Текст книги "Серебряная свадьба"

Автор книги: Александр Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Д а ш а. Да и какая у него могла быть семейная жизнь, когда он всю жизнь на службе да по командировкам.

О л я. Я когда к нему переехала, в его комнату, у него одна ложка была. Одна кружка. И манерка с первой империалистической. И спал он на столе…

Д а ш а. Вот настоящий большевик был. Никогда ни на что не польстился.

О л я. А ему просто ничего не надо было! Работа, работа и работа! Ему в пять утра позвонили, когда война началась. Он сразу ушел в ЦК, я его полмесяца и не видела. Потом заехал за нами, увез на вокзал. В эвакуацию. Попрощались, посмотрел он на меня и только сказал: «Береги ребят, Оленька». И ушел, ему спешить надо было.

Д а ш а. Да, тебе повезло…

О л я. Его на фронт отправили. Он потом рассказывал. Пришел домой. Выпил чаю. Написал записку нам: «Сегодня ухожу на фронт. Береги себя и детей. Мы победим. Если убьют, постарайся, чтобы ребята помнили, что у них был отец». Закрыл комнату, отдал ключ соседке. И ушел на четыре года…

Д а ш а. Не плачь…

О л я. До сих пор не могу себе простить, что в эвакуации была тогда. Все на фронт уходили, их кто-то провожал. Кто-то плакал, целовал на прощание… А он вот – так… И никогда ни слова упрека. Ничего. «Все, что Оля делает, все правильно… Все хорошо!»

Д а ш а. Да… Уж если он считал, что прав, его никто на свете с места не мог сдвинуть.

О л я. Вот поэтому и отдала я ему свою жизнь. И никогда не пожалела. И в ребятах от него тоже есть много…

Д а ш а. Все-таки они другие…

О л я. Полных копий не бывает. Я иногда думаю – жили бы они отдельно. Сами бы… как хотят. Сами ошиблись, сами себя поправили. Да ведь сердце болит за них. Так болит! Вот хоть сейчас! Миша? Ушел? Все думаешь – посоветуешь что-нибудь. Все-таки жизнь прожили – всякое видели!

Д а ш а. Помнишь, мать говорила… «Знал бы, где упасть, соломку бы постелил». Нет, уж пусть сами…

О л я. А ты к Виктору собралась…

Д а ш а (серьезно). Наша жизнь их ничему не научит.

О л я. Когда уж Арсений Васильевич умер… А они его помнят! Нас-то с тобой будут вспоминать?

Д а ш а. Cela dépend…[24]24
  Когда как… (франц.)


[Закрыть] (Пожала плечами.) Будут, наверно… Только так ли? Мы – бабы… Старые, глупые бабы… Для нас они – вечно дети. «Ты платок носовой не забыл? Да почему ты плохо кушаешь? Да что у тебя настроение плохое?» А им другое нужно – рука, мудрость, уверенность, что жизнь не бессмыслица! Потери, труд, самоотверженность – не бессмыслица!

О л я. Это не словами нужно доказывать.

Д а ш а. А что мы сейчас можем? Сами помощи, заботы требуем… Счета предъявляем. Лишнюю ношу на них кладем.

О л я. А давай, Дашка…

Д а ш а. Ты что развеселилась?

О л я. А серьезно? Давай, Дашка, уедем с тобой? А?

Д а ш а. Куда уедем! Ты что!

О л я (помолодев). А почему – нет. Сядем с тобой в поезд. Вдвоем. И поедем куда глаза глядят.

Д а ш а. В Томск… Eh bien, je jamais! C’est un couple![25]25
  Это будет прекрасно, я знаю! Такая парочка! (франц.)


[Закрыть]

О л я. Ага… Потом в Троицкосавск… Да мало ли куда… Поедем туда, где были молоды.

Д а ш а (воодушевляясь). А что… Только деньги…

О л я (бесшабашно). Какие деньги. Найдем! К маме в Кисловодск. Могилку найдем. Восстановим ее. В Ленинград поедем.

Д а ш а. В Москву!

О л я. Правильно – в Москву. На Выставку сельскохозяйственную пойдем. А? Дашка?!

Д а ш а. А чего – мы еще можем!

О л я. Я все деньги свои с книжки сниму, и поедем мы с тобой вдвоем – в купе…

Д а ш а. В пульмановском вагоне.

О л я. В Кремль сходим. В Мавзолей. В Третьяковку, как ты хотела.

Д а ш а. В Эрмитаж…

О л я. И никого нам не надо! Пусть они тут сами как хотят!

Д а ш а. Пусть посмотрят, пусть увидят, как без нас!

О л я. Ну, почему ты, Дашка, такая умная, такой глупой всегда была? Все что-то куролесила? Но теперь с тобой… Душа в душу!

Д а ш а. В гимназию нашу обязательно зайдем. В университет томский… Я помню…

Звонит телефон.

О л я (не может встать). Ой… не могу…

Д а ш а. Я сейчас. (Пытается подняться и садится, хватается за сердце). У тебя где корвалол?.. Или что-нибудь?..

Звонит телефон.

О л я (смеется). Ой, путешественницы… Ноги отнялись!

Д а ш а (наливает лекарство). Я сейчас выпью. И подойду к телефону! Сейчас, сейчас… Eh bien, je jamais![26]26
  Прекрасно, я знаю! (франц.)


[Закрыть]

О л я. Перестали звонить. (Смеется, закрыв лицо рукой. И неожиданно тихо.) Ты просто не представляешь, как тяжело мне в эвакуации было. Что я умела? Двое ребят на руках! По аттестату гроши получала. Спасибо, добрые люди помогли. Анечка, жена милиционера, помню, была… Так я к ней по десять раз в день бегала. Топора нет – к Анечке, спичек нет – к Анечке… С ребятами посидеть, пока я в леспромхоз иду, – к Анечке… А уж там морковку, луковицу, хлеб… А что у нее-то, лишнее это было? У самой три дочери. Никогда отказа не видела.

Д а ш а (поцеловала сестру). Люди всегда к тебе с добром относились.

О л я. В сорок третьем у Мишки – корь. У Витьки… сыпной тиф! Больница в двадцати километрах. Взяла я у Анечки санки. Надо было в больницу его везти. Положила я Мишку к ней, вместе с ее девчонкой. Впряглась в санки и повезла в больницу. Иду, иду, тайга, снег. А холодина! Не знаю, как уж я его довезла. В общем, положили его в палату. Дождалась. По окошкам бегала, все смотрела, в какой палате его положат. Смотрю, лежит наконец у окна. Перекрестила я его. И бегом обратно. Свой-то тоже умирает. Бегу и думаю. Если Мишка умрет… Свой все-таки… А как я родителям в глаза посмотрю, если Виктора не сберегу? Бога просила, если забирать кого-то, так уж забери моего. Пришла домой, ноги отваливаются.

Д а ш а. Ты чаю-то глотни…

О л я. Полтора месяца так и бегала. Сорок километров – до больницы и обратно. А ведь еще работать в леспромхозе надо было… Сосны валить.

Д а ш а. Помню… я эти сосны… Не знаешь, с какой стороны подступиться. Чего ты смеешься?

О л я. Видели бы наши кавалеры? И други наши из гимназии, как мы с тобой сосны в тайге валили!

Д а ш а. Не думаю, что у них легче жизнь сложилась… Вот Валерик-то… Не сложилась жизнь. Валерий Янович. Поляк… смешной такой… Стеснительный. Не знаю уж, как он с рабочими управлялся. Он же слова поперек не мог сказать.

О л я. В те годы много таких людей было.

Д а ш а. Какое мне дело – много или мало! В Германию его посылали – не поехал, строительство нельзя было оставить. Орденом наградили – «Неудобно, я же не один строил!». Все в Крым, на юг едут – «Дашенька, там же сплошные толстяки худеют, поедем лучше на Иссык-Куль». «Зачем?» – спрашиваю. «Нужно, чтобы совершенная красота каждое утро в окно смотрела. Чтоб на целый год заряд был». – «А на море, значит, для тебя несовершенная красота?» – «В Ялте – нет. Недаром оттуда Чехов рвался!»

О л я (с трудом сдерживая себя). Поздно ты винишься.

Д а ш а. Видела, что ты его любишь. И кофточки твои самодельные видела. И цветы, что каждый раз приносила. Валерик мне говорил: «Зачем Оленька на цветы тратится? Они же дорогие».

О л я. Выдумала… сейчас.

Д а ш а. Он к тебе как к младшей сестренке относился.

О л я (тихо). Знаю, как он относился.

Д а ш а. Поздно нам его делить.

О л я. Тебе и в голову не приходило, что он меня полюбит.

Д а ш а. А он и не любил тебя.

О л я. Любил! В конце концов полюбил. Я видела!

Д а ш а. Хороша любовь… (Смеется.) Прятали глаза, как гимназисты!

О л я. Конечно, это не твой роман с Улзыкуевым!

Д а ш а. Не вспоминай. Тебе этого не понять!

О л я. Чего понимать?

Д а ш а. Простой пастух из аймака. Революция сделала его премьер-министром. Умница, красавец, тиран. А в душе-то прежний пастух. Недоверчивый, хитрый. Иногда даже мстительный. Ему все подавай! Все разом! Чтобы его республика была первой в Союзе! Чтобы в Кремле его особо принимали! Чтобы на приемах в Париже, в Германии на него смотрели как на потомка Чингисхана. Конечно, дочь князя Корсакова… Это ему льстило!

О л я. Вот вы и нашли друг друга – князьки!

Д а ш а. Республика была не из последних в стране. При нем…

О л я. Ты уверяла себя, что все это из-за мужа. Чтобы Валерий Янович мог воплотить свою мечту.

Д а ш а. Ты почитай… почитай литературу. Все жены великих…

О л я. Валерий Янович не был великим.

Д а ш а. Его здания, стройки считаются классикой.

О л я (просто). Мало тогда было хороших архитекторов. Мало!

Д а ш а. Он любил меня! Ты только посмотри на фотографии. (Роется в старой сумке.) Как он везде на меня смотрит…

О л я (тихо). Видела… тысячу раз.

Д а ш а. Посмотри! Не любил – да? Не любил? (Плачет.) Да, я безрассудная… Fou, fou, plainte là![27]27
  Безрассудная, глупая, покинутая, брошенная! (франц.)


[Закрыть] Брошенная всеми!

О л я. Сначала, может, и любил… А потом…

Д а ш а (после паузы). А потом… Я вышла на веранду и увидела, что моя сестренка…

О л я. Зачем?

Д а ш а. Моя сестренка целует Валерия… И как целует… C’est une couple… Un couple gon fait coiller![28]28
  Такая парочка… Такая парочка милуется! (франц.)


[Закрыть]

О л я. Да, да… Парочка целовалась!

Д а ш а. Словно крадет что-то… И не может не украсть.

О л я. Ты замолчишь когда-нибудь?

Д а ш а. Тогда я ушла. Но в ту же ночь он рассказал мне об этом поцелуе. Очень тебя жалел.

О л я. Неправда. Нет!

Д а ш а. Правда, mais enfant[29]29
  Моя девочка (франц.).


[Закрыть], правда. Просто пожалел он тебя тогда. Видит, одинокая, несчастная девушка. Влюбленная…

О л я. Да, тогда я была совсем одна… Только что из больницы вышла…

Д а ш а. На что ты надеялась? Никогда бы он от меня не ушел!

О л я. А я и не думала, что он уйдет.

Д а ш а (не понимая). Любишь – так добивайся!

О л я (раздельно). Ни я, ни Валерий Янович никогда не думали, что нужно чего-то добиваться…

Д а ш а. Добилась – тогда и счастье! Ох, какая я была в молодости. Я понима-ала ее… Революцию. Все можно! Все – твое! Все запреты отпали! Только ты и мир! Вот как сейчас у космонавтов. Летят себе – и ни границ, ни запретов. Ой, как бы я хотела вот так же…

О л я (улыбнулась). Космонавтка! Терешкова ты моя… Поздно только. (Пауза.) Ничего никогда не отпадает. Ни порядочность, ни совесть, ни любовь… Они просто будто отошли, не кричали о себе первое время… Но никуда не исчезли. И только они спасали людей. В самые тяжелые времена…

Д а ш а (после неправдоподобно долгой паузы). Может быть…

О л я. Вспомни, ты всегда оказывалась на пустом месте, когда забывала о них… И с Агнивцевым, и с Улзыкуевым…

Д а ш а. Сравнила тоже…

О л я (убежденно). Сравнила.

Д а ш а (снова после долгой паузы). Может… Но все равно… (Пытается улыбнуться.) Заманчивое было время…

О л я (тоже смеется). Правильно отец говорил: «Мало я Дашку драл!»

Д а ш а (не может перестать смеяться). Он никогда меня пальцем не тронул! (Замолчала, опустила голову.) Неужели действительно все так просто?

О л я. Что?

Д а ш а. Сколько было призывов, требований времени… директив… ломок… поисков… А остались… победили… Только когда… вот так. Как ты сказала. Как в войну! O, altitudo![30]30
  О, высокие чувства! (лат.)


[Закрыть] Когда высокие чувства? Вот я вчера в газете читала…

О л я (перебила). Если бы я не любила Валерия… Яновича, хватило бы у меня сил спасти Виктора? И Мишки тоже бы не было… И сидели мы сейчас с тобой… Две одинокие, всеми забытые старухи.

Д а ш а. Если вообще… были бы живы. Знала – сын. И выдержала. Поэтому.

О л я. Как в детском учебнике. Есть закон сохранения энергии. А есть закон сохранения любви. Она… тоже никуда не исчезает. Она просто меняется. Любовь женская превращается в любовь материнскую. Материнская – в любовь к отечеству. Любовь к отечеству – в любовь к дому, к труду. Любовь сына – в любовь к девушке. Какой-то вечный круговорот. (Помолчала.) Надежный закон.

Д а ш а. А все-таки в Викторе есть что-то мое! Его хватка!

О л я. Не знаю… Мне он больше всего Арсения Васильевича напоминает. Ты в революцию со студенческой скамьи соскочила, поэтому так легко от нее и отлетела. А Арсений Васильевич пришел к ней и по ссылкам, и по каторгам, и с пулей девятьсот пятого года. Поэтому никто и никогда не мог его от нее отодвинуть. И если это детям передалось, то слава богу…

Д а ш а. Конечно, Виктор своего отца и не вспоминает. Все Арсений Васильевич… Арсений Васильевич…

О л я. Маленький был, не помнит его. Арсюша его воспитал. Имя дал. Хорошее, честное имя. Такое запятнать боязно.

Д а ш а (после паузы). Ничего ты мне оставить не хочешь!

О л я. Не хочу я больше об этом.

Молчат.

И почему тяжкие годы дороже вспоминаются? Может, потому что выдержали. Человек через сопротивление только смысл жизни понимает. Если все само собой в руки плывет – ни радости, ни горя…

Д а ш а (долго сидит, опустив голову. Встает, вернее, пытается встать). Наверно, ехать пора… Темнеет… И телевизор не работает!

О л я. Ты разве звонка Виктора не дождешься?

Д а ш а. Ты мне и за него… и за всю мою жизнь высказала. Чего уж больше ждать? Поплетусь в свою Русановку. От станции по шоссе четыре километра. Откроешь дверь – холодно, нетоплено. Никто не ждет… Еще на поезд опоздаешь! (Смеется.) «Ah, qu’ils sont beaux les trains manques!»[31]31
  «Ах, как хороши упущенные поезда!» (франц.) – строчка из Аполлинера.


[Закрыть]

О л я. Да, упущенные поезда! (Поцеловала сестру.) Я к тебе на той неделе приеду. Надо будет в сарае разобраться. Сапоги там Арсюшины должны быть…

Д а ш а. Жизнь прожита, а ты все какие-то сапоги ищешь.

О л я. Живой о живом. Витя просил найти.

Д а ш а. В Москве таких сапог нет? Сгнили они уже, наверно.

О л я. Дашенька… (Обняла сестру.) Не мы первые, не мы последние… Жили, старались, чего-то добивались. Давай уж доживем – без зла друг на друга. Ведь я-то тебя никогда не брошу. Ты знаешь.

Д а ш а. Знаю.

О л я. Ты – умная. Образованная. Сильная. Самостоятельная. Я с детства гордилась, что у меня такая сестра. Даже поклонниками твоими гордилась.

Д а ш а (сквозь слезы). То-то же…

О л я. Вымолить можно все. Тем более у наших детей. Но нужно ли?

Д а ш а. Сама… не знаю. Конечно, это будет la serait trop ennuyeux, laissons-les faire![32]32
  Это будет очень скучно. Оставим их! (франц.)


[Закрыть] Оставим эту тему!

О л я. Хочешь, я к тебе перееду? Мишка пусть тут один, наконец, живет. Я только наезжать буду, убраться-приготовить…

Д а ш а (покорно). Хочу…

О л я. И будем мы с тобой вместе. Вместе ведь не так одиноко. Как ты говорила – «как космические братья»!

Д а ш а. Ага… Только сестры!

О л я. А Виктору с тобой будет трудно. И ребятам. Ведь когда терпят из жалости, это ведь тоже не сахар? А?

Д а ш а. Мне, может, год-другой жить-то осталось. Всего!

О л я (долго смотрит на сестру, неожиданно искренне и серьезно). Папа… тебя бы не понял!

Телефонный звонок.

(Снимает трубку.) Виктор? Витенька? Это ты? Да, да, все здоровы! Как у тебя? Как у вас? Значит, через недельку заедешь? Вопрос решился? Даша тоже здесь. Что делаем? Сидим две старухи… Косточки перемываем… Кому? Себе, конечно. Нет, она не может подойти к телефону. Заснула. Не хочется будить. Витенька, у меня к тебе просьба… Ты не отвечай сразу. Посоветуйся с Лидой. Но я тебя очень прошу… Ты возьми Дашу к себе. С пропиской будет трудно? Ты уж постарайся. Я! Я тебя прошу! Сделай это ради меня. Нет, я-то никуда не поеду. Мне-то ничего не надо. Ты понял – я прошу. Да, да, целую, сыночек. Жду…

Пауза.

Д а ш а. Я не спала.

О л я. Не говори ничего.

Д а ш а. А он? Он что сказал? Он сможет?

О л я. Сможет, сможет…

Д а ш а. Надо бы свет зажечь… Темно совсем.

О л я. Не надо.

Д а ш а. Ты что – плачешь?

О л я. Я же просила – помолчи…

Д а ш а. Ты… Ты родная моя…

О л я. Нет. Мы с тобой, кажется, родились в разные времена… У разных родителей.

Д а ш а. Зачем же ты тогда?..

О л я. Потому что я – это я. А ты – это ты…

Д а ш а. Виктор знал, что ты и Валерий Янович?..

О л я. Как я могла ему не сказать? В семье такого не позволяется. Или все всем открыто – или погибнем.

Д а ш а. Ты хочешь, чтобы я сама отказалась?

О л я (устало). Я хочу только одного. Покоя…

Д а ш а. Но ты ведь на пять лет меня моложе…

О л я (словно всматриваясь в прошлое). Мне было пятнадцать лет. Зажгли свечи.

Д а ш а (тихо). Les chandelles![33]33
  Свечи! (франц.)


[Закрыть]

О л я. Единственное украшение в маленьком домике на окраине Троицкосавска. Отец надел сюртук. Мама принесла торт из картофельной муки. Пятнадцать свечей. За окнами революция… И все непонятно! И все прекрасно! Жизнь без конца и без края. Без конца и без края любовь! И такое счастье в душе, которого хватило бы, кажется, на всю жизнь… И казалось: еще месяц… Deux mois! Trois mois![34]34
  Два месяца! Три месяца! (франц.)


[Закрыть] И наступит какое-то невиданное счастье!

Д а ш а. Отец обычно подходил к роялю и тихо пел: «Не искушай меня без нужды… возвратом нежности своей…» Подпевай, Оленька! «Разочарованному чужды все обольщенья прошлых дней…»

О л я (очень тихо). «Уж я не верю в уверенья…»

Д а ш а. «Уж я не верую в любовь… и не могу предаться вновь… раз измени-ив-шим сно-оо-овиде-еньям…» Оленька, теперь твой голос… Оленька! Теперь твой голос… (И снова поет.) «Не искушай…»

Она не замечает, что ее сестра уже никогда не вступит вновь в этот дуэт. А Даша все поет своим верным, упоенным и почти нестарческим голосом.

Незажженный свет в кухне обычной пятиэтажки. Одна история – и две судьбы. И старая музыка для вечно новых поколений. Услышат ли они ее? Услышат два, угасающих один за другим, голоса в безмерном грохоте времени?

З а н а в е с

ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ
Драма в двух действиях

Если живые не видят, то мертвые удивляются…

Лев Толстой

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

О л ь г а  А р т е м ь е в н а  Я к у н и н а.

Г л е б  Д м и т р и е в и ч – ее муж.

А р с е н и й  (Л а р с) – их сын.

И в а н  И в а н о в и ч  Г е д р о й ц.

И р и н а  И л ь и н и ч н а  Я н к о.

К о р н е й  Ф и л и п п о в и ч  Ч е р к а ш и н.

А л е в т и н а  Р о м а н о в н а  Р ы ж о в а.

Б а б а  Ш у р а – домоправительница.

Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч  Я к у н и н – человек из самых дальних комнат.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Старинный московский особняк с огромной гостиной, посредине которой гигантский стол-сороконожка. Такие дома остались у очень заслуженных людей – они получены, обставлены, обжиты очень давно.

Картины в потускневших рамах, массивные продавленные диваны, кресла, старинная бронза, потускневшие зеркала, фарфоровые вазы и безделушки. Старый рояль. Все – чуть потрескавшееся, слегка запыленное, словно «оставшееся со времен средневековых»… Матовое столовое серебро, тяжелые уникальные гардины – чуть выцветшие, но все равно победоносные в своей борьбе со временем.

В этой огромной комнате (метров на восемьдесят!), во всей квартире все равно чувствуется могучий, старый, словно окаменевший дух большого корабля, населенного людьми, которые пронесли через рифы и невзгоды времени много тяжкого… И вот-вот, кажется, он, этот дом, уже станет музеем, сколком «времени ушедшего», ибо люди, построившие его, вносившие сюда мысль, дух и дыхание, должны (по воле Бога!) уходить из жизни, а молодой поросли – этого светлого, зеленого цвета! – не чувствуется в некогда шумном старом доме.

…На сцене  б а б а  Ш у р а – домоправительница и деспот семьи академика Якунина. Здесь же  И р и н а  И л ь и н и ч н а  Я н к о – врач и приятельница Ольги Артемьевны Якуниной – хозяйки дома. Баба Шура, несмотря на то что ей под сто лет («осталась одна пятилетка!»), почти насильно усаживает гостью за стол и неспешно, неумолимо медленно накрывает для нее «легкую закуску». Хоть и на краю «сороконожки», но по всем правилам – со всем необходимым количеством тарелок, серебра, бокалов.

Наконец, кряхтя, нагибается куда-то в глубь огромного буфета-дворца и достает бутылку марочного вина, которую, завернув в салфетку, ставит в уже приготовленное – со льдом! – серебряное «каше».

И только после всего этого, с трудом отдышавшись, позволяет себе сесть на край тяжелого старинного стула, чтобы поддержать беседу с гостьей.

Я н к о. Да зачем вы хлопочете, Александра Михайловна? Меня в сумасшедшем доме прекрасно накормили!

Б а б а  Ш у р а. Полагается. (Пауза.) Придется за Глебом Дмитриевичем гоголь-моголь доесть – не пропадать же добру! (Ест сосредоточенно, почти торжественно.)

Я н к о. Не знаю, как я дотяну Глеба Дмитриевича? Скорее бы уж Ольга возвращалась!

Б а б а  Ш у р а (рассматривает что-то на скатерти). Видишь – желтенькая таблетка? Выбрасывает! И сиреневенькие – тоже. А я собираю и… (Берет таблетки в горсть и разом глотает.)

Я н к о (всплескивает руками). Баба Шура!

Б а б а  Ш у р а. Ничего! Каждая таблетка свою болезнь найдет! Ты закусывай, закусывай…

Я н к о (с аппетитом ест). Когда самолет из Амстердама?

Б а б а  Ш у р а (посмотрела на большие часы с боем – настоящий «Нортон»). Уж с минуты на минуту должны быть. Ларс сам за матерью поехал.

Я н к о. Трезвый?

Б а б а  Ш у р а. Ты рыбки… рыбки бери! Я меньше трех кило не заказываю.

Я н к о. Зачем так много? Семья у вас… Глеб Дмитриевич почти не ест, Ларс на мощи стал похож.

Б а б а  Ш у р а. А народ-то? Народ! Один Гедройц Иван Иванович как сядет! Или Рыжова! Или еще кто из института! Ведь хозяйка любит, чтобы в доме все как при Дмитрии Михайловиче было! И Глеб Дмитриевич любил! (Поправилась.) Любит…

Я н к о. Да! Старая Москва… Так же, наверно, Склифосовские жили! Третьяковы… Туполевы… Остроумовы…

Б а б а  Ш у р а (неожиданно). А ты не жалей нас! Дело-то у нас на века поставлено! Недаром Ольга Артемьевна из Амстердама Большую золотую медаль везет! Весь мир опять обскакали! (Приблизившись.) И правительство на днях к нам собирается! Расширяться будем! Вот так!

Я н к о. Сколько же лет вы в этом доме, Александра Михайловна?

Б а б а  Ш у р а. Ну, как Глеб Дмитриевич родился… Значит, пятьдесят семь! Ты выпей, выпей винца! Может, и осмелеешь? А вино это особое! Его еще в тридцатом году Дмитрий Михайлович в подвал заложил. Ему тогда в Крыму четыре огромнейших корзины подарили. По сто бутылок! Так вино в подвале и хранится.

Я н к о. Как-то нереально… все это! В центре Москвы… Особняк, подвалы! Брейгель! Рафаэль на стенах… Серебро чуть ли не восемнадцатого века. И рядом – наисовременнейший, всемирно известный институт имени… Каждый второй в Москве знает фамилию Якунина. Уже никто и не помнит, кто из Якуниных жив… кто умер… А институт все гремит и гремит!

Б а б а  Ш у р а (с гордостью). Мы ведь Глебушку тоже могли за какую-нибудь «принцессу советскую» отдать! А женили на простой лаборантке! На Тоболкиной Ольге Артемьевне. И не жалеем! Нам с покойной хозяйкой – Евгенией Корниловной – без разницы было! Она… бедная душа (перекрестилась), первая заметила… что живет человек в этом доме на последнем пределе. Год-другой… Десять – двадцать! А потом его на Болеарские острова тянет…

Я н к о. Куда?

Б а б а  Ш у р а. На Болеарские острова! Так покойница говорила. Ну, ломается он! Машина и та свой срок имеет. А у человека хуже – уходит он куда-то… В свой мир. Если, конечно, разгон был настоящий! (Вздохнула.) А Дмитрий Михайлович уж такой им всем разбег и разгон давал, что не только дети его… а целый институт в три тысячи человек до сих пор на его идеях летит… (Смеется.) Расступись, ученый народ!

Я н к о (осторожно). А как же сама… Евгения Корниловна?

Б а б а  Ш у р а. Я же сказала – бедная душа! (Пауза.) Боялась она за детей своих… Ведь двое-то – Алик и Муся – еще в отрочестве погибли. Один утонул! Другая руки на себя наложила… Вот и встала Корниловна за Глебушку, за младшего! Откуда что взялось! Как тигрица…

Я н к о. Ну а дальше… потом?

Входит  О л ь г а  А р т е м ь е в н а  Я к у н и н а  в дорожном строгом костюме.

Я к у н и н а (с порога). А потом – суп с котом! Понятно, «подруга дорогая»? (Взяла бутылку.) О! Каким вином тебя угощают?!

Я н к о. Поздоровалась хотя бы… (Обнимает Якунину.) Поздравляю! «Подруга дорогая»!

Я к у н и н а (тише). Как Глеб? К нему можно?

Я н к о (не сразу). С каких это пор… ты стала меня об этом спрашивать?

Я к у н и н а. В дороге всякое померещится! (Достает из сумки красивую бархатную коробку, вынимает оттуда цепь, на которой Большая золотая медаль… Надевает на себя. Потом передумала… Сняла, сложила все обратно.)

Входят  Л а р с  и  И в а н  И в а н о в и ч  Г е д р о й ц.

Л а р с (матери виновато). Я был уверен, что Иван Иванович тебя встретит…

Я к у н и н а. Поэтому ты и засел в международном кафе? Как вообще тебя туда пустили?

Г е д р о й ц. Я провел Арсения Глебовича через ВИП.

Я к у н и н а. Иван Иванович! Запомните! У меня других детей – нет! А из Арсения… Из вашего любимого Ларса! Я все равно дурь выбью! Чего бы мне это ни стоило! (Почти в ярости.) Ты слышишь? Олух царя небесного?

Л а р с. Слушаю… Суламифь!

Б а б а  Ш у р а (Янко). Во-о… Точь-в-точь как покойница, свекровь ее!

Я к у н и н а (Ларсу). Дай только отца поставить на ноги!

Л а р с. Желательно… (На немой вопрос матери.) Мы все утро говорили с ним.

Я к у н и н а. Ну?!

Л а р с (опустив голову). Он уже… по ту сторону!

Г е д р о й ц. Ларс имеет в виду, что идея распада материи для него сейчас занимательнее, чем проблема ее устойчивости.

Я к у н и н а (сдерживаясь). Вы же зам по хозяйственной части?! А то – «ВИП», «распад материи»! (Взяла себя в руки. Бабе Шуре.) Бокалы! (Сама разливает вино.) Баба Шура, спасибо, что дом не рухнул, не покачнулся, пока меня здесь не было.

Б а б а  Ш у р а. Правильно говоришь – с уважением! (Тоже поклонилась Якуниной.)

Я к у н и н а (словно не заметив, Янко). Спасибо и тебе, Ира, что Глеб… жив! И что я могу поговорить сейчас с ним. (Тихо.) Наедине! (Пьет. Жестом дает понять, чтобы Янко привела Глеба, а остальные вышли. Опускается в глубокое старинное кресло и на секунду закрывает глаза. Расстегивает воротник сорочки, словно ей душно.)

Янко вводит высокого, очень худого, удивительно схожего с сыном – идеально одетого! – чуть смущенного человека. Это муж Ольги Артемьевны – Г л е б  Д м и т р и е в и ч  Я к у н и н. При виде жены он останавливается – то ли как школьник, то ли как юный влюбленный… Он не боится ее – он благоговеет перед ней!

Янко тихо исчезает.

(Нежно целует мужа.) Ты еще похудел! За какие-нибудь десять дней. (Слабо улыбнулась.) Ну что мне с тобой делать?

Г л е б. У меня на завтрак был гоголь-моголь. Удивительно питательная вещь! О! Ты не знаешь всех защитных свойств организма! Человек теоретически вообще может не есть более трех месяцев!

Я к у н и н а (почти печально). Ну да… Ты же – теоретик! (Достает из коробки свернутый лист Почетной грамоты.) Вот!

Г л е б (радостно, торжественно читает). «Почетному доктору Европейской академии наук и искусств. Обладателю Большой золотой медали Всемирного конгресса д-ру Якуниной… Ольге Артемьевне…» (Почти плачет.) Оленьке! Как… прекрасно! Надень на себя мантию, цепь… Прошу! (Читает по-латыни посвящение в почетные доктора.) Боже! Как же тебе все это идет! Ты только посмотри на себя в зеркало!

Я к у н и н а (почти кричит). Но ведь это твоя… Твоя! Только твоя медаль! Твоя работа! При чем тут я?! Максимум, что я делала, – это записывала твои ночные монологи… (Почти плачет – от бессилия.) И кое-что подсчитывала на ЭВМ… И то когда ты слишком уставал, чтобы посчитать в уме!

Г л е б. Не уподобляйся глупцам, милая! Даже Рафаэль писал одну-две фигуры – остальное за него дописывали ученики.

Я к у н и н а. Но мы-то знаем – Рафаэля! А я – по твоим же словам… только ученик? Подмастерье?..

Г л е б (не сразу, со значением). «Ты – женщина! Ты – бабочка большая!» (Обнял ее.) Ты моя… любимая женщина! Только ты проникаешь в мои мысли… Ты – мать моего ребенка! Ты – Якунина, наконец! Ты – уже… Якунина! (Кричит.) Ты – почетный доктор! Ты – профессор!

Я к у н и н а. Господи! Не вспоминай лучше о моем профессорстве!

Г л е б. А что? Ты не получила ни одного черного шара!

Я к у н и н а. Попробуй получи хоть один черный шар диссертант с фамилией – Якунина! В нашем институте…

Г л е б. Я ликую… А ты чем-то встревожена?

Я к у н и н а (опустила голову). Ты помнишь доктора Смэлла? Из Принстона?

Глеб кивает головой.

Почему он сказал, что на основе моей… нашей работы можно подойти к этой формуле? (Показывает ему бумагу с формулой.) Что это такое?

Г л е б (смеется). А… Так и должно быть! Формула Дэвидсона-Платова. Проблема перехода неживой материи в биологически активную.

Я к у н и н а. Что ты смеешься? Это бред, да?!

Г л е б. Не думай об этом…

Я к у н и н а. Почему я не поняла этого? Почему не знала?!

Г л е б. Мы так быстро работали…

Я к у н и н а. И в те дни, пока меня не было?

Г л е б (извиняясь). Ты же знаешь – мне надо спешить!

Я к у н и н а. И Ларсу – тоже? (Пауза.) Почему он говорит, что «ты по ту сторону»? И это – про отца!!

Г л е б (тихо). Прости мальчика! Он, кажется, не успевает за мной… А времени объяснять у меня уже нет!

Я к у н и н а. А мне – тем более?!

Г л е б (еще раз смотрит в бумагу). Это хорошая формула… Это – красивая формула!

Я к у н и н а (резко). Но если что случится… все это уйдет вместе с тобой? Я же буду бессильна хотя бы… понять!

Г л е б (почти просительно). Но есть же Ларс… (Тише.) Ну, и, наконец, сам… Он!

Я к у н и н а. Он?! (Молчит.) Он даже не допустит меня к себе.

Г л е б. Может! (Пауза. В растерянности.) Но есть же еще институт… Фирма!

Я к у н и н а. Якунинская? Фирма? (Отвернулась.) Ты слышал, что в начале недели у нас ожидается посещение?

Г л е б. Зачем? Они же не могут ничего понимать в нашей проблематике! Особенно – в новой!

Я к у н и н а (раздраженно). Откуда ты знаешь, понимают они или не понимают? Кстати, в отделе Совмина – половина твоих учеников! А потом, не забывай – мы же работаем и на оборону…

Г л е б (отмахиваясь, сердито). Это побочно! Это – все… побочно!

Я к у н и н а. Необходимо заодно договориться и об экспериментальном заводе! И еще о новом корпусе!

Г л е б (печально). Извини! (Пауза. Осторожно.) А когда мы стали работать на оборону?

Я к у н и н а (не сразу). Весной… Помнишь, у нас были два… теннисиста. Ты еще не мог нарадоваться, что тебе есть с кем поиграть в теннис?

Г л е б. Так это были… они?!

Я к у н и н а. С одним из них я летела сегодня в самолете. (Молчит.) Он мне – как бы случайно! – открыл тайну…

Г л е б. Этот полковник?

Я к у н и н а (раздраженно). Перестань притворяться!! Через заднее стекло машины прекрасно были видны их генеральские фуражки!

Г л е б. Да, да! Что-то припоминаю… Они еще все время пытались завести разговор по статистическим моделям глобального распада! (Неожиданно.) Кстати… Утром я сегодня болтал об этом с Ларсом. У него интересная идея!

Я к у н и н а. Какая?..

Г л е б. Послать это все… к чертовой матери!

Я к у н и н а (настойчиво). Если мы не предложим… к посещению хотя бы маленькое предложение… Хотя бы эскиз!

Г л е б. Я удивляюсь! Почему ты не заинтересовалась предложением Ларса?

Я к у н и н а. Не издевайся! (Тише.) То… заказ отдадут Климову! Или вообще в другое ведомство…

Г л е б (крайне серьезно). Но ведь Ларс…

Я к у н и н а. Не рви ты мне нервы с этим олухом! Пожалей себя! Меня!

Г л е б (еще более серьезно и удивленно). Неужели ты не понимаешь?.. У него фундаментальная идея! Достойная моего отца. Его деда! (Неожиданно быстро выпил фужер вина.)

Я к у н и н а. Что ты сделал?! Тебе же нельзя… Это же яд для тебя! (Кричит.) Ира! Янко! Иван Иванович! Кто там?!

Появляется  Я н к о  со шприцем в руках.

Он выпил вина. С ним может быть кома?!