Текст книги "Эдельвейсы — не только цветы"

Автор книги: Александр Лозневой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

А Зубов был уже на южной окраине Орлиных скал. Сказав, что идет за патронами, он солгал. Плевал он на патроны. Надо спасаться, уходить! Проскочив мимо скалы, на которой лежал Пруидзе, успокоился. Теперь еще немного, до кустов, там его никто не заметит. Но не успел подумать об этом, как перед ним, будто из-под земли, вырос Крупенков.

– Стой!

– Ваня, ты что?

– Назад, говорю! Приказано не пускать!

– Так я ж по делу… боеприпасы там… Ты что, не понимаешь?

– Назад!!

Зубов, дико глянув налитыми кровью глазами, сшиб Крупенкова с ног. Падая, тот ухватился за вещмешок Зубова, и они, барахтаясь, покатились к обрыву. На какое-то время Крупенков оказался наверху, но Зубов тут же сбросил его, подмял под себя. Отпрянув, выхватил пистолет и выстрелил. Затем выстрелил еще раз – в подбегавшего Серко.

Пруидзе, случайно увидевший эту сцену, скатился со скалы. Но Зубова и след простыл. Подняв раненого Крупенкова, помог ему добраться до пещеры, побежал к командиру.

Стреляя из пулемета, лейтенант видел только гитлеровцев. Он даже не оглянулся на подбежавшего Пруидзе. И тот понял – не время заниматься Зубовым, лег рядом, принялся набивать диски.

Бой длился минут двадцать.

Фашисты отступили.

29

Хардер отправил на ближайшую станцию грузовик с банками масла – подарок супруге, когда возле крыльца осадил коня молодой поджарый офицер. Это был командир взвода из роты Пельцера. Дав знак следовать за собой, гауптман прошел в штаб. Офицер взволнованно доложил:

– Рота отступила, мы потеряли взвод.

– Целый взвод? – переспросил Хардер, вставая. – Черт знает что такое! Почему не радировали?

– Радист убит, аппаратура испорчена.

– У вас же телефон!

– Едва мы поднялись на тропу, как провод обрезали. В горах партизаны.

– А вы мальчики? Не знаете, что делать с партизанами?

– Так точно, знаем… Но…

– Удивляюсь, как это вас не прирезали… вместе с ротным.

– Виноват.

На скулах Хардера заходили желваки. Он вынул из кармана пачку сигарет, принялся распечатывать ее, хотя на столе лежала начатая. Пачка вывалилась из рук, сигареты посыпались на пол. Пнув их ногой, потянулся к той, что на столе. Зажигалка искрила, но фитиль не загорался. Взводный выхватил спички-гребенки, торопливо зажег одну. Прикурив, Хардер заговорил еще резче:

– Мы служим великой Германии! Фюреру! Перед нами должны дрожать не только партизаны – горы! Нам все подвластно. В Европе нет сил, которые бы смогли остановить нашу армию! Да и не только в Европе… Наши войска – в Африке!.. Они будут везде, на всех континентах! Армия, созданная фюрером, не имеет себе равных! Как вам не стыдно говорить о партизанах… Нет взвода… Да вам дивизию дай – растеряете!

– Герр гауптман, позвольте доложить обстановку.

– Ну?!

– На пути к перевалу, точнее, вот здесь, – взводный ткнул пальцем в карту, лежавшую на столе, – отборная часть большевиков. Она укомплектована, как нам удалось установить, исключительно коммунистами. Мы дрались храбро. Ущелье завалено трупами… Наши солдаты, как львы…

– Я не сомневаюсь в доблести наших солдат! – перебил Хардер. – Но что сделали вы, офицеры? Что я должен доложить в штаб полка? Рота «А» потеряла взвод. И где? В боях с партизанами, у которых на троих одна винтовка! Да вы понимаете, чем это пахнет? Вес судить надо! Судить всех, вместе с командиром роты!

Хардер поднялся из-за стола, заходил по комнате.

– Где ротный?

– Герр гауптман…

– Отвечайте на вопрос!

– Виноват. Командир роты пропал без вести.

Лицо Хардера перекосилось. Взводный уже жалел, что вызвался поехать с докладом. Ведь мог же кто-нибудь другой…

Забыв про сигареты, лежащие на столе, Хардер достал новую пачку. Взводный поспешил зажечь спичку, но тот, будто не видя ее, щелкнул зажигалкой. Взводному очень хотелось закурить, но он не смел спросить разрешения, а гауптман не предлагал.

Наконец, Хардер отпустил взводного. Выйдя из штаба, тот вскочил на коня и галопом пустился к лесу, стараясь скорее скрыться с глаз грозного шефа.

Но гауптман не поднялся из-за стола. Бросив сигарету на пол, начал быстро писать:

«Трудно представить себе степень героизма моих солдат! Этот героизм достоин высшей похвалы и, как мне кажется, награды… – гауптман поднял глаза, подумал и опять припал к бумаге. – Встретив в тяжелых горных условиях войска большевиков, мои солдаты приняли неравный бой и сражались, как львы. Многие из них пали смертью храбрых за фюрера и его великие идеи. Но содеянное ими превзошло все наши ожидания. В этом жестоком бою уничтожена не одна сотня коммунистов, много техники, оружия. Мы взорвали склад боеприпасов, который, как выяснилось, был заранее создан в горах…»

Перечитав написанное, Хардер вычеркнул фразу о складе: все-таки рискованно, вдруг командир полка решит проверить. Подумав, приписал:

«Дабы не уронить честь и славу германской армии, прошу прислать пополнение. Это крайне необходимо для похода в горы. Заверяю вас, господин полковник, – тропа на замке! Хайль Гитлер!»

Пакет был немедленно отправлен нарочным.

Немного погодя, вызвав командиров рот, капитан приказал выступать. Чего доброго, еще обвинят в нерешительности. Выступать сейчас же!

В бывшей усадьбе МТС все пришло в движение. Солдаты вьючили лошадей, мулов, увязывали на седла оружие, продукты, боеприпасы.

На тропу вышли к вечеру. Поблескивая новыми погонами, на гнедом коне ехал Хардер. Пропустив роту «Б», гауптман накинул на плечи пятнистый плащ. Теперь его трудно было отличить от подчиненных.

Ветераны дивизии «Эдельвейс» шли среди гор, очень похожих на Альпы. Молчали. Хороши, красивы горы, неописуемо прекрасны кавказские леса. Но зачем они солдатам? Что ожидает их в чужих землях?.. Ни говорить, ни думать об этом нельзя… Они выполняют приказ фюрера.

Хардеру безразлично, о чем думают солдаты. Он сделает все, от него зависящее. Выполнит любой приказ… Гибель взвода? Что ж, погибнут еще сотни, тысячи таких взводов… Солдаты на то и есть, чтобы сражаться и умирать на поле боя. Солдаты – материал, посредством которого завоевывается жизненное пространство. Жалеть солдат – не видать победы! Сейчас он прикажет взять перевал и они возьмут его. Прикажет – пойдут в огонь и воду. К черту на рога!.. А не пойдут – заставит. У него – власть. За ним – закон. Он действует от имени фюрера!

Было уже темно, когда колонна остановилась на привал.

Солдаты сидели и лежали вдоль тропы, курили, пряча огонь в рукава. Лесная тишина навевала сон, убаюкивала. Хардер поднес к глазам светящийся циферблат часов – скоро два. Не мешало бы немного уснуть. Но не мог позволить себе такую роскошь. Надо двигаться. Еще рывок – и батальон у цели!

Где-то сзади фыркнула лошадь. Донесся топот. И вдруг, будто молния, ударил свет. Свет и грохот… Вздрогнула земля. Шарахнулись в стороны кони.

– Партизаны!..

Колонна заворочалась, загудела. Хардеру показалось, что его бросили в холодную воду и тут же обдали кипятком. Съежившись у ног лошади, ждал нового взрыва. Но его не последовало.

Через полчаса колонна двинулась дальше, оставив на тропе несколько убитых.

Из оврага вышел человек в форме немецкого офицера.

– Гады! – выругался он по-русски и осторожно пошел вслед за колонной, держась от нее на некотором расстоянии.

30

Молодой упитанный лейтенант стоял перед Головеней и, глядя в землю, молчал. На каскетке у него цветок, эдельвейс. На новом, с иголочки, мундире – Железный крест. Выглядел лейтенант так, будто собрался на парад.

Головеня еще раз потребовал назвать номер части, фамилию, рассказать, с каким вооружением идут в горы. Выслушав переводчицу, фашист скривил губы в саркастической улыбке. Отвечать не стал.

– Ну и шут с тобой! – махнул рукою Головеня.

Офицера увели. Начался допрос рядового.

Щелкнув каблуками, солдат застыл на месте. Он тоже в новом мундире, но из сукна попроще. Ремень с бляхой, на которой готическим шрифтом выдавлено: «С нами бог».

– Ваша фамилия? – спросила Наталка по-немецки.

– Кернер… Фриц Кернер, – ответил солдат.

От страха, или еще по какой причине, пленный не заставлял себя ждать, охотно отвечал на все вопросы. Расшифровал он и букву «Х», что в дневнике убитого немецкого часового стояла после слова «гауптман»: назвал командира горно-стрелкового батальона Хардера. Ничего не утаил и о своем ротном – Пельцере, которого только что увели отсюда.

– Солдаты не любили Пельцера, – заявил он. – Не любят и командира батальона.

Головеня посмотрел на большие рабочие руки Кернера, на его сутулую фигуру и вдруг сказал:

– Можете идти…

Солдат стоял, не решаясь тронуться с места. Офицер повторил приказание, но тот по-прежнему не уходил.

– Да иди же, чертов фриц! – и Вано слегка подтолкнул пленного.

Сделав пару шагов, Кернер остановился, в недоумении глядя на лейтенанта, беспомощный, жалкий, готовый упасть на колени.

Заговорившей с ним Наташе Кернер рассказал, что своими глазами видел, как провожал русского пленного командир роты Пельцер: вывел на дорогу, сказал: «Иди!» – и выстрелил в спину. Если можно, он, Фриц Кернер, никуда не пойдет. Останется… Будет работать. Может, надо оружие ремонтировать или мундиры шить… А еще он – повар…

– Пойдешь и расскажешь своим, – снова заговорила переводчица, – что здесь, в горах, стоят хорошо вооруженные войска. И тот, кто придет к нам, как завоеватель, найдет смерть!.. Понятно?

– Я, я, – закивал головою Кернер.

Девушка объяснила, что его никто не собирается расстреливать, он свободен. Только после этого, шепча молитву, мелко переступая ногами, поминутно оглядываясь, солдат засеменил по тропе и вскоре скрылся за рощей.

…Тяжело переживали воины гарнизона гибель боевых товарищей. Горько плакала Наташа, ладошкой размазывая слезы по лицу Егорки.

Вместе с погибшими воинами в братскую могилу опустили и тело старого казака Матвея Нечитайло.

После первого боя и без того малочисленный гарнизон поредел. О его пополнении теперь не приходилось и думать: все надежды на оставшихся в живых. Мало их, защитников Орлиных скал, и все же они не пали духом! «Гарнизон уменьшился, но силы его увеличились!» – сказал командир. И это действительно было так: вместо одного пулемета стало три, в глубине скал наготове трофейные минометы… Появился даже телефон. Солдаты подобрали на поле боя все, что могло понадобиться. Кухня пополнилась походными термосами. Наталка обзавелась медикаментами. А Донцов, наконец, обулся в трофейные сапоги.

Ранним утром, обходя гарнизон, Головеня увидел странно одетого бойца: мундир вывернут подкладкой наружу. На голове не то пилотка, не то дамская шапочка. Что за диво? А тот, заметив командира, уже бежал к нему.

– Ось я верну вся. Разрешите доложить!..

Два дня назад лейтенант послал Убийвовка, Виноградова и Якимовича в тыл к немцам. И вот старший группы перед ним.

– Почему в таком виде?

– Та всэ просто. Мы там у их, як нимцы булы. Инакше нияк не можно… А шкуру я вывернув, шоб свои не кокнули: так всэ ж не ясно, чи я турок, чи грэк.

В таком же одеянии появился и Якимович. Они вдвоем принесли килограммов тридцать тола, который добыли на заминированном мосту. Виноградов с ними не вернулся.

Разведав обстановку, нагруженные толом, все трое возвращались назад, в гарнизон. Вечером, выйдя на тропу, неожиданно напоролись на колонну гитлеровцев. Надо было спасаться. Убийвовк и Якимович бросились в чащу налево, Виноградов – направо. А когда колонна прошла и опасность миновала, Виноградова не дождались. Заблудился? Погиб? Нет, в это не верилось. Друзья решили – ушел самостоятельно. Свернули на дедову тропу и вот пришли, а его нет…

Командир глубоко сожалел: такого парня потеряли! Теперь, когда в гарнизоне есть минометы, без Виноградова просто не обойтись. Он – командир расчета. У него опыт. Лейтенант повернулся и, все еще прихрамывая, медленно пошел на огневые позиции. Но едва поднялся к Черной скале, как услышал за спиной голос Егорки.

– Что случилось? – остановился Головеня.

– Так что, товарищ лейтенант, – запыхался мальчик, – на кухне немец вроде русского!

– Что, что? – невольно рассмеялся командир.

– Ну, он русский, а сам – как немец.

Пришлось вернуться.

«Немец вроде русского» сидел на камне, заложив ногу за ногу и болтал с Наталкой. Он в новом офицерском мундире. Две орденских ленты в петлице. В зубах – толстенная сигара. Увидев Головеню, вскочил с места, вытянулся.

– Вольно! – лицо лейтенанта расплылось в улыбке. – Немец вроде русского!..

Смущенный Егорка опустил глаза: разве тут не обознаешься? Ведь он, Виноградов, что артист: то в бабской кофте заявился, а теперь вон в какого гитлера вырядился – смотреть тошно!

– Шутки шутками, а свои могли кокнуть.

– Меня? – удивился Виноградов. – Что вы! Я же ползком с тыла… А бдительность у нас, прямо скажу, не совсем…

Лейтенант нахмурился: да, подход с юга почти открыт. Но где взять людей? Кого туда поставить? Так мало осталось бойцов.

– Старика убили?

– Троих потеряли, – вздохнул командир.

Оба замолчали.

– Да, чуть было не забыл, – спохватился Виноградов, доставая из-за голенища «Правду». – Там с самолета сбрасывали…

Лейтенант взял газету: он давно ничего не читал. Пробежал глазами сводку Совинформбюро: немцы у стен Сталинграда… Поник головою, задумался. Немного погодя, подозвал Донцова:

– Иди, почитай солдатам. Пусть знают, как тяжело Родине, – и, помолчав, добавил: – Будь вообще вроде комиссара. Куда тебе с такой рукой?

У Донцова загорелись глаза. Он и сам думал, чем бы заняться: нельзя же с утра до вечера сидеть, ничего не делая. Окрыленный словами командира, не пошел, а побежал к солдатам.

– Значит, чуть не пропал? – спросил лейтенант.

– Было, – заулыбался Виноградов. – Неприятно, конечно, один остался. А тут их колонна движется. Выполз на тропу и – чап, чап, в хвосте пристроился. Сам в ихней форме – чем не «эдельвейс»! Топаю, лишь бы до поворота добраться, узнать, куда пойдут. А там в кусты – ищи-свищи, догони попробуй! Но тут, понимаете, колонна, как на грех, остановилась. Солдаты коней, мулов развьючивают, на землю тюки разные летят. Присел, а сам кумекаю: нет, несподручно мне с вами, чертовы дети, отдыхать. Надо прощаться. Думаю так, а сам связку гранат подготовил. Прощаться – так с музыкой: замахнулся – и в самую гущу!..

– Постой, а нас все-таки могут обойти?

– Что вы, товарищ лейтенант.

– Мало у нас людей, – опять с горечью в голосе заговорил лейтенант. – Послать бы кого, посмотреть, может, там партизаны в горах. Или такие, как мы… Объединиться бы.

– Разрешите, я разведаю?

– Ты здесь нужен. У нас теперь минометы… Может, Якимовича послать, а?.. Да, больше некого.

На войне все делается быстро.

Явившись в штаб, Якимович выслушал командира и через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут уже был на южной окраине Орлиных скал. Низкорослый, щуплый, улыбнулся, показав щербинку в верхнем ряду зубов, пошел мелкими шажками, будто побежал. Никогда не думал быть разведчиком, а вот пришлось.

Лейтенант привел Виноградова в низину, где стояли минометы, и назначил его командиром батареи. Пусть всего два миномета, но все же – батарея!

К минометчикам пришел Донцов: его, артиллериста, тянула боевая техника. Минометы – все-таки сила! Степан начал выспрашивать у Виноградова что да как и к вечеру уже знал устройство миномета, умел стрелять из него. Учеба эта настолько увлекла Донцова, что он и ночевать остался на батарее.

После смерти деда Наталка стала молчаливой, подавленной. Старалась не плакать, но свет будто померк для нее.

Горевал и Егорка, не переставал думать о дедусе, видел его во сне, слышал родной голос. Думы об убитом сливались у него с думами об отце, погибшем в первые дни войны, о матери, оставшейся там, где теперь фашисты. Он не хотел, чтобы его видели плачущим – не пристало казаку плакать! – но слезы сами навертывались на глаза, и трудно было удержать их. В такие минуты он доверялся самому близкому человеку – Наталке – и давал исход своему горю. Девушка не пыталась успокаивать мальчишку: пускай выплачется, будет легче.

Головеня с нетерпением ждал возвращения Якимовича.

Разведчик вернулся на второй день к вечеру. Проголодавшийся, усталый, еле передвигая ноги, поднялся на огневые позиции и, увидев командира, начал докладывать о выполнении задания.

А задание было не из легких.

Надо было как можно дальше пройти на юг, узнать, есть ли там свои: солдаты или партизаны, связаться с ними. «Без связи, без взаимодействия мы не можем», – звучали в ушах слова командира. Шел весь день, всматривался, не покажется ли кто на тропе или в ущелье. Но как ни напрягал зрение, как ни прислушивался, все было тщетно. В горах – пусто и тихо. Лишь изредка, нарушая тишину, пролетала над головой птица, да катился из-под ног камешек. От этой тишины, от безлюдья становилось страшно.

Поднявшись на гребень перевала, Якимович присел отдохнуть и вдруг увидел человека. Приземистый, верткий, тот быстро спускался по склону к речке. У солдата на редкость острое зрение, но и он не мог различить: военный это или штатский? В руках не то палка, не то винтовка. «Может, партизан?» – подумал он и, сложив ладони рупором, закричал. Человек внизу не отозвался, а может, даже не услышал. Было видно, как, ступая с камня на камень, перешел речку, затем свернул вправо и скрылся в расщелине.

И все же думалось, что в руках у него была винтовка. Если бы палка, опирался бы на нее, а то – держал на весу. И Якимович, рискуя встретиться с вражескими десантниками, о которых наслышался, попытался догнать неизвестного. Но пока спускался с кручи, того и след простыл.

Обо всем этом солдат подробно рассказал командиру. Тот выслушал и только глубоко вздохнул.

Отпустив Якимовича, Головеня погрузился в раздумья. Не верилось, что там, сзади, никого нет. Если у речки ходил человек, значит, за речкой обязательно кто-то есть, партизаны или войска. В крайнем случае, солдаты, вышедшие из окружения. Впрочем, усомнился он, окруженцы вряд ли могли остановиться. В горах нечего есть, трудно с боеприпасами. Конечно же пошли бы дальше, в Сухуми, где формируются новые части. Ему, Головене, тоже бы поступить так: сперва идти в Сухуми, а, получив оружие и все необходимое, вернуться сюда. Но кто же обвинит его в том, что он поступил неправильно? Кто посмеет упрекнуть? До Сухуми не близко, но пока войска придут сюда, гарнизон Орлиных скал будет сдерживать врага. Но может быть, – размышлял Головеня, – в Сухуми вообще нет войск? Тогда надо надеяться на те силы, которые удалось собрать. И опять подумал, что хорошо бы послать кого-нибудь из солдат за речку, и не одного-двух, а больше. Пусть походят, поищут.

31

Пельцер сидел в яме и уныло поглядывал вверх на часового. Он не дотронулся до котелка с супом, не взял даже сухаря, лежавшего на крышке.

– Разжирел, гад, – скосил глаза Пруидзе. – Лучше бы обед хлопцам отдать.

Над Орлиными скалами спускался вечер.

Головеня решил снова заняться пленным: крепкий попался орешек, а все же хотелось раскусить его. И приказал привести немца к Черной скале, к которой направился и сам.

– Попробуем еще раз, – доверительно сказал он Егорке.

– А если не признается? – насторожился мальчик.

– Признается, – подмигнул лейтенант. – Беги за Наташей!

Возиться с пленным было некогда, да и накладно: солдат и так мало, а тут еще караулить его. К тому же в гарнизоне туго с продуктами. Конечно, с немцем можно бы совсем кратко: не хочешь говорить – дело твое, вот тебе девять граммов свинца, и все окончено! Но это проще всего, а вот добиться, чтобы заговорил, труднее. Пельцер – командир роты, ему известно многое. С точки зрения разведки, это золотой язык.

Пельцер стоял перед Головеней все такой же гордый, опьяненный идеей своего превосходства. Петушиным гребнем вскидывалась на нем фуражка. Змеились на плечах витые погоны. Пуговицы аккуратно застегнуты. Он поправил перекосившийся Железный крест, проделал это спокойно, как будто с ним ничего не случилось. На плохо одетого русского офицера посматривал свысока.

Головеня разрешил немцу сесть. Спросил:

– Вы готовы отвечать на мои вопросы?

Пельцер насупил брови:

– Разные бывают вопросы.

– Каковы силы немцев на тропе?

– Простите, это дело вашей разведки. Сожалею, что она у вас плохо работает, но помочь не могу. Оказать помощь противнику – это значит изменить фатерлянду. А я солдат и давал клятву.

– Вы в плену. Советую подумать.

– У нас говорят: лучше фюрера не придумаешь.

– Вот как, – усмехнулся Головеня, – выходит, что фюрер все предопределил?

– Все, – согласился немец.

– И этот ваш плен?

– Мое поведение в плену, – поднял голову Пельцер.

Головеня посмотрел ему в глаза:

– Ладно, оставим предвидения вашего фюрера! Скажите, вы знаете, как караются бандиты, пойманные на месте преступления?

– Я не бандит.

– Сущность человека определяют его дела.

– О да, – согласился немец.

– Вы убиваете, вешаете… кто же вы после этого?

– На войне все убивают. Вы, русские, тоже убиваете.

– Да, – не смутясь, ответил Головеня. – Мы тоже убиваем. Но мы убиваем тех, кто пришел в нашу страну поживиться за счет нас, кто сжигает наши села и города, расстреливает ни в чем неповинных людей… Убиваем таких, как вы!

Не мог он не высказать того, что накипело на душе, хотя понимал: читать фашисту лекцию о нравственности – переливать из пустого в порожнее.

Немец выслушал перевод и ничего не ответил.

– Итак, сколько в роте минометов? – вернулся к допросу командир гарнизона. – Отвечайте, не мудрствуя. Конкретно…

– Тридцать.

– Врете! – со злостью бросил Головеня. Но тут же спохватился: «Стоит ли кричать? Криком врага не возьмешь. Для него сейчас гораздо страшнее уверенный, спокойный тон. Пусть видит, что мы не пали духом и готовы продолжать борьбу!»

– А если я скажу три, вы тоже не поверите? – будто издеваясь, продолжал Пельцер.

– Вы забываете, где находитесь, – чуть привстал Головеня. – Отведите его, Пруидзе.

– Шакал! – сплюнул Вано.

Доставив пленного на прежнее место, Вано стал прохаживаться, не спуская с него глаз: яма ямой, а за таким надо смотреть в оба! С наступлением ночи, Пруидзе сменил Стрельников. Потом охранял пленного Якимович. Утром, придя на пост, Пруидзе глянул в яму и увидел такую картину: прислонившись к камню, немец жадно пил из котелка давно простывший суп.

– Что, кишка кишке бьет по башке? – не утерпел Вано.

Немец поднял голову.

– А ну его!.. – ругнулся Якимович. – Давай закурим, да пойду покимарю трошки.

Туман, павший за ночь, понемногу рассеивался. На вершинах скал его уже нет, а тут еще висит клочьями; пропасть же будто залита молоком. Шагая взад-вперед, Вано опять думал о доме: неужели так и не удастся побывать? На минуту даже забыл, что стоит на посту, что под его охраной фашист. Мысли уносились через леса и горы к матери: третий год ожидает она сына и не может дождаться.

Сзади послышался голос. Вано обернулся: вот черт, да это же фриц.

– Сюша, зольдат…

– Да сиди ты! – отмахнулся Вано. – Без тебя тошно.

Но тот не унимался.

– Ну что – сюша?.. – злился Вано. – Заправился и поболтать хочешь?

– Я, я! – закивал немец. – Хотел больталь…

– Так бы и сказал сразу, – догадался солдат. – А то – сюша, сюша!.. Надумал, значит.

Вано вызвал Егорку, и тот побежал к командиру доложить о просьбе пленного.

Когда Пруидзе привел немца к Черной скале, Головеня уже был там. Не заставила себя ждать и Наталка. Она поспевала всюду: готовила для солдат пищу, ухаживала за ранеными и вот – переводила.

Приблизившись к Головене, Пельцер щелкнул каблуками.

«Что с ним сегодня?» – удивился лейтенант.

Немец заговорил, не ожидая вопросов, заговорил длинно, «растекаясь мыслию по древу». Суть его слов была в следующем.

Не сегодня-завтра падет волжская крепость – Сталинград. Падет Кавказ. Через неделю-две немцы будут в Баку и Тифлисе, Саратове и Куйбышеве. А оттуда на Москву!.. Но уже не так, как в сорок первом. Тогда было мало опыта и много ошибок. За минувший год немцы многому научились. Нет, не старый Гудериан поведет танки на Москву, а молодые генералы-нацисты, которые не знают никаких преград!

– Все это мы уже слышали, – перебил пленного Головеня. – Говорите по существу.

Пельцер испытующе взглянул на Головеню:

– Вы можете меня расстрелять. Но не станете этого делать. Вам это не выгодно. Здесь, в горах, особые условия, и несмотря на то, что идет война, можете меня обменять. Обменять на одного из ваших командиров, которые попали в плен к нам. Подумайте об этом. Вам это выгоднее, чем расстрелять меня. Но если вы не поймете этого и все-таки поставите меня к стенке, я, не дрогнув, скажу: – Все на свете бренно! Человеческий род смертен. Все мы умрем, как умерли наши предки. Единственное, что остается жить – это слава подвигов мертвых!

– Скажите ему, Наташа, пусть заткнет свой фонтан и отвечает на мои вопросы, – не выдержал Головеня. – Какие силы идут на перевал?

Не успела девушка перевести фразу, как немец перебил ее. Он и сам давно собирался сказать об этом.

– Сюда идет альпийская дивизия.

– Вы говорите неправду, – возразил Головеня. – Первая альпийская дивизия разбросана по многим направлениям. Один из ее полков потянулся к Эльбрусу.

– Мало дивизии – пойдет корпус. Два пойдет!

– Не бросайтесь корпусами. Это не так просто, как вы думаете!

– Мне не о чем думать, – осклабился немец. – Все и без меня продумано.

Он, видимо, ничего не понял или не хотел понять: его серые, чуть мутноватые глаза по-прежнему смотрели вызывающе, нагло.

Головеня знал: в Черкесске находится 49-й альпийский корпус. О его прибытии на Северный Кавказ еще раньше писали в газетах. В корпусе, как сообщалось, не менее двух дивизий. Но пойдут ли они в горы? А если даже пойдут? Кавказ огромен. В горах столько троп и тропок, что закрыть их все не удастся никакому корпусу. На Санчарский перевал пока что идет батальон. Вот он стоит у Орлиных скал. Вслед за ним, возможно, пойдет еще один, а может два… Что ж, пусть идут!

Немца увели, а лейтенант еще долго сидел под скалой. Все те же мысли вертелись в голове: связь, взаимодействие… Не может быть, чтобы из Сухуми не подошли свои! Там наверняка знают, что перевал открыт… А может, войска уже идут и не сегодня-завтра будут здесь? Не знал, да и не мог знать, что генерал Леселидзе уже приказал бросить на Санчарскую тропу стрелковый батальон.

Туман почти рассеялся, лишь там, внизу, застилала тропу слабая дымка.

Пруидзе уже подводил немца к яме. Оставалось обогнуть лежавшую на пути глыбу, и – полезай, фриц, в импровизированную тюрьму.

Волоча ноги, немец плелся лениво, видать, не хотелось ему возвращаться в яму. Пруидзе не подгонял, спешить некуда. Остановился, достал из кармана кисет, начал закуривать. И вдруг!.. Нет, он не услышал, а скорее ощутил топот, почувствовал его всем телом. Выронив кисет, Вано бросился вслед за немцем, но, как назло, споткнулся и упал. А когда поднялся – того как не бывало. Ясно, пленный ушел вниз, к главной тропе: минута, две – и он скроется.

Встревоженный, злой, не сбежал, а скатился вниз Пруидзе. Огляделся: где же немец? Будто в воду канул. Кинулся назад на тропу, что вела на кухню. И как он раньше не догадался. Только по ней и мог бежать фашист. И верно – немец был там. Вобрав голову в плечи, размахивая руками, он быстро уходил к пятачку у пропасти. Оттуда прямой путь к своим. Вано вскинул винтовку, но тут же опустил ее – впереди немца Якимович, своего убить можно. Крикнул:

– Держи, фриц уходит!

Но пока Якимович разобрал в чем дело, немец, пробегая мимо, подхватил его винтовку, лежавшую на траве. Защелкал затвором. Тогда Пруидзе приложился и выстрелил. Фашист ответил двумя выстрелами. Стрелял, не целясь, видать, надеялся больше на свои ноги, чем на чужую винтовку. Вано нажал на спуск и опять не попал. А Пельцер уже на главной тропе.

– Не уйдешь, гад! – Пруидзе присел и ударил с колена.

Немец сделал несколько шагов, пошатнулся и, судорожно хватаясь за камни, неуклюже повалился с обрыва.

Когда Вано и Якимович подбежали к этому месту, беглеца уже не было видно, лишь тихо осыпалась потревоженная земля, да топорщился смятый куст полыни.

– У-у, винтовку бросил! – сердился Вано. – Что командиру скажешь?

– Сам фрица упустил, а я виноват, – бурчал Якимович.

– Что фриц! Фриц не ушел, а вот винтовка… Достань ее попробуй!

– Откуда же я знал, что его черт понесет именно здесь, – сетовал минер. – Надо же случиться!.. И ты тоже прошляпил… Обоим теперь достанется.

– Ну и пусть! Ненавижу я их, фашистов. Всех бы туда, в пропасть!

32

Войдя в пещеру, командир опустился возле раненого Крупенкова, заговорил вполголоса.

– Ну, как рука?

– Все хорошо, товарищ лейтенант.

– Где ж хорошо, если не поднимается?

– Думаю, скоро заживет, – солдат попробовал улыбнуться, но улыбка не получилась.

Лейтенант наклонился к нему, заговорил тише:

– Вы с Зубовым, кажется, дружили…

Солдат растерянно повел глазами:

– Какая там дружба… Он все выпытывал у меня, а я ничего…

– Что ж он выпытывал?

– Разное, товарищ лейтенант: и сколько служу, и за что в штрафную попал. Ну, опять же про вас спрашивал…

– Да, упустили, – нахмурился Головеня. – Не смогли распознать…

Крупенков чуть приподнялся:

– Я, товарищ лейтенант, сам виноватый… Мне бы тогда из штрафной прямо к вам. Я так и думал, а интендант в штабе говорит: на склад его. Так и остался при складе. Наше дело солдатское: что прикажут, то и выполняй.

– Я вовсе не виню вас. Вы искупили вину кровью, – лейтенант пододвинулся ближе. – Что было, то прошло. И прошлого, как говорится, не вернуть. Давайте о другом потолкуем: как дальше воевать будем. Кстати, расскажите, Зубов предлагал бежать?

– Нет, прямо так не говорил.

– А как?

– Он просто мысли такие высказывал, будто все мы погибнем в этих скалах. И выходило, что…

– Надо бежать? – подхватил Головеня.

– Вроде так.

– Почему же вы раньше не сказали?

– А кто ж его знал. Думал, болтовня пустая.

– Да-а, – протянул лейтенант. И опять, наклонившись к солдату, спросил: – А как вы лично думаете, товарищ Крупенков, почему Зубов сбежал? Что его побудило?

Солдат ответил не сразу. Заворочался на своей подстилке из травы, заговорил, морща лоб, с трудом подбирая слова:

– Что ж, я лично… Лично я думаю, товарищ лейтенант, он какой-то странный… Не такой, как все… Но разве его поймешь?.. Ночью, скажем, до ветру сходить надо, так он поднимается и вещмешок за собой тащит. Боится так, будто в мешке у него золото…

О странном поведении Зубова говорила в свое время и Наталка. Да Головеня и сам замечал эти его странности. Зубов много рассказывал о своих подвигах, и в этих рассказах слышалось что-то наигранное, фальшивое. Порой, казалось, он вообще не воевал. И еще одно: когда разговаривал, отводил глаза в сторону, прятал их.

Лейтенант жалел, что не занялся настоящей проверкой Зубова после того, как Наталка рассказала о его поступке. Поговорить бы с ним подробнее, прижать покрепче, да вот не выбрал времени. И опять задавался вопросом: может, Зубов струсил? Испугался трудностей?.. Но трус не пойдет один в горы. Побег с поля боя – это не просто. Головеня сжал кулаки.