Текст книги "На суше и на море. 1961. Выпуск 02"
Автор книги: Александр Казанцев
Соавторы: Теодор Гамильтон Старджон,Джек Холбрук Вэнс,Игорь Акимушкин,Владимир Успенский,Виктор Сапарин,Виталий Волович,Жак Бержье,Сергей Соловьев,Игорь Забелин,Всеволод Сысоев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)
Больше всех волновался и горячился Атабал Ковусов. Ему предстояло возглавить отряд механизаторов, направлявшийся на 244-й километр. Место для земляных работ очень и очень трудное. Вполне понятно, что он хотел забрать себе лучших. Он называл экскаваторщиков Ивана Колесникова, Байрама Вопаева, Ивана Трибунского, Шамурада Мурадова, бульдозеристов Георгия Лактионова, Николая Захарова, Куллы Мамедова. Спокойный Шумунов невозмутимо выдерживал натиск прораба, а потом предлагал свое.
– Ты разве не был там сегодня?! – возмущался Атабал. – Не видел, какие там условия?..
– Видел… Всех отдать тебе – кто же будет копать канал здесь?
Атабал соглашался, что канал надо копать и здесь, от Кельте-Бедена до Кизылча-Баба, и тут же требовал, чтобы ему дали еще одного бульдозериста…
В разгаре спора, который грозил затянуться, дверь в землянку отворилась и, пригнувшись, вошел пожилой мужчина в ватнике. Я невольно подумал: «Не один ли это из тех, из-за кого идет сейчас ожесточенный спор?»
Шумунов устало потер переносицу под очками, поправил бинт на горле.
– Я слушаю вас, Дыхно…
– Мне такое терпеть нельзя, – сразу перешел тот в наступление. – Невозможно терпеть такое рабочему человеку! Прислали в мастерскую мальчишку, он резца путем не умеет заточить, а все лучшие работы ему? А мне-то жить не надо?
– Мы уже говорили об этом, – вздохнул Шумунов. – И вы очень хорошо знаете, в чем тут дело. Вы были единственным токарем на участке и долго пользовались этим, ломили за работу любые расценки. Больше этого не будет. И больше я вам ничего не могу сказать, Дыхно.
– Дыхно, Дыхно!.. – раздраженно повторил токарь. – По любому поводу рады придраться к Дыхно. И сына вот… сына зря засудили. Думаете, в песках живем, так выше вас никого и нет? Я в Мары поеду, в трест пойду. Я такой мастер, что меня все знают: и Курылев, и управляющий…
Не дожидаясь ответа, он дернул дверь и вышел. Шумунов повернулся ко мне.
– В одном он прав – в песках живем, ну и люди к нам попадают разные… Руки у человека золотые, но рвач, каких мало! Показалось ему однажды, что мало заплатили, так он не стал для экскаватора новую втулку делать. Говорит, станок для этого неподходящий. А ведь может на любом станке хоть вал для турбины выточить!.. Так и простоял экскаватор, пока втулку не привезли из Захмета. Ведь поручить-то больше было некому. Теперь, наверное, будет жаловаться… А, черт с ним! Только вот опять придется писаниной заниматься – объяснения, разборы…
Он махнул рукой и попытался взъерошить коротко остриженные черные волосы.
– А что с сыном?
– Под Новый год напился водки, стал буянить. Ну выставили его из компании по-хорошему, чтобы не мешал людям веселиться. Так схватил ружье и выпалил прямо в окно из обоих стволов. Хорошо еще обошлось – никого не задел!
Шумунов помолчал немного и добавил:
– У нас тут не только механизмы проходят испытания на прочность. Главным образом люди…
Но такие люди, как Дыхно, редко встречаются среди строителей.
Героями пустыни, которые вели и привели аму-дарьинскую воду в Мургаб, были другие люди, те, что прошли испытание на прочность.
…В Кизылча-Баба в ремонтной мастерской однотонно гудел станок. Резец снимал витую стружку. Характерная глубокая складка залегла на лбу у Николая Опарина, того самого токаря, который пришел сюда на смену хитрому и жадному Дыхно.
Николай вытачивал заготовку для буксы трактора С-80. Ох, уж эти буксы! Изнашиваются они в пустыне быстро, не напасешься. Вот совсем недавно, например, бульдозер №19 простоял из-за этого чуть ли не месяц. Сколько это недоданных «кубов»?..
Вот тогда-то молодой токарь и попробовал взяться за буксы.
Вся трудность заключалась в том, что в полевой мастерской не было фрезерного станка. Пришлось обходиться стареньким токарным и сверлильным. Но все же вскоре весь комплект – двадцать четыре буксы – был готов.
– Как заводские, – уважительно говорили бульдозеристы и экскаваторщики, разглядывая детали.
А Николай уже трудился над втулками для экскаватора №22, успокаивая осаждавших ого машинистов Георгия Киселева и Александра Блема:
– Ничего, сделаем.
И не подвел – сделал! Экскаватор тут же ушел в забой, на следующий день начал «давать кубы».
Самоотверженный труд строителей канала порой можно было назвать подвигом, не боясь обвинения в чрезмерном пристрастии к громким словам.
К сожалению, случилось так, что мне не удалось познакомиться с Натальей Пашиной, старшей мотористкой, которая водила катер по каналу, с тех пор как он стал судоходным. Я не знаю, как она выглядит, какая у нее семья и давно ли она работает.
А было так… Холодным зимним днем Пашина шла в Ничку – в поселок, где базировалась строительно-монтажная контора по гидромеханизации. Пашина везла из Карамет-Нияза различные грузы и среди них – насос, необходимый для выкачивания воды из затонувшего в канале землесоса. Она хорошо знала, с каким нетерпением ждут насос ее товарищи, и очень торопилась.
Не прошла Пашина и половины пути – а от Карамет-Нияза до Нички водой 64 километра, – когда, как назло, на гребной винт намотался трос. Теперь только течение несло катер. А тише едешь – дальше будешь от того места, куда едешь…
Делать было нечего – она неохотно разделась и, держась за борт, полезла в воду. Нырнула раз, другой, третий… Досыта нахлебалась воды. Наконец ей все же удалось размотать трос и освободить винт.
Октябрьское купание не прошло даром. Вытереться было нечем, и женщина натянула белье на мокрое посиневшее тело. Надев чулки, платье и куртку, повязавшись платком, она долго не могла согреться. Зубы выбивали частую дробь, руки дрожали мелкой противной дрожью. Но руля она не выпускала, хотя катер и шел, точно пьяный.
Потом ей стало нестерпимо жарко – пламенем охватило с головы до ног…
Все остальное Пашина помнит как в тумане. Ей представлялось, что она никогда не доберется до Нички. Она даже не поверила, когда слева по-над берегом показались серые дома поселка.
Она не выпускала руля до тех пор, пока катер не ткнулся носом в крутой песчаный берег. У нее еще хватило сил выключить мотор. Потом наступил полный провал в памяти.
Пашина потеряла сознание и уже не чувствовала того, как сбежавшиеся к берегу люди подняли ее и осторожно вынесли с катера на руках, она не слышала, как они звонили в Керки, вызывали самолет санитарной авиации, не очнулась и на борту самолета.
Обо всем этом ей рассказали гораздо позднее, когда навещали ее в больнице, где она пролежала почти два месяца.
А разве не подвигом было, когда шофер Сергей Смышляев на своем ГАЗ-51 ежедневно пробивался по бездорожью из Кизылча-Баба на 244-й километр, всегда вовремя доставляя строителям отряда Атабала Ковусова воду, горючее и запчасти?
И таких примеров множество.
Сурова пустыня, и не привыкла она подчиняться. Но вот пришлось ей подчиниться советскому человеку.
ЭТО БЫЛ НЕ МИРАЖ
Однажды вечером Атабал Ковусов и я сидели в маленьком домике в Кизылча-Баба у старика туркмена и слушали его рассказ о прошлом. Он говорил о тех далеких временах, когда здесь проходили караваны и караван-баши с бородой, крашенной хной, вежливо приветствовал встречных путников, осведомляясь, есть ли вода в колодцах… Он говорил, что никто не знает имени того старика, который когда-то пришел в эти места. Направлялся он в Байрам-Али или в Мерв[9]9
Мерв – в настоящее время город Мары. – Прим. ред.
[Закрыть], лицо его было опалено безжалостным солнцем и знойным ветром пустыни. Его кожаные мешки совсем ссохлись, стали жесткими и ломкими, в них давно но было ни капли воды. Старик упал, раскинув руки, на горячий песок, он погиб от жажды на том самом месте, где сейчас стоит поселок строителей. Могила его на вершине бархана, она обнесена изгородью из стволов самого крепкого саксаула-кандыма.
А позднее, когда колодезные мастера добрались здесь до воды, колодец назвали Кизылча-Баба, что значит «красный старик».
Так неторопливо рассказывал Салих-ага, сторож на этом колодце, который в наши дни принадлежит соседнему каракулеводческому совхозу. И это было похоже на правду. Во всяком случае Атабал Ковусов сказал, что однажды уже слышал эту историю от другого человека.
Да, очень много историй, связанных с пустыней, имеет один и тот же сюжет: иссякает запас воды, люди напрягают последние силы, а сил мало, нестерпимая жажда изнуряет организм, расслабляет волю.
И всегда это повесть об отчаянии, о мужестве и выдержке, о силе товарищества, которое одно только и может выручить из беды.
В одной из книг Михаила Лоскутова, отличного знатока Средней Азии, есть очерк «Жажда». Описываемые в нем события происходили тридцать четыре года назад.
«Вопрос о воде в Средней Азии… Стар и сложен этот вопрос. История транскаракумского канала в среднеазиатских научных учреждениях – старая мечта энтузиастов, груды исписанной бумаги, протоколы заседаний и докладные записки… Здесь, на пространстве юго-восточных Каракумов, и разворачивались похождения экспедиции транскаракумского канала… Экспедиция по одному из проектов отправилась в апреле 1926 года, выйдя в пески от Аму-Дарьи выше города Керки».
И дальше в очерке рассказывается о том, как пятнадцать человек после пяти дней тяжелых странствий по безводным пескам вышли наконец к колодцу, который… оказался засыпанным.
К тому времени на каждого не оставалось и четверти фляжки воды.
Вода в этих краях залегает на глубине ста, а то и двухсот метров. Нечего было и думать раскапывать колодец – у них не хватило бы на это сил!
Экспедиции разделилась на три отряда. Один из них во главе с коммунистом Иваном Ивановичем Боевым направился к Иолотани. С каждым днем они проходили все меньше и меньше…
Скупыми и точными штрихами передает писатель состояние людей: «Мираж жажды. Человеку с ним почти невозможно бороться. Он видит реку на горизонте. По реке плывут баркасы. Река холодна и спокойна. Это Аму-Дарья. Это транскаракумский канал. Это пришла последняя степень жажды. Язык распух, превратился в корку, мешающую говорить, пить воду. Кружка же с холодной водой стоит у самого рта… За песчаными холмами течет голубая река и плывут опять баркасы… вода течет».
Им пришлось бы плохо, но один из членов экспедиции, избравший другое направление, нашел источник и доставил им воду.
Для победы над пустыней нужны сильные стойкие люди, которые не привыкли малодушно опускать руки перед трудностями.
На канале были участки просто трудные, труднейшие и наитруднейшие. Участок Пионерный на 236-м километре трассы относился именно к этой последней категории. Он находился в самом сердце пустыни. До ближайшей воды пятьдесят километров. Продукты, горючее, запасные части – все необходимое привозили издалека на тракторах, потому что автомашины не могли преодолеть грядовые пески.
На Пионерном работал отряд Максима Михайловича Бойко. Строители жили здесь с семьями – нельзя же все время находиться в разлуке!
Однажды на участке пришел к концу запас продуктов. За ними надо было ехать в Мары – а это сто пятьдесят километров по пустыне!
Снарядили три вездехода – ГАЗ-63 – и решили пробиваться. Колонну возглавил сам Бойко.
До Мары добрались благополучно. Времени терять не стали – сразу погрузились и обратно, в ночь.
Приключения начались уже под утро, когда миновали железнодорожную станцию Уч-Аджи. До дома оставалось километров восемьдесят. Участок пути и без того нелегкий, а тут еще жестокая песчаная буря. Засели в сыпучем песке, выбрались под утро с огромным трудом, но едва отъехали от злополучной впадины, машины окончательно встали, не выдержав ночной передряги.
Бойко, насупившись, сидел в кабине и соображал, что же лучше предпринять? Воды почти не оставалось – пришлось усиленно поить машины, когда ночью выбирались из песка. На семь человек осталась всего одна канистра.
Но сколько ни думай, ближе к цели не будешь. А в Пионерном их ждут. Бойко решительно хлопнул дверкой.
– Надо идти обратно в Уч-Аджи, – сказал он товарищам. – Кто со мной?
Поднялись все, но он выбрал в спутники двоих, наиболее крепких и выносливых. Остальным было приказано ждать. На всякий случай им оставили почти всю воду.
Прошагать под палящим летним солнцем добрые сорок километров… Все трое молчали, сознательно избегая говорить о том, о чем думал каждый, – о воде. И присесть нельзя ни на минуту; сядешь, потом почти невозможно заставить себя подняться. Временами казалось, что они сбились с пути, идут в противоположном направлении.
Но все мучения были позади, и ноги стали неожиданно легкими, когда, с трудом преодолев подъем, они с вершины бархана увидели огоньки в окнах домов и зеленый глаз светофора ободряюще подмигнул им с полотна железной дороги.
– Уч-Аджи, – только и мог сказать Бойко. Голоса своего он и сам не узнал.
Дежурный по станции, ни о чем не расспрашивая, стал кипятить чай. Трое ночных гостей пили его жадными глотками, причмокивая, фыркая и отдуваясь. Обеими руками держали они стаканы, как будто их могли отобрать.
Все остальное было уже просто. Бойко позвонил в Мары в управление. Оттуда дали радиограмму на участок, и тотчас на помощь попавшим в беду машинам пошли трактора.
Вот как иной раз выглядит в пустыне такое обычное и прозаическое дело, как доставка продуктов. Но характерно здесь другое.
Очерк «Жажда», где героем был ботаник Боев, заканчивается такими словами:
«Иван Иванович, если ему случится прочитать эти строки, будет, наверное, недоволен. Я изменил его фамилию, но он не любит, когда ему напоминают его роль в этой истории. Он пожмет плечами и скажет: „Что ж тут такого? Нужно всегда, в любых условиях сохранять присутствие духа. Это ясно каждому – ученому и коммунисту“».
Почти так же ответил и Максим Михайлович Бойко:
– А что тут особенного? А как же иначе мы могли поступить? Надо было – и пошли. Чаю вот только выпили стаканов по двадцать – честное слово, не преувеличиваю!
…Я совсем недавно был в этих же краях.
Я видел канал. Не на горизонте, не за барханами – вблизи. Только вода в нем была не голубая, а зеленоватая. Но это не был мираж.
Это был самый подлинный, самый реальный Каракумский канал. Можно было зачерпнуть воды – сколько угодно. И на 236-м километре, где когда-то стоял безводный Пионерный участок, – то же самое. Можно было искупаться. Можно было плыть по нему долго и далеко.
В ЛОДКЕ ЧЕРЕЗ КАРАКУМЫ
Ничка осталась позади. Поселок скрылся за высокими барханами – три десятка одинаковых, как близнецы, разборных домиков, обтянутых шершавым брезентом.
Зеленая алюминиевая лодка с подвесным мотором легко скользила вниз по течению. Казалось, она вот-вот разрежет надвое плавающий прямо перед ней ослепительный шар солнца. Позади катера широко расходились веером волны.
Это была настоящая река, во многих местах ничуть не уже Мургаба, река, которой прежде не было на карте Каракумов. Между 191-м километром и 210-м раскинулось большое водохранилище – Средние озера, как их называют на трассе. Испуганные неожиданным появлением лодки, взлетели из камышей и прочертили небо черным пунктиром суматошные утки.
Местами на спокойной поверхности озера, окрашенной закатом, расходилось множество кругов, словно кто-то сыпнул в воду горсть галечника. Это мальки разыгрались под вечер. Но вот они внезапно исчезли – справа тяжело плеснулась большая рыбина. Какой-нибудь проголодавшийся сом отправился за ужином…
Я испытывал очень странное чувство… Утки… Рыба в Каракумах… Плывешь в лодке, по берегам барханы, и, опустив руку за борт, ощущаешь тугое сопротивление воды… Что может быть необычнее в краю древних караванных троп?!
Мы с Константином Евгеньевичем Церетели сидели впереди. Серые глаза главного инженера конторы по гидромеханизации пристально изучали берег. Ему некогда было любоваться красотами природы. Да потом он к ним и привык, наверное… В эту поездку Церетели отправился для того, чтобы лишний раз посмотреть, какие дамбы надо надежнее укрепить.
В помятом белом полотняном костюме, в шляпе из рисовой соломки с погнутыми ветром полями, в брезентовых сапогах защитного цвета, Церетели молча всматривался в берега. Лицо его было покрыто плотным загаром, который не сходит и зимой. Но при улыбке на лбу, возле глаз и возле губ появлялись тоненькие полоски белой кожи, не тронутой солнцем.
Впрочем, чаще лицо Церетели оставалось озабоченным, морщины не разглаживались. Вода пошла, вода идет… А от нее всякого можно ожидать!
По пути нам попадалось много моторок, и наша лодка, точно на ухабах, прыгала на упругих встречных волнах.
Нам встретился бригадир Георгий Калибаба, тот самый, чей землесос на протяжении года шел первым по каналу, размывая перемычки, углубляя и расширяя русло до проектных отметок.
Бригадир и Церетели разговаривали о простых будничных делах – пора пускать землесос на основное направление, перевести его из обводного канала, как только Калибаба сменит рабочее колесо, за которым торопится в Ничку, на склад.
А я прислушивался к их разговору и вспоминал, что известно мне, что приводилось слышать об этом человеке с продолговатым лицом и крутым упрямым подбородком. Он прошел по трассе от самой Бассаги через Келифский Узбой, Часкак, Карамет-Нияз, Ничку, Пионерный, Кизылча-Баба, Кельте-Бедеп – к Захмету. Экипаж этого землесоса первым стал применять на глинистых почвах, грунтах пятой и шестой категории трудности, гидромонитор для предварительного рыхления, и это резко повысило производительность труда. И если посчитать, сколько кубов намыл землесос Георгия Калибабы за пять с лишним лет, то цифра получится внушительная – полтора миллиона!
Времени у Калибабы было в обрез. Минут пять, не больше, потерлись наши лодки бортами друг о друга, а потом снова затарахтели моторы, и винты нарушили покой озерной глади.
Позднее довольно далеко впереди показалась лодка, которая, как и наша, двигалась вниз по каналу. Мотор взревел, прибавляя обороты, и расстояние между нами стало сокращаться.
В передней лодке, когда мы ее догнали, оказались представители управления временной эксплуатации, трое совсем молодых ребят-туркмен, недавних выпускников Ашхабадского гидромелиоративного техникума. На канале они проходили свою преддипломную практику, на канал приехали работать.
Вместе с ними главный инженер облазил несколько дамб, по колено увязая в сыпучем песке.
Отправились дальше – снова лодка навстречу. Приглашая пристать к берегу, Церетели встал во весь рост и еще издали махнул рукой Федору Зонову, старшему прорабу второго отряда, молодому инженеру, который в Каракумах на канале делал свои первые самостоятельные шаги.
Обе наши лодки одновременно ткнулись носами в песок.
Судя по тому, как внимательно слушал Церетели Зонова, как одобрительно кивал, подтверждая сделанные им распоряжения, – Зонов прошел на канале хорошую школу и с полным правом носил свое инженерное звание.
Церетели и Зонова беспокоило, что на отдельных участках идет мутная вода. Значит, канал моет берега. Они договорились, куда, какие направить землесосы, чтобы убрать наносы, углубить дно, уменьшить скорость течения.
И снова волны веером расходились за кормой нашей лодки.
Но не только легкие моторки можно было встретить на канале. Здесь уже курсировал теплоход, который ежедневно совершал рейсы примерно до 236-го километра. Дальше путь ему был пока отрезан, потому что мост на 236-м километре не разводился. Теплоход ходил от поселка к поселку, задерживался и у землесосов, снабжая всем необходимым.
Канал становился все более важной транспортной магистралью. Кажется, совсем недавно баржи с горючим доходили лишь до Карамет-Нияза, на 114-м километре трассы. Вода двинулась дальше, и баржи стали доходить до 151-го километра. Пришло время – и поселок строителей в Ничке стал портом. Ничка – это 178-й километр трассы.
Потом канал стал судоходен до 212-го километра, где стоял второй отряд. А немного позднее старшина катера БМК Николай Шелихов провел баржу еще дальше.
Это получилось так. Раньше механизмы, требующие ремонта, отправлялись в Керки. Доставка их на завод была сопряжена с большими трудностями: попробуйте погрузить трактор С-80 на автомашину и перевезти такую махину по пескам в Керки…Однажды необходимо было отремонтировать четыре бульдозера из второго отряда. Решили рискнуть и отправить их водой.
– Берешься провести баржу? – спросили у Шелихова.
Тот ответил не сразу. Мысленно представил себе путь в низовья, куда пока проходил только без груза.
– Когда-то надо же попробовать, – сказал он. – Давайте грузите.
Баржа слегка осела под тяжестью четырех С-80. Буксирный канат натянулся, как струна, баржа вздрогнула и послушно тронулась следом за буксиром. Только хорошему лоцману было под силу провести ее в низовья. Неспокойная аму-дарьинская вода и в канале сохранила свою строптивость, фарватер часто меняется. Но недаром Шелихов так часто плавал по каналу, что мог с закрытыми глазами восстановить в памяти любой участок от второго отряда до поселка четвертого гидроузла.
Баржу с тракторами в тот раз он довел до 270-го километра, дальше не удалось. Но и это было важно, путь сокращался на добрых 70 километров.
Шелихова поздравляли, а он лишь улыбался в ответ:
– Рано… Вот когда пройду от Бассаги или от Керки до Мары, до Мургаба, – тогда можно и поздравить!
Что ж, и такой день уже наступил.
Обо всем этом мне рассказал Церетели, когда потух закат и в быстро наступивших сумерках уже нельзя было рассмотреть берега.
– Я вас хорошо понимаю, – говорил он. – Первый раз в лодке через Каракумы… Я сам долго не мог привыкнуть. И Юра Шипулин тоже. А теперь мы с ним заправские речники. Иной раз прямо в лодке ночуем, если далеко добираться до жилья. Машиной ехать – канала не увидишь… Жаль темно сейчас, а то я бы вам показал этот чертов 209-й километр. Дал он нам жизни в январе 1958 года!..
Дальше он не успел рассказать. Как только мы на 210-м километре вышли из озер и снова надвинулись с обеих сторон высокие берега, впереди показались огоньки.
– Второй отряд, – сказал Церетели.
Мы привязали лодку у мостков и выбрались на берег. Домик, в котором жили начальник отряда Николай Михайлович Рогов и одни из старших прорабов Михаил Николаевич Виноградов, стоял шагах в пятидесяти от того места, где мы пристали, почти на самом краю высокого отвала.
В окнах было темно, а на двери висел замок – хозяева еще не вернулись с трассы. Но Церетели и наш моторист Юра Шипулин достаточно часто пользовались здесь гостеприимством.
– Посмотри – ключ должен быть под второй ступенькой, – сказал Церетели.
Юра наклонился, нащупал его.
Вскоре зашумел на электрической плитке чайник, а мы сидели за столом и разворачивали пакеты с едой.
Чайник пришлось наполнить и заново поставить на плитку, когда к нам присоединился Виноградов, небольшого роста, застенчивый и молчаливый пожилой мужчина, тоже один из старожилов трассы. Но Церетели умел заставить его разговориться. Он начал с сегодняшних дел, а потом оба они вспомнили тревожные январские дни и ночи, когда в жестокой борьбе решалась судьба канала….
…Здесь я вынужден на время прервать свой рассказ. Вернувшись из той поездки домой в Ашхабад, я случайно узнал, что подробный очерк о событиях на чертовом 209-м километре, как называл его Церетели, написал мой товарищ – туркменский поэт и журналист Шахер Борджаков, которому довелось побывать на канале в то время.
Я перевел очерк, и, кажется, он сейчас будет к месту.
СХВАТКА НА 209-м
«Как говорится, камень не поднимешь, силу свою не узнаешь… Тяжело пришлось строителям Каракумского канала, которые, ничего не боясь, завели спор с пустыней. Теперь вода вышла в зону культурных земель, многие трудности остались далеко позади. Но разве можно забыть о них? Нельзя же пройти долгий путь, не оставив золы костров на привалах. Так и эти неудачи и победы, отступления и броски вперед составляют летопись стройки, они не отделимы от истории борьбы за покорение Каракумов.
Это небольшое предисловие понадобилось для того, чтобы легче было вернуться к одному пасмурному январскому дню, когда темные тучи низко, как потолок в кибитке, нависли над барханами на трассе.
Старший прораб Михаил Николаевич Виноградов с утра, как обычно, направился в обход участка, закрепленного за вторым отрядом. На 209-м километре он задержался. Здесь надо было произвести замеры. С тех пор, как вода ушла далеко в пески по трассе, за ее поведением, за состоянием берегов было установлено тщательное наблюдение. В опасных местах, где мог бы произойти прорыв, бульдозеры и землесосы усиливали дамбы, расширяли и углубляли русло.
На 209-м Виноградов ничего подозрительного не обнаружил. Отражая свинцовое зимнее небо, вода покорно текла среди огромных барханов, по пути, указанному ей человеком.
К полудню Виноградов закончил все свои дела, внес отметки в журнал для измерений, убрал в ящик нивелир, сложил треножник и зашагал домой
Прошло всего два дня. И Федор Зонов, проезжая по каналу в лодке, застал на том же 209-м километре совершенно иное положение – угрожающее!
Этого никак нельзя было ожидать! Но что случилось, то случилось… Вода разорвала песчаный берег и широкой полосой уходила вправо, на север. Так притаившийся в зарослях барс делает внезапный прыжок.
Ведь что произошло: как раз в этом месте вплотную к каналу подходили заросли саксаула. Его сгнившие корни образовали в песке пустоты, похожие на сусличьи норы. Постепенно просачиваясь в них, вода размыла берег и устроила себе новый ход, не предусмотренный проектировщиками.
– Прорыв, прорыв!..
Это грозное слово в тот же день разнеслось по всей трассе от Керки до Мары. Его выкрикивали в разговорах по телефону и сообщали по радио, связываясь с отдаленными участками, с нарочными передавали тем механизаторам, чьи передвижные домики были разбросаны вдали от поселков.
Всем стало ясно – силами одного второго отряда с таким прорывом не справиться.
На тревожный 209-й километр, перебирая гусеницами и оставляя на плотном мокром песке зубчатые следы, спешили трактора С-80. Автомашины мчались вдоль трассы – это съезжались работники строительно-монтажной конторы в Ничке, из управлении, из треста Туркменгидрострой, из Министерства водного хозяйства республики.
Большая группа людей в брезентовых плащах, надетых поверх пальто и ватников, молча стояла на берегу, глядя, как все сильнее и сильнее расходится мутный бесноватый поток. Он, как бритвой, подсекал основания песчаных холмов, обваливал их и уносил с собой, быстро расширяя место прорыва, освобождая себе путь. Он словно радовался, что вырвался из-под власти человека, и, казалось, остановить его невозможно.
Тут же на берегу канала под проливным дождем состоялось первое оперативное инженерно-техническое совещание. А бульдозеристы, забравшись в кабины примолкнувших на время тракторов, нетерпеливо трогали рычаги, ожидая, какое же будет принято решение.
День сменял день… Попытка справиться с водой в месте прорыва ни к чему не привела – стремительным потоком песок уносило.
Пришлось попытаться перекрыть воду выше по каналу. На 197-м километре. Одновременно для ослабления напора сделали отвод на 183-м. Желаемых результатов это не дало. Вода с прежней яростью кидалась в прорыв. Было от чего прийти в отчаяние!.. Но строители не собирались сдаваться и продолжали борьбу.
Поздно ночью в палатке, где тускло горела керосиновая лампа и ходили синеватые волны табачного дыма, родилось в ожесточенных спорах и сомнениях новое инженерное решение.
Для создания надежной перемычки выбор пал на 200-й километр. Прибрежный рельеф в том месте позволял надеяться на успех… В третий раз меняли направление атаки бульдозеры. Всю технику теперь перебросили сюда.
Люди охрипли от морозного ветра и постоянного крика – чтобы услышать друг друга приходилось кричать во все горло. Глаза были воспалены от бессонницы.
С разных сторон двумя колоннами повели трактора наступление, с ходу врезаясь в песок опущенными ножами. Машины работали на предельных скоростях. Рыча, они сбрасывали под откос сотни кубов грунта.
Через несколько часов уже можно было видеть, что решение принято правильное. Сброшенный в воду песок частично задерживался, возникли первые метры спасительной перемычки.
Воодушевленные первой небольшой победой, механизаторы не выпускали из рук рычагов. Они забыли про сон и про еду. Напарники – там, где они были, – сменяясь, на ходу вскакивали в кабины тракторов.
В эти минуты все они знали только одно – скорей, скорей, скорей, скорей!.. Нужно было закрепить победу, увеличить тело перемычки.
Дело подвигалось успешно, и строители повеселели. И вот, когда все уже шло гладко, случилась непредвиденная задержка. На правом берегу попал в беду бульдозер Ивана Баденовского.
Его машина в своей очереди шла к перемычке. Берег внезапно обвалился, бульдозер погрузился в воду. Баденовский с товарищем были на краю гибели и только в последнее мгновение успели спрыгнуть на землю.
Кабина трактора едва выступала над водой. Это происшествие грозило в короткий срок разрушить все усилия механизаторов. Траншея оставалась свободной, а сюда немедленно должна была подойти, надвигая песок, следующая машина. Иначе вода, получив передышку, не замедлит смыть весь грунт, который удалось задержать ценой таких усилий. Что делать, что делать?.. Либо тотчас попытаться вытащить бульдозер, либо засыпать его песком, не жалея. Третьего выхода не могло быть.
Инженеры и бульдозеристы, прорабы и механики спешно обсуждали, что же лучше… Не дожидаясь их решения, один из их – Николай Козырев – сорвал с себя замасленную телогрейку и начал стаскивать сапоги.
– Трос!.. – крикнул он, оставшись в одних трусах. – Скорее трос!
– Собьет поток, утонешь, – пытались его отговаривать, – вода ледяная, может случиться судорога!
– Трос, трос!.. – не слушая никого, настаивал он.
Схватив конец блестящего металлического троса, Козырев нырнул в мутный поток. В том месте, куда свалился трактор, бурлил водоворот.
Секунды тянулись часами. Козырев долго не показывался, и уже кое-кто собрался прыгать следом. Но вот его голова с налипшими на лоб волосами появилась на поверхности, он жадно хватал ртом воздух.
– Трос?.. Укрепил?
Козырев ничего не ответил и снова нырнул. Зацепить трос за крюк ему удалось на шестой раз. У него посинели губы, а все тело покрылось гусиной кожей. Его закутали в одеяло, усадили к костру, сунули в руки банку с горячим чаем.
Несколько тракторов понатужились и вытащили на берег злополучную машину Баденовского.
Козырев не собирался долго отсиживаться у костра. Каждый трактор был на счету. Скоро его машина снова вошла в общую колонну.
Наращивая с двух сторон перемычку, бульдозеры медленно, но верно теснили воду. Ни днем, ни ночью не умолкал надсадный гул моторов.
Наконец поток был перекрыт! Но пословица говорит: „Не верь улыбкам врага“.
