Текст книги "Серебряная свадьба"

Автор книги: Александр Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

Л а р с. Но я же не проходил! Не знаю!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. А надо было слушать, что дед-то бормотал! Собственный дед! Не чужой!

Я к у н и н а (молчит). Иван Иванович!..

Г е д р о й ц. Я занят… Сейчас! (Усмехается, но почти серьезно.) Столько лет быть при науке – и не оставить в ней следа? Это был бы – нонсенс! (Радостно.) Ага! Это уже другое дело… (Строго.) Мне нужно время!

Я к у н и н а (тихо, про себя). А мне нужен… сын!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (глухо). Мне – тоже…

Полная тишина. Только глухое, хриплое, небезболезненное дыхание старика.

Б а б а  Ш у р а (пытаясь хоть чем-то помочь брату). Когда Глебушка учился ходить, он держал себя за уши… (Смеется.) Помнишь, Митенька?

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (еле слышно). И все равно – падал…

Б а б а  Ш у р а. И так забавно! Да, Митенька?

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Как… Как… богдыханчи-ик!

В гостиную распахивается дверь, и вбегают возбужденные  Р ы ж о в а  и  Ч е р к а ш и н.

Ч е р к а ш и н (не может говорить связно – от радости). Я! Мы… Я все – знаю!!! Это – потрясающе… Алевтина Романовна объяснила суть эксперимента!

Я к у н и н а (взбешенная). При чем тут Алевтина Романовна?!

Ч е р к а ш и н. Только не набрасывайтесь на бедную женщину! Ольга Артемьевна! Будьте уж великодушны!

Р ы ж о в а (быстро). За мной приехали… Ну, понимаете? Посадили в машину! И в очень… Очень! Высоком кабинете! Я рассказала… Ну, примерно… (Сжалась от взгляда Дмитрия Михайловича.) К чему мы идем…

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (глухо). Она – идет! Просто летит! Эх, вы! Милочка… Аквариумистка!

Р ы ж о в а (плачет). Простите! Я же только чтобы помочь! А потом – этот вечный наш страх!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (пытается язвительно, но получается печально). А вы всё надеетесь, что «страх спасет мир»?!

Ч е р к а ш и н. Министр сначала просто отказывался верить!

Р ы ж о в а (ожила). Но ведь фирма! Якунинская!

Ч е р к а ш и н (не может остановиться). А потом! Он понял! Ведь даже при атомной войне… Мы можем восстановить кадровую армию! В самый короткий срок! Народ станет бессмертным!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (тихо). Народ? Да… Хорошо бы – возродить народ!

Ч е р к а ш и н. Полное восстановление живой силы при атомном ударе! Априори – мы выигрываем!

Р ы ж о в а. А какая возможность продвинуться в мирных переговорах!

Ч е р к а ш и н. Приказ подписан! Ох! Как легко! Как с плеч долой!

Б а б а  Ш у р а (спокойно). Вон… отсюда!

Ч е р к а ш и н. Что? А вы – кто? Дмитрий Михайлович! Это она… мне?

Я к у н и н а. Вам!

Р ы ж о в а (не сразу). Нам – обоим… (Якуниной.) Если вы даже победите, то только потом поймете – какой ценой! (Черкашину.) Идемте, генерал!

Уходят.

Г е д р о й ц. Вы нас слышите? Порядок, порядок. Уже немного…

Л а р с (смеется). Какие у вас удивительные руки, Гедройц! А я вас всегда называл биндюжником!

Б а б а  Ш у р а. Не молчи, не надо, Митенька… молчать!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (не может говорить, потом еле слышно). Когда Аристофан… уж безумный… Как я! Умирал от холода на морском берегу, всеми покинутый, он кричал, бедный: «Птицы! Слетайтесь мне на грудь! Птицы! Согрейте меня…» (Неожиданно уронил тяжелую свою голову на сжатые кулаки и с неожиданной, может, последней силой застонал.) О-о… Как хорошо было ему! Море… Простор! Птицы…

Л а р с (громко, торжественно). Ну…

Г е д р о й ц (тихо). Можно? Дмитрий Михайлович…

Баба Шура подходит к старику, но он молчит – не в силах ответить… Тогда встает Якунина…

Я к у н и н а. Ну что медлите? Вперед!

Г е д р о й ц. Я жду распоряжения… Дмитрия Михайловича!

Я к у н и н а (обняла Дмитрия Михайловича с другой стороны). Два слова… Хотя бы – два!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (из последних сил чуть вымолвил). Давай, внучек… (И даже улыбнулся.) Поехали!

Через мгновение в гостиной началось странное свечение. И вдруг! Словно гигантский черный смерч проносится по дому… Звенит стекло, рвется где-то ткань, хлопают двери… Но сам дом стоит крепко, неколебимо. Счастливый, мощный, молодой смех старика Якунина! И снова – так же внезапно – тишина! Обморочная, наважденная. Из глубины – в туман, который поглотил стены дома, оставив только гостиную с ее огромным столом, проступает среднерусский старинный усадебный пейзаж.

(Тихо.) Зачем же плакать, сестра? Когда все… возвращается?

Б а б а  Ш у р а. Я не плачу. Я просто ничего не вижу… От утреннего тумана…

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Просто еще не рассвело как следует!

Я к у н и н а. Нет! Солнце уже встает…

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Милая Оленька! Поставь-ка мою любимую! Шаляпина! (Улыбаясь.) День надо начинать с чего-то нетленного. С горных вершин…

Б а б а  Ш у р а (тихо, шепотом). Оленька… А он здесь?.. Глеб?

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Глеб? Ты здесь?

Я к у н и н а. Да… Он стоит у стеклянной двери.

Б а б а  Ш у р а. Слава Богу! Наш Глеб!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. А почему он молчит?

Б а б а  Ш у р а. Но там есть еще кто-то…

Я к у н и н а. Да! Они идут сюда. Вон – очень красивая полная женщина…

Б а б а  Ш у р а. Евгения Корниловна! Женечка! Твоя свекровь… Митя, неужели ты не узнаёшь?!

Я к у н и н а. Аза руки она держит мальчика и девочку.

Б а б а  Ш у р а. Неужели забыл – Алик и Муся…

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (повторяет). Алик и Муся! Муся и Алик! А кто это кашляет?

Б а б а  Ш у р а. Говори, Ольга, – я по-прежнему ничего почти не вижу…

Я к у н и н а. Это же ваш отец! Он с трубкой. И в форме лесничего…

Б а б а  Ш у р а. А мама! Где мама?..

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Не плачь, Санечка! Они идут сюда… Я слышу!..

Я к у н и н а. А за ними еще кто-то… в тумане, в саду… и не разглядишь отчетливо!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч (осторожно). А Глеб?! Он все так же стоит у балконной двери! И смотрит на нас?

Я к у н и н а. Да!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Смотрит на тебя!

Я к у н и н а. Да! Но он не осуждает нас…

Б а б а  Ш у р а. А люди всё идет и идут… Я слышу! А это голос бабушки! И тети Лизы! А этот? Очень знакомый… Да, да… Иннокентия!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Твоего жениха!

Б а б а  Ш у р а (тихо). Он погиб в брусиловском прорыве… Неужели и он… вернулся?

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. А Глеб все смотрит и смотрит на нас? Оля! Почему ты плачешь?

Я к у н и н а. Потому что у него счастливое лицо! Он – словно сама Любовь!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. Значит, мы прощены?.. За все?!

Б а б а  Ш у р а. Значит, все получилось? Я так поняла? И жизнь! И смысл! И любовь!

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч. И за муки даже… За грехи? За все? Прощены?!

Я к у н и н а (как эхо). Да… Кажется… мы прощены… И не только мы!..

А из утреннего, лазоревого, юного тумана к столу идут люди. И вот они уже смешались все за одним якунинским столом! Евгения Корниловна – рядом с мужем – кормит завтраком смеющихся, еще не совсем выспавшихся Алика и Мусю… Отец-лесничий раскуривает свою трубку и гулко, уютно кашляет от первой утренней затяжки… Глеб опускается в кресло рядом с Ольгой Якуниной и осторожно гладит и целует ее руку. А рядом примостился юный Ларс… Гедройц вносит огромный сияющий старинный самовар… А над всем этим вечным счастьем царит божественный и повелительный голос Ф. И. Шаляпина: «О, если б навеки так было!» А люди всё идут и идут – из глубины сцены… Из глубины времени. Голос Шаляпина становится все мощнее, все проникновеннее: «О, если б навеки так было!..»

М е д л е н н о  о п у с к а е т с я  з а н а в е с