Текст книги "Серебряная свадьба"

Автор книги: Александр Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Г о л о с  Т р о я н а (вежливо). Здравствуйте, Михаил Иванович.

Ш а х м а т о в (очень просто и обыденно). Здравствуйте, Иван Максимович. Как погодка?

Г о л о с  Т р о я н а (тем же невозмутимым тоном). Нормально.

Р у р у а (не может сдержать себя). Как нормально? Десять баллов!

Ш а х м а т о в (соглашаясь с Трояном). Нормально так нормально. Пожар потушили?

Г о л о с  Т р о я н а. Потушили.

Ш а х м а т о в. Как машины работают?

Г о л о с  Т р о я н а. Неплохо. Ремонтируем.

Ш а х м а т о в. Сколько в работе из четырех?

Г о л о с  Т р о я н а. Одна.

Ш а х м а т о в. Течь заделали?

Г о л о с  Т р о я н а. С течью порядок.

Ш а х м а т о в. Иностранцы далеко?

Г о л о с  Т р о я н а. Двое еще в пределах видимости.

Ш а х м а т о в (после короткой паузы). Гибнем, но «SOS» не подаем?

Г о л о с  Т р о я н а (не сразу). «SOS» не подаем.

Молчание.

Ш а х м а т о в. Здесь у меня товарищи… Почти все бюро. Советуют послать «SOS». (Почти весело.) Понимаешь, сдавать надо порт. Крейтинг, понимаешь, нужен.

Г о л о с  Т р о я н а. Советуют послать «SOS»?

Ш а х м а т о в (тихо). Советуют.

Г о л о с  Т р о я н а. Не вижу необходимости.

Ш а х м а т о в (замер, напряженный). Жертвы есть?

Г о л о с  Т р о я н а (не сразу). Нет.

С е р е б р е н н и к о в (тихо). Будут!

Ш а х м а т о в (тихо). Что это за удары?

Г о л о с  Т р о я н а. Волны. Если у вас все, мне нужно на мостик. У нас… порядок. Но не совсем…

Р у р у а (подбегает к микрофону селектора). Здесь Руруа. Давай «SOS». Слышишь, Троян? Троян? Слышишь?

Г о л о с  Т р о я н а. Отказываюсь.

Р у р у а. Ты ответишь…

Г о л о с  Т р о я н а (спокойно). На судне, как вам известно, командует капитан. Его право принимать последнее решение.

С е р е б р е н н и к о в. Именно последнее!

Ш а х м а т о в (отодвинув Руруа). Иван, я помню наш разговор. Я прошу тебя…

Г о л о с  Т р о я н а. Что?

Ш а х м а т о в (пересиливая себя). Прошу…

Г о л о с  Т р о я н а. Я плохо слышу… Помехи!

Ш а х м а т о в. Прошу, Иван… (Победив себя, кричит.) Выдержи! Иван! Выдержи!

Г о л о с  Т р о я н а (не сразу, удаляясь в связи). Понял! Понял!

Треск в селекторе, связь резко прерывается, давая только простор реву ветра, мечущейся морзянке, хрипу и сиренам помех, гулким шквальным ударам, шторму. Невесть откуда обрушившейся музыке.

Л о м о в а (вдруг кричит). Как же у вас язык повернулся!

Ш а х м а т о в (Ломовой). Поймите… Вы только поймите…

Шахматов пытается что-то сказать, но в этот момент у него как-то резко перекашивается лицо, он хватается за грудь. Словно из-под земли появляется Синилкин, заслоняет спиной упавшего в кресло Шахматова. Все поражены, замерли… Кто-то пытается помочь, кто-то хватается за графин с водой.

С и н и л к и н (резко оборачивается). Прошу выйти! (Почти кричит.) Слышите! Выйдите… (Подхватывает Шахматова.) Сейчас, Михаил Иванович. Сейчас. Я здесь… Здесь.

Все невольно отступают к двери.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В кабинете  Ш а х м а т о в. Он полулежит в кресле за столом. С и н и л к и н  заваривает чай. Делает это не спеша, отвлекаясь этим занятием. Шахматов смотрит на его священнодействия внимательно и сосредоточенно. Синилкин, поймав на себе его взгляд, подходит и поправляет подушку, что подложена за спину Шахматова, он машинально кивком головы благодарит его, берет стакан чаю.

Ш а х м а т о в. Я же просил покрепче.

С и н и л к и н. Крепче вам нельзя. (Отходит к окну.)

Ш а х м а т о в. Откройте фрамугу.

С и н и л к и н. Ветер слишком рвет. Я включил кондишн.

Шахматов взглянул на помощника и промолчал. Тот стоит спиной к нему у окна.

Ш а х м а т о в. Связи нет?

С и н и л к и н. Занимаются. Пока «Челюскинец» не прослушивается ни на каких волнах. Шторм. (Включает селектор.)

Снова взбудораженный эфир. Радиоголоса пароходства, иностранцев. Только молчит «Челюскинец».

Вертолеты вернулись на базу.

Ш а х м а т о в. Жертв нет?

С и н и л к и н. Нет.

Ш а х м а т о в (тихо). Хорошо.

С и н и л к и н. Если бы Троян объявил «SOS», мы бы сразу же знали. (Пауза.) Не самоубийца же он!

Ш а х м а т о в. В городе знают, что связь с «Челюскинцем» прервалась?

С и н и л к и н. Да. И про тяжелое положение. В общем, все, что известно.

Ш а х м а т о в. И все равно идут в крайком.

С и н и л к и н (не сразу). Верят.

Ш а х м а т о в. Ждут. (Решился спросить осторожно, даже смущенно.) Удивил я сегодня всех? Да? Некрасиво получилось?

С и н и л к и н (пожал плечами). Все – взрослые люди. Думаете, не знали, что вы больны?

Ш а х м а т о в. Одно дело знать, а другое вот так… воочию.

С и н и л к и н (отстраняя разговор). Лятошинский и Самарин уехали на завод. Все остальные здесь, в крайкоме. Если надо, позову…

Ш а х м а т о в. Нет, ты скажи…

С и н и л к и н (чуть повышая голос). Жизнь есть жизнь. Крайком – это как на вершине. Все глаза на тебя направлены. Начальник строительства, главный инженер комбината, начальник главка, даже замминистра – это в тени. Более или менее, конечно.

Ш а х м а т о в. Нельзя же болезнь ставить в вину человеку.

С и н и л к и н. На этом месте всё в вину. Кроме победы. Даже полупобеда в этом кресле – уже вина.

Ш а х м а т о в. И то, что Леночка на «Челюскинце»…

С и н и л к и н. Тоже вина! Плохая примета. Женщина на корабле.

Ш а х м а т о в. Да сейчас их десятки плавают. Буфетчицы, врачи, официантки…

С и н и л к и н (чуть повышая голос). Только не племянницы первого.

Синилкин положил бумагу перед Шахматовым.

Радиограмма по ВЧ. Из Москвы.

Ш а х м а т о в (читает). «…Со своей стороны принимаем все. Просим доложить… Под вашу личную ответственность…»

С и н и л к и н. Соединить с Москвой?

Ш а х м а т о в (не сразу). Нет… Утром.

Молчание.

Жалеешь, что пошел сюда за мной?

С и н и л к и н. Это моя профессия. (Неожиданно тихо и просто.) Я власть люблю.

Ш а х м а т о в (тоже просто). А я нет.

С и н и л к и н. Поэтому она вам и дается. А мне нет.

Ш а х м а т о в. А почему ты на самостоятельное дело не пойдешь? Я же предлагал…

С и н и л к и н. Сказал – слишком власть люблю. А руки не должны претендовать быть головой.

Ш а х м а т о в (подумав). Интересно.

С и н и л к и н. Мне тоже. (Неожиданно горячо.) А вы знаете, почему я вам всегда был верным? И буду верным до конца? (Не дожидаясь ответа.) Потому что вы для меня человек непонятный. Будущий. Я по всем этажам людей-то посмотрел.

Ш а х м а т о в (отчужденно). И всех понял?

С и н и л к и н (с вызовом). Почти… Я ведь в потомственной мещанской династии вырос. Сын мясника. И дед мясник был. Мать официантка. В армии все больше при кухне да при командовании. И шоферить научился, и на машинке печатать. Стенографировать даже. А уж как брюки генеральские гладил!..

Ш а х м а т о в. Нигде ведь не уживался. У тебя трудовая книжка на четырех листах исписана. До народного хора.

С и н и л к и н (замкнулся). Хор – это особое дело… Может, я до сих пор жалею… (Вдруг.) Где-то читал я, что человек хочет жить с удовольствием. Жизнелюбцы все! А жизнь – это не удовольствие… Жизнь – это преодоление! Слаб человек, ленив. Вроде бы и верит, и делает, старается… А сам-то в душе опасается, то ли делает. Потом жена… Врачи… Стрессами пугают… Зачем? Чем больше делаешь, тем больше забот!..

Ш а х м а т о в (тихо). Презирать людей – это не дело.

С и н и л к и н. Именно… (Горячо.) Я вот и вытравляю это из себя. (В сердцах.) Как говорится, «теневые стороны». Вы бы посидели за моим столом. А ведь если что – так к помощнику. Поэтому и не могу я должности самостоятельной взять. Не вытравил я из себя… ну, этого, мещанского… Всезнайства, с презрительной ухмылочкой на губах.

Ш а х м а т о в (чуть не рассмеялся). Тогда следи за своим лицом.

С и н и л к и н (будто его поймали на чем-то предосудительном, искренно, по-мальчишески). А что? Заметно? Да. (Расстроился.) Видно, так и умру – пенек пеньком! (Неожиданно ожесточаясь.) А вы что думаете, вас все обожают? Да? Вы внимательно присмотритесь. Есть, которые ждут не дождутся, когда вы в Москву уберетесь. Таких, как вы, у нас не любят. (Махнул рукой.)

Ш а х м а т о в (пораженный). Ты что… Владлен Семенович? Я не понимаю.

С и н и л к и н (уходя от ответа). Вы всё про высоты да страсти. Вы людей изменить хотите. Думаете, вам простят «Челюскинца»? Простят, что вы порт в три года построили? Простят, что вы в любом чертеже, в любой конструкции первым увидите ошибку? И первым же найдете решение? (Повысил голос.) Вам даже и болезни не простят!

Ш а х м а т о в (коротко взглянул на помощника, замолчал, потом тихо, но властно). Выйдите отсюда.

С и н и л к и н (замер, сделал несколько шагов к двери, оглянулся и опустил голову). Вы… вы поймите меня. Поймите! Я вас очень… очень уважаю. Мне такое счастье выпало – вас встретить.

Ш а х м а т о в (каменным тоном). Я рад за вас. Но сейчас покиньте кабинет.

Синилкин понимает, что извиняться или спорить бесполезно. Быстрым взглядом проверяет, не нужно ли что-нибудь Шахматову, и уходит. Шахматов один. Он сидит и словно оценивает себя со стороны. Потом встает, убирает подушку с кресла. Наконец чувствует себя готовым к дальнейшим действиям. Подходит к окну, распахивает фрамугу. В кабинет врывается резкий порыв ветра, с дождем, с океанским шумом, полетели какие-то листки, затрепетали занавеси… Шахматов только махнул рукой и стоит, подставив лицо мокрому ветру. Он не слышит, как в кабинет вошел  С е р е б р е н н и к о в  и встал за его плечом.

(Резко обернувшись.) Вы, Николай Леонтьевич?

С е р е б р е н н и к о в (глядя в окно). Жены, матери, дети, отцы. Морячки… Такой город… Столетняя традиция… Каждый сухогруз из дальнего плавания встречать. А если ЧП в море – весь город места себе не находит. (Смотрит на Шахматова, выжидая.)

Ш а х м а т о в. Может, чаю?

Серебренников берет предложенный стакан чаю. Садятся друг против друга. Молчат. Ждут, кто первый скажет слово.

С е р е б р е н н и к о в. Все-таки мне надо было ехать на судоремонтный.

Ш а х м а т о в. Почему?

С е р е б р е н н и к о в. Молод еще Самарин.

Снова помолчали. Посмотрели друг на друга. Пьют чай.

Что же ты, Михаил Иванович, не расскажешь, о чем с Трояном толковал?

Ш а х м а т о в (встал, прошелся к окну, обратно. Встал около стола). Троян перед выходом в океан просил меня дать ему слово. Отремонтировал их Лятошинский капитально. Понимал, что если в рейсе будет ЧП, чего это ему будет стоить. Поэтому просил меня дать слово.

С е р е б р е н н и к о в (перевел дыхание). Ну!

Шахматов молчит.

В чем слово?

Ш а х м а т о в. Что доверю ему последнее решение.

Пауза.

С е р е б р е н н и к о в (искренно потрясенный). Значит, крайком для него просто помеха? Все мы? И ты, Михаил Иванович?

Ш а х м а т о в (не сразу). Вы же умный человек, Николай Леонтьевич. Неужели не поняли?

С е р е б р е н н и к о в (искренне). Нет.

Ш а х м а т о в. Мы живем среди взрослых людей. Они хотят прожить свою жизнь. Свою, а не ту, которую за них решают. Вот и рвется русский человек, всегда рвется на самое рисковое дело. Потому что видит здесь свою власть над судьбой. Над стихией.

С е р е б р е н н и к о в. Больно невесело вы это говорите.

Ш а х м а т о в (качает головой). Радоваться вроде бы надо! Самостоятельности человек просит!

С е р е б р е н н и к о в. Гляжу, ты не особо радуешься. Забыть про этот разговор хочешь.

Ш а х м а т о в. Значит, я тоже недалеко ушел. Тоже привычка: «Как это без меня?»

С е р е б р е н н и к о в (подхватил). А ты действительно недалеко ушел. Из одного мы с тобой корня! Думаешь, если ты там доктор наук да три языка знаешь, – меняет многое? Рекомендовали ему дать «SOS» – он отказался. Значит, он! Троян!.. За все отвечает. Перед людьми! Перед пленумом!

Ш а х м а т о в (не сразу). Но ведь я же… я же просил его? Держаться.

С е р е б р е н н и к о в (вскочил). Не было этого! Не слышал никто!

Ш а х м а т о в (осторожно). И Лятошинский?

С е р е б р е н н и к о в (быстро, искренне, убеждая). И он! Думаешь, даром он у нас тут пятнадцать лет околачивается? В каждом крайкоме свой критикан должен быть. (Смеется.) По штату полагается.

Ш а х м а т о в (прямо в глаза, неожиданно). Вы это серьезно?

С е р е б р е н н и к о в (не понял). Про Лятошинского?

Ш а х м а т о в. Про меня.

Пауза.

С е р е б р е н н и к о в (спокойно). До конца биться буду, но не дам на крайком повесить… такое.

Ш а х м а т о в. Но ведь…

С е р е б р е н н и к о в. Никаких «но» не будет. (Как маленькому.) Крайком рекомендовал – Троян отказался! Виноват Троян. Ясно?

Ш а х м а т о в (замолчал, отодвинулся от стола, еле слышно). Ясно.

С е р е б р е н н и к о в. А у вас вообще приступ был? Вот это мы все видели!

Ш а х м а т о в (не сразу). С другими первыми вам было легче?

С е р е б р е н н и к о в (насторожившись). С каждым по-разному. Только они перед покоем сюда приходили. С больших высот. А вы наоборот. Вперед идете. Вверх и дальше.

Ш а х м а т о в (искренне, заинтересованно). Они вам многое доверяли?

С е р е б р е н н и к о в (задумчиво, почти печально). Хорошие старики были. Не вздорные. А теперь уж я сам старик. Суечусь, наверно, много. (Улыбнулся.) Небось у вас-то уж московские проблемы в голове, а? Большие дела вас ждут!

Ш а х м а т о в (неожиданно). А со мной в Москву не хотели бы?

С е р е б р е н н и к о в (расхохотался). Да кем мне там работать? Старшим вахтером? Бороду отрастить да двери открывать? Нет, вот порт сдадим…

Ш а х м а т о в. Без крейтинга на полгода сдача отложится.

С е р е б р е н н и к о в (с готовностью). Да что вам уж об этом беспокоиться. В Москве дела нахлынут. А насчет ордена… Бумаги уже все готовы, Михаил Иванович, старый конь, как говорится, борозды не испортит.

Шахматов хотел что-то сказать, но замкнулся, не знает, как начать нужный, необходимый разговор, потом бросается в него, как в омут.

Ш а х м а т о в. Значит, правда? Очень ждете, когда я отсюда уберусь?

С е р е б р е н н и к о в (оценил, но принял вызов). Не я один.

Ш а х м а т о в (жестче). О себе говорите.

С е р е б р е н н и к о в. Все сказал.

Ш а х м а т о в. Нет, не все! Я, оказывается, не просил Трояна? Так я просил его! Держаться. Спасти людей! Крейтинг! Спасти мою дочь! Честь нашу! Самим спастись. Без иностранцев.

С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Может быть, и вас спасти?

Ш а х м а т о в. И меня тоже!

С е р е б р е н н и к о в. Вовремя о себе заботитесь. А отвечать придется.

Ш а х м а т о в. Напугать человека… Вселить в него ужас…

С е р е б р е н н и к о в. Не ужас, а уверенность, что обязан подчиняться. Что не пуп земли!

Ш а х м а т о в. Именно вам он должен подчиняться?

С е р е б р е н н и к о в (приблизился к Шахматову). Этой якобы «самостоятельности», распущенности я вам век не прощу! Каленым железом буду выжигать! Пока меня отсюда вперед ногами не вынесут.

Ш а х м а т о в (спокойно). Раньше. Своими ногами выйдете.

С е р е б р е н н и к о в. Издавна в России так повелось. Еще дружина, когда выбирала князя, говорила: «Теперь ты князь, а мы рабы твои».

Ш а х м а т о в. Далеко засматриваетесь.

С е р е б р е н н и к о в. Так в старину было. Так и всегда будет. Цель ясна, план ясен. А жизнь неколебима, стойка, жестока. Вы всё людей хотите изменить. А они как кремень! Вот этой их крепостью и надо пользоваться. Здесь наша сила.

Ш а х м а т о в. И что же, все новые проблемы, требования в партии? В жизни? Для вас – тьфу?.. Игры пресыщенного ума? Интеллигентщина?

С е р е б р е н н и к о в. Если правду? Да! Не на пользу все было. А до чего докатились? Троян какую-то шпану в порту набирает, а мы чуть ли не слезы льем от умиления! Они, видите ли, людьми станут!

Ш а х м а т о в. А вы что же, Николай Леонтьевич, целую жизнь прожили и не поняли, что не всегда человек сам виноват, что его жизнь не задалась?

С е р е б р е н н и к о в. А кто же виноват? Мы, что ли?

Ш а х м а т о в. И мы! Мы – тоже! Человек, он сейчас до тридцати лет себя ищет. Надеется, осматривается, лучше ли он, хуже других. Его ли это место? Есть ли смысл в его жизни?

С е р е б р е н н и к о в. Не долго ли – до тридцати?

Ш а х м а т о в. А вы хотите, чтобы новый человек сразу, как в инкубаторе, рождался? Сразу какой нам нужен?

С е р е б р е н н и к о в (хлопнул рукой по столу). А не слишком ли мы терпимыми, не слишком ли добренькими все стали?

Ш а х м а т о в. Это, по-вашему, Троян-то добренький. Который сейчас с ними в шторме держится из последних сил?

С е р е б р е н н и к о в. …И погибнет!

Ш а х м а т о в. Нет, не погибнет! Но ребята его этот шторм на всю жизнь запомнят! Как второе рождение!

С е р е б р е н н и к о в. А если все-таки? Не слишком ли дорого нам это перевоспитание станет?

Ш а х м а т о в. Долги платить приходится.

С е р е б р е н н и к о в. Какие долги?

Ш а х м а т о в. А ведь тех… из трояновских ребят… кто-то обидел. Наверно, и мы с вами! Вы! И я… тоже!

С е р е б р е н н и к о в. Ну да, мы! А они – такие цветы жизни! Завяли на корню! А совесть-то у них должна быть? Они мужиками родились или размазней?

Ш а х м а т о в. Они детьми родились! А вот какими они стали, какими руками их подняли, накормили, воспитали, дали цель… Смысл. Вот за это мы с вами в ответе! (Сел напротив Серебренникова, задумчиво.) Вы понимаете, зачем они сюда пришли? Почему? Потому что они знают, что их беды – это наши беды. Их жизнь – это наша жизнь. Поймите это и оцените. Большего богатства, большей силы у нас с вами нет. И вот, значит, какая на наших плечах лежит ответственность. И перед ними, и перед теми… трояновцами!

С е р е б р е н н и к о в (не сразу). Вроде бы раньше так и бывало. (Усмехнулся.) И без всяких инкубаторов.

Ш а х м а т о в (сухо, отдалившись). Было. Есть. Будет. Должно быть!

С е р е б р е н н и к о в. Только что-то меньше сильных. Каких нам нужно.

Ш а х м а т о в (внимательно смотрит на Серебренникова). А нам только сильные нужны? Значит, надо делить людей на сильных и слабых?

С е р е б р е н н и к о в. Надо.

Ш а х м а т о в (не сразу). А остальных куда? (Пауза.) Туда? Что же вы молчите? Знаете, до чего так можно договориться?

С е р е б р е н н и к о в. Можно было бы решить и это…

Ш а х м а т о в (оценив откровенность). Понимаете, кто вы такой…

С е р е б р е н н и к о в. А я о себе в сто раз откровеннее скажу. Да, я – цепной пес края!

Ш а х м а т о в. Вы уверены, что край в вас нуждается?

С е р е б р е н н и к о в. Да! Да! Да! Это, молодой человек, такой же труд, как труд землекопа, ассенизатора, моряка. Это черный хлеб партийной работы. И я его ем почти сорок лет. Без этого не было бы нашей жизни. Без таких, как я.

Ш а х м а т о в. А где же тогда мое место?

С е р е б р е н н и к о в (взял себя в руки, почти мягко). В Москве. Вас туда направляют. Туда! (Пошел к двери.) Не забудьте, что пока вы на учете в нашей партийной организации.

Ш а х м а т о в (почти кричит). Стойте.

Серебренников остановился.

Вы что-нибудь знаете?

С е р е б р е н н и к о в (не понял). Что? (Насмешливо.) Да вы не волнуйтесь… А то опять…

Ш а х м а т о в. Что «опять»?

С е р е б р е н н и к о в. Таблетки-то где?

Ш а х м а т о в (искоса посмотрев на него, спокойно). Позовите всех. И не входите больше сюда без доклада.

С е р е б р е н н и к о в. Подремонтировать вам себя надо. Как следует. Большие успехи медицина сейчас делает.

Ш а х м а т о в. Это мое дело.

С е р е б р е н н и к о в. А то ведь можно провести и через бюро крайкома?

Ш а х м а т о в (долго смотрит на него). Я прикажу отсоединить ваш телефон от Москвы. (Спокойно.) Вы свободны. (Отвернулся.)

Серебренников вышел. Почти сразу же входит встревоженный  С и н и л к и н.

Они погибли?

С и н и л к и н. Кто вам сказал? Москва только что сама запрашивала…

Ш а х м а т о в (после паузы, раздельно). С Москвой с этой минуты из крайкома буду говорить только я. Это приказ.

С и н и л к и н (понял). Поздно, Серебренников уже говорил. Перед тем как прийти к вам.

Распахивается дверь, входят еще возбужденные от выступлений на заводе  С а м а р и н  и  Л я т о ш и н с к и й. За ними  Л о м о в а, С е р е б р е н н и к о в  и  Р у р у а. Последним входит  К а ш т а н о в.

С а м а р и н. На ваши окна, Михаил Иванович, весь город, кажется, смотрит. (Сел в кресло.)

Все рассаживаются в некоторой нерешительности, потому что Шахматов молчит.

К а ш т а н о в. Ну…

С а м а р и н. Что «ну»? Разошлись по домам. Утром многим на смену.

С е р е б р е н н и к о в. Ты обрисовал нашу позицию?

Л я т о ш и н с к и й. А какую, собственно, позицию?

С е р е б р е н н и к о в (посмотрел на Шахматова). Что мы Трояну самому доверили решать.

С а м а р и н. В общих чертах… рассказал.

Л я т о ш и н с к и й (Серебренникову). Юрий Васильевич выступал в лучших ваших традициях.

С е р е б р е н н и к о в. Не вижу причины для иронии.

С и н и л к и н (Шахматову). Я вам сейчас не нужен? А если Москва будет вызывать?

Ш а х м а т о в. Утром я доложу сам. Идите. Если малейшее известие…

С и н и л к и н (перебивает). Я доложу. (Уходит.)

С е р е б р е н н и к о в (Каштанову). Павел Степанович, садись-ка ты тоже за стол. Нечего в окно пялиться.

К а ш т а н о в. Я-то сяду. Чему только это поможет?

Все снова заняли свои обычные места за столом заседаний. Пауза.

С е р е б р е н н и к о в (Шахматову). Ну, Михаил Иванович… Сам начнешь? Или уж я…

Шахматов молчит.

Тогда давай я… (Встал.) В общем, дело печальное, но ясное. Была возможность спасти людей и судно. Любыми средствами! Это должна была подсказать нам совесть коммунистов.

Шахматов посмотрел на Серебренникова, включил селектор. Эфир полон голосов, команд. «Челюскинца» ищут, пытаются прийти на помощь. Морзянка, грохот шторма… Внезапно обрушивающаяся музыка…

Ш а х м а т о в (тихо). Сейчас Троян – наша совесть. Вся его команда. До последнего человека.

С е р е б р е н н и к о в (не сразу, но продолжая свое). Но все-таки мы этого не сделали. Кто-то должен за это ответить? А кто? Должны решать мы. Здесь. Сейчас. Чтобы завтра выйти на пленум с единым решением.

Л о м о в а (испуганно). Николай Леонтьевич… неужели все?

К а ш т а н о в. Руруа, ты моряк. Что скажешь?

Р у р у а. Теоретически…

С е р е б р е н н и к о в. Теоретизировали мы сегодня много. Больше, чем надо. (Каштанову.) Павел Степанович, не смотри на меня как испуганная овечка. Отвечать-то надо?

К а ш т а н о в. Надо.

Л о м о в а. Но кворума же нет… Господи, что я говорю.

С е р е б р е н н и к о в (жестко). Если мы не спросим, спросят с нас. Так что вопрос, по-моему, ясен. (Собрался с духом.) Товарищ Шахматов подмял бюро. Подмял коллективное мнение. И его волюнтаристские решения привели к тому, что «Челюскинец» гибнет. В океане, в шторме. А мы уже ничего не можем поделать.

С а м а р и н. Нет, нет! Надо ждать.

С е р е б р е н н и к о в. А вот ждать мы как раз и не будем!

К а ш т а н о в. Ты уж слишком… Все-таки вопрос не простой…

С е р е б р е н н и к о в (повышая голос). Когда люди нас спросят – все ли мы сделали для спасения «Челюскинца»? А что мы ответим? Ничего не сделали!

К а ш т а н о в (взъярился). Да что ты со своим решением? Чему оно поможет?..

С е р е б р е н н и к о в. Завтра пленум. Предлагаю определить наше отношение к трагедии…

Р у р у а. Трагедии пока еще нет.

С е р е б р е н н и к о в. Мы не страусы, чтобы прятать голову в песок.

Л я т о ш и н с к и й. Что вы всё каркаете!

С е р е б р е н н и к о в. Герман Александрович, вам-то уж надо вести себя тише воды и ниже травы! Есть еще одно обстоятельство…

Л о м о в а. Что за обстоятельство?

С е р е б р е н н и к о в. Михаил Иванович, как вы слышали, не хочет до утра говорить с Москвой. А там беспокоятся, запрашивают…

С а м а р и н. А что мы можем сообщить нового?

С е р е б р е н н и к о в. Москва к утру ждет нашего отношения к событиям. Может быть, не во всех подробностях, но я сообщил. О наших разногласиях…

К а ш т а н о в (хлопнул по столу). Успел! Тебе лишь бы первому доложить.

С е р е б р е н н и к о в (упорно). Мы должны сказать людям, кто виноват в гибели «Челюскинца».

С а м а р и н. Но ведь виноваты… Не кто-нибудь один.

Р у р у а (вскочил). Виноват шторм! Стихия. Запомните, утонуть можно и в пруду! Это знает, каждый моряк! Нельзя задавать такой тон! Мы деловые люди! Да, бывают ошибки. Объективные обстоятельства! План! Недостатки! Героизм! Конкретные задачи. Это наша жизнь. Со всем хорошим и плохим. Нечего выпячивать одно, а закрывать глаза на другое.

С е р е б р е н н и к о в. Героизм – это хорошо, когда его требуешь от других. Вот мне и хочется посмотреть, хватит ли у Михаила Ивановича сил признать, что он был не прав. А, Михаил Иванович?

Ш а х м а т о в (спокойно). Я давно не прав, Николай Леонтьевич.

С е р е б р е н н и к о в. Давай, давай! Что ж ты замолчал?

Ш а х м а т о в. Не прав с того самого дня, что согласился оставить тебя в крайкоме.

Пауза.

Р у р у а (тихо). Ого, схлестнулись маляры!

К а ш т а н о в. Зачем ты уж так, Михаил Иванович?

С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Другим первым секретарям я не мешал вроде… А ты, значит, с первого дня на меня нож точишь?

Ш а х м а т о в. Я не умею… точить ножи. Вы ведь не тот человек, Николай Леонтьевич, которого можно увлечь, растрогать, убедить.

С е р е б р е н н и к о в (вскочил, сорвавшись). Ты же – мужик! Что ты говоришь тут жалостные слова. Тебе партией, народом доверен такой край! Четырем Франциям равняемся! Ты – хозяин! А ты какого-то Серебренникова на слезу поймать хочешь? Да я бы на твоем месте…

Ш а х м а т о в (спокойно). Нельзя вам быть на моем месте. Нельзя!

С е р е б р е н н и к о в. Да мне в Москве все равно больше веры.

Р у р у а. «На Серебренникове край держится». Часто это слышишь.

С а м а р и н. Слава богу, не только на нем!

К а ш т а н о в (тоже взорвался, Серебренникову). Мы-то уж знаем, что на тебе держится! «Нельзя! Не соответствует!» Вот весь твой устав. Ты знаешь кто? Ты – иезуит! Тебе лишь бы «не пущать!». Лишь бы ничего не менялось. И как это ты Шахматова пять лет выдерживал?

С е р е б р е н н и к о в. Выдержал, Павлуша! Еще не то выдержу! Нужен был такой Шахматов для края! Полезен на какое-то время…

Ш а х м а т о в (искренно не понял). Я нужен? Полезен?

С е р е б р е н н и к о в (уходит от ответа). Да если бы меня не было, вы бы тут давно все знамена растеряли, весь край по ведомствам растащили бы.

К а ш т а н о в (резко). Тише ты… Леонтьич! Михаил Иванович, может, по молодости и не видел таких, как ты. А меня, старого кержака, ты своими фокусами не проймешь. Я здесь – Советская власть! И растаскивать край ни себе, никому не позволю! И тебе тоже! Ты сколько раз предлагал повысить добычу олова, серебра? Главного богатства края? Какие блага, розовые перспективы сулил? Прошло у тебя это? Нет! И не пройдет, пока мы здесь. Пока здесь Советская власть! Нет, не будем мы грести лопатой сверху, что плохо лежит! Кончатся запасы? Что тогда? Где будут наши Красные знамена? Что мы людям скажем?

С е р е б р е н н и к о в. Сам знаешь! Насущные нужды страны.

Л я т о ш и н с к и й. А они у вас почему-то всегда насущные!

С е р е б р е н н и к о в (приподнимается). Что вы сказали?

Л я т о ш и н с к и й (отчетливо). Я сказал, что насущные нужды страны есть сегодня. Будут завтра. И будут, может быть, всегда! И неизвестно, когда наше олово будет важнее. Сегодня? Или послезавтра!

С е р е б р е н н и к о в. Не лезьте в большую политику, Герман Александрович. Вы в ней профан!

Л я т о ш и н с к и й (спокойно). Может быть. Экономика не служанка. Она может отомстить. У Ленина…

С е р е б р е н н и к о в (искренне). Как прижало – так и он за Ленина схватился!

Л я т о ш и н с к и й. А почему вы думаете, что это только ваша прерогатива? Я в партию в Ленинграде, между прочим, в блокаду вступил. И в ту страшную, голодную зиму я читал Ленина. Может быть, я сейчас и жив только благодаря ему…

С е р е б р е н н и к о в. Значит, мы, по-твоему, не по-хозяйски ведем дело?

Л я т о ш и н с к и й. Хватит возить из центра каждую гайку! Каждую сенокосилку! Пора перестраивать жизнь в нашем крае. У нас с пуском порта будет возможность резко поднять промышленность. Невозможно, чтобы сюда люди только за длинным рублем ехали.

Р у р у а (тоже встал). И вообще!.. Разве это дело, чтобы люди, вернувшись на берег, деньги в ресторане до утра пропивали?

К а ш т а н о в. Не до утра рестораны работают.

Р у р у а (горячится). Не до утра, так до трех!

С а м а р и н. Да о чем ты говоришь? При чем тут рестораны?! Сегодня каждый человек в крае должен понять, что он нужен здесь. Не только его руки, его умение, его труд. Он сам, как личность, нужен. В этом же научный метод руководства. И если мы не поймем, что это не призыв, не директива, не кампания, а неумолимая, святая необходимость, то мы никуда не сдвинемся. Никуда! Нельзя только  п р и к а з ы в а т ь  людям. Смешно, но это просто экономически невыгодно. Неэффективно! Дорого! Бесполезно! Нужно вести серьезный, откровенный… мужской разговор! Что плохо? Что хорошо? Что можешь сделать ты? Что я? Что все мы вместе? Крайком, бюро, завод, пароходство, совхоз, парикмахерская, ПТУ… Каждый из нас… И здесь за этим столом. И там… (показал за окно) каждый, кто стоит на площади…

Р у р у а (взорвался). И я за серьезный мужской разговор.

С е р е б р е н н и к о в (недобро). Что? Что? Ишь, тебя сразу заносит, Роман Шалвович!

К а ш т а н о в. Что ты ему рот затыкаешь?

Р у р у а (не отступает). Я вам честно скажу. Про себя скажу. У меня все есть. Мне завидуют! Дети! Внуки вот-вот будут! Хорошие дети! Будут хорошие внуки. Верят, что их отец сильный человек. А я верю? Сам! Сейчас! Вряд ли! Что для человека самое важное? Уважение! Чтобы его уважали. И чтобы он сам себя уважал. Так вот… сейчас… сегодня… я себя не уважаю. Нет! Что бы я сейчас ни отдал… лишь бы они спаслись!

С е р е б р е н н и к о в (резко повернувшись к Ломовой). А ты, Ломова, что все молчишь? Что ты-то думаешь?

Л о м о в а (тихо). А я не думаю. Я жду.

Все невольно повернулись к ней.

С е р е б р е н н и к о в. А что говорят?

Л о м о в а (так же отрешенно). А ничего не говорят.

С а м а р и н. Как – ничего?

Л о м о в а. Вы на заводе были?

С а м а р и н (растерявшись). Да. Я выступал. Лятошинский несколько слов сказал…

Ш а х м а т о в. И разошлись?

С а м а р и н. Разошлись.

Шахматов встал, прошел к окну, во время следующего разговора стоит у окна.

С е р е б р е н н и к о в (повышая голос). Я тебя, тебя спросил, Ломова!

Л о м о в а (вздрогнув). А что я? Много от меня толку? Если б даже что и сказала. Ну что смотрите, Николай Леонтьевич? (Ее глаза уже горят.) Аль не узнаете? Ломова я! Ломова! Вы мне сегодня говорили, «многих таких, как я, вы за этим столом видели». Так вот я другая. И фамилия моя от прадеда. Ломовой извозчик он был. И я на своем веку наломалась тоже достаточно. Мне ведь мои сто сорок процентов не за сидение здесь выводят, а за дело! А ты посиди в моей кабине, на сороковой отметке. В жару, когда глаза, гляди, выжжет. Зимой, когда ветер баллов в шесть-семь да дождь со снегом. А кран под тобой будто танцует… А я ведь баба! Руки-то, черт с ними. А ведь у бабы еще кое-что есть.