Текст книги "Эдельвейсы — не только цветы"

Автор книги: Александр Лозневой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

В центре города поднялись черные клубы дыма.

Подождав конца налета, Степан поднялся, стряхнул пыль с гимнастерки и пошел к горе Баграта. Комендатуру отыскал быстро. Размещалась она в одном из ветхих деревянных домов. Спросив у дежурного, к кому обратиться, Донцов открыл дверь в глубине коридора и подошел к сидевшему за столом капитану. Доложил о себе, подал документы.

– Из Орлиных скал? – заинтересовался офицер. – Постой, да ты не из гарнизона Головени?

– А вы что, знаете его?

– Его теперь все знают. Герой!.. Да и хлопцы у него, как посмотрю, не лыком шиты, – улыбнулся капитан. – Откуда сам?

– Белгородский.

– Русский богатырь, значит! – капитан переложил газету на столе и опять заговорил о Головене. – Многие через перевал отступали. А кто подумал о его обороне? Все поспешали в Сухуми… А он подумал. Ему никто не приказывал, а он остановился. Организовал оборону… Это и есть героизм!

Выйдя из-за стола, капитан шагнул, прихрамывая, и солдат подумал, что этот человек, наверное, тоже герой, хотя на мундире у него, кроме трех нашивок за ранения, не видно ни одной награды.

– Пойдешь в свою артиллерию, – сказал комендант. И, взяв ручку в левую руку, стал выводить на бумаге каракули. Степан только теперь заметил, что у коменданта нет правой руки. А тот, обмакнув перо в чернила, продолжал писать: «…наводчик орудия Донцов С. А., участник обороны Орлиных скал… направляется в часть». Закончив писать, пришлепнул печать и вместе с направлением подал талон на обед.

– Можно вас спросить? – после некоторого раздумья решился солдат. – Тут девушку одну задержали… С нами в Орлиных скалах была. Раненых перевязывала. Варила…

– По фамилии Нечитайло?

– Так точно. Натальей звать.

– Я приказал отпустить ее. Что, невеста? – улыбнулся комендант.

– Она, товарищ капитан, можно сказать жена Головени.

– Минуточку, – комендант снял телефонную трубку, вызвал лейтенанта Трошкина, спросил, где находится временно задержанная Нечитайло. – Да, да, та самая, которая по-немецки.. Что? – вдруг повысил голос. – С хутора она!.. Какой может быть паспорт! Тысячи таких беспаспортных, спасаясь от немцев, перешли горы!.. Что? Говорите громче… Ах, отпускаете? Правильно! Если хочет – на курсы медсестер. Уже написала заявление? – Он повернулся к солдату. – Видишь, все в порядке.

– Боевая она, – радостно сказал Донцов. Теперь он думал о том, как скорее разыскать Наталку. Комендант поднялся из-за стола:

– Сын у меня твоих лет… Тоже артиллерист, – и, пожав руку Степану, пожелал ему бить по врагам Родины без промаха.

«Человек, – думал Донцов, выходя из комендатуры. – Занят по горло, а нашел время, выяснил…» Степан радовался, что вернется в артиллерию, снова будет наводчиком, займется делом, которое хорошо знает. И все же было немного грустно. Здесь, в госпитале, лейтенант Головеня. Как же уехать, не повидав его?

Он уже подходил к вокзалу: оставалось сесть в поезд – и прощай, Сухуми! До части, как сказал комендант, ночь езды. Совсем близко. Донцов мысленно представил, как его встретит старшина. Покрутит ус (большинство старшин с усами) и скажет: «Ну, орел, когда в бане был?» И Донцов ответит, что, наверное, месяца два назад, что мылся, как все, в речке. «Непорядок», – заметит старшина. Потом выдаст белье, двадцать граммов черного мыла и скомандует: «В баню, шагом марш!»

– Слушаюсь! – чуть не выкрикнул Степан, но вовремя спохватился.

Повернулся, пошел назад в город. Нет, не мог он уехать, не повидав лейтенанта! Тем более, что время еще есть. Успеет. Лейтенант Головеня – командир и друг. Полуживым вывезли его из гор. С тех пор прошло три недели. Надо же рассказать о последних боях в Орлиных скалах. Обрадовать: выстояли! И еще о Наташе…

Часа полтора ходил по городу, но госпиталя, в котором лежал Головеня, так и не нашел. Кто-то сказал, что надо пройти в бывший санаторий, может, там… И Степан чуть было не отправился за город, но в последнюю минуту передумал: можно опоздать в часть, а это не в его правилах.

Вечерело. До отхода поезда оставалось еще сорок минут. Степан обошел здание вокзала. Постоял у бездействующего ларька с вывеской «Шашлычная» и пошел в сквер, где несмотря на войну аккуратно подстрижены деревья, на клумбах заботливо ухожены цветы. Только фонтан не действовал. И вдруг увидел старшину. Заложив руки за спину и выпятив грудь, тот подходил к фонтану. Сзади – двое солдат.

– Ах, вот ты где! – обрадовался старшина.

Степан достал направление, выданное комендантом, но тот не стал читать, сунул в карман и приказал следовать за собой.

12

Поздно вечером к вокзалу подошли две девушки. Одна высокая, чернявая, в нарядном, но уже потертом платье, в белых туфлях на босу ногу, с модной прической. Другая – пониже, блондинка, в старом лыжном костюме, плотно облегающем фигуру, в кирзовых сапогах. Рядом со спутницей она казалась простой деревенской девчонкой. Вещей у девчат никаких, если не считать дерматиновой сумочки, которую вертела в руках чернявая. Обе чем-то озабочены. И не только тем, что идет война, что где-то остались родные, близкие; сиюминутная озабоченность читалась на их лицах.

– У тебя тоже никого знакомых? – теребя сумочку, спросила чернявая.

– Откуда ж они у меня?

– И почему мы сейчас не в Москве, – с грустью в голосе проговорила напарница. – Там столько друзей! Столько знакомых!

– Вспомнила баба деверя, что хороший был, – чисто по-сельски, с кубанским акцентом ответила блондинка.

– А ну тебя с твоей нотацией!

– И чего ты дуешься? Скажи спасибо, что отпустили… Ну, посидим до утра, а потом пойдем…

– До утра дышать этой хлоркой? Где угодно, только не здесь.

– Слушай, а если нам пойти в госпиталь, – предложила та, что в лыжном костюме.

– Ну, а что там, в госпитале?

– Насчет работы узнаем. Курсы курсами, а на работу прежде всего… Сиделками или, как их там называют, санитарками пойдем. Все равно, что делать, лишь бы устроиться.

– Не понимаю тебя, Наташка. Говорила – учиться, а теперь…

– Так они ж, курсы, без отрыва… Ты что, не читала? Всего месяц, а там может на фронт попадем.

– На фронт? – подняла брови чернявая.

– Ну, да. А для чего же курсы кончать?

– Глупая ты, Наташка. На фронте медсестер – пруд пруди. Это, во-первых. А во-вторых, какой смысл мне туда попадать? В армию идут те, кто мужиков ищет. Иная и так и этак, а у самой только и на уме, чтобы какого-нибудь офицерика попутать. А мне и здесь хорошо. Захочу замуж – хоть сейчас выйду. Подумаешь, проблема!

Наталка взглянула на спутницу. Та, разговаривая, вертела перед собой зеркальце, прихорашивалась. Мимо девушек сновали военные. Гражданских на вокзале почти не было, за исключением трех старух, расположившихся со своими узлами в углу.

– Разрешите? – услышала Наталка, а, когда обернулась, крепкий плечистый парень в военной форме уже сидел рядом. Она отодвинулась.

– Я не кусаюсь, – улыбнулся парень.

– А я об этом и не говорю.

– Не говорите, а делаете. Выходит, боитесь, а вдруг укушу.

– Где ж это видано, чтобы люди кусались?

– А вот и такие есть, – вмешалась спутница. – Иной только того и ждет, чтобы нашу сестру укусить. Знаем мы вас, мужиков!

Парень поднял большие серые глаза, ничего не ответил, но подвинулся ближе к блондинке, смешно оттопыривая жидкие, торчащие в стороны, как у кота, пшеничные усики.

– Куда же вы едете? – все так же вкрадчиво продолжал он.

– Уже приехали, – ответила чернявая и, откинув назад голову, осветилась улыбкой.

– Так что же вы здесь сидите?

– Женихов выбираем.

– Вон как, – усмехнулся парень и снова подвинулся к блондинке. – Хочу поговорить с вами… Можно?

– О чем нам говорить?

– То есть как – о чем? Что вы, мамочка, – он обхватил Наталку за плечи и принялся шептать ей на ухо.

Девушка резко отбросила его руки, встала и, не сказав ни слова, отошла в угол к старухам. Он посмотрел вслед, насупился:

– Ишь ты, с гонором…

– Послушай, что ты от нее хочешь? – оживилась чернявая. – Зачем она тебе? Сам такой представительный, – и рассмеялась. Она знала, что, когда смеется, во рту поблескивает золотой зуб, а лицо из продолговатого делается округлым и еще более привлекательным.

Мужчина хотел было уйти, но улыбка этой, сперва не понравившейся женщины остановила его. Другими показались и лицо, и этот низкий голос. Она сама подсела ближе, чуть прикоснулась плечом. Парень смотрел в алые, слегка вывернутые губы и уже не думал о блондинке.

– У нее здесь жених, – кивнув в сторону подруги, пояснила чернявая.

– А у вас? – ухватился за слово незнакомец.

– Моего разбомбило! – и, откинувшись на спинку скамьи, расхохоталась, совершенно не понимая или не желая понять, что этим привлекла внимание окружающих. Хохотала легко, красиво: ни дать, ни взять – артистка!

Сжимая ее теплую, покорную руку, парень забыл о войне, о невзгодах и трудностях, что встречались теперь на каждом шагу. И наверное, думал – на свете есть только одна такая – высокая, смуглая, пьяняще молодая. Такая, без которой не обойтись.

– Как ваше имя? – спросил он.

– А не все ли равно, – бросила томный взгляд. – Виолетта. Виола…

Ей было все равно, куда идти, лишь бы не сидеть здесь, не вдыхать этот пропахший карболкой и солдатским потом воздух. Наталка видела, как они поднялись и ушли куда-то вместе. Задумалась о судьбе новой знакомой. Виола, в сущности, неплохая, умная, а вот не повезло в замужестве и после этого все кувырком… Наталка сидела на полу среди молчаливых старух и уже жалела свою спутницу. Не надо было уходить от нее. Не надо отпускать одну. Да разве она послушает? Отмахнулась от этих мыслей и стала вспоминать Сергея, бой в Орлиных скалах. Не заметила, как склонилась на плечо старухи и заснула. Спала недолго, догадалась об этом потому, что не хотелось просыпаться. А кто-то настойчиво, ласково будил ее. Наконец открыла глаза и удивилась – над ней склонилась Виола. Она была не одна: рядом вертелся военный, а с ним еще один, такой же коренастый, молодой. Виолетта обняла Наталку и стала шепотом уговаривать поехать с ними.

– Уже все есть, – пояснила она, – дело за тобой… Поедем, мне одной скучно.

Наталка молчала.

– Ну, чего боишься? Съедят тебя, что ли?

Девушка рванулась из объятий, не желая слушать. Но та обхватила еще крепче, прижалась к разгоряченному лицу:

– Что с тобой, душенька? Не нравится? Хочешь, я тебе своего уступлю. Ты глянь – красавчик.

– Иди от меня!

– Брось, я пообещала…

– Ты, может, продать меня хочешь? – зло произнесла Наталка высвобождаясь. – Уходи!

– Душенька…

– Пошла ты со своей душенькой!.. – и с силой оттолкнула распоясавшуюся спутницу.

– Дура! – презрительно бросила та и, гордо вскинув голову, направилась к выходу.

Двое военных тотчас подхватили ее под руки.

Наталке ничего не оставалось, как дожидаться утра, сидя на вокзале. После того, что произошло у нее с Виолеттой, она уже не могла уснуть.

В шесть утра прозвонили московские куранты, и диктор начал читать сводку Совинформбюро. Солдаты, опавшие на полу, на скамьях, все как-то сразу проснулись. Даже дремавшие в углу старухи насторожились, сняли платки: события на фронтах волновали всех. В сводке говорилось о Волге и Кавказе, и Наталка поняла, что эти направления стали главными. Немцы теснили Красную Армию в горы, прижимали к Волге, и страшно было подумать, чем все это может кончиться.

Мальчишки показали Наталке здание школы, где сейчас размещался госпиталь.

– У вас брат ранен? – спросил один из них.

– Нет, я на работу.

– Вон, тетенька, объявление… Принимают!

Слово «тетенька» пришибло ее. Бросила строгий взгляд на мальчишку, но ничего не сказала, лишь подумала: «Неужели я так постарела?»

Начальник госпиталя долго рассматривал справку, выданную Наталье Нечитайло на пересыльном пункте. Но, узнав, что девушка пришла с оккупированной Кубани, а будучи в горах, ухаживала за ранеными, что сейчас у нее нет никаких средств для существования, приказал оформить санитаркой.

Наталка обрадовалась. Сделано самое главное: устроилась на работу. Теперь ома обязательно разыщет Сергея. Ведь он где-то здесь, в Сухуми. И откладывать поиски нельзя.

В первый же день подошла к сестре-хозяйке, еще не старой, хмурой на вид женщине, и стала спрашивать, не лежит ли в госпитале молодой лейтенант… Черные усики у него… ранен в голову. Сестра-хозяйка посмотрела на новенькую и еще больше нахмурилась.

– Его фамилия – Головеня, – дополнила санитарка.

Сестра-хозяйка вспыхнула:

– Сперва о работе подумала бы! – и, повернувшись к сотрудникам, заговорила еще громче: – Видали? Не успела и дня проработать, а уже шуры-муры с лейтенантами! То одна, теперь другая!.. Между прочим, здесь не вертеп, а военный госпиталь!

Наталка пожалела, что заговорила с этой грубой и, видимо, несчастной женщиной. Чего доброго, раздует из мухи слона да еще с работы выгонит. Ищи потом, где устроиться.

Из дальней палаты донесся голос – звали санитарку. Прихватив на ходу судно, поспешила туда. Затем мыла полы, протирала окна, двери. Закончила работу поздно вечером. Сестра-хозяйка, которой было поручено устроить новенькую на ночлег, не стала утруждать себя. А может, просто забыла: мало ли у нее всяких дел! Наталка расстелила одеяло под лестницей, сунула под голову сапоги и быстро заснула.

13

Утром санитарка поднялась на второй этаж и тихонько постучала в дверь, на которой еще висела табличка: «9-й «А» класс».

– Ну чего там, как кот скребешься? – послышалось изнутри. – Входи!

Наталка отворила дверь.

– Ух, ты, – попятился солдат, стоявший посреди комнаты в одном исподнем. – Прошу прощения! Думал – кот, а выходит – кошка! – и, шагнув к койке, принялся натягивать тесный халат. – Да вы садитесь, – показал рукою без пальцев на койку. Усмехаясь, сам опустился рядом. Подошел еще один, на костылях, и тоже подсел к девушке. Лежавшие подняли головы: интересно, что за новое лицо?

– Вы, извиняюсь, по докторской линии аль насчет агитации? – подмигнул беспалый.

– Ни то и ни другое.

– Гм… стало быть, третье. Что же у нас может быть третье? А понятно, насчет судна и всяких прочих уток!..

– Угадали, – рассмеялась девушка. – Я по этой части, только на первом этаже.

– Ничего, держись, милая, – вел свою линию беспалый. – Придет время – повысят, на второй этаж переведут!

В палате вставал хохот. Санитарка тоже не могла удержаться от смеха.

– Одно запомни… извиняюсь, не знаю, как тебя кличут, – повернулся беспалый к девушке.

– Наталкой.

– Так вот, Наталья, – не моргнув глазом, продолжал солдат, – нелегко будет на третий этаж перебраться. Тут, скажу тебе, экзамент надо сдавать. Диплом, так сказать, на подметайлу получить…

– Я и без диплома как-нибудь.

Солдат бросил на нее лукавый взгляд и вдруг спохватился.

– Слухай, сестричка, чи не можешь ты письмо накатать? Как ни пробую левой – что курица лапой. Профессор и тот не прочитает.

Наталка взяла бумагу, карандаш:

– Диктуйте.

– Под диктовку и дурак напишет, а ты сама сочини.

– Могу и сама.

– Шучу я. Постой, не порти бумагу. Письмо не к кому-нибудь, а к Настеньке. Ты только глянь на нее, – он вытащил из-под подушки фотокарточку. – Да ты смотри. Смотри как следует! – настаивал беспалый. – Бригадиром работает… Тут, понимаешь, дипломатом надо быть. У меня, видишь, пол-ладони отсутствует. А ей про это – ни слова. В общем, начинай так. Милая моя Настенька!.. Написала? Ну вот… А теперь пиши – лежу я в лазарете и думаю: скоро меня выписывать начнут, а куда мне такому деваться? Для войны я так же пригоден, как, скажем, верблюд для балета. А все потому, что нет у меня правой руки и левой ноги. Вот и смекай – всего наперекрест искорежило. И куда мне теперь податься, не знаю…

– Зачем же так, – оторвалась от письма Наталка.

– Не твое дело, – задвигался солдат. – Пиши!.. И весь я теперь, милая, как лежачая колода… Да ты чего не пишешь-то?

– Зачем же обманывать? – подняла грустные глаза санитарка. – Девушке, небось, и так нелегко, а вы еще с таким письмом…

– Пиши, тебе говорят, – настаивал солдат. – Тут важно, как ответит. Напишет – приезжай, значит любит… И вот я приезжаю в родное село, смотрит она, а у меня и руки, и ноги, и все такое прочее на своем месте! Окромя вон энтих пальцев… Сущая малость. Пустяки.

Санитарка слушала, а сама писала не отрываясь. Наконец отложила карандаш – готово. А когда стала читать, солдат ахнул: из того, что он диктовал, не попало в письмо и крупинки. В нем были совсем иные слова. Насторожившийся было беспалый с половины письма уже сиял. А услышав заключительные строки, полные любви к Настеньке, решил расцеловать санитарку – уж больно складно получилось. Но та вскочила на ноги и так посмотрела, что он опешил.

Собираясь уходить, девушка спросила: не лежит ли здесь, на втором этаже, лейтенант, которого тяжело ранило в горах. По фамилии – Головеня…

– Головеня? – переспросил солдат с усиками. – Не слышал.

Наталка была уже у дверей, когда ее остановил беспалый.

– Не спеши с козами на торг, успеешь. Расскажи чего-нибудь. Скучно, хоть стенку грызи!..

Наталка, улыбнувшись на прощанье, скрылась за дверью. Солдаты притихли. В палате все сразу померкло, стало обыденным, неинтересным. Кто-то из раненых посетовал на беспалого: спугнул, чудак. Никто не знал, что у санитарки свое горе: вот уже неделю она ищет и не может найти любимого человека.

Обойдя палаты на втором этаже, Наталка решила побывать и на третьем: может быть, Сергей там? Шагнула к лестнице и вдруг остановилась, бледнея. Навстречу спускались санитары, неся труп умершего. Страшная мысль пришла в голову: не Сергей ли это? Потянулась к носилкам и тут же отпрянула: из-под белой простыни торчала черная бородка, которая казалась приклеенной к восковому лицу. Прислонилась к перилам, онемела. Собравшись с силами, поднялась наверх, на третий этаж.

По просьбе Наталки девушка, работавшая в канцелярии, перевернула кипы бумаг, чтобы установить, поступал ли лейтенант Головеня в госпиталь. Выяснилось – не поступал.

– Как же теперь? – растерялась Наталка.

– Искать в другом госпитале.

– А разве есть другой?

– Милая, тут их три или даже четыре. Поговори с главным врачом, он знает.

Стало легче: появилась надежда. В тот же день Наталка побывала в госпитале, который был размещен в здании клуба, на окраине города. Там посоветовали сходить в бывший санаторий, за городом, где лечатся тяжелораненые. Закончив работу, Наталка разулась и босиком – так легче – отправилась за город. Как ни торопилась, опоздала. Допуск к раненым уже был прекращен. Долго упрашивала дневального пропустить ее, но тот уперся:

– Не велено!

Так и вернулась ни с чем. Но это не охладило, а еще более разожгло ее желание найти Сергея. Утром чуть свет уже была у ворот бывшего санатория. И опять на ее пути привратник-солдат:

– Не тот нонче день, барышня. Не велено!

Наталка знала, что «не тот день», но все же пришла. И добилась своего. Пропустили в виде исключения. Когда начальник госпиталя спросил, кем она доводится лейтенанту, не задумываясь назвалась женой.

Подойдя к палате номер четырнадцать, с минуту не могла успокоиться. Наконец потянула дверь на себя, встала на пороге. На нее смотрели незнакомые люди. Где же он?.. Выходит, напутали? И тут увидела: Сергей полулежал, опершись о спинку кровати, и смотрел в угол. Голова обрита, два синих рубца от макушки до уха: следы пуль. Худой, побледневший, он как-то неестественно встрепенулся, увидя ее. Наталка заколебалась: в конторе назвалась женой, а тут… И вдруг припала к его колючему лицу, обвила шею руками, не стесняясь ни его, ни тех, кто находился рядом.

Сергей притих, боясь спугнуть счастливую минуту. И лишь немного после, опомнившись, принялся гладить ее короткие, выгоревшие на солнце волосы, утешать – косы еще вырастут, как будто дело было только в косах. Смотрел на нее не отрываясь; та же голубизна в глазах, та же улыбка, и лишь на длинных ресницах будто искорки горят слезы…

– Хорошая моя, – прошептал Сергей.

Наталка спешила рассказать любимому обо всем. Но, конечно, времени не хватило. Сергей обрадовался, что где-то рядом находится Донцов. И очень страдал, думая о Пруидзе…

Наталка работала по ночам, а дни проводила возле Сергея. Он поправлялся после операции.

Однажды, когда она сидела у его койки и читала вслух Мартина Андерсена Нексе (Сергей очень любил этого писателя), в палату вошел генерал в сопровождении начальника госпиталя и двух офицеров. Генерал интересовался уходом за ранеными, питанием, спрашивал, кто где воевал…

– А этот из Орлиных скал, – показал начальник госпиталя на Головеню.

Наталка предложила генералу стул. Тот сел, снял фуражку, обнажив густые темные волосы, подкрашенные сединой.

– Ну, как здоровье, герой? – попросту спросил он.

– Я не герой, товарищ генерал.

– Мне о вас докладывали, – улыбнулся тот. – Сражались вы действительно по-геройски.

– Трудно было с боеприпасами, – ответил Головеня. – Тем и жили, что сами доставали…

– И все-таки принимали бой, сражались. Герои те, кто не боится трудностей.

Пожелав раненым быстрого выздоровления, генерал ушел.

– Кто это был? – спросил Сергей, когда генерал скрылся за дверью.

– А ты что, не знаешь? – удивился политрук, сосед по койке. – Это же командующий.

– Леселидзе?.. Что ж ты раньше не сказал!

– А зачем?

– Чудак, ей-богу, – нервничал Головеня. – Да если бы я знал, что он командующий армией, я бы совсем о другом поговорил с ним. Там, в горах, нужны минометы. Нужны немедленно, сейчас же!

– Да, конечно, минометный огонь, как сказал поэт, – самый главный сабантуй, – согласился политрук. – Немцы вон как используют это оружие: без него в горах ни шагу. Под такой огонь я и попал на перевале. Знаешь что, Серега, напиши командующему. Так, мол, и так, мы, фронтовики, считаем, – политрук задумался и, вздохнув, добавил: – Эх, если б тогда, в начале, минометы!.. Да мы бы их, фрицев… Так и напиши.

14

Кутаясь в плащ-палатку, Алибек топтался на месте: чертовский ветер пронизывал до костей. И если бы только ветер! С ночи в который раз срывался дождь. Частый, холодный и такой нудный. Станешь под дерево – каплет. Заденешь плечом – вода, как из ведра. Ни обогреться, ни обсушиться негде. Спрятаться бы в какую-нибудь расщелину, укрыться. Но как уйдешь от немцев? Такие же мокрые, унылые, как бездомные псы, молча слонялись гитлеровцы. Жались к деревьям, не находя пристанища. Жечь костры запрещено. А вырыть землянку не так-то просто: где ни копни – камень. Да и времени на это не хватит. Хардер поторапливал батальон, не давал ему застаиваться на одном месте. Не успеют солдаты обжиться, как опять – вперед. Хардер торжествовал: русские оставили Орлиные скалы, отступают. Как же упустить такой момент. Если так пойдет дальше, то его батальон, пожалуй, одним из первых пробьется к морю.

Алибек не понимал по-немецки, но, слушая разговоры солдат, уловил часто повторяющееся слово «Сухуми». Да, до Сухуми уже недалеко. Но зачем Алибеку этот город? На пути его родное селение – Сху. Скорее бы добраться. Там хозяйство, жена… И в то же время, как мышь стенку, грызла беспокойная мысль: в Сху русские войска. Они ждут подхода фашистов. Там наверняка будет бой. Что станет с домом? С женой?.. Он знает, что немцы, как правило, поджигают строения, уничтожают скот… Стоит ли вести их? Легко сказать – не стоит, а попробуй не поведи: у них одна мера – расстрел. Да и что из того, что он откажется, они и без него найдут дорогу.

И опять смирился со своей судьбой Алибек.

Порой ему казалось, что вообще не дойдет домой. Этот Хардер убьет его где-нибудь в горах, как убил на днях ефрейтора. У того в кармане оказалась русская листовка-пропуск – причина веская… Да он и без причины убьет.

И еще мучает Алибека неясность. Немцы говорят, что Красная Армия разбита, что в России почти не осталось солдат. Кто же тогда оказывает им сопротивление? Кто закрывает дорогу на Сухуми? На Дону, откуда ушел Алибек, Красная Армия как бы растаяла, а тут, в горах, возродилась снова. Он своими глазами видел, сколько немцев полегло под Орлиными скалами! И все-таки русские отступили… Ох, нелегко разобраться. Больше всего тревожит одна главная дума: правильно ли он сделал, согласившись стать проводником? Что его ждет впереди?..

Но, с другой стороны, немцы завоевали много стран, много всяких народов покорили. Сейчас они на Кавказе. Скоро, сказал Хардер, падет вся Россия… Пожалуй, пока надо идти с немцами. А если что – изловчиться, мешок за плечи и в горы!.. Он знает такие места, где кроме него пока никто не бывал. Там можно и поселиться: до конца дней не найдут.

Все эти дни Алибек находился при штабе. Его сносно кормили, порой даже давали вино, которое называли шнапсом. Все вроде как надо. Одно не нравится – ему не доверяют, следят за ним. Особенно этот рыжий ординарец. Пошлет за водой, а сам как пес сзади, и в руках у него автомат… А глаза так и бегают.

Алибек снова думал о доме, о жене. Нет, что ни говори, – приятно вернуться домой. Считай, больше года не был. Как там, сберегла ли жена скот?

В мирное время ему не пришлось служить в армии. Он стал солдатом на втором месяце войны. Трудно было вначале. Сидя в окопе, не раз задумывался, как избавиться от всего этого. Намеревался даже прострелить палец на руке, чтобы уйти с передовой. Слышал, надо через котелок с водой – ожога не будет. Самострелов только по ожогам и узнают. Все продумал, а решиться не мог.

Потом началось отступление. Как-то вернулся с линии связи и не застал штаба на месте: снялся, видать, поспешно, о чем можно было судить по оставленной повозке и раненой лошади, которая паслась тут же. Алибеку стало не по себе. Поправил катушку за спиной и, оглядываясь, торопливо пошел к оврагу, где расположилась кухня. Но и там никого не было. Сам виноват, ведь ему же передавали – скорее!..

Выйдя из оврага, неожиданно увидел немцев. Как бешеные мчались они на мотоциклах. Скрылся в кустах и только тогда понял – тяжелая катушка больше не нужна.

Шел по ночам, держась подальше от дорог. На день устраивался в лесочке или овраге, а то зарывался в стог сена. Думал выбраться из вражеского тыла, разыскать свой полк. Да где там! Больше всего боялся попасть в плен. Семь ночей шел, а вокруг все немцы. На восьмую вышел из кустарника – тишина. Ни гитлеровцев, ни своих. Напился молока на хуторе и пошел к югу, к горам, к дому…

Нет, Алибек не считал себя виноватым: отступление начал не он. Но все больше задумывался над своей судьбой. Хардер сказал, что назначит старостой. Хорошо ли это? Конечно, если служить немцам – не обидят… Заживет в довольстве, в сытости. Кроме службы, свое хозяйство – птица, скот. Быть старостой даже лестно. В его руках власть: как захочет, так и сделает, что скажет, то и будет. Это щекотало его самолюбие, но Алибек и побаивался: в селении есть коммунисты, комсомольцы. Да разве только они? А члены правления, депутаты, активисты… Не захотят они старосты. Но как это не захотят? Там же будет комендант. Будут солдаты… И привиделось: живет он в новом доме, полы, стены в коврах. У жены – шелковые платья..

– Алибек, швайн! – послышался голос ординарца. – Быстро пшел! Гауптман зовьет!

Алибек согрелся, сидя под деревом, и ему не хотелось вставать, но, услышав приказ, вскочил, одернул пиджак.

– Шнель! Шнель! – забубнил ординарец.

Подведя горца к землянке, немец ощупал его карманы и, хлопнув по спине, втолкнул внутрь. В землянке тепло, горит плошка. За небольшим походным столиком сидит Хардер и запивает бутерброды вином. Увидя вошедшего, налил стакан, прикрыл бутербродом:

– Прошу, господин Алибек.

Горец удивился: такого еще не было. Сам командир батальона пригласил его в гости. Он сперва даже растерялся.

– Пей, – сказал капитан, подвигая стакан.

Придется выпить, – решил Алибек, взглянув на Хардера.

– За ваше здоровье, – и опрокинул стакан в обросший черной щетиной рот. Почти не разжевывая, проглотил бутерброд. Немец покосился на горца, но второго бутерброда не предложил.

– Твое селение много большевик, – начал Хардер. – Надо все капут. Как мы обещал, так и будет. Мы есть точный нация: немец сказал – сделал!

Горец кивал головою. Выпитое вино разожгло аппетит. Он алчно поглядывал на тарелку с бутербродами, но протянуть руку не решался. А капитан, наполнив его стакан, как нарочно, не предлагал закуски. Заговорил о скорой победе над Россией, после которой начнется новая жизнь. Алибек, косясь на еду, почти не слушал его. Опьянев, он забыл об этикете, потянулся через стол к бутербродам.

– О, извиняйт! – ухмыльнулся немец и пододвинул к нему тарелку. – Кушал на здоровье! Немецкий армия хватал кушай.

Помолчав, Хардер заговорил о том, ради чего вызвал Алибека.

Ночью ему предстояло провести в селение немецких солдат. Что там будут делать солдаты – Алибека не касается. Он лишь доведет их до места и покажет некоторые дома. За выполнение задания – награда и пост старосты… Тыча пальцем в черный кружок на карте, Хардер произнес:

– Твой Сху. Понимаешь, Сху!

Алибек не разбирался в карте, но понимал: фашисты готовятся взять его селение. Что ж, без него не обойтись. Он хорошо знает, как зайти в селение с юга, то есть с той стороны, откуда русские не ожидают нападения.

– В селении, – продолжал Хардер, – капитан Колнобоки. Моя разведка все знает. Ты ведешь солдат, где живет Колнобоки. Нет, не убивайт! Его будем повесийт. Все большевик повесийт.

Поднявшись из-за стола, Алибек ощутил слабость в ногах: понял – давно не пил. Да и питание какое – ложка консервов, бутерброд… Ничего, обойдется. Через два-три часа он будет дома. В Сху. Однако душу точил червячок: все ли будет так, как задумал?

15

Батальон отступал. Все попытки капитана Колнобокого остановиться, задержать врага, были тщетными. Немцы наседали, шли по пятам, нередко накрывали отходивших минометным огнем.

Ряды батальона редели. Мелкие группы солдат, прибывающих из госпиталей, не восполняли потерь. И все же воины цеплялись за каждый выгодный рубеж, встречали противника метким огнем, забрасывали гранатами, сдерживали. Такую встречу готовили фашистам и на окраине Сху. Солдаты ночью, под дождем, отрыли окопы, оборудовали огневые точки, успели даже заминировать дорогу. Но когда гитлеровцы приблизились – это было на рассвете – и завязался бой, Колнобокий понял, что выстоять будет нелегко.

Весь день и всю ночь батальон удерживал селение и, пожалуй, не сдал бы его, если бы… Подняв солдат в контратаку, Колнобокий оставил открытым свой тыл. И не потому, что так хотел, он понимал, что рискует, но другого выхода не было: не хватало людей. Приходилось рисковать. Собрав для контратаки всех способных держать оружие, вплоть до писарей, поваров и даже легкораненых, комбат сделал последнюю ставку. Первая рота, некоторую только что принял лейтенант Иванников, начала теснить фашистов, пытавшихся захватить окраину, и с криком «ура» погнала их к лесу. И в этот момент – удар в спину. Сперва подумалось, кто-то ошибся, полоснул по своим. Бывало и такое: в бою линия фронта быстро меняется и порой трудно понять, где свои, а где чужие.