Текст книги "Эдельвейсы — не только цветы"

Автор книги: Александр Лозневой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

– Ладно, чего там, отдохни.

– Я к командиру…

Женский голос поднял солдата на ноги. Сон как рукой сняло. Однако на лице – недоумение.

– Доктор… – не то спрашивая, не то утверждая, произнес он, глядя на девушку, на ее сумку с красным крестом.

– Я медсестра, – отозвалась Наталка.

– Все равно медицина, – ухмыльнулся солдат. – Значит, вам командира?.. На НП он. И командир и начальник штаба – все там. Да вы садитесь, – показал он на ящик из-под патронов. – Фрицы разбушевались, вот и пошли, чтоб усмирить. Садитесь, что же вы…

Солдат достал из кармана кисет, принялся свертывать цигарку. Но тут затрещал зуммер, он схватил трубку, табак просыпался. Тогда солдат прижал трубку плечом к уху и, время от времени роняя в аппарат бессвязные слова, свернул цигарку. Не отнимая трубки, высек огонь и, пуская синий дымок, нет-нет да и поглядывал на девушку. Она сняла шапку – острижена, как парень, а все же красива; на щеках, когда говорит, ямочки.

Телефон не давал покоя солдату: положив трубку, он тут же хватался за нее. С кем-то советовался, о чем-то спрашивал. Минут пять говорил с какой-то «Волгой»; больше слушал и повторял: «Так точно! Есть!» Серьезный и деловой, долго ждал какого-то начальника, который вот-вот должен подойти к аппарату, и, услышав его, припал к трубке. Посмотрел на сестру и улыбнулся.

– Тут она!.. Ну-да… Прибыла. Как самочувствие?.. Чье самочувствие, мое? Ах, сестры?.. Ничего, можно сказать, отличное! – Потом пояснил: – Из полка интересуются. Не замерзла – спрашивают. Так вы, значит, из Сухуми?.. А в бою, наверное… – солдат не договорил, раздался треск зуммера, и в тот же миг вблизи разорвалась мина. Сильная воздушная волна чуть не сняла палатку с кольев. Медсестра инстинктивно прижалась к камню. Последовали еще разрывы. Потом загудело, загрохотало вокруг.

– Началось! – буркнул связист.

Он крутил ручку, опять кого-то вызывал, – ему не отвечали, дул в трубку, сердито выкрикивал, оттопыривая губу, но его голос тонул в гуле боя.

В палатку вбежал молодой, с короткими черными усиками солдат, поддерживая окровавленную руку. Связист, оставив трубку, шагнул навстречу:

– Живой?

– Осколок, сволочь! – выругался тот.

Связист оглядел руку товарища, перевел взгляд на медсестру. И она поняла его – выхватила из сумки ножницы, начала разрезать намокший от крови и снега рукав. Осколок не задел кости, но повредил мышцу.

– «Минск», говорит «Неман»!.. Алло, «Минск»! – вдруг закричал связист, силясь кого-то вызвать. – Это первый? Мне первого!

Наталка насторожилась, ей почудилось, что солдат разговаривает с Сергеем. «Да, конечно, с ним, – решила она. – Он первый. У него еще там, в Орлиных скалах, были белорусские позывные». И не могла удержаться, потянулась через плечо солдата к трубке:

– Здравствуй!.. Где ты там, капитан?!

Солдат резко оттолкнул ее:

– Сумасшедшая! Я же с комбатом Иванниковым разговариваю! – и снова в трубку: – Кто мешает? Да медсестра эта… Перевязывает. Напарника стукнуло. Ну, да, Овсянникова. Что говорите? Какая сестра?.. Вновь прибывшая! – солдат положил трубку, повернулся к ней. – Лезешь, куда не следует. А если бы командир полка услышал? Это же связь – нерв армии! Как маленькая: капитан, капитан!.. Да у нас тут и капитанов нет.

– А Головеня? Его что… перевели?

Солдат прислушался к разрывам:

– Вот сейчас хряпнет чуть поближе, и нас с тобой переведут. Прямо туда… в могилевскую губернию.

– Что вы, – Наталка побледнела. – Что вы говорите!..

– А то и говорю: война, она не смотрит – кто солдат, а кто капитан.

– Не понимаю…

– «Неман» слушает! Что?.. Вызвать «Каму»?.. «Кама»! «Кама»! – зачастил солдат. – Да ты что, оглохла?!. «Кама», отвечай! Я – «Неман»… «Кама»!.. «Кама»!..

Наталка почувствовала, что ей не хватает воздуха, в бессилии прислонилась к камню, холодному, как лед. И сама будто оледенела.

Сперва даже плакать не могла – только хваталась за сердце. Слезы появились потом, когда немного пришла в себя, начала думать, вспоминать мужа.

В палатку вошли двое раненых: кто-то сказал им, что здесь медсестра. Сразу увидели ее:

– Лечи, дорогая!

Медсестра молчит, не двигается: «Нет, нет, не может этого быть! – думает она. – Жив он, Сергей! Жив!..» А где-то в голове, будто молоточки: убит, убит… Откуда они взялись эти слова? Кто их сюда принес? А может, все это кажется?.. Нет, они здесь, эти слова, огромные, мрачные, будто скалы. Рушатся, падают, давят на нее…

В палатку внесли еще раненого – совсем юный, худенький, лежит на полу, стонет. Медсестра смотрит на него, на раздробленную ногу и не может понять: явь это или сон?

– В первом бою, оно, конечно… – связист обнимает ее за плечи, помогает встать. – Не бойся, возьми себя в руки. Ну, давай, перевязывай!

Наталка склонилась над раненым, начала освобождать ногу от остатков обуви, но, увидя кровь, отшатнулась: показалось, будто он, Сергей, перед нею и это – его кровь. Ножницы вывалились из рук, и она уже не слышала, как в палатку вбежал сержант с автоматом на изготовку, как он приказал снимать линию, спасать аппаратуру, потому что фашисты прорвали оборону.

Открыв глаза, Наталка увидела над собой обвисшую, всю в дырах, палатку. Где же люди? Только что были и никого. Почти рядом слышались выстрелы. Поняла – надо уходить. Перекинула через плечо ремень сумки, шагнула к двери и вдруг застыла, не в силах ступить дальше: за спиной – слабый, почти детский голос:

– Сестричка…

Оглянулась – в углу тот самый солдат с раздробленной ногой. И стало стыдно: она вовсе не хотела… Медики не имеют права бросать раненых даже тогда, когда им самим угрожает смерть. Взвалила на спину – ему больно, но молчит – прихватила свободной рукой винтовку и – вниз, под гору…

Несла долго, устала и все не могла остановиться – за него боялась. А вокруг ни души. Куда подевались солдаты? Задыхаясь, пошла быстрее; еще немного и нагонит: следы уводят в лощину. Там они, под горой, солдаты. Поскользнулась, упала вместе с раненым в снег. Поднялась, поправила на нем шапку:

– Не волнуйся, донесу.

– А ты волоком, волоком… – хрипел раненый, видя, что она совсем выдохлась.

Да, конечно, волоком легче; ее учили на курсах. Сняла шинель, уложила раненого – держись, солдат! – повезла, будто на санках.

34

О прибытии жены капитана Головени в горы Донцов узнал от солдат, но увидеть ее сразу не смог. Бой затянулся почти до вечера. А когда кончился, Донцова вызвал комбат и потребовал от него новых сведений о противнике: надо было идти на передний край, выслеживать врага, добывать необходимые данные.

Не увидел он Наташи и на второй, и на третий день. И только спустя неделю, а может быть, даже больше, когда подошел второй батальон и загремели бои, совсем неожиданно встретил ее. Она почти не изменилась, лишь легли под глазами синие круги. Степана не узнала: у него – борода, усищи… Однако стоило заговорить, припала к его груди, прижалась как к родному и заплакала. Стоял, не смея сказать слова: пусть поплачет – станет легче. Да и что скажешь, таких слов, наверное, нет, чтобы унять боль сердца.

Пытаясь отвлечь ее от страшного горя, стал вспоминать хутор, как закапывали барахло в сарае. Как перешли горы… Хвалил за расторопность: не ушла бы тогда из Выселок, давно была бы на каторге или в концлагере. Степан смотрел в ее потускневшие, но все еще полные голубизны, глаза и жалел, что ничем не может помочь. Но придет время, и он обязательно позаботится о ней. Не оставит ее! Кончится война, и они могут уехать в деревню, что под Белгородом. И пусть там все разрушено, сожжено – ничего, отстроится деревня – жизнь не убить! А не захочет в селе, можно и на Урал, в Сибирь – на новостройку…

– Мне в санчасть, – оказала Наталка.

Молча пошли рядом.

И тут – мина… Поднялись комья снега, взвизгнули осколки.

– Ложись! – выкрикнул Донцов, и они ползком, перебежками стали перебираться к камням: там безопаснее. А мины, как бы сопровождая их, рвались и справа, и слева.

– Быстрее! Быстрее! – торопил Степан.

Еще рывок – и они будут в безопасности. Обогнав Донцова, Наталка залегла, но вот поднялась снова и, пошатнувшись, упала, окутанная снежной пылью. Степан тотчас подбежал к ней. На бледном лице, будто веснушки, искринки крови. Они увеличивались, расплывались. Не раздумывая, подхватил на руки, понес в укрытие. И уже там показалось – она не дышит. Прильнул ухом к груди – стучит сердце… Жива! Смахнул алую пиявку с ее щеки, приказал самому себе: скорее в санчасть!

Два дня Наташу не могли отправить в госпиталь, и она находилась в санчасти. Донцов приходил по утрам и каждый раз задавал врачу один и тот же вопрос: как, опасно? Врач ничего определенного не говорил, отмалчивался или переводил разговор на другое. Да и сам, пожалуй, точно пока не знал. Но однажды сказал:

– Был в моей практике подобный случай – обошлось.

Узнав о ранении Наталки, в санчасть пришел Вано Пруидзе. Он весело поздоровался, стал уговаривать ее крепиться, не падать духом. Точь-в-точь так, как тогда она в сухумском госпитале, сидя у его койки.

На третий день Наталку завернули в тулуп, усадили на санки и санитары увезли ее в санбат, чтобы оттуда отправить в госпиталь. Донцов проводил санки до увала, а на обратном пути зашел в санчасть. Он понимал: пока Наталка была здесь, врач не мог сказать ему всю правду. Не имел права. И вот снова задал главный вопрос. Взяв разведчика за рукав и отведя его в сторону, врач заговорил о том, что медсестра Нечитайло будет жить. И замолчал. Разведчик насторожился, затаил дыхание: что же еще скажет врач? И услышал:

– Ей предстоит стать матерью… Надо бороться за две жизни…

Степан растерянно стоял, глядя вдаль. Затем быстро пошел вниз по глубокому снегу. Снег попадал за голенища, холодил ноги, но разведчик не обращал на это внимания, а может, просто не замечал.

Выйдя на взгорок, где еще недавно шли бои, остановился – немцы вон где, аж под той горой! Отступили!.. Мысленно уносился туда, в долину, где упала и не смогла подняться Наталка. Представлял ее дальнейшую трудную судьбу, которая, казалось, почему-то будет связана с его собственной судьбой. Уж очень жестокое и страшное время выпало на долю его поколения.

Стоял и думал, а из ущелья, из узла связи лилась музыка, доносились слова. Мягкий, грустный тенор рассказывал о величественных вершинах гор, но не этих, что все в снегу, а каких-то других, тех, что «спят во тьме ночной».

Степан устал, устал физически и духовно. Как хотелось бы уйти от всего этого, забыться, отдохнуть…

Налетевший ветер бросил в лицо снегом. Степан повернулся, подставил ветру спину и увидел сержанта Калашникова.

– Э-э, счастливчик! – выкрикнул тот, приостанавливаясь – Поздравляю!

Донцов смотрел на него, ничего не понимая: столько разных дум в голове.

– Да ты что, оглох?.. С офицерским званием тебя!..

Степан очнулся:

– Постой. Как же это?

– Тебе и Пруидзе!..

И только тут дошло: обхватил сержанта за плечи и так стиснул, что у того хрустнули косточки.

– Пусти, медведь! – взмолился Калашников. – Некогда мне. С поручением в штаб бегу… – и, приглушив голос, добавил, что ночью подошел полк из Сухуми, что сюда движется вся армия… Вот и послали его для связи…

Калашников повернулся и быстро побежал вниз по тропке.

Донцов стоял взволнованный, возбужденный: «Значит, пришло время! Не устоять им, проклятым! Смерть им, извергам!»