Текст книги "На суше и на море. 1961. Выпуск 02"
Автор книги: Александр Казанцев
Соавторы: Теодор Гамильтон Старджон,Джек Холбрук Вэнс,Игорь Акимушкин,Владимир Успенский,Виктор Сапарин,Виталий Волович,Жак Бержье,Сергей Соловьев,Игорь Забелин,Всеволод Сысоев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)
– Подумаешь, есть нечего! А если есть нечего, так вчетвером-то еще легче! Лундин бы что-нибудь придумал…
Но слова эти он произносил очень тихо – все равно ничего уже не поделаешь! Свое мнение он выскажет когда-нибудь потом, когда они выберутся из пармы…
Около двух часов дня, когда они исследовали увалистую террасу, Чеботарев вдруг увидел дым. Колыванов решил в этом месте вывести трассу на подъем, и оба разведчика находились на самой высокой точке террасы. Дым появился неожиданно среди невысокого кустарника, как будто там только что разожгли костер. На фоне бледного неба этот дымок казался сигналом приветствия.
Чеботарев остановился так внезапно, словно споткнулся.
Колыванов тоже вгляделся в даль.
– Дым… – тихо сказал Чеботарев. – Напрасно мы Екатерину Андреевну назад отправили…
– Почему напрасно? – спросил Колыванов.
– Да ведь люди там! – с ударением сказал Чеботарев.
– Ну и что же?
– Помогут! Как на Дикой… – уверенно ответил Чеботарев.
Колыванов помолчал, измеряя глазом расстояние до дыма.
– Километра три, – сказал он наконец. – Если идти туда, трассу придется оставить. А мы могли бы сегодня сделать еще километров восемь.
Чеботарев вдруг почувствовал глухое раздражение.
– Да ведь там, может, охотничье зимовье! – настойчиво сказал он. – Если у них, скажем, нет печеного хлеба, так можно хоть мукой или сухарями разжиться…
– Охотники сюда не заходят, – сухо пояснил Колыванов. – Скорее всего это хищники, золотнишники. А у них не очень разживешься!
И тут Чеботарев, душа которого требовала дружеского разговора, шутки, компанейской ночевки у людного огня, сердито сказал:
– Совсем вы очерствели душой, Борис Петрович! Не мудрено, что ни простить, ни понять никого не можете!
Колыванов вздрогнул, но не ответил. Выдернув из-за пояса топор, он с такой силой ударил по лесине, оставляя метку, что сколол щепу чуть не вполдерева.
Он засек румб направления на дальний дымок, поправил мешок на плечах:
– Пошли!
Чеботарев зашагал за ним, но почему-то уже не испытывал никакого удовольствия от того, что будет ночевать у чужого огня.
Путь оказался долгим и утомительным. Они спускались все ниже в долину, и все гуще становился нежилой, неохотничий лес – урманная заросль ольхи, ветлы, мелкого пихтарника. Устав молчать, Чеботарев спросил:
– А почему вы считаете, Борис Петрович, что золотнишники нам не помогут?
Это был призыв к примирению, просьба о прощении. Колыванов оглянулся, хмуро улыбнулся, сказал:
– Мало тебя жизнь трепала, Василий! Отнюдь не все люди – твои друзья!
С этим Чеботарев согласиться не мог. Обрадованный тем, что Колыванов как будто забыл его злые слова, он принялся разубеждать инженера:
– Нет теперь человека, которому наше дело было бы безразлично. Стоит сказать, что будущую трассу разведываем, каждый с охотой поможет. Времена не те, и люди теперь стали другие!
Колыванов опять оглянулся, спросил:
– Откуда же Барышевы берутся?
– Ну, вы скажете… – забормотал сбитый с толку Чеботарев.
Колыванов сухо пояснил:
– Если там золотнишники, им благотворительностью заниматься не с руки. Люди идут в тайгу тайком, все припасы несут на себе. У них одна забота: поработать неделю-другую. А тут придут чужие люди, объедят и уйдут… Да золотнишник скорее умрет, чем допустит постороннего человека к своему тайнику.
– Ну, если так, – сказал Чеботарев, похлопав по прикладу ружья, – мы здесь сами представители закона!
– Ты и в самом деле не вздумай угрожать! – рассердился Колыванов. – Золотнишнику легче тебя выследить и пустить пулю в затылок…
Тут они снова увидели дымок. Он оказался почти рядом, на берегу речки, что петляла по дну лога.
Весь берег речки был покрыт ямами, похожими на медвежьи копанки. От каждой ямы к речке шла тропа, по которой золотнишник носил породу для промывки. Вдруг Чеботарев тронул Колыванова за руку, шепнув:
– Знакомый…
Он увидел золотнишника, работавшего на речке. Высокий, худой человек, с длинной шеей, на которой торчала маленькая, похожая на змеиную головка, возился возле вашгерда, сбитого из расколотых пополам лесин, снимал добычу. Он только что достал со дна ящика рогожку, на которой оседало золото при промывке, и готовился перенести ее к огню. Чеботарев сделал шаг из кустов и негромко сказал:
– Бог на помощь, товарищ Леонов…
Леонов опустил рогожку на землю, вильнул длинным телом в сторону и вдруг выпрямился, подняв ружье, которого Чеботарев до этого не замечал. Теперь золотнишник стоял спокойно, только выпуклые глаза бегали по сторонам, словно ища, откуда еще может грозить опасность. Он вглядывался в нежданных гостей, выставив вперед ружье.
– А, железнодорожнички! – вдруг сказал он совершенно спокойным голосом, который так не вязался с этим направленным на Чеботарева и Колыванова оружием. – Привет и поклон. Проходите, гостями будете, а водки поставите – хозяевами станете… Далеко ли с попутным ветром идете?
– На Алмазный, – сказал Чеботарев, беря инициативу разговора в свои руки. – А ты что, пенки снимаешь?
– Какие пенки, – спокойно ответил Леонов. – Видишь, земля ничейная, кто первый палку взял, тот и капрал, а у кого ружье, тот и вовсе хозяин. Табачку нет ли, железнодорожник?
– Как не быть, – невозмутимо сказал Чеботарев. – А у тебя свежего хлеба не найдется? Сухари до смерти надоели…
– Лепешки вчера пек, да без соли, – с сожалением ответил Леонов.
– Соли у нас ворох, есть и порох, – сказал Чеботарев. Леонов опустил ружье и шагнул вперед, загораживая рогожку с намытым золотом.
– Что ж, милости прошу к нашему шалашу, – лениво сказал он, показывая на черневший невдалеке шалаш. – Проходите, гости богоданные…Только дай табачку на цигарку, служивый, а то две недели не куривши в парме…
Чеботарев щедро отсыпал ему табаку на клочок газеты и прошел за Колывановым. По всему было видно, что золотнишник думал только о работе. Сбросив мешки у входа, они вошли в шалаш и присели на пеньках возле дымокура.
Хозяин замешкался.
– Убирает золотишко… – шепнул Чеботарев.
Но Леонов уже подходил к шалашу. Должно быть, он хранил свои припасы где-нибудь в другом месте, потому что в руках у него были две испеченные в золе лепешки.
– А вы, товарищ начальник, что ж молчите? – спросил он. – Неужели и вправду такое чудо будет, что сюда пройдет железная дорога?
– Пройдет, – неохотно ответил Колыванов.
– Значит, совсем нам вольной жизни не станет?
– А кто тебе мешает? – спросил Чеботарев. – Парма велика. Пойдешь в другую сторону.
– Места привычные больно, – с сожалением сказал Леонов.
– Видать, золотые?
– Не так чтобы золотые, а кормят…
Гости неторопливо ели лепешки, стараясь не показать голода. Леонов внимательно оглядел одежду и оружие, истощенные лица.
– Так вдвоем и ходите? – спросил Леонов.
– А что?
– Трудная дорога, на осень глядя… Да и припасу у вас немного.
– Идти легче, – ответил Колыванов. – Ты и вовсе один ходишь…
– Мое дело такое. Чужой глаз блесну гонит…
– Так и скрываешь от всех места?
– Зачем скрывать. Вот закончу работу, заявку подам. И мне хорошо и государству не обидно. А вы как, с ночлегом или дальше пойдете?
Чеботарев что-то хотел ответить, но Колыванов опередил его:
– Отдохнем, если не помешаем…
– А чем вы помешаете? Я работу почти кончил, пора к жилью подаваться, неравно еще замерзнешь в лесу. Да и веселее с людьми…
– Если к жилью подаешься, не оставишь ли нам из запасов кой-чего? – оживляясь, спросил Чеботарев.
– Какие у меня запасы? Что на плечах нес, то и было, а охота нынче плохая, все приел…
– Да нам много и не надо, муки бы несколько килограммов…
– А она здесь на золото меняется. Сколько муки, столько и золота.
– Ну, золота у нас нет…
– А к чему вам мука тогда? Если бог милует, так выйдете, а нет, все равно останетесь в парме. Я к этому делу руку прилагать не стану…
Чеботарев удивленно поглядел на него и невольно потянулся к ружью. Леонов стоял неподвижно, только глаза его все бегали.
Колыванов успокаивающе положил руку на ружье Чеботарева. Леонов опустился на корточки, дымя цигаркой…
– А что ты нас отпеваешь раньше времени? – спросил Чеботарев.
– Мешки под глазами, служивый, и ноги, поди, распухли. Тайга знает, как себя показывать. Да вы спите, граждане, отдыхайте, вечером чаю попьем, а мне работать надо…
– Ну тебя к черту, еще пристрелишь сонных, – брезгливо сказал Чеботарев. – Мы лучше пойдем. Так не дашь муки?
– И рад бы, да достатков нету, – сказал Леонов. – Ну отдыхайте.
Сказав это, он исчез, словно провалился. Чеботарев взглянул на Колыванова.
– Я бы пригрозил ему ружьем и посмотрел, какие у него запасы, – хмуро сказал он.
– Ни в коем случае! – сказал Колыванов. – Отдохнем немного, потом поговорим с ним.
– Разговор с таким подлецом короткий…
– Ты же не на фронте, Василий!
– На фронте с таким сукиным сыном и разговор был бы проще.
– Попытайся уговорить добром…
– Эх, Борис Петрович, когда Лундин о добре говорил, не таких подлецов имел в виду… Что это он затих? Посмотреть, что ли?
Чеботарев вышел из шалаша, оглядывая мутную речку и пустой берег. Вдруг он вскрикнул и лихорадочно сдернул с плеча ружье. Выбежавший на крик Колыванов увидел у входа в шалаш только свой вещевой мешок, а там, куда бросил мешок Чеботарев, была только примятая трава.
– Украл, украл, подлец! Сволочь! Уморить нас вздумал в тайге! Слышите, Борис Петрович? А хотели говорить с ним миром? Где его теперь искать? Где? – Чеботарев кинулся вдоль берега, крича изо всей силы: – Леонов! Леонов! – Потом выстрелил, но лес молчал.
Внимательно разглядывая деревья возле места промывки, Колыванов увидел на лиственнице помост, где Леонов хранил свое имущество, но помост был пуст. Должно быть, мысль о краже мешка мелькнула у Леонова мгновенно, как только он увидел путников. Велика была, наверно, уверенность Леонова в том, что они никогда уже не выберутся из тайги, если он пошел на такое дело… А может быть, он скрывается где-нибудь поблизости и ищет случая выстрелить из засады. Так он сразу решит два вопроса: никто не узнает о золотом месте, а продукты в мешке спасут жизнь золотнишника, из-за алчности пропустившего уже все сроки возвращения. Недаром же он украл именно тот мешок, в котором мог прощупать вяленое мясо и соль.
Колыванов зябко повел плечами, оглядываясь вокруг. Лес молчал. Только где-то вдали бегал Чеботарев, ища следы вора.
Немного выждав, Колыванов окликнул его. Василий вернулся. Лицо его потемнело, мешки под глазами выступили отчетливое.
– Что будем делать, Борис Петрович? – спросил он.
– Пойдем на трассу, – ответил Колыванов. Они осмотрели шалаш Леонова, нашли забытый золотнишником мешок из-под сухарей, в котором было с килограмм хлебных крошек, ржавый котелок. Кончив осмотр, Чеботарев даже успокоился и сказал:
– Черт с ним, с подлецом! Конечно, если я его увижу на расстоянии выстрела, то в милицию жаловаться не пойду, а сразу пристрелю. Одно жаль, в мешке была восьмушка махорки…
– Ну, как тебе поправилось знакомство с золотнишником? – спросил Колыванов, когда они уже отошли от стоянки Леонова.
– Это же не человек, а волк! – сказал Чеботарев. – Как же вы согласились, Борис Петрович, идти к нему!
– А если бы я остановил тебя, не пустил, что бы ты сказал?
– Да, тут вы тоже правы… – сквозь зубы согласился Чеботарев. И вдруг обеспокоенно спросил: – А что это он насчет мешков под глазами и опухолей плел? Неужели надеется, что мы и впрямь из пармы не выйдем?
– Это он к тому говорил, что у тебя были мешки под глазами, а у него наши мешки под ногами, и ты ничего не видел, – невесело пошутил Колыванов.
Но Чеботарев задумался, не ответив на шутку. Уже значительно позднее, когда они снова выбрались на трассу, Колыванов услышал, как он бормочет:
– Врешь, длинношеий черт, я тебе не сдамся! Я все вытерплю, а тебя все-таки поймаю…
В этот день они прошли по заданному направлению всего десять километров.
14
Весь следующий день они шли по изъеденному вредителями умершему лесу. Было тяжело смотреть на голые, серые, поднимающие к небу свои мертвые ветви деревья.
Путники шли молча. Чеботарев рубил тропу, так как упавшие стволы преграждали путь подобно завалам, какие когда-то делали против танков. Колыванов работал с инструментами.
В этот день они впервые начали курить мох. И не столько голод, сколько отсутствие табака делало их путь таким тяжелым, их самих такими раздражительными.
К вечеру они выбрались из мертвого леса. И увидев зеленые деревья, колючие заросли можжевельника, который на Урале называют вересом, они воспрянули духом. Трудно понять, почему человек иной раз так радуется переменам, хотя и знает, что они не принесут ничего хорошего. Ведь в этом хвойном лесу, где ползучие растения цепко оплели деревья, идти стало значительно труднее. А между тем они были рады живому лесу, словно он вселял в них надежду, что выживут и они, усталые, голодные люди.
Они развели костер там, где их застигла темнота. Первый раз ужинали без соли. Бросив в котелок двух кедровок, застреленных Колывановым, и горсточку крошек, сварили суп. Но еда не насытила, только согрела. Они лежали возле костра и молчали. Теперь для них стало привычным молчание.
Вдруг Колыванов зашевелился и сел. Он протянул руку ладонью вверх, затем встал, втягивая носом сырой воздух, словно принюхиваясь. Чеботарев смахнул с лица что-то холодное и тоже приподнялся.
Шел снег. Тяжелый, сырой, он падал крупными хлопьями, первый снег зимы. Колыванов отошел от костра, наклонился и ощупал землю. Снег не таял. Он покрывал траву и сучья, мох и хвою ровным плотным слоем. Колыванов вернулся к огню, сел на сухую подстилку, охватив колени руками.
– Снег, – сказал он устало.
– Стает, – предположил Чеботарев.
– Ненадолго, – ответил Колыванов.
– Теперь осталось шестьдесят три километра, – утешил его Чеботарев. – Все равно дойдем.
– Видишь ли, Василий, если говорить правду, я боюсь, что мы не выдержим. Что-то такое произошло со мной. Раньше я бы мог вылечиться от такой болезни. Пошел бы к начальнику строительства, попросился бы бригадиром и стал работать, как все, а теперь…
– А что теперь? Здесь вы, Борис Петрович, тоже стали рядовым. Здесь от такой болезни и лечиться легче, – с беспокойством заговорил Чеботарев. – А возвращаться нам все равно далеко, да и стыдно перед лесом отступать…
– Не стыдно, – сказал Колыванов, – не стыдно, а нельзя. Если мы отступим, Барышев поведет трассу неправильно…
– Так в чем же дело? Если вы это знаете, как же можно говорить об усталости? Это что же, сдаваться что ли? Эх, Борис Петрович!
В неверном отблеске огня Чеботарев увидел, как на лице Колыванова появилась принужденная улыбка.
– Значит, сдаваться не станем, Василий?
– А раньше сдавались? – задорно сказал Чеботарев.
– Ну смотри, Василий, этот разговор был последним. Больше говорить не станем. Будем идти.
– Есть идти, Борис Петрович! – воскликнул Чеботарев, счастливый тем, что тяжелый разговор окончен.
Они укладывались спать, когда в лесу послышался треск сучьев. Сразу же вскочив, они схватили ружья. В освещенном костром пространстве показались две согнутые фигуры. Чеботарев взвел курки.
– Вот они где, – услышали они голос Лундина. – Нашли пропажу!
Охотник бросил к огню мешок. Рядом с Лундиным стояла Екатерина Андреевна.
Чеботарев, удивленно рассматривавший пришельцев, вдруг нагнулся к мешку, потрогал его и закричал, вскочив на ноги!
– Мой мешок! Мой! Где вы его взяли?
– Что ж, товарищ начальник, плохо гостей встречаешь? – Бросил охотник, не обращая внимания на Чеботарева уже развязывавшего мешок. – Али гостям не рады?
– Почему вы вернулись? – сухо спросил Колыванов.
– Пословицу вспомнили, что одна головня и в печи не горит, а две и в чистом поле курятся… Да еще вещички ваши вам, поди-ко, пригодятся, думали…
– Василий, налей им чаю, – сказал Колыванов. – Где Леонов?
– Отпустил, – хмуро ответил охотник. – Не хотел руки марать, да и грех на душу принимать тоже не следует. Отдал ему ружье с дробовыми патронами, чтобы он, черт длинный, не вздумал нас пострелять, а вещи ваши взял.
– Как вы его нашли?
– Он сам на нас наткнулся. Тоже на огонек вышел. После-то пополз было обратно, да я его уже учуял. Пострелял он малость, да все обошлось. Сдался.
– Что ж ты его добром да лаской не приветил? – язвительно сказал Чеботарев, с наслаждением закуривая махорку, которую первым делом достал из мешка. – Ты же проповедовал, что доброй душе другие души открываются? Заглянул бы в его душу? Она, видать, добрая, гляди, пол-осьмушки табаку нам оставил. Как ты думаешь?
– Черна больно, – ответил охотник. – Садитесь, Екатерина Андреевна, вон чай готов…
– Садитесь, садитесь, – заторопился Колыванов, подбрасывая дров в огонь. – Здоровы?
– Ничего… – ответила Баженова. Села к огню, вытянув ноги, и тихо добавила: – Это от испуга. Я думала, что Леонов лжет, будто вы ушли дальше… Ваш мешок у него, бегающие глаза его, эта стрельба..
Она низко опустила голову, всхлипывая обиженно и горько, как плачут дети. Колыванов закашлял. Охотник примирительно сказал:
– Сморилась женщина. А в лесу бы и не отличил от мужика. Идет и не жалуется. Так какие у вас планы, товарищ начальник?
– Идти вперед, и как можно быстрее…
– Вот и мы с Екатериной Андреевной такой же мысли придерживаемся. Однако спать надо, утро вечера мудренее…
Он ни слова не сказал о том, какие страшные минуты пережила Екатерина Андреевна там, в парме, когда они встретились с Леоновым. И Баженова была благодарна ему за молчание…
Леонов вышел на них в то время, когда они сделали короткий привал у родника на охотничьей тропе. Он опешил, увидев людей, и отпрянул в сторону. Но зоркие глаза Лундина приметили зеленый вещевой меток Чеботарева, когда золотнишник повернулся спиной. Лундин сдернул ружье, крикнул: «Стой!» – и выстрелил поверх головы Леонова.
Леонов пригнулся в кустах и разрядил оба ствола не целясь. Екатерина Андреевна слышала, как противно шмякнули надрезанные пули, попав в толстенную сосну. Видно, Леонов был слишком испуган, если так неловко обезоружил себя. Лундин воспользовался тем, что золотнишнику пришлось перезаряжать ружье, одним прыжком нагнал его, и тот поневоле поднял руки.
Пока шел короткий допрос, пока Леонов уверял, что Колыванов и Чеботарев живы и здоровы, Екатерина Андреевна едва дышала. Но Лундин, проверив мешок Чеботарева и не найдя в нем ни одной вещи, которую можно было посчитать за колывановскую или за снятую с Чеботарева, презрительно вернул Леонову его ружьишко, только отнял почти все патроны.
– Хватит с него и по одному на день! Умнее будет! – проворчал старик.
Леонов исчез, скользнув, как змея, в кусты. Тогда только Екатерина Андреевна опомнилась:
– Зачем вы его отпустили? Ведь он же покушался на вас!
– Он и на вас покушался, – усмехнулся старик.
– Так почему же вы отпустили?
– А что я должен был с ним делать? Заарестовать и вести через всю парму под конвоем? Да лешак с ним, пусть сам выбирается, если сумеет!
Только тут Екатерина Андреевна поняла, что Колыванов и Чеботарев ограблены… Она поспешно вскочила, стала укладывать вещи, шепча, как во сне:
– Скорее, скорее!
– Да что с вами, Екатерина Андреевна?
– Мы должны их догнать! Должны им вернуть мешок!
Старик попытался уговорить ее переночевать – днем будет легче догонять. С тем, что догонять надо, он согласился. Но Екатерина Андреевна была неумолима. Ей все казалось, что Колыванов и Чеботарев отчаялись, оставшись почти без еды, что они, может, уже повернули обратно. И хотя старик доказывал, что Борис Петрович от своего не отступится, ей почему-то казалось совершенно необходимым вот сейчас же, немедленно оказаться рядом с Колывановым, убедить его, что он может продолжать свой путь.
А когда они, уже ночью, увидели огонек колывановского костра, она вдруг смутилась, будто совершила что-то недозволенное. Но тут уж Лундин не стал считаться с ее настроениями, пошел прямо к огню.
И вот они снова вместе.
На следующий день изыскатели вошли в горы. Снег начал таять. Земля пропиталась влагой. Мокрые ветви кустарника хлестали по лицу.
К счастью, вечером начало примораживать. А на следующее утро ударил такой мороз, что земля под ногами зазвенела. Но вместе с морозами начались утренние туманы, густые, как молоко, и работать приходилось на ощупь.
Больше всего донимал голод. Дичь улетела к югу, в низины, и жировала на последних незамерзших озерцах и курьях. Лундин целыми днями таскал ружье на весу, но ничего не мог добыть.
При входе в ущелье они разделились. Колыванов один ушел вперед, а Чеботарев, Баженова и Лундин остались разбивать кривые на подходе. С самолета Чеботареву казалось, что ущелье совпадает с трассой, но на самом деле это было не так.
Они карабкались по валунам, взбирались на невысокие, почти отвесные скалы, покрытые изморозью. Чеботарев отстал от спутников, вычерчивая карту походов. Вдруг он услышал крик Баженовой, которая еле удерживалась на узкой кромке скалы, цепляясь за камень. Лундин бросился к ней на помощь.
Когда Чеботарев подбежал, охотник сидел, прислонившись спиной к скале, а Баженова стояла над ним. По их бледным лицам, по тяжелому дыханию Лундина Чеботарев понял, что случилось несчастье.
Приняв на руки падавшую Баженову, Лундин оступился и сломал ногу. Он тихо покряхтывал, ощупывая голень. Крупный пот катился по обросшему бородой лицу. Екатерина Андреевна испуганно поглядела на Чеботарева и сказала:
– Я не виновата… Я поскользнулась…
Чеботарев с горечью подумал о том, что она говорит, как провинившаяся маленькая девочка. Девочка говорит маме, что она не виновата. Виновата чашка, которая сама выпала из рук.
– Хрустнула, проклятая, – сказал Лундин. – Вот какие дела, товарищ Чеботарев…
Баженова отвернулась, закрыла лицо руками. Чеботарев приподнял Лундина:
– Идти можешь?
– От печки до полатей, – ответил Лундин, еще пытаясь шутить.
Вдвоем они перенесли охотника на более удобное место. Здесь Чеботарев посадил старика у скалы, ушел куда-то и вернулся с лубками. Осторожно сняв сапог с ноги Лундина, он быстрыми и ловкими движениями забинтовал сломанную ногу, наложив лубки, затем достал из кармана кисет с табаком и бережно разделил махорку на две равные кучки.
– Отвернитесь, Екатерина Андреевна…
Баженова послушалась.
– Кому? – спросил Чеботарев.
– Что кому?
– Мне или Семену? Да говорите быстро!
– Ну вам, – она повернулась к ним. – Но зачем это? Что это значит?
Охотник и Чеботарев молчали, бережно собирая табак. Потом закурили каждый из своей кучки, не глядя друг на друга.
– Что все это значит? – снова спросила Баженова. Чеботарев, словно не слыша вопроса, сказал:
– Иванцов придет сюда дней через восемь…
– А может, и через десять, – сказал охотник, глядя на синеватый дымок.
– Может, и через десять, – согласился Чеботарев. – Придется тебе полежать здесь до его прихода. Дров мы тебе заготовим, еду, какая есть, оставим, ружье у тебя хорошее…
– Так-так, – ответил охотник, и было непонятно, соглашается он с Василием или нет.
– Его нельзя оставлять! – сказала Екатерина Андреевна, глядя широко раскрытыми глазами на Чеботарева.
– Вам, товарищ Баженова, придется помолчать, – спокойно сказал Чеботарев. – Командир здесь теперь я. Если мы понесем Семена на руках, ему хуже будет.
– Я останусь с ним! – гневно сказала Баженова. – Нельзя больного человека оставлять одного!
– Это ничего, – миролюбиво ответил Чеботарев. – Я однажды у немцев в тылу лежал один восемь дней, пока меня товарищи выручили. А тут разве что волки набредут, так Семен отстреляется. Если же вас оставлю, и вы заголодаете и нам с Борисом Петровичем труднее будет трассу пройти…Так что вам придется идти со мной.
– Да вы человек или камень? – яростно крикнула Баженова. – Вы понимаете, что говорите? А если Лундин умрет? Мало ли какое несчастье может с ним случиться?
– От перелома ноги не умирают, – хладнокровно ответил Чеботарев. – У меня было легкое пробито, я и то не умер. И огня зажигать мне не полагалось. А тут все есть, вода, пища, огонь, чего же не полежать? Скорее поправится!
Охотник смотрел на Чеботарева, с такой легкостью распоряжавшегося его судьбой, широко открытыми глазами. И Баженова вдруг поняла, что он полностью одобряет решение Чеботарева. Охотник улыбался своей доброй улыбкой, хотя видно было, что он очень страдает от боли. Екатерина Андреевна встала перед ним на колени, чтобы поправить повязку. Лундин усмехнулся и сказал:
– Придется вам идти, Екатерина Андреевна. Паренек-то все правильно сказал. Ишь какой дельный! Недаром его товарищ Колыванов с края света к себе позвал. Видать, военные люди крепче нас, гражданских…
– Камень, камень, а не человек! – с гневом сказала Баженова.
– Ругаться будем потом, – ответил Чеботарев, стаскивая в кучу хворост, сушняк, бревна-топляки, преграждавшие течение маленькой горной речки. – Тут и полежишь, Семен. – Он разжег огонь, приподнял охотника и помог ему перебраться к самому берегу, чтобы удобно было брать воду.
– Дрова береги, еды тоже маловато, а взять больше негде. Ну да ты не маленький, сам понимаешь, когда можно полным ртом жевать, а когда вползуба.
Баженова не представляла себе, как может Лундин так спокойно и даже любовно поглядывать на Чеботарева, который безжалостно оставлял его на произвол судьбы в полном одиночестве. А Чеботарев между тем развязал мешки и начал делить продовольствие. Лундин попытался протестовать, когда увидел, что ему оставляют почти все запасы, но Чеботарев хмуро сказал:
– А вдруг и не десять дней лежать, а все пятнадцать?
– Оставьте эти разговоры! – вскрикнула Баженова.
– Все надо предусмотреть, – ответил Чеботарев. – Здесь не на войне, а дело почти такое же выходит. Был бы Иванцов солдатом, я бы знал, он будет здесь точно в срок. А если он по-вашему действовать станет, того пожалеет, того испугается, тогда как?
Баженова замолчала, стараясь не глядеть на охотника. Она была виновата в том, что он со сломанной ногой остается один. Чеботарев развернул плащ-палатку, укрепил ее на колышках так, чтобы охотник мог заползти под нее. Лундин опять запротестовал, но Чеботарев сказал:
– И не думай. Конечно, плохо, что Екатерине Андреевне придется спать без палатки, да мы пока здоровы…
Это коротенькое «пока» напомнило Баженовой, что впереди еще более трудные дни, чем те, которые они уже прожили. Они пока еще здоровы, а что будет с ними дальше? Что будет с нею? С Колывановым? С Чеботаревым? И вдруг ей представилось, что только большая мудрость, приобретенная в годы войны, помогла Чеботареву так просто разрешить все вопросы после несчастья с Лундиным. Больше она не могла ни возражать, ни спорить.
К вечеру они выбрались из ущелья уже на другой стороне перевала. Местность здесь была пустыннее, на ней ничего не росло, кроме каких-то маленьких деревцев с сухими ветвями. У подножия скал горел огонь. Они устремились к костру с такой радостью, будто он обещал им утешение во всех бедах.
Колыванов поднялся навстречу, широким жестом обвел простирающуюся впереди пустыню и сказал:
– Согра!
Потом, посмотрев на взволнованное лицо Баженовой, нарочито равнодушное Чеботарева, спросил:
– Что случилось? Где Лундин?
И еще раз Баженова испытала горькое чувство, слушая, как Чеботарев ровным тоном рапорта рассказывал Колыванову о случившемся с Лундиным несчастье, как Колыванов деловито выяснял, сколько оставлено охотнику припасов, как спокойно в заключение сказал: «Хорошо!» – как будто так и надо было оставить человека в горах и больше не думать о нем…
Ей хотелось все это высказать Колыванову, но он отдал ей свою плащ-палатку и приказал ложиться спать. Она лежала возле костра, на самом удобном месте, куда не тянуло дымом, и глядела на Колыванова, смотревшего в огонь. Он как бы видел в игре пламени нечто такое, что было недоступно ей. Чеботарев, будто успокоенный тем, что переложил ответственность за Лундина на чужие плечи, тихо посапывал носом. Он спал так спокойно, как спят дети, рассказав о своих проделках старшим и получив прощение. Заметив, что Екатерина Андреевна смотрит на него, Колыванов отвернулся, коротко сказав:
– Спите! Завтра будет тяжелый день…
Засыпая и снова просыпаясь от тупого ощущения голода, Екатерина Андреевна видела склонившегося над тетрадью Колыванова. Иногда он приподнимался, чтобы подбросить дров в костер, и снова усаживался с тетрадью на коленях, отмахиваясь от едкого дыма.
И она неожиданно успокоилась, оценив наконец всю мужественную силу этого человека. И голод как будто утих, и страх больше не приходил, и сама смерть, должно быть, отступила.
15
Старик Лундин, задумчиво разгребавший угольки своего одинокого костра, вдруг насторожился и мгновенно прилег за упавшую сухостойную сосну, возле которой разбил для него лагерь Чеботарев.
Так, затаившись, защищенный сваленным в кучу топливом, он долго лежал, прислушиваясь к тревожной тишине леса. Но хруст валежника, настороживший охотника, больше не повторялся. Только ручей, бежавший по каменистому ложу, доброжелательно пел ему свою звонкую песню. Но безошибочное чутье говорило ему, что вон там, в зарослях вереска, стоит человек и тоже настороженно всматривается в огонь костра, чтобы определить, сколько возле костра народу, кто разжег огонь. Даже запах этого человека слышал охотник, запах пота, грязной одежды, дыма и табака…
Наконец старик усмехнулся чему-то и негромко сказал в темноту:
– Ладно уж, иди, Леонов, к огоньку, чего таишься, один я тут.
Хрустнули сучья, и человек приблизился к пляшущему пламени костра. Шел он, вытянув шею, вертя маленькой головкой во все стороны, словно все еще боялся, что его ждет засада. Подошел, приставил ружье к ноге, мгновенно обшарил взглядом весь немудреный лагерь старика, с усмешкой сказал:
– Э, да ты, видать, обезножел? Значит, бросили товарищи-то?
– Никто меня не бросал, я сам остался! – горделиво сказал старик, выпрямляясь. – Садись, пей чай да подлей воды в котелок, видишь, весь почти выкипел, пока мы с тобой разведку вели…
– А хорош у тебя глаз! – завистливо сказал Леонов. – В такой темнотище углядел.
– Ничего я не углядел, – с досадой ответил старик. – Некому тут больше шастать, вот и вся наука. Мои ушли вперед, отсталые придут еще не завтра…
– Это точно, – согласился Леонов. И вдруг с недоумением спросил: – А чего ж тогда ты меня не испугался? Ведь один, да еще и безногий!
– А чего мне тебя бояться? – презрительно ответил охотник. – Хоть и говорят, что ты волк, да ведь и волки только стаей нападают. А ты волк-одиночка, где уж тебе нападать! Хоть бы самому-то ухорониться!
– Вишь ты как точно все расписал! – с завистливым восхищением воскликнул Леонов. – Все так, все так! – подтвердил он тем же завистливым тоном. – И верно, спрятаться от вас, открывателей, негде! Вишь, куда забрались, прямо в мои дебри! – В последних его словах слышалась злость, но Лундин не обратил внимания на это, сказал спокойно:
