Текст книги "Серебряная свадьба"
Автор книги: Александр Мишарин
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Г о л о щ а п о в. Не ври лишнего! Специально он паясничал! А попросту – спивался! И ты ему помогала!
А г л а я (почти спокойно). Я ему и сейчас помогаю!
С и р ы й. Гордый! Даже слишком! Звал я его к себе! Не пошел.
А г л а я. Значит, не так звал.
С и р ы й. Тебя-то с ребятишками дозвался?
А г л а я. А-а… Потом! Когда уж все пошло-поехало! Мне уж тогда все до лампочки стало. И ты! И Важнов! И он… И коровы эти… (Смотрит на женщин.) Все одно!
Л и д и я. Ты бы лучше к мужу чаще ездила! Декабристка!
А г л а я. Ездила бы – да на что?
У с т и н ь я К а р п о в н а. Пить надо меньше!
Г о л о щ а п о в (решительно). Да что мы, в конце концов, уперлись, можно сказать, в частный факт? Говорить больше не о чем? Выпить не за что? (Рассмеялся.) Ой, что я сказал? Нынче недолго и выговор схлопотать!
В ы б о р н о в. А ты только выговора боишься? А если совесть… или… сердце? Душа, например, болеть будет. А?
Г о л о щ а п о в. Извини! Мы же материалисты? Или как? Может, отменили закон прибавочной стоимости?
В ы б о р н о в (Важнову). Нет, Павлуша, оставался бы ты лучше шоферней! (Вздыхает.) И его бы за стол к себе не сажал. Брезговал бы…
Голощапов встает. Помедлив, быстро идет к выходу из столовой.
(Голощапову.) Сядь! Сядь на место! Вы что тут себе позволяете?! Думаете, я уже ничего не вижу? Ничего не понимаю? Царьки! Воеводы местные! Что отворачиваешься? Все о себе! Все для себя! Только чтобы кресло свое не потерять! Власть свою не упустить! Забыли, для чего все это?! Зачем вы здесь?! Все в свой мешок хотите! (Сирому.) Ты – в свой. (Важнову.) Ты – в свой… (Аглае.) А ты тоже, обиделась – из «местной знати» ее, видите ли, выбросили! Достоинство женское, материнское – все забыла! Эх вы, руководящая районная сила! Нечистая вы сила, вот что!
Затемнение.
Появляется М а р и я И в а н о в н а.
М а р и я И в а н о в н а. Как же ты во сне громко разговаривал! Некоторые боятся, будят, а мне интересно было… Помню, «Чапаева» посмотрел, потом три дня по ночам кричал «ура!», «вперед!». Командовал, на помощь звал… Я подойду, одеяло поправлю, ты и затихнешь… Лицо такое спокойное, хорошее, сосредоточенное… Отвоевался… А я тебе как маленькому пою: «Улетел орел домой, солнце скрылось за горой».
Затемнение.
Снова праздничный стол Важновых. Мария Ивановна исчезает.
С и р ы й (Выборнову). Павла ты не трогай, Геннадий Георгиевич.
В ы б о р н о в. Да не хочу я никого трогать… Поймите же вы. Не люди, что ли? А только так… официальные лица? Ответственные работники? Что мы с вами строили? Империю? Мы же другое строили! За что боролись? За Советскую власть! (Пауза.) Трудно жили? Да! Но ведь и это не оправдание! Получше жить стали, а сами – жестче, холоднее, злее стали! А мы ведь о всеобщем братстве в своем Гимне поем! Нет, не пойму я чего-то… мужики! Нет! Не пойму! Ведь если не изживем в себе этого, не вырвемся из прошлого – совсем худо будет. А так – не должно! Не должно быть!
У с т и н ь я К а р п о в н а. Уж ты-то – и не поймешь?! Не наговаривай на себя! Все ты понимаешь!
В а ж н о в. Подожди, мать…
С и р ы й (угрюмо). Послушай, Георгиевич. Если что, если ты так на него… на Павла… Наш-то сам себя высшим судом решит!
Л и д и я (не очень поняв). Папа, ты чего на моего грешишь? Какой суд? Он же секретарь?
С и р ы й. Оттого и хуже, что секретарь! А не шоферюга!
Л и д и я. Да чем же хуже? Шоферни по району вон сколько, а он один.
У с т и н ь я К а р п о в н а (решилась, поднялась за сына). Ты, Георгиевич, когда уезжал отсюда, мы в хибарке, в «шанхае», за рекой жили. Помнишь? А теперь я в своем доме живу! И место это, городок наш, тоже двадцать лет назад вроде «шанхая» было. А теперь у нас перед райкомом ели голубые! Как на Красной площади! Да и еще много чего… И никто – ни Сирый, ни даже ты, Георгиевич, – всего этого у Павла Романовича не отымешь!
В а ж н о в. Мамаша…
В ы б о р н о в. «Отымешь – не отымешь»! Я же не об этом! Ты ведь тоже мать, ты-то должна меня сердцем услышать!
У с т и н ь я К а р п о в н а (торжественно). Мать! Да только – другая! Я ваш портрет, как депутатом выбирали, из газеты вырезала… И у себя в красном углу повесила. Варвара-великомученица – и вы… А это… знаете что?!
С и р ы й. Правда, висите. У сватьи!
В ы б о р н о в. Устинья Карповна! Ты на кого больше молишься? На эту… на Варвару? Или на меня?
У с т и н ь я К а р п о в н а. По обстоятельствам. Давайте выпьем – за все хорошее! За благородство! За справедливость твою, Георгиевич. Ишь, за Симку Полетаева вступился! Аглаю его к нам привел! А я – не против! Давай и с тобой выпьем, Аглая! За все хорошее!
Л и д и я. А с Серафимом, может, и перегнули. Бывает. Но мы с Павлушей наблюдали за этим вопросом…
Г о л о щ а п о в. Ага! (Тихо.) В подзорную трубу… с Карловарских гор!
У с т и н ь я К а р п о в н а (словно и нет Аглаи). Свой ты для нас, Георгиевич! Ты, например, кто? Государство! А для нас кто? Для меня? Генашка! Иль забыл, как я тебя от медведя спасла! (Молодо хохочет, прикрываясь платком.)
С и р ы й. Ты уж, сватья, совсем приперла гостя – аж в краску вогнала!
Т о н я (матери). Не надо больше… Пойдем отсюда. Не реви.
А г л а я. Никуда я не пойду! Раз в жизни за человеческий стол села… Вон еще икорки ихней не попробовала!
Т о н я. Мама! Ведь стыдно!
А г л а я (резко). А тебе старуху обирать было не стыдно?
Т о н я. Ты что? С ума сошла? Дура!
А г л а я. Послушайте, мать для нее уже дура! Хороша! Я тогда все Геннадию Георгиевичу расскажу!
В ы б о р н о в. Не надо, Аглая Андреевна! Не надо ссориться!
Т о н я (почти насильно волочит мать на кухню, к умывальнику). Идем! Посмотри! Посмотри! На кого ты похожа!
А г л а я (уже пьяная). Ты заботишься о своей мамочке? Да? Что я не напудрилась?
Тоня пытается увести мать на кухню.
К а л е р и я (с болью). Ах, какая красавица была! Уж замужем, уж родила. А все – невеста с картинки!
Г о л о щ а п о в (тихо). Пожалела? А меня не жалела, когда я тут… мелким бесом…
К а л е р и я (равнодушно). А не надо – бесом. Тем более – мелким!
А г л а я (входит). Гранит! Родненький! Какой ты красивый! Только Серафим мой красивее тебя был… А теперь ты – всех краше! Я про Серафима больше не буду! Мой муж… Он никому зла не желал! Он хотел, чтобы все было радостно, светло, справедливо! Ну как в сказке! У меня вообще с ним не жизнь – сказка была! Так на земле не бывает! Только на небесах! Я теперь точно знаю!
У с т и н ь я К а р п о в н а (мрачно). Лидуша, подавай горячее… Подавай что-нибудь!
А г л а я. Шла я сюда и знала, что увижу необыкновенного человека. И не разочаровалась! (Неожиданно Выборнову.) Давайте выпьем с вами на брудершафт?
Т о н я. Ма…
В ы б о р н о в. Лучше в следующий раз.
А г л а я. В Москве? Да? Вы приглашаете меня к себе? (Всем.) Вы слышали? Нет, налейте мне из той вон бутылки! Я люблю пробовать разное… (Тоне.) Я твоим счастьем счастлива! А ты доброго слова для меня не найдешь! Ты будешь жить в самой Москве! Под стенами Кремля! Сколько миллионов людей во всей стране мечтают об этом. (Выпила.)
У с т и н ь я К а р п о в н а. Ты пельмени не обходи! Закусывай!
А г л а я. Действительно, девочке нужно сменить обстановку. Ведь столько лет прожить с полоумной старухой! Ведь правда? И притом – одной! Уж какие тут будут нервы…
В ы б о р н о в. Учиться ей надо…
А г л а я. Как ты, доченька, должна быть благодарна мамаше Геннадия Георгиевича! Что она тебя приютила в страшный час! Как ты там хорошо питалась! А нам с ребятами десятку жалела!
Т о н я. Разве я ребятам…
А г л а я. Пустые бутылки одни отдавала! И то из-под масла! А их мы-ыть!
У с т и н ь я К а р п о в н а (со слезами). Да не тарахти ты! И так все кувырком. У людей свадьба – свои дела!
В а ж н о в (махнул рукой). Какая тут уж свадьба! На поминки больше похоже! (Решился.) Хозяин так хозяин! И чтобы никто не встревал. (Властным взглядом оглядел стол.) Оправдываться я не хочу! С домом этим! Отдам я его, конечно… Отдам!
У с т и н ь я К а р п о в н а (тихо). Павел…
В а ж н о в. Маманя! (Широкий жест.) Под детский дом отдам!
Г о л о щ а п о в (усмехнулся). Уж лучше – под музей! Этнографический!
У с т и н ь я К а р п о в н а (тихо, но весомо). Сы-ы-ын…
В а ж н о в (отмахнулся). Спрашиваешь, как все получилось, Геннадий Георгиевич? А ведь все честно выполнял! Все по линеечке! С тебя, так сказать, пример брал! Твои указания да постановления проводил! И с Серафимом… Тоже… Твоими методами дело провели! Думали, одобришь!
В ы б о р н о в (тихо). Может, и одобрил бы…
В а ж н о в. А вот теперь перед дочкой Серафима на колени готов встать! Перед Аглаей той же… Вроде и ты и я… А жизнь-то не вернешь обратно! И разве в одном Серафиме Полетаеве дело! Поверили нам с тобой, Георгиевич! Душу, руки, мысли – все готовы были отдать. А мы по этим рукам – не смейте! Не ваше! Сами! Опять – «сами»! А свято место пусто не бывает! Если идея отобрана! Душа! Вера, что ты именно нужен… То что остается мужику? Деньги делать! Или пить? Рынок вперед идет! Ты – мне, я – тебе! Рынок!
Г о л о щ а п о в. Давить надо было в самом зародыше, а не демократию разводить.
В а ж н о в. Я и давил! У меня все маломальские начальники в выговорах как черемуха в цветах! До того мы с тобой додавили, что он один… (показывает на Сирого) у нас и выжил, остался!
С и р ы й. Да! Меня хоть в Красную книгу заноси!
В а ж н о в (резко). Я по большому счету… По-человечески говорить хочу!
А г л а я. Ведь когда выпьешь, всегда поговорить хочется? Да?
Г о л о щ а п о в (Важнову). Ну, давай, давай, мужичок, кайся! Коммунист с сорокалетним стажем!
В а ж н о в. Да, коммунист! И мужик я еще, оказывается! Обыкновенный русский мужик. Мыкался я по жизни, пока тебя не встретил. Не поверил! (Пауза.) А мужик-то он верный! Верный… Он все стерпит! Всю твою политику, Георгиевич, как свою проводил! И жесткую и демократическую! И черную и волюнтаристскую… Всякую! Но проводил! Ласкали меня, прорабатывали, награждали! Ты не забывал… А я все проводил и проводил! Я же тебе служил! Твоими мыслями, твоими словами жил… Думал, придешь ты, скажешь… Одобришь!
В ы б о р н о в (тихо). Я и одобрил, что дом решил отдать!
В а ж н о в. Разве в доме одном дело!
У с т и н ь я К а р п о в н а. Ив нем! И в нем! Смотри, Павлушка!
В а ж н о в. А я вам, мамаша, не Павлушка! И вам, Георгиевич, – тоже! Я не тот пацан, кому ты энгельсовскую книжку сунул, на фронт провожая… Лиха я навидался, при тебе и без тебя… И еще навидаюсь! Вы там все о какой-то самостоятельности, о правах каких-то особых говорите! А для чего тогда в одной области – про Москву я уж и не говорю – целая армия «указательщиков» да «проверяльщиков» сидит?! Крепкие, тертые ребята – ничего не скажешь! Враз голову открутят! Я вот сколько здесь сижу, столько про эту свободу да самостоятельность слышу! Значит, я должен был бы уж таким свободным, таким самостоятельным стать!.. Куда там какому-нибудь Стеньке Разину! Ты мне объясни! Объясни! В чем же эта моя новая свобода? Поддакнуть кому надо погромче? Облобызать начальство покрепче? Снова район ломать? Людей? Ты мне по совести скажи – как нам теперь дело-то вести?
С и р ы й. А чего совесть-то? А нужна она кому? Я вот в анкете на много вопросов отвечаю! Только меня что-то никогда не спрашивали: «А ты человек порядочный? С совестью? Отдашь ли за людей последнее? Хотя бы за тех, кого по жизни вести решился?!»
В ы б о р н о в (тихо). Отдам.
Пауза.
В глубокой тишине слышны осторожные шаги Г е я, который подходит к Голощапову.
Г е й. Кронид Захарович, вас к телефону.
Г о л о щ а п о в. Меня? (Смотрит на жену.) Кто? Кто меня к телефону?
Г е й. Очень солидный голос. Представиться никак не захотел.
Идут в кабинет Важнова.
В ы б о р н о в (подходит к плачущей Тоне). Со мной поедешь.
Т о н я. Куда уж… Девичий век мой кончается. Замуж надо. Петьку с малышкой брать.
В ы б о р н о в. А мать?
Т о н я. Не знаю. Рук ли достанет?
В ы б о р н о в. Мать же…
Т о н я. Я же сказала – рук ли достанет? Чего пустое обещать!
В ы б о р н о в. Взрослая ты.
Т о н я. Что ж, теперь власть над нами будете показывать? Ваш черед пришел? Только ваша-то власть еще пострашнее! Мать ваша говорила: «Власть без совести – бессовестная…»
В ы б о р н о в. Как?
Т о н я (настойчиво). «Совесть без власти – бессильная!»
Г о л о щ а п о в (входит, долго смотрит на Важнова). Пав Романов? Ты что там такой скучный? Тряхнем культурой, а? Помнишь, как я искусством-то руководил? Как ансамбль в Ленинград возил? Берендеев очень гордился. (Смеется.) Недаром небось в «заслуженных работниках культуры» хожу! Аглая! Ты ведь у нас знатная певица была!
А г л а я. Была, да что осталось!
Г о л о щ а п о в. Ну, не ломайся.
Аглая пытается запеть, но, кроме какого-то хрипа, ничего не рвется из ее горла. Калерия с ужасом смотрит на нее.
Т о н я. Мать!
К а л е р и я. У Аглаи-то вишневое платье было… Панбархат! И где же ей Серафим такое достал?! Сережки бриллиантовые! Крохотные. Остренькие, как иголочки! И волосы…
А г л а я (хрипло). До плеч. Как у пажа. Серафим говорил…
К а л е р и я (подходит к Аглае). Не надо, Аглая Андреевна! (Обнимает ее.)
А г л а я (вначале испуганно, потом, прижавшись к руке Калерии, чуть не целует ее). Вы мне таблетки какие-нибудь дайте. Особые! Чтобы… кончить это все… Разом!
К а л е р и я (испуганно). Тебе лечиться надо! Вылечим! Я сама тобою займусь.
А г л а я. Без меня!
К а л е р и я. Ты же – молодая женщина! Муж вернется! Дети вырастут!
А г л а я (тише, но с прежней решимостью). Без меня…
В ы б о р н о в (Важнову). Ты вот плачешься, что лиха навидался. Про веру, про душу, про крестьянство хорошо говоришь… Сейчас все хорошо говорят. И никто вроде не виноват ни в чем. И все равно все недовольны! (Неожиданно.) Да это и хорошо – вперед или назад? Все порядка хотят? Только – какого? Чтобы на страхе держался? Это мы можем… А дальше-то что? (Важнову.) В чем, спрашиваешь, твоя новая свобода? А в том же, в чем и моя. Что ты мне в первый раз осмелился все сказать… А я тебя первый раз выслушал. До конца. И первый раз увидел. Человека… а не тварь… так сказать, дрожащую… Думаешь, это так просто? С компьютерами, с комбайнами разными, с роботами надо разбираться. Верно. Но и с человеком пора разбираться. Без него-то ничего не решишь. Только по приказу сверху человек не освобождается. Изнутри надо. Не обойдемся без этого. А иначе… вон, посмотри… на плоды наши… (Показывает на Аглаю и Тоню.)
Т о н я (кричит). Не надо жалеть только! Теперь!
В ы б о р н о в. Надо, девочка! Надо! И исправлять надо!
Г е й (тихо). Я телеграммой запросил от вашего имени… замгенерального прокурора.
В ы б о р н о в. Да, да, да. Спасибо. (Всем.) И жить как-то все равно надо, а? С этим народом – не с другим! И уберечь его надо от всяких там «эм-эксов»! И в то же время души смягчить! Распрямить даже. Пожалеть, когда надо…
Г о л о щ а п о в. Аж самого Прокурора СССР! Из-за какого-то алкоголика! «Замгенерального»! Вы, Геннадий Георгиевич, сидите тут, вещаете с умным видом: «Не так живем!», «Мужики!» Кто тут мужики? Тут коммунисты! Ответственные работники!
Г е й. Прекратите! Вы что себе позволяете!
Г о л о щ а п о в. А ты вообще! (Отмахивается, Выборнову.) Разрешаете! Запрещаете! Приказываете! Советуете! Советчик! Вы бы лучше жене на кухне у себя советовали! Или запрещали! А не здесь! Где люди делом занимаются! И притом ответственным!
В ы б о р н о в. Ну? Я что-то…
Г о л о щ а п о в. Пора перестать вам, Геннадий Георгиевич, «нукать» да «якать». Совесть надо иметь! И скромность… ленинскую!
В а ж н о в (потрясенный). Подожди! Что несешь?
Г о л о щ а п о в. Я-то ничего не несу! И праздника людям не порчу! Высший суд из себя не изображаю! Мне тут товарищи из области разъяснили, из-за чего Геннадий Георгиевич так загрустил! А-а-а… (Махнул рукой.) Ладно, проехали! Давайте, как говорится, «за дам». Как в Польше – «за пенькных пань»! (Выпил.)
К а л е р и я (мужу). Иннокентий сказал? Точно?!
Г о л о щ а п о в (не слушая жену). А ты, Пав Романов, небось уже заявление о сдаче дома накатал? Руки-то вон до сих пор трясутся! А они у других должны трястись!
У с т и н ь я К а р п о в н а (из кухни). Так я ему и дала – дом… Я ему такое заявление написала бы! Им обоим!
В а ж н о в. О господи!
У с т и н ь я К а р п о в н а. А-а… Теперь и про бога вспомнил, беспутный! Мать родную ни во что ставишь! Ты бы давно в земле, в тифу, в бараках бы сгнил… если бы не я! Не мать твоя… А ты – на мать! Дом – он мой! Мой! (Скрылась в кухне.)
Г о л о щ а п о в. «Зла много! Жестокости!» А когда ее мало было?! При вас, что ли? Тюрлюрлю атласный был? Варенье с ликерами? Руководил! И молодец был! И наверх пошел! А руки-то ослабели… И вон ты где! «Гуляй на общественных началах на детской площадке!»
В ы б о р н о в. Ну что ж… Это все естественно! Это все тоже в человеке!
У с т и н ь я К а р п о в н а (выходя из кухни). Что ты судаком снулым смотришь? Забыл, что ли, что серебряная свадьба у нас? А тебе, я смотрю, плохо? И дом наш не радует? И молодые наши – старыми кажутся? И пиво наше не пьешь? Плохо, да? Тошно тебе?! А почему? А потому, что оно и должно тебе когда-нибудь поперек горла встать! (Скрывается в кухне.)
Г о л о щ а п о в. И у тебя совести хватило (кивнув на Важнова) его… настоящего коммуниста… обратно – шофером определять! И как язык повернулся? Слава богу, Советская власть на тебе не кончается.
В ы б о р н о в. Давай, давай, морячок. Облегчи душу.
Г о л о щ а п о в. Только вот этого… не надо. Не надо. Не маленькие! Должны понимать.
К а л е р и я. Ты что, умом тронулся?
Г о л о щ а п о в. Я-то как раз – нет. Всю жизнь своим умом жил. Мне с больших высот не падать. У меня-то как раз все как у людей. Жена – большой друг! Три дочери – «три сестры», как у Чехова…
К а л е р и я. Что ты порешь? Какие «три сестры»?
Г о л о щ а п о в. Вот так, жена моя родная! Спутница жизни! (Кивнул на Выборнова.) Поздно что-то ты при нем расхрабрилась! (Махнув рукой.) Да вообще о чем теперь говорить! С кем?
Л и д и я. С цепи сорвался.
Г о л о щ а п о в. В общем, не мешайте людям отдыхать!
С и р ы й. Да! Когда на коне – одно дело. А когда – под конем… (Вздохнул.)
Л и д и я. Господи! Все у всех как у людей… А у нас – вечно!
Г о л о щ а п о в (Выборнову). Вот видите. До чего людей доводят ваши фокусы. Скромнее надо быть в вашем положении. И вообще не надо тут спектакль устраивать! Тут слабонервных нет. Скажите спасибо, что мы с вами тут еще за одним столом-то сидим. Не брезгуем!
В ы б о р н о в. Знаешь, о чем я, Павлуша, сейчас думаю. Задолжали. Задолжали мы людям… Крепко задолжали! Тому же Крониду… И то задолжали…
Г о л о щ а п о в (Выборнову, спокойно). Да пошел ты… к такой-то матери со всей своей жалостью! Слюнтяйством! Ханжеством!
Л и д и я. Да разве можно так? Кронид Захарович?
У с т и н ь я К а р п о в н а. А ты вообще помолчи.
Л и д и я. Что это мне – молчать? Я небось тоже – в своем доме!
У с т и н ь я К а р п о в н а. В каком это «своем»?
Г о л о щ а п о в. Цыц, бабы!
У с т и н ь я К а р п о в н а. Ты на меня не цыкай. В этом доме я всему начало. И сыну своему. И ей. И тебе тоже! (Подошла вплотную к Выборнову.) Из-за тебя я лики святые опоганила. Твой портрет – рядом повесила! Думала, ты – совесть наша. Партийная! Выше всего на свете. А ты… (Выхватила портрет Выборнова и бросила об пол.) Вот тебе… Бес ты! Поганец. Чертово семя. (Начинает топтать портрет Выборнова.)
В а ж н о в. А ну, назад! (Устинье Карповне.) Мамаша, уйдите… Уйдите лучше! Вон туда, под образа свои!! (Голощапову.) Я тебя… Ты! Я из тебя… (Задохнулся. Всем.) А ну-ка, в два счета! Все! Отсюда… Марш! Вон! Все! (Ушел.)
Г о л о щ а п о в (ошарашенный). Ну ты даешь… Пав… Романович!
Г е й (в кабинете говорит по телефону). Игорь Павлович! Это опять Гей. Самолет 1456. Депутатская предупреждена… Ну, есть! Есть!
Голощапов идет в кухню, поет высоким, металлическим голосом «Ваньку-ключника». Остаются Выборнов и Калерия.
В ы б о р н о в (тихо). Уйди.
К а л е р и я (не двигается с места). Я на черта стала похожа?
Выборнов молчит. Калерия садится рядом с ним.
Что ты мучаешь себя? Хочешь еще один инфаркт схватить? Последний?
Выборнов не отвечает.
А здесь всё… на все тыщи километров все останется по-прежнему. Как будто тебя вообще не было на земле.
В ы б о р н о в. Был! Был я… Это вы забыли! Забыли, как здесь, на этой вот земле, я до черноты в глазах, до обморока вкалывал. Забыли, как смеялись: «Электричество не от движка, а от Выборнова подключать можно». Забыли, как в область меня провожали. Стеной на дороге встали… Бабы, босые, в пыли, поперек шоссейки! Забыли, когда деньги на трудодень впервые получили?
К а л е р и я. Рыжий мой, рыжий… Геничка!
В ы б о р н о в. Я в цирке не служил.
К а л е р и я. А сегодня? (Усмехнулась.)
В ы б о р н о в. Думаешь, это меня оскорбили? Это я сам себя их словами оскорбил! Сам себя – я же их породил…
К а л е р и я. Бедный ты мой! Какое, в конце концов, тебе дело до всех этих Важновых, Голощаповых… А ты сердце рвешь. Это все же без тебя уже было.
В ы б о р н о в. Нет! При мне. Все – при мне.
К а л е р и я. Какой ты еще молодой. Завидно даже…
В ы б о р н о в. А реветь-то зачем?
К а л е р и я. Жалко мне тебя… И себя жалко. (Прижалась к нему.) Жила-жила, а зачем? Зачем? Зачем?
В ы б о р н о в. Хоть немного счастлива-то была?
К а л е р и я. Была, была. Сам знаешь когда…
В ы б о р н о в. Что, совсем без радости жилось?
К а л е р и я (сквозь слезы). Нет! Что ты? Как «без радости»?! Трех девок таких вырастила! Любовалась ими. Одевала как картинки!
В ы б о р н о в. С тобой живут?
К а л е р и я. Разлетелись! Езжу… с подарками.
В ы б о р н о в. А без… подарков?
К а л е р и я. Нет! (Замотала головой.) Не хочу думать! Билась я, билась в жизни. Вроде бы все как у людей! Даже лучше… А чем лучше? Чем лучше той же Аглаи? Счастливее, что ли? Она хоть на Серафима своего молится! А мне – на кого? На Кронида? На девок своих? На тряпки?
В ы б о р н о в. Меня винишь?
К а л е р и я. Теперь я уже никого не виню. Жалко только всех – и Голощапова, и Аглаю, и девчонку эту… А за тебя мне страшно. Поджег ты сам себя со всех сторон и вот-вот вспыхнешь… Последним светом. А я, как во сне, тяну к тебе руки, а тебя нигде нет… (Пауза.) Просто вот так сидеть бы рядом с тобой. До самого последнего часа. И помереть бы вот так. Вдвоем, в темноте…
Входит В а ж н о в.
В а ж н о в. Геннадий Георгиевич! Я понимаю, мучаешься ты… Мать похоронил… И эти все дела… То, се… Но ты знай, где бы ты ни был, для меня… самый, самый… И ты не сомневайся, дом я сдам. Обязательно!
У с т и н ь я К а р п о в н а (появляясь). Дом – он мой! Мой! Кто бы ты был, если бы не я, твоя мать?!
В ы б о р н о в (про себя). Да, мать… Вроде бы самое святое слово. Святое из святых… А вот как порядочнейшего мужика согнула. А все вроде бы из-за сыновнего долга! Вот как тут поймешь? Как?
С и р ы й. Да, мы под святое понятие любого человека закопаем! Павлуха – не первый!
В а ж н о в (матери). Все равно сдам. Чтоб чистым перед любым на свете быть.
В ы б о р н о в (себе). А я хочу перед своей матерью чистым быть. В долгу я перед ней… Ведь сами же говорили: «Праведница».
Входит Г о л о щ а п о в.
Г о л о щ а п о в. О-о! «Милый друг, наконец-то мы вместе!»
К а л е р и я. Кронид!
Г е й (входя). Извините, Геннадий Георгиевич. Время…
В ы б о р н о в. Подожди.
Г е й. Машина у подъезда. Сегодня мы должны быть в Москве. Самолет ждет.
В ы б о р н о в. Павел… В общем-то, и не знаю, что еще тебе сказать. Тоня, как мама моя говорила? «Совесть без власти – бессильная? Власть без совести – бессовестная!» Ну, давай! Если начал – показывай свой характер… Суди, верши, подымай. У нас ведь, пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Пора нам уже все это… Пора уже… в доме нашем… по-человечески, по-людски жизнь налаживать! Нам самим, не кому-нибудь другому… Да чтоб не каждый раз с нуля, не по кругу этому проклятому. А по спирали. Не провожайте. (Уходит.)
Гей устремляется за Выборновым. Оборачивается на пороге.
Г е й. Кронид Захарович, вас кто-то неправильно информировал. Читайте завтра газеты. Хронику. (Уходит.)
Затемнение. Появляется М а р и я И в а н о в н а.
М а р и я И в а н о в н а. Геня! Геник! Никаких вестей от тебя нет. Ни письма, ни телеграммы. Видно, не дождусь, не увижу… Зима нынче очень тяжелая, боюсь – не переживу… А жаль! Так хочется посмотреть, как вы там дальше жить будете…
Звучит песня, свет медленно гаснет.
