие румяные пирожки с капустой…
В желудке появилась резь, настолько сильная, что Николай застонал. Он отодвинулся от Любы, чтобы не разбудить ее. Резь все усиливалась. Закружилась голова. Лохов боялся, что потеряет сознание. Некому будет поддерживать огонь. И тогда их могут не заметить, даже если катер пройдет близко от островка. Надо было что-то предпринять.
Николай снял рубашку, натянул на себя ватник и, пошатываясь, побрел к вышке. Очередной приступ боли застал его на полпути. Лохов, скорчившись, долго лежал на земле, кусая губы. Встать не хватило сил, и Николай пополз по хлюпающему болоту.
Два раза Лохов срывался с крутой лесенки вышки и падал на землю. В третий раз, чувствуя, что силы оставляют его, Николай сел на ступеньку и всем телом прильнул к столбу. Отдохнув, он добрался до вершины и привязал рукава рубашки к столбу. Ветер сразу надул ее, и она затрепетала, заполоскалась, как флаг. Узлы Николай затянул зубами.
Обратно Лохов полз очень долго. Боль в желудке не утихала. Внутренности горели, будто он проглотил расплавленный свинец. Порой боль была настолько сильная, что он кричал.
Ему надо было доползти во что бы то ни стало. Там у костра, в брезентовом мешочке под плавником лежит хлеб. Восемь кусочков хлеба – те кусочки, которые отрезал он от своей доли. Их хватит Любе еще на несколько дней. Ему надо доползти. Надо!
Метрах в двадцати от костра Николай потерял сознание. Когда Лохов очнулся и открыл глаза, он увидел Любу, сидящую возле него. Голова его покоилась на коленях девушки.
Люба плакала. Крупные слезы катились по щеке, горячими каплями падали на лоб Николаи.
«Что я хотел сказать ей? – мучительно вспоминал он. – Да, хлеб! Сказать про хлеб!»
– Люба, – позвал он, с трудом шевеля губами.
– Я здесь, родной, здесь! – голос ее, казалось, доносился откуда-то издалека.
– Под дровами мешок. С хлебом, – раздельно прошептал он, – поняла?
– Коля! Коленька! – крикнула Люба, обхватив руками его голову и заглядывая ему в глаза. – Это пройдет, Коленька! Это пройдет!
– Пить, – попросил он. Холодная вода на минуту успокоила боль, прекратилось жжение в желудке.
«Хлеб. Флаг на вышке. Хорошо», – подумал Николай. Новая вспышка боли заставила его содрогнуться. Последним усилием он подтянул к животу согнутые ноги. Перед глазами метнулось яркое желтое пламя. «Костер», – решил он. Пламя превратилось в шар, этот шар лопнул, разлетелся на тысячи фиолетовых брызг, и все погрузилось в темноту.
* * *
Прошел год. Экспедиция снова работала в тех же краях. Партия инженера Егорова, как передовой разведывательный отряд, ушла дальше на восток. А на песчаной косе, возле которой обвеховывали фарватер Лохов и Люба, разместилась главная база экспедиции. За год Филимон Петрович постарел. В волосах резко выделялась седина. Начальник партии стал еще более придирчив и строг. Из тех, кто работал с Егоровым год назад, остался только рыжий, неповоротливый толстяк, старшина катера. О Лохове вспоминали редко – Филимон Петрович хмурился, когда говорили о нем.
Почта в партию доставлялась раз в неделю. Ее ждали с нетерпением, с утра поглядывали на море – не идет ли катер. Равнодушным оставался только Егоров. Одинокий человек, он никому не писал и ни от кого не ждал писем.
Но вот однажды на базу пришло письмо с архангельским штемпелем, адресованное Филимону Петровичу. Не меньше других письму удивился и сам Егоров.
Конверт Филимон Петрович вскрыл неумело, разорвав его с двух сторон. На стол выпала фотокарточка. Молодая женщина с большими печальными глазами держала на руках ребенка в коротенькой белой распашонке. Ребенок смеялся, подняв кверху полные, крепкие ножки. В памяти Егорова отчетливо всплыл тот хмурый дождливый вечер, когда на двадцать первый день поисков он заметил с катера флаг на топографической вышке маленького островка. Люба, высохшая как мумия, лежала возле давно потухшего костра. Она была без сознания. Возле нее валялся пустой брезентовый мешочек. Тело Лохова нашли не сразу, оно оказалось под кучей дров. Люба рассказала потом, что хотела уберечь его от птиц…
В палатку неуклюже влез старшина катера и засопел за спиной Егорова, разглядывая фотографию.
– Люба?!
– Да. И ребенок – вылитый отец.
Старшина покачал головой. Курносое, смеющееся личико ребенка с реденькими волосиками никого не напоминало ему.
– Имя какое дала?
– Коля. Николаем назвала.
– Это добре. Даст бог – в отца пойдет. Крепкий человек будет.
– Люба хочет в экспедицию вернуться, – сказал Егоров. – На следующий сезон.
– Правильно. Ребенка в яслях оставит.
– Хочет возвратиться сюда, – задумчиво продолжал Филимон Петрович. – А мы вот в этом районе работать будем, – Егоров провел по карте ногтем.
Склонив над картой рыжую голову, старшина с трудом различил маленькую точку, возле которой крупными четкими буквами было написано: «Остров Лохова».
В. Волович
У ВОРОТ РИО
Очерк [16]16
Очерк В. Воловича – известного врача-полярника – это несколько глав из его книги о работе на экспедиционном судне «Михаил Ломоносов», посетившем в 1959 году Бразилию. – Прим. ред.
[Закрыть]
ДЕВЯТЫЙ вал надвигается неумолимо. Вот он, как щепку, подхватывает беспомощную шлюпку и швыряет с размаху на скалы, зловеще выглядывающие из кипящей воды. Теперь – конец. Крик замирает в горле. Удар!.. – и вдруг наступает тишина, нарушаемая только странным звуком – тик-так, тик-как, тик-так. Открываю глаза. Сонный мозг с трудом воспринимает окружающее. Где я нахожусь? Что со мной? Буря, гибель лодки? Тик-так, тик-так – это часы отсчитывают костяшки секунд на счетах времени. Два светляка мерцают у самого изголовья – стрелки на циферблате. Во мраке каюты едва бледнеет прямоугольник окна. Тихо. Корабль замер в неподвижности. Что случилось? Очередная гидрологическая станция? Или, может быть, авария машины?
Я зажигаю свет. На часах – четыре утра. Невольно взгляд останавливается на карте, приколотой к боковой стойке вещевого шкафчика. Жирная цветная линия пересекает ее поперек. Это маршрут нашего экспедиционного судна «Михаил Ломоносов». Она начинается в Рижском заливе у черной точки с надписью Рига, проскальзывает в узкую щелку между Данией и Швецией, тянется вдоль берегов Норвегии, заворачивает к Гренландии и, наконец, устремляется на юг, сливаясь с тридцатым меридианом.
Унизанная красными кружочками, она похожа на нитку кораллов. Каждая бусина, их число уже перевалило через пятьдесят, гидрологическая станция – остановка корабля посреди океана, очередная атака исследователей на океанские тайны.
Линия маршрута, перерезав экватор, круто сворачивает к западу на двадцать второй параллели и обрывается, почти упершись в берег Бразилии.
Неужели приплыли? Эта мысль заставляет меня вскочить с постели. Через минуту я оказываюсь на палубе. Здесь холодно и неуютно. Густой утренний туман делает все вокруг каким-то нереальным: фигуры людей, палубные надстройки, зачехленный приборы. С кормы доносится приглушенный говор. И вдруг в мутно-серой мгле я различаю тускло-желтые пятна береговых огней. Они вытянулись в длинную цепочку, конец которой, становясь все бледнее, исчезает, словно растворившись в тумане.
Так вот они, долгожданные берега Южной Америки, манящие нас с детства романтикой дальних странствий. Это по их непроходимым джунглям многие из нас мысленно следовали за бесстрашными охотниками за каучуком, сплавляли бальзовые деревья по стремнинам тропических рек вместе с героями «Кон-Тики», прорубали дороги в чаще в поисках анаконды, сидели за рулем «Татры» энергичных чехов.
И хотя я знаю, не будет ни джунглей, ни амазонских крокодилов, ни диких индейцев, размахивающих томагавками, сердце начинает частить, и странное волнение охватывает душу при взгляде на тускло-золотистую цепь огоньков, мерцающих сквозь туманную пелену.
Может быть, в такое же туманное утро почти пять веков назад моряки португальских каравелл Кабрала смотрели, затаив дыхание, на берег неизвестной земли, полной неведомых тайн и сказочных богатств.
Океан дремлет. Ни единая морщина не бороздит его почти всегда нахмуренное чело.
Тишина. Ни всплеска, ни шороха.
Только откуда-то из самых недр судна едва слышится глухое дыхание машины.
Быстро светает. Солнце продергивает первые цветные нити в темных облаках, столпившихся на горизонте. И, впитывая солнечные лучи, они распускаются пушистыми розовыми одуванчиками.
Зазвенел машинный телеграф. В стекле рубки показалось узкое лицо старпома. Он тщательно выбрит, в белой накрахмаленной сорочке с черным галстуком.
На корму со шлангами в руках поднимаются матросы палубной команды. Боцман, чем-то напоминающий персонаж из пиратских романов капитана Мариета[17]17
Фредерик Мариет (1792-1848) – английский писатель, прослуживший свыше 20 лет во флоте. Свои наблюдения описал в приключенческих романах о морских путешествиях. – Прим. ред.
[Закрыть], торопит с уборкой. До прихода в порт остаются считанные часы. Тугие струи воды обрушиваются на палубу, растекаясь тысячью ручьев по блестящим, словно полированным, доскам.
Вздохи машины становятся все глубже, чаще. Корабль чуть вздрагивает и, бесшумно раздвигая воду, движется вперед, навстречу земле.
Утро поднимает туманный занавес, и вдруг впереди возникают очертания громадных зданий, словно поднявшихся из морской бездны. Туманные и расплывчатые, они кажутся призрачным видением, порождением возбужденного ожиданием мозга. Но нет, это не видение. С каждой секундой они становятся все отчетливее, и, наконец, озаренный солнцем, перед нами открывается океанский берег, окаймленный цепью белоснежных небоскребов, устремившихся ввысь к голубой эмали тропического неба, расцвеченного кармином. Это знаменитая Копакабана – гордость Рио, царство тех, в чьи сейфы непрерывной струей льется золото, нажитое на крови и поте миллионов простых тружеников сказочно плодородной страны.
Мы приближаемся к устью бухты Гуанабара. Слева от нас проплывает островок Котундуба, крохотный кусочек тропических джунглей. Непроницаемые заросли кустарников, сплетенные ветви деревьев. Лианы, тесно прильнувшие к стройным стволам пальм. И кажется непривычным, что здесь растут пальмы так же запросто, как у нас клены или березы. Легкий бриз шелестит листвой, зеленые ветви тихо колышутся, словно приветствуя гостей из далекой Советской страны. Неутомимый прибой плетет бесконечное кружево на остриях прибрежных скал. Высоко над нами, как на воздушном параде, плывет серебристый треугольник незнакомых птиц, чем-то так напоминающих наших родных журавлей.
А вот и устье, стиснутое обрывистыми стенами мыса Сан-Жуан и Санта-Крус, с развалинами древних фортов, когда-то надежно закрывавших вход в Гуанабару огнем своих пушек. Впрочем, и сегодня в граните скал видны серые купола стальных башен, угрожающе уставивших в небо стволы скорострельных орудий. Одинокая фигурка часового, словно каменное изваяние, замерла на краю островка.
Большие плоские манты – «морские дьяволы» – выскакивают из воды у самого борта, чтобы тотчас же в туче брызг вновь исчезнуть в глубине. Словно листья виктории-регии зеленеют на глади бухты рыбачьи лодчонки. Невозмутимые рыболовы замерли, завороженные нервной точкой поплавка. Только некоторые из них поднимают голову и приветственно машут рукой кораблю, на мачте которого ветер развевает алый стяг Страны Советов и зеленый с синим звездным кругом посредине – национальный флаг Бразилии.
Перед нами расстилается изумрудная гладь Гуанабары, усеянная бесчисленными островами, похожими на драгоценные камни, увитая дымками кораблей. Минули тысячелетия со времени гигантской катастрофы, взломавшей гранитный массив Сьерра-до-Литорал. Океанские воды хлынули в пролом, образовав великолепную бухту, скрытую от мира горными цепями. Недаром индейцы назвали ее Гуанабара, то есть спрятанная. Здесь на ее берегах почти пять веков назад высадились первые португальские поселенцы.
Ранняя история Рио – это история упорной борьбы между португальцами и французами. После окончательной победы португальцев в 1565 году, у подножия Пан-д'Асукар возникли первые строения городка Сан-Себастьян. Проходили годы. Редел под ударами топора тропический лес, исчезали болота, рассадник страшной лихорадки, уносившей тысячи жертв. Голубая гладь лагун превращалась в ровные строительные площадки, на которых, как грибы после дождя, вырастали дома новых жителей. Маленькое поселение превратилось в огромный город, занимающий сейчас почти 162 квадратных километра морского берега.
Великолепное творение цивилизации гармонично слилось с роскошью тропического края, где призма природы и человеческого разума образовала волшебный спектр. Здесь стихия красок, праздник цвета, где зеленое торжествует над красным, голубое над коричневым, сливаясь с золотом расплавленного солнцем стекла и металла.
Город залит солнцем; оно отражается в окнах здании, в иллюминаторах пароходов, рассыпается мириадами брызг, разбиваясь о зеркальные воды бухты. Величественная горная цепь гигантской темно-зеленой рамой окаймляет город, прижав его к берегу. Это Сьерра-до-Мар. Там, к северу, линия ее становится все резче и наконец круто обрывается, образуя неправильной формы уступы. Отрога гор стремятся вниз, к океану, огромным коричневым гребешком расчесывая город на волнистые пряди.
Я стараюсь узнать места, знакомые по книгам о Бразилии. В самом центре города горделиво возвышается вершина Корковаду, увенчанная бетонной статуей Христа, распростершего руки над бразильской столицей. А вон глыба гранита, напоминающая огромную головку сахара. Это, наверное, и есть знаменитая «Сахарная Голова» – Пан-д'Асукар, Мекка туристов, составляющих не последнюю статью доходов Рио. К вершине ее протянулись паутинки проводов, по которым черными паучками ползут вагончики подвесной канатной дороги.
Ангары, ангары, ангары и самолеты – взлетающие, садящиеся, ожидающие очереди. Заставив расступиться океан, далеко в бухту врезалось просторное поле аэродрома Сантос-Дюмон – аэродрома внутренних авиационных линии Бразилии – памятника неиссякаемой энергии человека, сбросившего в морские волны миллионы тонн камня и земли, еще совсем недавно, всего тридцать лет назад, называвшейся горой Кастелло. В сутки сюда прибывает до трехсот «местных» самолетов. Среброкрылые многомоторные воздушные гиганты из Европы и Африки находит себе пристанище на острове Говернадор, в самом северном углу бухты, на международном аэродроме Галеан, связанном с материком стальными пролетами двух мостов. Мы минуем белый ажур дворца на островке Эншадас и движемся вдоль бесконечной линии причалов, приютившей сотни кораблей под флагами стран пяти континентов: темно-зеленые «грузовики» из Польши, белоснежные рефрижераторы из ФРГ, стройные красавцы лайнеры под трехцветным вымпелом Италии. Бесчисленные танкеры всех цветов радуги – желтые, бирюзовые, зеленые и темно-серые, новые, сверкающие свежей краской, и совсем дряхлые, видавшие виды посудины с облупившимися бортами, закопченными мачтами дремлют на рейде в ожидании своей очереди.
Впрочем, если бы их было во много раз больше – всем бы хватило места. Недаром Гуанабару называют величайшей природной гаванью, в которой свободно могли бы разместиться флоты всего земного шара.
Плоский, похожий на блин паром, едва возвышаясь над водой, важно пыхтя, проходит недалеко от кормы. Палуба его тесно уставлена прижавшимися друг к другу автомобилями. Головы водителей с любопытством выглядывают из кабин лимузинов, из окошек «салона», напоминающего фургон, снятый с колес.
Одна за другой к нашему борту подплывают моторные лодочки. Брезентовый тент, растянутый на четырех стойках, надежно укрывает седоков от лучей зимнего, но весьма жаркого бразильского солнца. Впрочем, большинство этих «морских такси» без пассажиров, и хозяева их всеми доступными средствами – криками, мимикой, бурными жестами – пытаются склонить нас к маленькому морскому путешествию. Изящные яхты, замедлив свой бег, начинают неторопливо кружить вокруг нашего городка на воде, все жители которого сейчас высыпали на палубу.
Вот он, Рио, Сан-Себастьян-ду-Риу-ди-Жанейру, город Январской реки, на который бог, как любят говорить бразильцы, из семи отведенных на сотворение мира дней затратил целые сутки.
НА УЛИЦАХ БРАЗИЛЬСКОЙ СТОЛИЦЫ
Четыре с половиной века назад Гонсалес Гоэльо[18]18
Гонсалес Гоэльо – португальский адмирал; открыл эту местность, которую назвал Рио-де-Жанейро, 1 января 1502 года.
[Закрыть] совершил ошибку, приняв узкое горло бухты Гуанабара за устье реки, названной рекой Января – Рио-де-Жанейро. Много лет спустя Альфред Уоллес[19]19
Альфред Уоллес (1823-1913) – знаменитый английский натуралист, современник и последователь Ч. Дарвина: исследовал флору и фауну районов рек Амазонки и Рио-Негро в 1848-1852 годах.
[Закрыть] и Генри Бейтс[20]20
Генри У. Бейтс (1825-1802) – известный английский натуралист и путешественник, исследователь фауны Бразилии. – Прим. ред.
[Закрыть] славно потрудились, раскрывая тайны бразильской природы. Сейчас, в разгар бразильской зимы мы изнываем от жары и кроны роскошных королевских пальм отражаются в зеркале вод, а смуглолицые сеньориты с осиными талиями и миндалевидными знойными глазами протягивают нам альбомы для автографов.
Отбив атаку журналистов, открывших ураганный огонь из десятков фото-, киноаппаратов, мы, немного растерянные, стоим на бразильской земле.
Но не прошло и минуты, как корреспондентский фронт оказывается сметенным толпой портовых рабочих, шоферов, чиновников и продавцов – простых людей Рио, пришедших сюда в порт, чтобы встретить посланцев далекой страны, о которой они слышали столько противоречивого, страны, построившей социализм и запустившей первый в мире искусственный спутник Земли. Черные, белые, коричневые лица улыбаются нам со всех сторон. Натруженные рабочие ладони протягиваются с крепким, дружеским рукопожатием.
– Русс, амигос, Москва, карашо! – И снова улыбки, и снова рукопожатия. Все, что только содержится в наших карманах, превращается в сувениры: мелкие монеты, значки, фотографии и спичечные коробки. Появление сигарет «Друг» с собачьей мордой на пачке встречается восторженным: «О! Лайка! Спутник!» – и в мгновение ока не остается не только ни одной сигареты, но и самой коробки.
Катер то и дело подвозит новые группы участников экспедиции. Вскоре в порту появляются наши друзья из чехословацкого посольства. Они уже обо всем побеспокоились, и вместительные автобусы туристской фирмы «Satnrin» ждут нас на площади Maya. Отсюда начинается наше путешествие.
Однако католическая церковь не очень-то довольна нашим появлением в Рио. Из толпы выныривают две кривоногие фигуры в истрепанных синих костюмах – и туча листовок, как белые голуби, закружилась в воздухе. Но содержание их совсем не голубиное: отцы церкви призывают свою паству игнорировать русских.
Однако авторы этой провокационной затеи явно просчитались. Стоящие вокруг нас кариоки наступают на листовки ногами, а некоторые, подняв их с земли, читают несколько строк и демонстративно рвут на мелкие клочки. Не то нынче время, госпожа церковь!
Автобусы трогаются. Переливаясь через край тротуаров, словно в огромном калейдоскопе, течет по обеим сторонам авениды Риу Бранку красочная южная толпа. Витрины магазинов с манекенами, обвитыми пестрыми тканями всех расцветок; журнальные киоски, напоминающие палитры художников; и рекламы, рекламы, убеждающие, настаивающие, требующие курить сигареты «Голливуд», впрочем, в наших карманах ужи лежат эти красные с синей полосой пачки (реклама подействовала), пить водку Орлова и писать лучшими в мире автоматическими ручками Паркер. Нарисованный во всю стену десятиэтажного дома угрюмый бородатый мужчина в красной черкеске с газырями рекомендует водку «Князь Игорь». Далеко пошел бывший русский князь!
И снова пальмы, и снова тропическая растительность, которая даже здесь, на городских улицах, пропитанных пылью, пропахших бензиновым перегаром, составляет неотъемлемую часть городского пейзажа.
Авениду Акрэ – коммерческий центр, где меняльные конторы и банки открывают зеркала окон, сквозь которые виднеются сотни клерков в белых рубашках, склонившихся за столами, сменяет торговая авенида Уругвайана; здесь вы можете приобрести все, начиная от зубочистки и жевательной резинки и кончая гарнитуром для особняка и автомобилями последних марок.
Приказчики, стоящие у входа в магазины, засматривают в глаза каждому проходящему в надежде превратить его и покупателя. Но в магазинах пустынно. Цены непрерывно растут, обгоняя жизненный уровень, и без того не укладывающийся в рамки заработков.
Полицейский в круглой песочной каске с буквами РМ поднимает жезл. Яростно звеня, мимо нас проносятся трамвайные вагоны, словно только что выпущенные из музея древностей, – это бонде, железный ящик на колесах, открытый со всех сторон, с двумя длинными ступеньками вдоль обеих сторон вагона, на которые с ловкостью акробатов цепляются многочисленные пассажиры.
Бонде весьма популярен в Рио и считается наиболее дешевым средством передвижения. Но цены на трамвай с 1940 по 1957 год поднялись в двадцать раз. Старые рельсы, старые шпалы, старые вагоны. Англо-канадскую фирму «Тракшн лайт энд пауэр» это обстоятельство мало заботит: в 1958 году началась национализация трамвайной сети города. Какой же деловой человек будет ремонтировать хозяйство, подлежащее национализации?
Шумные городские улицы остаются позади. Автобусы замедляют ход и наконец останавливаются у небольшого строения, чем-то напоминающего пригородную остановку «электрички». Отсюда, от этой станции, начинается дорога на гору Корковаду, семисотметровую скалистую башню, словно специально, в угоду туристам, воздвигнутую природой в самом центре Рио.
Ожидающие коротают время кто как может. Одни углубились в чтение утренних газет, другие рассматривают сувениры в магазинчиках у бетонной платформы, третьи бесцельно бродят взад и вперед, с нетерпением поглядывая в сумрак туннеля из зелени, в котором скрываются уходящие вверх рельсы фуникулера.
Наконец из туннеля, весело урча, выползает вагончик, родной брат трамваям, встречавшимся нам на пути к Корковаду. Важный усатый кондуктор, проверив, все ли заняли места на законном основании, пронзительно свистит. Перебирая зубчатыми ножками, вагончик карабкается по склону горы. Над нами непроницаемый шатер из листьев. Солнечные лучи с трудом проникают сквозь плотную завесу, отчего в воздухе царит легкий полумрак, придающий обстановке какую-то загадочную торжественность. Временами зеленые стены туннеля расступаются, и тогда глазам открываются разноцветные коттеджи в орнаменте садов, где склоняются ветви деревьев, отягощенные золотом неизвестных плодов.
