Текст книги "Серебряная свадьба"

Автор книги: Александр Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

М а к с и м (тихо). Отдай мне револьвер. Или спрячь его куда-нибудь, и давай поговорим как-нибудь в другой раз. А то у меня голова разболелась.

Марина не отвечает.

Давай музыку послушаем. (Берет транзистор, начинает настраивать.)

М а р и н а. Прекрати.

М а к с и м (выключает радиоприемник, откладывает его, некоторое время сидит молча, потом говорит тихо, но нервно). Ну вот сидим… вроде два самых близких человека. Самых… А ничего не получается. Ты озлоблена, и я… Но я еще как-то держусь. Вот ты говоришь, все было, я была, ты был… Что же, прошло все? Смешно, тридцать лет… Может быть, требуется что-то более сложное, чем «любишь – не любишь», «имеешь право – не имеешь право»… Да так ли уж мы оба безгрешны?.. Оба. Всем хочется прожить жизнь лучше, только представление об этом лучшем у всех разное. Нет, в общей массе, в детстве, одно, примерно вот что ты говорила… А если сделать шаг от этого общего? А другие запрещают. Взрослые! Ведь как послушаешь, все вокруг взрослые – только ты один ребенок! «Не ходи, дитятя, далеко в лес, заблудишься. Да и волки могут съесть. А дома тебе так хорошо, и все тебя любят, и молоко с утра дают пить, и штаны тебе зашьют, если разорвешь… А там в лесу страшно. И один ты там…»

М а р и н а. Я тебя понимаю. Ты не можешь простить меня.

М а к с и м (неуверенно). Я-то бы, наверное, смог… Смогу потом, потом, может быть… (Неожиданно.) Неинтересно, неинтересно все это… Это все известно всем. Мало ли что… Ты действительно лучшая, только когда веселая… Ну-ка, улыбнись. Ну прошу. Хочешь, на колени встану? А ты знаешь, я еще легкий. Я позавчера всю ночь танцевал, и хоть бы хны… Худой, наверно, потому что…

М а р и н а. Я сама не знаю, почему я тогда так сделала. Я ведь не знала тебя… А теперь мне иногда стыдно.

М а к с и м (тихо). Только теперь?

М а р и н а. Только. Тебе я не хочу врать.

М а к с и м (серьезно). Это жалко… (С болью.) Ну как же я ничего на свете не понимаю, ведь уже тридцатилетний осел с лысиной, а до сих пор думал, что ты, ну тогда и все время, каждый день, мучилась, мучилась, только не говорила мне, а оказывается… Да нет, я не настаиваю ни на чем. Это, в общем, твое дело… Твое, твое…

Сцена погружается в темноту, довольно долго темно. Свет вспыхивает, и мы видим снова квартиру Отца Максима. М а р и н а  и  М а к с и м  восемь лет назад в том же положении, в котором мы их оставили в последней сцене, относящейся к тому времени.

М а к с и м (бросился к ней и неожиданно обнял ее сзади, уткнувшись лицом в ее волосы). А ты не предашь? Не предавай меня, пожалуйста… Ну вот видишь, все и случилось… Видишь, вот и я…

Резкий звонок в дверь. Максим бросается в кулису, бросается резко, как бы стесняясь только что произнесенных слов. Через некоторое время на сцене появляется  Л и н а, невысокая, черноокая, С е н я, полный, ленивый, с бородой, А р к а д и й. М а к с и м  входит позже всех и останавливается в кулисе.

С е н я (Марине). Привет, старуха. Давно я тебя не видел.

М а р и н а (несколько смущенная). Здравствуй.

А р к а д и й. А ты ее откуда знаешь?

С е н я. Ну как же, мы с ней в прошлом году в международном лагере в Прибалтике были.

М а к с и м. Что?

Л и н а. А вы меня не помните? Мы с вами, Марина, как-то в Доме журналистов знакомились. Сеня как раз нас знакомил.

Во время этого разговора Максим тихо садится на стул и сидит полуотвернувшись. Он сидит, застыв в очень неудобной позе, и весь он какой-то опущенный.

А р к а д и й. Вот тебе и раз. А как же Люблино, трудовые будни. Мистификация?

М а р и н а (спокойно). Мистификация. А что?

А р к а д и й. Ничего. Занятно просто. Талантливо исполнено.

С е н я. Это на нее похоже. Я Марину да-авно знаю. Мы даже когда-то пытались любить друг друга. Но при моей-то лени, естественно, ничего не вышло. Вот (показывает на Лину) женщина по моему темпераменту. Тиха, спокойна, равнодушна…

Л и н а. Мы с Сеней уже давно подали заявление в загс, а я его никак не могу вытащить расписываться. Серьезно, не могу…

С е н я. Это как-то ненужно сложно. Утром, просыпаясь, думать: сегодня – торжественный день, поворот в жизни. Надевать какой-то черный костюм, искать цветы, свидетелей. Эта женщина, Лина, будет волноваться. Потом какой-то банкет… Для этого нужны силы, деньги и вообще какое-то решение. А я ничего не хочу решать. Успеется. А сил у меня хватило только защитить диссертацию. Да и туда я в последний момент думал не идти, меня чуть ли не насильно вытащили…

Л и н а. Вот видите, какой он. Ну что я могу с ним поделать?

А р к а д и й. Да выдуманное все это. Прекрасно ты все можешь сделать, и сил у тебя как у…

С е н я (вежливо, но настойчиво перебивает). Не грубите, Аркадий.

М а р и н а (смеется, уже поборола смущение). А мне он просто перестал звонить. «Сил нет, дорогая, сил нет… Ты все время от меня что-то требуешь, а у меня сил нет…» А сам смеется. Так и кончился наш роман.

С е н я. Никакого романа у нас не было, Мариночка. Люди подумают бог знает что. Разве со мной может быть роман? Так только – «кратковременное единение душ».

А р к а д и й. А почему не может быть романа?

С е н я. Не задирайтесь, дорогой мой друг.

А р к а д и й. А на что же тогда у тебя есть силы?

С е н я. Друг мой, я все-таки буду разговаривать с вами на «вы». А вы уж как хотите.

А р к а д и й. Хорошо. Ну а все-таки на что у вас есть силы?

С е н я. Один печатный лист в месяц. Все. Больше ни на что.

А р к а д и й. А кому нужен этот ваш печатный лист? Мне, во всяком случае, не нужен.

С е н я. Злиться и глупеть в споре – удел неудачников.

Л и н а (переводя разговор). Вот это платье я сшила к свадьбе. А теперь уж так просто ношу, не дождешься ее.

М а р и н а. Так вы, Лина, сегодня в подвенечном платье? Невеста?

С е н я. Нет, я ведь не против. Только если бы было можно как-нибудь побыстрей и попроще.

М а р и н а. А вы, Максим, почему молчите?

М а к с и м (равнодушно). Я думаю.

С е н я. Да, что-то мальчик сегодня у нас невеселый.

Л и н а (осторожно). Аркадий, ты не сердись на него. Он добрый. Подождите, подождите, у меня вот какая идея…

М а к с и м. …устроить нечто подобное свадьбе, сейчас, здесь…

Л и н а (удивленно). Да.

М а к с и м. Только без меня. Я пойду спать. Я устал, устал… Устал.

А р к а д и й. Ты что, малыш?

М а к с и м (вяло). Я – не малыш. А можно и не уходить. Можно не спать.

Л и н а. Не уходите. Тем более нам обоим пришла эта мысль одновременно.

М а р и н а. Ну теперь, Сеня, ты уж не отвертишься.

С е н я. А я никогда и не собирался увиливать. Главное, чтобы все решили и сделали без меня. Я могу даже уступить место жениха.

М а к с и м. Ты это горько сказал.

А р к а д и й. Тогда надо еще сбегать в магазин.

Л и н а. Я пойду с тобой.

М а р и н а. Нет, невесте нельзя.

С е н я. Пусть пойдет. А Марина мне нужна.

Аркадий и Лина уходят. Все остальные молчат.

М а к с и м (после паузы). Я все-таки пойду… вздремну.

С е н я. Нет.

М а к с и м. Что «нет»?

С е н я. Это я пойду вздремну. Мне нужно набираться решимости. (Уходит.)

М а р и н а. Он добрый.

М а к с и м. А ты?

М а р и н а. Я – усложненная. По собственной дурости.

М а к с и м. Вот тебе и «майна-вира».

М а р и н а. А что особенного? Может быть, даже лучше.

М а к с и м. Не ври.

М а р и н а. А ты… можно иногда и пошутить.

М а к с и м. Ну и что теперь?

М а р и н а. Ничего. Будем знакомы. Кстати, я тоже в университете учусь. Я тебя давно заметила.

М а к с и м. А почему же я тебя не знаю?

М а р и н а. Ты, наверное, не видишь… красивых женщин.

М а к с и м. И что, это все специально? (Как-то неопределенно провел рукой перед собой.)

М а р и н а. Специально, специально… Своеобразно, не правда ли? (Во время всего этого разговора напряжена, интонация ее почти зла, она нервничает.)

М а к с и м. А вы не расстраивайтесь, что так вышло. Для меня это, наверно, лучше. Я себя сейчас даже взрослее чувствую. А потом я вполне гармоничный человек. И веселый. Даже, скорее, легкомысленный. И все легко переживаю. То есть нет, нет, не переживаю, а проживаю. Ну хорошо, если кому-то хочется так, пожалуйста… Меня-то вы все равно трогаете, я-то особое дело… (Неожиданно замолчал.)

М а р и н а. Я тоже особое дело. Так, значит, все остается в силе?

М а к с и м. Что?

М а р и н а. Ну все, что мы… ну эта наша игра?

М а к с и м. Конечно, как игра…

М а р и н а. Может, продолжим?

М а к с и м (с трудом). Конечно, можно.

М а р и н а. Ну так на чем мы остановились… (Неожиданно.) Люблю, люблю, люблю… Ты очень славный, ты мой…

М а к с и м. Я не славный и не твой.

М а р и н а. Но это же игра.

М а к с и м. Тогда другое дело. Ты будешь моей. Сегодня же. Здесь. Я сейчас всех выгоню. Сенька поймет. А других я просто не пущу. Пусть звонят. Пусть что хотят делают.

М а р и н а. Я уже как-то не представляю, что буду без тебя делать. Серьезно. Глупо как-то, но серьезно.

М а к с и м (то ли шутит, то ли серьезно). Майна!

М а р и н а. Я всегда как-то мысленно об этом думала, что это случится. Нет, не просто связь… А вот и нет. Просто переспим, и все. Что ты думаешь, в тебе что-то особенное есть? Голубенькие глазки, беленькие волосы… Суперменчик! Ничего нового.

М а к с и м. Только глаза не закрывай. Я же здесь, рядом. Ведь лучше у тебя никого не будет. Не было и никогда не будет. (Тихо.) Слышишь?

М а р и н а (почти подавленно). Я ведь человек так себе… не очень…

М а к с и м. Ну и что. А я думаешь… Тоже.

М а р и н а. Вот и ладно. Будем два – «не очень»…

М а к с и м. Я смотрю, смотрю на тебя… Ты что, красивая, что ли?

М а р и н а. Мне что-то реветь хочется. Серьезно. Черт побрал, неужели на свете может быть так хорошо? Сейчас, сейчас… (Резко отвернулась.)

М а к с и м (прижался к ней всем телом). Выгоним всех, а? Ну я прошу тебя, выгоним…

М а р и н а. Я тебя увидела в прошлом году, странно, подумала: «Вот, вот он будет… будет моим…» А потом забыла. (Обнимает Максима.)

Они долго, нежно, горячо целуются и не могут остановиться.

М а к с и м. Ну что, зацапала меня? Хищница, зверь, пантера, радость моя, счастье мое…

Они снова начинают целоваться, еще более беспорядочно и страстно. В дверях сравнительно давно стоит  С е н я.

(Резко оборачивается.) Ты что?

С е н я. Вот бывает же?

М а р и н а. Это мы играем.

С е н я. Играйте, играйте…

М а к с и м. Уйди, я тебя прошу. Уйди. Ну, ну… Прошу.

С е н я. «Сик транзит глориа мюнди» – «Так проходит слава мира». Были два свободных, счастливых человека. И вот уже не свободны…

М а р и н а (резко). А счастливы? Нет, разве?

С е н я. На короткое время. Нет продукта быстрее портящегося, чем счастье. Сказал пошлость. И ухожу.

М а к с и м (неожиданно). Нет, не уходи.

С е н я. Я как ворон. Пришел, накаркал, победил.

М а к с и м. Поздравляю.

С е н я. С чем?

М а к с и м. Свадьба, свадьба… Сейчас невеста с водкой будет. Будут большие пляски.

С е н я. Половецкие.

М а р и н а (подходит сзади к Максиму, кладет ему руки на лоб и говорит так, как будто они вдвоем). Не бойся, ничего не бойся. Все будет хорошо, все у нас с тобой будет хорошо… Ты улыбайся про себя, ведь мы уже вместе. Мы с тобой… Мальчик мой, прекрасный, ласковый, удивительное мое существо…

С е н я (тихо). Старик, я слышал много раз…

М а р и н а (продолжая). Только ты не бойся. Ты высокий, прекрасный, сильный, самый сильный… Такого второго нет на земле. А я глупая, слабая, хуже тебя… И все-таки ты поверь мне, поверь… Потому что, кроме тебя, у меня никого нет на всем белом свете… Никого.

С е н я. И почему это тщедушные мальчики всегда хватаются за самые тяжелые мешки?

Сцена погружается в темноту, мы слышим музыку, она торжественно спокойна. Она чем-то напоминает свадебную мессу. Потом сцена освещается. М а р и н а  и  П о ж и л о й  ч е л о в е к.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Вы никогда не задавали себе вопроса – кто из вас любил сильнее? Именно тогда?

Марина молчит.

Я спрашиваю потому, что всегда кажется, что сильнее любишь именно ты. И человек с каким-то удовлетворением отчаяния замечает все, что подтверждает эти его мысли.

Марина молчит.

Есть некоторая тирания любви. Чем сильнее любовь, тем сильнее и тирания…

М а р и н а. Некоторое время я не думала об этом. Я ни о чем не думала. Даже когда мы попадали куда-нибудь в компанию, мы забивались в угол и сидели там, прижавшись друг к другу… Мы были какие-то отчаявшиеся в этом своем желании не отпускать другого от себя. Над нами подтрунивали, говорили: «Зачем же ходить в гости, ведь так можно сидеть и дома…» (Неожиданно.) Это смешно?

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Нет.

М а р и н а. В этом был какой-то особый смысл. Для меня, во всяком случае… и для него, наверное, тоже. Я смотрела на этих веселящихся, орущих людей и думала, какие они несчастные. Мне было их жалко. Я-то знала, что только мы с Максимом какие-то счастливчики. Мы вдвоем, и нам не то чтобы весело или невесело, скучно или нескучно. Это не умещалось ни в какие эти слова, ни в их разговоры… У нас был свой язык, даже не язык, а прикосновения, движение пальцев, дыхание, то, как он прижимал меня к себе, тепло, нежно, и, не глядя на него, я знала, что он сейчас улыбается и закрывает глаза, оттого, что ему… и мне, мне тоже хорошо…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Очевидно, вы были очень одиноки до этой встречи?

М а р и н а. Не то чтобы одиноки. Нет, я была нормальная, обыкновенная. У меня были какие-то знакомые, и даже мне казалось, что я кого-то любила… Я даже примерно знала, как пройдет моя жизнь, от молодости до старости, все как бы по порядку… по этапам… А тогда, то есть с этого времени…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Вы постарайтесь точнее сказать. Наверно, вот это и есть самое важное.

М а р и н а. Не знаю, самое ли важное… Вы знаете, я заметила, хотя уже прошел месяц, что я просыпаюсь сразу же, как просыпается Максим. Одновременно. Нам было трудно, у обоих экзамены, диплом… А я…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Успокойтесь. И точнее, точнее все сформулируйте. Ну хотя бы для себя.

М а р и н а. Да… (Пауза.) Ну так вот. Я тогда вдруг поняла, что ничего ясного впереди в моей жизни нет. Никаких там этапов, старости… Я поняла, что жизнь может прерваться в любую минуту. Вот сегодня днем, вечером или завтра утром… Потому что все остальное было неинтересное, неважное, лишнее. Сегодня он рядом, он любит меня, он живой. Здесь его глаза, руки, его слова, звук голоса, и, значит, у меня есть еще один день. И я была благодарна ему, себе, всем вокруг нас, что они не мешают нам. А завтра это могло все разрушиться, исчезнуть. Нет, просто он может умереть, попасть под машину или еще что-нибудь. Я пыталась не думать, но могло быть и другое…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Что он разлюбит вас?

М а р и н а. Нет, такими словами я об этом не думала. Он был один, понимаете, он был весь, он был неделим для меня, и без меня я его не представляла. Я, наверно, мешала ему. Я ходила с ним на его лекции, ждала его, когда он сдавал экзамены… Странная, казалось бы, вещь, я даже перестала следить за собой так, как раньше. Мне казалось, что я и так для него прекрасна. Я его. Я ходила какая-то нечесаная, я накидывала пальто на голое тело и ждала его на лавочке перед университетом, когда он сдавал экзамены. Я ловила себя на том, что я отключаюсь, пока его нет, пока он не выйдет… А потом он сбегал по лестнице, и все менялось.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. А как же вы сдали экзамены?

М а р и н а. Не знаю. Меня, наверно, пожалели. Раньше-то я училась очень прилично. Я была очень напористая студентка. Мне прочили большое будущее. Да я и сама на него надеялась. Если бы не случилось всего этого, из меня бы, наверно, вышла лихая карьеристка. Я много печаталась, оперировала самыми высокими понятиями, поднимала, защищала, угрожала… И ничего не понимала, душой, что ли, не задумывалась… (Пауза.) Печаталась та женщина во мне, которая собиралась прожить жизнь по этапам. Как одинокий паровоз из школьного учебника – от точки А до точки Б.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. А может быть, именно тогда вы были ближе к истине. Вы никогда не задумывались над этим?

М а р и н а. Ну что вы говорите? Вы – пожилой человек, проживший жизнь человек. Вы что, хотите этим самым меня успокоить? Подтолкнуть на всегда возможный путь?

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Вот вы говорите – я, не понимая, оперировала самыми высокими понятиями. Вряд ли вы уж совсем ничего не понимали. Просто они были не ваши, без вашей крови, не выстраданы. Потом прошла часть жизни, высокие понятия как бы отошли на второй план. Жизнь более конкретна, она полна полутонов, трудно определить одним словом все, что с нами совершается. Оно и хорошее, и плохое – одновременно. Хотя бы ваша первая встреча с Максимом… Я не могу сказать, что она мне понравилась. Хочется верить, что это серьезно, и вдруг какое-то вранье, душевная расхристанность. Согласитесь со мной.

Марина молчит.

Ну хорошо. А теперь вы вообще избегаете этих… высоких, как вы говорите, понятий? Боитесь, что ли?

М а р и н а. Может быть.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Извините, а чем вы лучше сегодня без них, чем вчерашняя с ними, но как с побрякушками?

М а р и н а. Именно с побрякушками.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. А может быть, настало время, чтобы вернуться к этим понятиям?

М а р и н а. Мне, наверно, это не нужно.

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Тогда вспомните, что вы говорили только что. «Предательство, любовь…» Всё серьезные вещи. И вас невозможно разубедить в желании совершить правосудие. Как вы его понимаете. Вы, кажется, сами оперируете этими понятиями, но не хотите в этом признаться…

Дальнейший разговор между Мариной и Пожилым человеком идет в очень быстром темпе и несколько напоминает сцену следователя и обвиняемого.

М а р и н а. Нет, я просто…

П о ж и л о й  ч е л о в е к (резко). Говорите правду.

М а р и н а. Я хочу, чтобы…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Только правду.

М а р и н а. Мне кажется…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Вы хотите вернуть его?

М а р и н а. Нет, нет…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Правду!

М а р и н а. Он не имеет права…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Жить без вас? Так?

М а р и н а. Нет, нет… он должен понять, что я… что все вокруг него…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Говорите о себе…

М а р и н а. Я и он… если он забыл, что есть долг любви, близость…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. Внимание! Вы сказали – долг!

М а р и н а. Да, да… долг. (Неожиданно что-то поняла.) А ведь он сейчас меня еще больше любит. Больше. Но он гонит от себя это, прячется от этого…

П о ж и л о й  ч е л о в е к. А вы не догадываетесь почему?

М а р и н а (тихо). Нет…

Очень медленно гаснет свет, слышна негромкая музыка. Пожилой человек отходит в сторону. На сцене  М а к с и м  пять лет назад. Он один в комнате. Он не одет и явно растерян.

О т е ц (входя). Ты-что невеселый?

М а к с и м. Волнуюсь, наверно.

О т е ц. Твой доклад в четыре? Хочешь, чтобы я пошел?

М а к с и м. Неудобно.

О т е ц. Что за глупости. Если это интересно, я приду. Сам-то ты как считаешь, интересный?

М а к с и м. Место научного сотрудника он мне обеспечит.

О т е ц. Цинично.

М а к с и м. Я плохо выгляжу, да? Посмотрелся в зеркало и расстроился. Серый какой-то.

О т е ц. Может быть, серый в другом смысле?

М а к с и м. Может быть, может быть… (Почти с нежностью.) А ты все время злишься и не разговариваешь со мной. Ну, папка, не надо. (Обнял Отца за плечи.) Я ведь все такой же… Твой сын, и голова у меня твоя, и улыбка, говорят, тоже… (Резко меняя тон.) Сегодня я буду немного подлецом, а завтра отмолюсь в чем-нибудь другом. И буду в полоску. Черный, белый, черный, белый… В полоску, в полоску…

О т е ц (осторожно). А что, даже самому противно?

М а к с и м. Есть факты, много фактов… Мозг подсказывает, что белое – белое, а черное – черное… Но это кажется только мне. Весь институт и все инстанции считают наоборот. И для того чтобы не открывать свой институт… (Засмеялся.) А ты знаешь, как это трудно в наше время, я должен встать на их позиции и признать, что у меня аберрация зрения!

О т е ц. А может быть…

М а к с и м. Вот видишь, какой ты добрый. Ты пытаешься меня даже выгородить. Я знаю, ты хочешь сказать, что я по молодости могу ошибаться. (Невесело.) Я сам хочу в это поверить. И поэтому доклад я написал с чистой совестью. Почти…

О т е ц. А другой путь ты обдумал?

М а к с и м (тихо). Да. И не раз.

О т е ц. Ну и как? Нравится?

М а к с и м. А что же тут может нравиться? Институт – это тоже часть государства. Существует государственное мнение по этому вопросу. Допустим, оно даже неправильно, и идет борьба внутри нашей науки. Но для того чтобы бороться, нужно сесть за этот стол, где тебя хотя бы выслушают.

О т е ц. Дальше.

М а к с и м. Я знаю, что в душе ты со мной согласен. Итак, допустим, я выступаю сегодня со скандальным докладом, завтра передо мной закрываются все двери, и что же дальше?.. Ответь сам.

О т е ц. Дальше ты прощаешься на время, и довольно на долгое, с наукой, занимаешься практикой. Собираешь материалы для нового доклада.

М а к с и м. Так, так… Сколько для этого нужно времени?

О т е ц. Учитывая основную работу, некоторые трудности в знакомстве с последними материалами… придется, очевидно, уехать из Москвы… а также всякого рода семейные трудности… Так что – лет пять.

М а к с и м. Накинь еще два года. На всякий случай.

О т е ц. Хорошо… Семь лет.

М а к с и м. Через семь лет… через семь лет… Семилетка в четыре года. Допустим, даже так.

О т е ц. Не прельщает?

М а к с и м. Ты не учитываешь слишком многого.

О т е ц. Я, кажется, догадываюсь.

М а к с и м. Я скажу сам. Первое, может быть, самое незначительное. Что за все время моя точка зрения восторжествует и уже будет не моя. Я далеко в хвосте других, и мои даже правильные выводы будут не больше чем дважды два – четыре. В хвосте, хвосте…

О т е ц. Что второе? Первое несерьезно – за эти четыре года ты уйдешь значительно дальше их от своей верной точки, пока они будут тратить время, чтобы найти ее. Что второе?

М а к с и м. Что второе? А на второе то, что я никуда не уйду дальше. Никуда. Или на микроскопически малое расстояние. Слушай. Что происходит сейчас – мозг, молодой, свежий, энергичный, вырабатывает правильное решение… Правильное! Даже смешно в этом сомневаться. И ему, моему мозгу, мне нужен успех. Помнишь, у Гёте: «Ничто так не способствует успеху, как успех». Радость должна сопутствовать молодости. Радость успеха, первооткрывательства. Есть два пути – молодость должна быть молодостью, с легкостью, радостью, открытостью, легкомыслием, успехом. А второй путь – быть в молодости мудрым, собранным и старым, а в старости обрести успех, радость молодости, признания… и влюбиться в восемьдесят один год, как тот же Гёте.

О т е ц (не сразу). А как насчет радости от брошенной всем перчатки? От азарта схватки, которая длится всю жизнь?

М а к с и м (серьезно). А я не азартный человек. Ты всегда пытался воспитать из меня напористого человека. Для этого есть и другие названия – незаурядного, выдающегося… Но выдающегося человека не надо воспитывать, они, выдающиеся, за скобками жизни. Но я не выдающийся. Жалко, очень, но это так… А для нормального человека… есть энергия молодости, но она, как и любая другая энергия, постепенно кончается. Как тележка, которую когда-то толкнули. Пусть даже очень сильно. И постепенно эта тележка останавливается. И тогда остается два пути – или вспрыгивать на тележку общества и уезжать туда, куда едут все… или искать какого-то нового толчка, новых сил, но уже постоянных.

О т е ц. А ты считаешь, что у меня энергия не кончается?

М а к с и м. Ты извини, хотя глупо за это извиняться… Но у тебя ее хватит на две жизни. И, наверно, поэтому мы все чаще не понимаем друг друга.

О т е ц. Нет, кажется, сегодня я тебя понял.

М а к с и м (нервно). Ты знаешь, я готов продать душу дьяволу, как раньше говорили. Потому что я знаю, что, если я даже буду развивать свои способности добросовестно и всю жизнь, в конце концов это будет все равно так мало… Мне все время не хватает… какой-то внутренней осмысленности, что ли…

О т е ц. Может быть, помощи?

М а к с и м. Нет, нет, нет…

О т е ц. Ты винишь в чем-нибудь меня?

М а к с и м. Да… То есть нет. Выслушай меня…

О т е ц. Ну, успокойся.

М а к с и м. Ты понимаешь, мне даже кажется, что я не умею любить. Я не способен на это чувство. Это только вечная моя необходимость, чтобы мне помогали. Это только знание, что этот человек меня не предаст. А сам-то я могу и продать и предать. И я так боюсь в себе этого. Я сейчас говорю и не могу остановиться. Папа, почему это?! (Опустил голову.)

О т е ц. А Марина?

М а к с и м. Я тебя спрашиваю – отвечай. (Неожиданно.) Вот уж действительно никогда не думал… вот уж действительно глупость… (Смотрит на Отца несколько отсутствующим, странным взглядом.)

О т е ц (хватает его за плечи, трясет). Максим, что с тобой?.. Максимка…

М а к с и м. Где я?

Отец неожиданно прижимает его к себе, его глаза растерянны, он не может говорить. Так они сидят некоторое время молча. Неожиданно Максим встает и отходит в сторону. Поворачивается, кажется, он пришел в себя.

О т е ц. Марина, кажется, не понимает, что ты ее не любишь.

М а к с и м (равнодушно). Откуда ты взял, что я не люблю. Люблю. Она ко мне привязана. Для меня это любовь. И все, все… (Пауза.) А если я сам никого не могу защитить, если я даже в детстве не умел драться, если я даже сам себя не могу защитить? (Говорит все очень отчужденно и внешне даже вяло.) Так что мне делать? Вешаться? Плакать все ночи напролет? Что? Что? Вступать в народную дружину? Учиться самбо? Или стать карьеристом? Чтобы меня защищало мое кресло? Государство? Должность?

О т е ц (не сразу). Наверно, в этом ты где-то похож на меня. Когда умирала твоя мать… Это было рано утром, часов в пять, мы жили тогда еще на Новослободской… Я сидел в кресле часа два, а потом пришел в себя из этого почти отупения и начал говорить вот такие же слова… сам себе… Да, да, я говорил вот такие же слова… я мог хотя бы на год продлить ее жизнь. Я вспоминал всю нашу жизнь и вдруг отчетливо понял, что я не заметил ее… твою мать… Ее, женщину, которую я, кажется, полюбил только тогда, когда она тяжело и безнадежно заболела! Нет, и раньше она всегда была рядом, я с ней советовался, разговаривал, и у нас были счастливые минуты, и ты родился… Но тогда я понял, что ее не было, вообще не было. Мне никогда не приходило в голову спасать ее от неприятностей, плохого настроения, одиночества, которое она, конечно, испытывала. И только тогда я понял, что эта женщина отдала мне всю свою жизнь, всю без остатка, отдала ее мне, не задумываясь, не очень даже меня зная, поверив в то, что я лучше, умнее и совершеннее всех других на свете. А я запихнул эту жизнь куда-то на второй план, как бы за пазуху, и понял это, только когда эта жизнь выпала у меня из рук. Я жил по-разному, и на моей совести есть тяжести, но именно в это утро я отчетливо и спокойно понял, что я никогда не отступлюсь ни от чего своего. Во-первых, был ты, ты рос, твоя жизнь была в моих руках… А во-вторых, это почти смешно… я вдруг очень ясно представил, что любая моя идея, она тоже отдана мне в руки, я должен заботиться о ней, защищать ее, драться за нее, она умрет без меня, она никому на свете, кроме меня, не нужна… (Пауза.) Второе мне удалось выполнить, я даже не знаю, откуда у меня взялось столько сил… Ну, в общем, ты знаешь сам. А вот ты, Максим… С тобой сложнее. Ты все дальше и дальше уходишь от меня. Не спорь. Ты бьешься в какой-то клетке, и в ней тебе и больно, и одиноко. Мир для тебя и холоден и опасен. Какое уж тут может быть подвижничество, если самое сильное в тебе – это инстинкт опасности… И это очень грустно.

М а к с и м. Помнишь, ты когда-то сказал, что, когда будет нужно, ты что-то сделаешь такое…

О т е ц. Ты считаешь, что пришло время?

М а к с и м. А ты этого не считаешь?

О т е ц. Может быть…

М а к с и м. Так вот, я тебя прошу, ничего не надо делать. Ни сейчас, ни позже. Не надо. Ты посмотри – у тебя прекрасный, довольно симпатичный, неглупый сын с высшим образованием. Пусть он живет как хочет. «Веселитесь в младости…» Ну и улыбнись… Не я первый, не я последний Надо соблюдать правила этой огромной игры, которую мы называем жизнью… А кто их не соблюдает… ну уж это их дело.

На сцену выходит  М а р и н а. Она в халате, непричесанная. Двигается осторожно, как будто она больна.

М а р и н а (Отцу). Вы меня извините, что я не одета, но…

О т е ц (раздраженно). Вы что, Марина, плохо себя чувствуете?

М а р и н а. Не знаю.

О т е ц. Как не знаете?

М а р и н а. Я же попросила у вас извинения. Я сейчас уйду, я вам, наверно, помешала.

М а к с и м (невнимательно). Ты действительно плохо выглядишь.

О т е ц (уходя). Вечером позвоню. (Марине.) Постарайтесь взять себя в руки. Хотя бы на сегодня.

М а р и н а. Вот мы снова с тобой…

М а к с и м (вяло). Да, да… Температуры нет?

М а р и н а (неожиданно очень серьезно). Я целое утро не могу прийти в себя… Мне, наверное, не надо было это говорить…

М а к с и м. Ну, перестань, перестань… (Обнимает ее, но по-прежнему делает это как-то машинально.) Я здесь, видишь, здесь…

М а р и н а. Я сегодня проснулась и зачем-то бросилась к окну. Осень. Все тихо, в школе напротив уже уроки начались… Что это такое, я не знаю. И мне вдруг стало так плохо, я вдруг поняла, что все кончилось… что это никогда не повторится. Все эти наши с тобой летние месяцы, эти слепящие дни, экзамены, ты… (Замолчала.) Наверно, так бывает… но я почему-то заплакала. Кончилось наше с тобой… ну как бы тебе сказать, озарение, что ли… Кончилось. Глупо, да?

М а к с и м. Ну и что же я должен делать?

М а р и н а. Как будто кончились каникулы… Ты не понимаешь? (Неожиданно обхватила его обеими руками.) Белобрысый, ласковый, легкомысленный мой котенок. Ты все понимаешь. Оказывается, мы просто люди. И у нас все происходит как у всех. А мне казалось, что этого никогда не случится. Вот этого утра. Я думала, пусть он сейчас же куда-нибудь уедет, а я буду ждать, ждать, ждать, ждать… касаться его вещей, чувствовать его запах в нашей комнате… Поцелуй меня.

Максим быстро и горячо целует ее, и они некоторое время сидят молча, прижавшись друг к другу.

А если я возьму и что-нибудь сделаю сейчас с собой? Сразу же, вот сейчас? Я не хочу, не хочу, не хочу… Дура, дура. А зачем тебе нужно было так говорить?.. Ты меня действительно разлюбишь? Разлюбишь?

М а к с и м (тихо). Нет.

М а р и н а. Может быть, лучше мне куда-нибудь уехать?

М а к с и м (очень нервно). Нет, нет, нет… Ни за что. Никуда не уезжай. Я запрещаю тебе… Я прошу… Прекрати этот разговор.

М а р и н а. Что с тобой?

М а к с и м. Ну что ты будешь делать? На что ты способна? Что ты умеешь? (Кричит.) Ну и уезжай, убирайся! К чертовой матери! Все убирайтесь… Я… Я…