Текст книги "Факультет патологии"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Успокойся, Андрюш, у вас свадьба, мне приятно.

Ирка выдохнула дым молча.

– Ира, может, ты перестанешь курить, как мужик какой-то, а не девушка.

– Мне хочется, у меня нервная система расшатана.

Она затянулась снова.

– Ира, перестань сейчас же курить, ты же знаешь, я этого не переношу.

– Выйди тогда, – спокойно ответила она.

– Ну, ты совсем обнаглела! От тебя же несет как от пепельницы.

– Тебя никто не заставляет нюхать.

– Ах ты, сука, смотри как заговорила.

– А кто тебе позволил называть меня «сука»? И вдруг Ирка заорала на весь ресторан в панелях:

– Кто тебе позволял называть меня «сука»?!

– Успокойся, Ира, сейчас же! – У него взбесились глаза, но он сдержался. Он схватил ее за руку, но она вырвалась, вскочила и побежала по ЦДЛ, – так они бежали. Он кинулся за ней. Начался шум, крики, ругательства, но для ЦДЛ это не было ново, это было обычно.

Через минуту он снова появился:

– Пойдем, Саш, поможешь, эта дура спряталась в женском туалете и не выходит оттуда.

Я встал, его десятка красного цвета оставалась лежать на столе не тронутая. Он взял ее и быстро пошел.

Около женского туалета никого не было.

– Поговори с ней, а то эта идиотка не выйдет до утра.

– Там кто-то есть еще, внутри?

– Какая разница, здесь ко всему привыкли.

– Ира, – сказала я через дверь женского туалета, – выйди, киска, мне с тобой поговорить надо.

– Этого мудака там нет? – сразу раздался ее голос.

Он замахал руками.

– Нет, он остался сидеть в ресторане. Она тут же вышла, Юстинов стал за угол.

– Кисонька, не надо начинать, я уже устал от этого, будь умница.

– Хорошо. – Она загадочно улыбнулась.

И тут Юстинов все испортил, он подскочил, схватил ее за руку и заорал, шипя:

– Ты долго, идиотка, будешь вы…ся, ты долго будешь выводить меня?

– Уйди к черту!

– Меня здесь каждый второй знает, если не первый, а ты себя как ведешь, сука?!

– Опять я «сука»! – и она завелась. – Да я в рот еб…а твой ЦДЛ и тебя вместе с ним. Мудак! – истошно завопила она и бросилась на улицу, расталкивая всех по пути. Все с любопытством смотрели на сцену, наблюдая.

Мы выскочили за ней на улицу и побежали по Герцена. Она бежала к площади Восстания. И очень быстро бежала, я еще пожалел, что теряю такого игрока для волейбола. Не добегая до восставшей площади (или площади восставших), она заскочила в проходной двор и села у стены какого-то большого кирпичного дома, а сев, сжалась как птичка.

– Уйди, Юстинов, очень тебя прошу, не то хуже будет, – выдохнула она, задыхаясь. – Скажи ему, Саш. Уйди, Юстинов, пока не поздно.

– Что ты хочешь, идиотка, что я тебе сделал? – пытался он взять прежний тон.

– Уйди, чтобы я не видела тебя! – заорала она во всю силу голосовых связок.

Я невольно оглянулся.

– Саш, ты посмотри на эту шизофреничку, она же ненормальная.

– Ах ты, сука! Это я ненормальная?! Это я шизофреничка?! – Она вскочила, держа сумку в правой руке.

– А как аборты от тебя по три раза делать, а как ногами меня в живот бить, когда беременная, а как на улицу меня без копейки денег ночью выгонять, когда тебя тошнило, что меня тошнило. Кто ж тут шизофреничкой не станет, ах ты, мудак, – и неожиданно она размахнулась и ударила Юстинова по голове этой сумкой. Потом снова, ей понравилось, и она стала бить его слева направо, чего-то крича.

И тут я открыл для себя интересную деталь: оказывается, Юстинов боялся Ирку. Она же больше играла, что боится, подыгрывала, а он бравировал этакого героя повелителя, может, так и было сначала, но теперь она уже ничего не боялась, боялся он. Это было потрясающее открытие, или открытие, потрясшее меня.

Она без остановки лупила сумкой по его голове и орала. Я бы размазал ее по стенке, если б она это сделала мне, а он только кричал: «Ира, успокойся, ты с ума сошла».

Было похоже на то. Я схватил Ирку за руку и встряхнул до основания. Наконец ей стало больно, и она опомнилась.

– Уйди, ублюдок, ненавижу. Оставьте меня все, одну, никого не хочу!

– Саш, подержи ее, пожалуйста, я поймаю такси, – и Юстинов скрылся.

Мне впервые стало не по себе: может, она и вправду ненормальная. Хотя я понимал, что это чушь и она играла какие-то там свои дела, известные им одним. Но уж слишком глубоко вошла она в роль и продолжала в ней оставаться.

Я повел ее тихо на улицу, уговаривая.

Юстинов бежал уже навстречу с пойманным такси (а вот правильно по-русски построить такую фразу или нет?); он сел вперед и не оглядывался. У этого человека был пункт всегда и везде быть впереди.

– Не поеду с ним, – встала как вкопанная Ирка, – пускай убирается, отвези меня, Саш, к себе.

Затащить ее в машину не было никакой возможности. Он вышел:

– Ладно, Саш, садись, я не поеду. Этого только мне и не хватало, подумал я. Сделав движение, я затолкнул Ирку на заднее сиденье, она моментально открыла окно, ей воздуха не хватало. Юстинов тут же плюхнулся на переднее сиденье, и мы поехали.

У Ирки были длинненькие красивые ножки, она задрала их вверх, туфли у нее были сброшены (я их в руках принес, она в чулках бежала), и стала лупить по Юстинову куда попало, по голове, по плечам, по лопаткам.

Машина ехала, отвозя ее домой к родителям.

– Остановите, не хочу домой.

– Будешь себя нормально вести, тогда поедем к нам…

Отец Юстинова месяц назад сделал ему квартиру на шоссе Энтузиастов, выменял.

– Ты еще мне условия ставишь, – и она опять стала колотить его ногами.

Машина ехала, шофер ни на что не обращал внимания, по-моему, Юстинов предупредил его, что она шизофреничка.

– Саш, схвати ее за ноги.

Послушав его, я стал пытаться это сделать. Ирка изворачивалась и, не разбираясь куда, стараясь выкрутиться, стала лупить по шоферу. Его кидало к баранке, то вперед, то назад, машина пошла зигзагами. Он сказал, чтобы она успокоилась либо он высадит нас всех сейчас и «не надо ему никаких два счетчика».

– Успокойся, идиотка, немедленно! – орал Юстинов.

– Тварь! – орала она и опять, суча, принялась бить его ногами, с которыми я никак не мог справиться.

– Выпустите меня, а-а! Спасите! – орала она. Это было уже не весело. В руках у нее была сумочка, она открыла ее и стала все подряд, спокойно и методично, выбрасывать в открытое окно по ходу движения: пудру, ключи, записную книжку, помаду, духи и остальное.

– Андрей, – сказал я.

– Шеф, останови!

Он выскочил и побежал в обратном порядке собирать все по дороге.

Вернулся он минут через десять: долго собирать пришлось, мы много проехали. Запыхавшийся, он опустился на переднее сиденье.

– Ну, повезешь ты меня домой, а? – злорадствовала Ирка.

– Ладно, шеф, давай на шоссе Энтузиастов. И тут шеф не выдержал:

– Если ты еще раз саданешь ногами, – сказал он Ирке, – я тебя монтировкой припиз…у так, что забудешь, как тебя звали: это машина, а не дурдом, – и он вытащил монтировку из-под сиденья. В виде наглядного пособия. Или образца…

Ирка, казалось, успокоилась, и мы поехали. Я бы не сказал, что она испугалась таксиста или вообще поняла, что он ей сказал, просто она притихла и ждала.

И едва мы вышли из машины на улицу, доехав, она начала:

– Не хочу в его дом, не могу видеть его рожу.

– Опять начала, идиотка!

– Пошел вон, мудак проклятый. – Она бросилась на него опять. Он уклонился.

– Ладно, Саш, когда она успокоится, приведешь ее домой, ты знаешь где. – Я несколько раз приезжал на эту квартиру и брал ключи… Он ушел, оставив ее на меня. Она и не думала успокаиваться.

– Ты видишь, нет, ты видишь, его даже не волнует, что со мной будет, что я одна на улице, двенадцатый час ночи, и за такого … я замуж собиралась, я же несчастная.

И тут она завыла в голос и стала натурально, абсолютно не играя, вырывать волосы у себя из головы и пучками их выбрасывать в воздух. Я схватил ее за руки, мимо шли поздние люди, останавливаясь и оглядываясь: она рвала на себе волосы.

– Ира, успокойся, ты с ума сошла. – Я встревожился, это была уже не игра и походило на что-то другое. – Немедленно, сию же минуту, Ира!

Я с трудом удерживал дергающиеся руки, ее всю трясло.

– Сейчас же, истеричка, тебя в психиатричку заберут.

Я сгреб ее и потащил к подъезду, она не сопротивлялась, я втащил ее в лифт.

– Ничего, – злорадствовала она, – подожди, я ему сейчас такое устрою дома!

Едва она зашла туда, как сразу же начала, – это уже не была истерика, а какое-то агоническое продолжение в приглушенных тонах, так как на громкие ее больше не хватало. Иркин заход длился второй час. Сначала она стала сбрасывать с этажерок бутылки ногой. Потом швырять их по полу, и они разбивались; после этого она стала сбрасывать его книги с этажерок, которые стоили немало; потом пошла на кухню бить посуду, все стало греметь и звенеть там. Этого Юстинов не выдержал, он вбежал на кухню и заорал:

– Успокойся, идиотка, или я сейчас ис.дю тебя.

– Ах, тебе не нравится, – цеплялась она, – тогда я поеду к тому, кому это нравится.

– Езжай, езжай, блядь, кому ты нужна.

– Ах, никому не нужна! А Игорю, врачу «скорой помощи», который приезжал, когда папе было плохо. Я никому не нужна?! Да я сейчас поеду и ему отдамся! Да так, как тебе и не снилась я!

И она выскочила из квартиры.

– Куда она понеслась?

– В автомат напротив дома. Телефона у него здесь еще не было. Я повернулся идти.

– Подожди, – сказал он. И достал из стола что-то.

– Здесь места не очень тихие, похлеще, чем у вас на Кавказе, – Измайловский парк, каждую неделю пару убитых находят. Это пистолет со слезоточивым газом, нажмешь вот на эту кнопку, и клиент отвалится, только в глаза.

Я открыл дверь.

– Тебе деньги нужны? – и он достал пачку вдвое сложенных бумажек. – Если ее везти все-таки придется…

– Нет, у меня есть.

– Ладно, я с тобой потом рассчитаюсь.

Я затворил дверь за собой неслышно. Ирка стояла в автомате и разговаривала. Через разбитое окно все было слышно:

– Да, Игорь, я одна. Я вас не разбудила? Да, я очень хочу вас увидеть. Сейчас же, вы мне нравитесь. Где я? На шоссе Энтузиастов. Я возьму такси, как вас найти? Метро «Беляево», а потом Бирюлево…

Громадный детина стоял и переминался с ноги на ногу нетерпеливо.

– Ты за мной, парень, – сказал он.

– Хорошо, – ответил я.

Ирка опять начала снова-здорово, как она хочет его увидеть и как давно мечтала.

– Слушай, девушка, может, хватит трепаться, увидишь же его сейчас, – сказал детина.

Ирка прикрыла трубку рукой и сказала коротко:

– От…сь, не твое дело, – и опять стала разговаривать.

– Что?! – Он даже опешил от неожиданности. – Что она сказала? – спросил он меня.

– Не знаю, – ответил я.

– Ну подожди, она у меня выйдет!

Так, думаю, впереди у меня еще беседа с этим рыцарем тевтонско-пролетарского ордена.

Он неспокойно сжимал кулаки. Я поднял голову вверх. Юстинов стоял на балконе и наблюдал всю сцену с восьмого этажа.

Наконец Ирка кончила и вышла.

– Ты это чё сказала, подруга? – Он загородил ей дорогу.

– Чтобы не лез и не мешался в следующий раз, – ответила Ирка и двинулась. Детина перезагородил ей дорогу снова.

– Ты чё, не в своем уме или не соображаешь, что говоришь? Да ты знаешь, кто я?!

– Да, положила я на тебя.

Я быстро к нему придвинулся, так как уже назревало.

– Ир, успокойся, – сказал я.

– А чего он приебывается! Что вам всем от меня надо? – Она рванулась, отпихнув его, и побежала.

Он остался стоять прямо-ровно-напротив-точно-как-раз меня.

Оценил с ног до головы и сказал:

– Ты чё, парень, девку свою сдержать не можешь?

– Да, понимаете, так случилось… – мне еще только с ним не хватало сейчас драться. Для полного веселья!

– Как случилось? Что она кроет меня матом, я еще не успел раскрыть рта.

– Ну, перепила немножко, разнервничалась.

– Ты чё это, парень, лапшу мне на ухи вешаешь или давно не получал. Она абсолютно трезвая. Ты кому мозги полощешь? – Голос его вскрепчал, и он придвинулся на один шаг.

– Я серьезно говорю, у нее от этого и истерика была.

Я уже сжал в кармане газовый пистолет и подумал: а хрен с твоими глазами, мне вывеска моего лица дороже. По-иному я бы с ним точно не справился. Он шел на «гибель» своих глаз, пятиминутную. Так как от этого газа пять минут ничего нельзя видеть. А потом можно.

– Ладно, парень, на первый раз я тебя прощаю, ты вроде неплохой и не нахальный, как она.

Я был рад, что он меня простил… Комедия, первый раз в жизни я уворачивался от драки. Не до того было. Ирку я догнал уже на стоянке такси, она ждала таксомотора. Как ни в чем не бывало.

За одну ночь и два дня от свадьбы Ирка ехала отдаваться какому-то Игорю в Бирюлево. Это было, конечно, очень ново и оригинально – дух нового времени, я бы сказал, его примета.

– Ир, перестань, пойдем отсюда, – просил я.

– Я не хочу его видеть, – заорала она, – и не хочу туда возвращаться, он мне молодость испортил.

Я чуть не захохотал.

– Успокойся. Меня не волнует твой Юстинов, но я не хочу, чтобы в двенадцать ночи ты ехала черт-те куда кому-то отдаваться, одна. – (Как будто можно было это делать вдвоем. Я совсем с ней одурел.)

– Я не хочу с ним спать!

– Хорошо, будешь спать со мной.

– Тогда согласна, – неожиданно согласилась она.

Я взял ее за худую руку и повел домой.

– Он тебе вроде добра желает, хочет, чтобы ты не курила, посмотри на свою грудь, у тебя же после каждой сигареты кашель из нее рвется, бухания.

– Да-а, а кто меня довел, что я курю не переставая, кто меня… Год назад, Господи, только год назад я даже не знала, что это такое – гинеколог; а как противно, когда он лезет туда. Ничего, Юстинову еще все воздается, все!

Она опять начала заводиться.

– Ир, успокойся сейчас же!

Мы поднялись наверх на восьмой этаж. Дверь была не захлопнута.

– Иди в ванну, будь умницей, умойся и переоденься.

Она пошла. Я не поверил, я думал, опять начнется.

Итак я сосчитал, что Иркина истерика продолжалась три с половиной часа.

– Ну, где эта идиотка? – спросил Юстинов. Он лежал в кровати и делал вид, что читает книжку Джойса, рассказы, изданные в Милане на русском языке.

– Андрюш, перестань, не трогай ее и не обращай внимания, иначе больше я ее успокаивать не буду.

– Но она хоть успокоилась? —Да.

– А что тот парень от тебя хотел?

– Какой? – Я уже и забыл.

– Когда Ирка звонила.

– А, познакомиться хотел, я ему понравился. Хотел дружить навсегда.

– А я слышал…

– А чего ж ты не спустился? – спросил я. – Коли слышал…

– Видишь ли, Саш…

И в этот момент появилась Ирка. В ночной рубашке она была тиха, мила, очаровательна.

– Я не хочу только рядом с ним ложиться, – сказала она.

Все-таки она жизненная актриса, подумал я. – Хорошо, Ир, ляжешь с моей стороны.

У Юстинова была широкая большая кровать, там могли хоть четыре человека в ряд улечься.

– Нет, ты посмотри, она еще со мной спать не хочет, – вякнул Юстинов.

– Андрюш! Успокойся! – сказал я и добавил: – Ир, ложись уже, не выводи меня.

Оказалось, что она боится спать с краю. И она легла в середине. Середина была широкая. Но она прижалась ко мне, под мое одеяло.

Я сразу же стал проваливаться в сон, в дрему сна, моментально.

Потом она выскользнула из-под одеяла, и я услышал:

– Андрюшенька, ну я же не нарочно, прости меня, я больше никогда так не буду.

Потом я слышал, что она лезла к нему под одеяло, где он лежал, по крайней мере, под моим ее уже не было.

Он ей говорил:

– Пошла вон, я не желаю с тобой разговаривать.

Потом было сопение, и они, кажется, это сделали. Несмотря на то что в кровати был я. Не то пошли в ванную, я уже не помню, я спал. И это было прекрасно.

Проснулся я утром с ощущением, как будто на мне возили самосвалы. У стены шептались, как ни в чем не бывало.

– Друзья, вы там если что делаете, то предупреждаю, я проснулся и встаю, мне в ванну хочется…

– Давай, Саш, вставай.

– Что ты, Санечка, мы ничего не делаем.

Я поскакал в ванную, но вы понимаете, что – туалет, это мое любимое место, я считаю, что оно самое необходимое в жизни человека.

Когда я вернулся назад, Ирка сидела на Юстинове и тешилась. Она резвилась.

Дорого мне эта резвость их стоила.

– Санечка, – начала Ирка кокетливо, мордаха ее была невинна, – а ты можешь нам показать какой-нибудь способ сейчас, ты мне так много рассказывал…

Я чуть не уписился снова.

– Прямо сейчас, Ир?

– А что такого, Саш, Ирка говорит, ты там какие-то книжки читал, изучал что-то. Я в этих делах не ученый, работаю по-простому, по-крестьянски.

А я догадывался…

– Да, – говорит наша ласточка, – сунул, а Ирочке потом на аборт бежать. Все просто. Очень.

После завтрака, который приготовила нам Ирка, мы поехали в Сандуновские бани, я обожал их, а он перед свадьбой хотел отпариться.

Ирка чуть опять не закатила истерику, не хотела одна оставаться, но я пообещал, что сброшу ее с балкона восьмого этажа, и потащил к балконной двери. Юстинов помогал активно, она, кажется, поверила.

А в бане Юстинов, разоткровенничавшись, рассказал мне очень много всякого, о ней, о себе и об их делах. Но, если это повторить, у вас уши отвалятся. Или завянут.

Свадьба была абсолютно неинтересна, по сравнению с тем, что было до свадьбы. Никто, конечно, не знал, чья заслуга – их женитьба.

Я когда-то читал книгу «Лирика русской свадьбы» – так эта очень непохожа.

Было немного пресновато, и все ели, чтобы наесться. Немного позже пришла бывшая поблядушка Юстинова Катя Травкина, с которой он полтора года таскался, принесла ему цветы, поцеловала в обе щеки и села рядом со мной. Ирка ее, конечно, знала, как и большая половина здесь присутствующих, но отреагировала на редкость спокойно. Травкина мне не понравилась, и позже ее забрал к себе Яша. Под конец свадьбы Юстинов сцепился и поскандалил со своим лучшим другом Литницким, с которым Ирка сидела долго на лестнице и рассказывала Сашке про свои аборты, сделанные от Юстинова.

Юстинов же собирался напиться («собственная свадьба! – такое дело редко бывает»), и ему это, кажется, удалось. Он приревновал Ирку, это было неслыханно и невиданно. Чуть не получился скандал. Каких еще будет немало!

А перед этим, в середине свадьбы, Ирка представила одного очень нежного солнечного мальчика, который с ней учился в школе, был ее вечным другом, считался очень талантливым; подразумевалось, что когда-то был (а может, и до сих пор) робко влюблен в Ирку и сейчас учился в МГИМО, в ожидании большого будущего. Ирка была очень горда, что его знает. Такого чистого. И лучистого.

Свадьба кончалась, еды было мало, питья тоже. Непонятно, кто на чем экономил. И Яша Гогия бегал или ходил в буфет наверх и приносил недостающее, покупая. За свои деньги.

Я вышел из-за стола.

В туалете на полу лежал абсолютно в сосиску пьяный тот солнечный мальчик, уже не излучаясь, соученик Ирки, из школы избранных детей. Лежал, отключившись намертво, напившись в доску, и кто-то пытался привести его в себя. Туалет на свадьбу был отведен один, общий, а мальчик лежал у входа, и женщины ходили писить, перешагивая через него на возвышение туалета. В момент, когда я вошел, над ним хлопотала какая-то оставшаяся женщина (видимо, вернувшаяся с возвышения). Оказалось, это Иркина мама. Я не знал, что делать, и мялся вокруг от желания.

– Не стесняйся, – сказала она, – я не буду смотреть. Мне его надо в себя привести, а то свадьба кончается.

Я вернулся; Юстинов все говорил, что потом мы, друзья, поедем догуливать и допивать к нему, но когда свадьба закончилась и Ирка еще успела подзакатить маленькую истерику, родители посадили их в заказанную машину, и они как-то кисло уехали.

А перед этим Боб воскликнул:

– Вот она – семья!

Мы остались одни – компания с курса, – и Яша Гогия предложил лететь в Таллинн: там есть ночные клубы, и мы прекрасно догуляем – билеты он покупает на всех. Вот это было самое интересное из всей свадьбы.

Мы чуть не улетели.

Я бреду по институту, и тоска страшная, я не знаю, чем заняться. Все уже знают меня, и я всех знаю. Ну не всех, а тех, кто знает меня. В результате я наталкиваюсь на Зинаиду Витальевну, которая спрашивает, почему я не на занятиях. Я говорю, что живот болит, и она отлипает. Она неплохая женщина и никаких лишних вопросов не задает, только один, для приличия. Все-таки инспектор, секретарь нашего прекрасного факультета.

Я иду по институту и так уютно, то здесь постою, то там поговорю, – так и время бежит, убивается.

Все люди, которые из себя представляли хоть что-то с плохой или хорошей стороны, или с любой, старались не ходить или не ходили на занятия. Светочка с Маринкой стоят в закутке у перил третьего этажа и курят, мне снизу видно. Светочка просто ласточка, а Маринка ее демон, соблазнительница. Яша Гогия сидит на теплой лестнице и читает книгу проклято-проклятого Солженицына. Юстинов с Васильвайкиным тут же по-соседству играют в карты на деньги, это стало модно на третьем курсе нашего факультета.

Ирку я где-то видел в буфете с Сашей Когман – это ее новая подружка; с Лилькой Улановой, по-моему, любовь закончилась. Юстинов запретил.

Боб с Билеткиным орут и спорят о значении проститутки Ленина в Октябрьской революции и пролитой им крови, стоя у памятника Троцкого. Я останавливаюсь возле них и присыхаю на полчаса.

Билеткин был интересный человек и перешел к нам в группу недавно, до этого он был в бесцветной группе нашего же курса, но ему хотелось цвета; и еще – ему нравилась Ирка. Билеткин был как раз тот партнер, которого мне недоставало.

Молодой представитель разночинства на факультете, он же и оголтелый диссидент нового поколения (рождающегося в муках); по иронии судьбы, его папа, с которым он не жил, был сотрудником Музея Революции в Ленинграде. Билеткин же вырос таким ненавистником коммунизма, всего этого вшивого соцстроя и социализма, что нам всем, не любящим это тоже, но терпящим, было далеко до него. Как до Юпитера.

Литературу он любил обалденно и фанатично, любимыми его поэтами были: Осип Эмильевич Мандельштам, Борис Леонидович Пастернак, Марина Ивановна Цветаева. Он преклонялся перед ними. Вообще в Москве, все их поколение, я имею в виду развитое, интересующееся, выросло на этих поэтах, их судьбах, стихах, обожая их и обогораживая. Я был меньше с ними знаком, так как до провинции это вообще не доходило: слышал эти имена – и то хорошо. А так как, если учесть, что вся Россия – провинция, за исключением двух-трех больших городов, то можно представить, насколько маленькое количество людей знали этих поэтов.

Билеткин же зачитывался ими, находя где-то в списках, перепечатках, копиях и давая читать другим. Он любил литературу, но даже в ней умудрялся откапывать что-то диссидентское, анти… солененькое и необычно приправленное. Он всегда выкапывал какие-то штучки. Так, он первый приволок на факультет Даниила Хармса и ходил, одуревая от его маразмиков высокого литературного стиля: особенно о Пушкине или об огурце. То притаскивал Пильняка с его художественной работой о Фрунзе, легендарном командарме Красной Армии Юга. Или Михаила Кузмина, этого гомосексуалиста, в него он вообще был влюблен с головой и ногами, со всеми органами, поголовно. Билеткин был интересный человек и просветитель: притаскивал что-нибудь новое, нам неслыханное, и тут же популяризировал. Отдавал в массы, народу.

Вид его был ужасен, тощий, вечно небритый, в глубоких угрях, не меняющий одеяние годами, не имевший ни одной девушки, до сих выросших пор, и мечтающий об этом (приватно и страстно; так, что в результате Яша Гогия лично взялся исправлять это: девственность Билеткина), в чем-то наивный и натолканный феноменально, Билеткин был цветком всего курса.

Над ним издевались, его подкалывали, иногда оскорбляли, но все любили его и терпели, это был своего рода странный род любимца факультета.

Сейчас он стоял у памятника Троцкому с Бобом и плел очередные свои рассуждения. Боб любил его без ума и мог трепаться с ним до одурения, до скончания века. Мне он иногда надоедал. Он запинался и не то что заикался, а как-то пережевывал первую часть или начальную приставку слова, и дождаться от него законченной мысли было временами невероятно трудно. А иногда у него пахло изо рта. Тогда я его отправлял и говорил: «Борь, немедленно». Он все понимал и оправдывался, что опять не ночевал дома, пять раз повторял «прости» и скрывался, потом появлялся снова и продолжал. Заикаться, то ли запинаться. Но в большинстве своем он говорил нормально.

– А, Сашка, привет, – говорит Боб, – давно не видел тебя.

Билеткин обнял меня. Я еле уклонился от поцелуя. Это у него была такая привычка: всех, кто ему нравится, – целовать.

– Где наши молодые, – говорит Боб, улыбаясь, – где твоя Ирочка?

– Ой, не напоминай, Боб, она такую истерику закатила перед свадьбой.

– Ирка – это гениальный экземпляр шизофренички, – изрек Боб.

– Юстинов не лучше, – сказал Билеткин, – такой же мудак. – Это у них было коронное слово друг для друга, Юстинов его терпеть не мог, а Билеткин отвечал просто так, счет равняя. Хотя

Ирку он почитал и они были знакомы с первого дня этого необычайного курса.

– А Ирку точно лечить надо, – глубокомысленно философствовал Боб, высказывая свои сентенции, – по ней плачет вся психиатрия мира и ее последние достижения.

Он закуривает, поддевая сигарету из пачки грязным длинным ногтем.

– Боб, ну когда ты перестанешь это делать, а?

– Что это?

Я смотрю на его руку.

– А, это? – Он ржет. – Сашка, не будь таким чувствительным, как женщина.

У Боба были всегда нестриженные ногти с траурной, постоянной каймой черного цвета под ними. Когда я смотрел на них, меня тошнило. А смотрел я на них постоянно, не отрываясь, я не мог не смотреть, это как раздавленные яйца кролика, тошнит, а взгляда отвести не можешь.

И сколько я с ним ни бился, не мог уговорить его, чтобы он делал это: стриг ногти. Билеткин смеется, у него тоже ногти всегда грязные.

Боб обалденно любил деньги, у него их никогда не было, и мы договариваемся: каждый раз, когда он стрижет свои ногти, я ему даю один рубль. Боб сияет от удовольствия и говорит:

– Вот это классно!

Ногти у него, правда, были ужаснейшие, я таких грязных не видел никогда, а когда он курил, он постоянно подносил руку к лицу, и эти ногти лезли вам в глаза.

– Только рубль вперед, – говорит он.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

– Сашка, только я честный человек, – говорит он, – и, чтобы я тебя не накалывал, ты мне еще приносишь и ножницы из дома. Так как я не знаю даже, где они у нас лежат, не видел никогда.

Я киваю, соглашаясь и на это.

– Значит, так, ты мне даешь рубль и ножницы, а потом, когда я их стригу, даешь еще один, за выполнение обещания, что я такой хороший и что целую неделю я буду держать их чистыми и мучиться. Я же к ним привык, без них будут мучения.

Я иду и на эти условия.

У него даже ногти росли не как у людей, а быстрее. У человечества прирост ногтей занимает две недели. У Боба они росли за неделю.

И каждую неделю я таскал ему в институт ножницы и платил два рубля, что ему страшно нравилось. А на факультете слагали легенды про меня, что я якобы сдаю Боба ногти в какую-то лабораторию, а за это девушка оттуда любит меня. Или вот другая легенда, что я такой чистюля, такой чистюля, что уже помешался на этом и заставляю Боба стричь ногти, чтобы мне было приятно.

Это был еще тот курсик. И про меня много легенд там ходило.

– Билеткин, Боря, ну, как дела? – спрашиваю я.

– Отлично, Саш. Только вот новая дура по литературе появилась, доцент Ермилова, полная маразматичка.

– А кто это такая?

Боб объясняет, он всегда всех знал:

– О, это бесподобный человек, она по литературе девятнадцатого века лекции читает и сама семинары ведет. Экзамены тоже сама только принимает, никому другому не дает, и все должны пройти через нее, и проскочить ее невозможно. У нее вся вторая половина девятнадцатого века – от Достоевского до Чехова, а она ебанутая полностью. Я серьезно.

– А как ее увидеть? Билеткин заржал, пахнув:

– Боб, как тебе Сашка нравится?! Он не догадывается, что надо прийти на занятия и тогда ее увидит: она уже у нас полсеместра, как ведет занятия.

– А то ты ходишь? – улыбаюсь я.

– Конечно, – говорит он серьезно, – если к ней не ходить, вообще в жизни экзамена не сдашь. Она же дура и всё крестиками отмечает, кто был, кто не был. Завтра занятия, приходи лучше.

Я смеюсь:

– Но если Билеткин ходить начал, тогда я просто обязан, я ведь не такой корифей в литературе, как он.

Он хлопает меня по плечу:

– Ладно, Сашк, не прибедняйся. Пойдем покормишь меня в буфете, я жрать хочу, со вчерашнего дня ничего не ел.

Я веду Билеткина в буфет, это моя святая обязанность. Я его вечно кормлю, это мой долг, мне его жалко.

Боб идет с нами и говорит:

– Сашка, раз ты такой богатый, то покорми и меня. Я люблю добрых людей.

Я не богатый, а наоборот, но я кормлю и его. Сам я не ем, мне вообще с утра не хочется. Да и денег уже не хватило бы на себя.

На занятиях Ермиловой я появляюсь еще через две недели, ровно в середине ноября. Сразу скажу (надо сказать), что классику я читал всю и абсолютно ее не боялся. И напрасно. Это была необыкновенная женщина, и даже Ирка, которая брала всегда преподавателей как хотела и за что хотела… ходила к ней на все занятия. Больше того, вся наша группа собиралась до единого человека. И не только наша, а четыре остальных тоже. Нагнала она страху на нашем факультете. Эта руссо-славяно-фильская душа Окулина Афанасьевна Ермилова.

– Голубчик, – говорит она, – как же это так, я вас не видела никогда?

Я пришел впервые на занятия и стою перед ней, встав из-за стола.

– А мы полсеместра уже занимаемся. Вот у меня и крестики все стоят, что вы ни разу не были на занятиях.

Я молчу и делаю вид, что удручен.

– Ну хорошо, садитесь, посмотрим, как вы будете заниматься.

Вся группа вздыхает облегченно, думали, пошлет в деканат брать разрешение, допуск от декана, иначе не допустит для присутствия.

Зачем я прихожу на занятия (крайне редко)? Посидеть, поотдыхать, пошутить с группой, пообщаться; чтобы немного повеселиться и не так скучно проходило занятие. Я и начал, естественно, с реплик, шуток и острот. И ей это страшно не понравилось, она поджала губы и молчала, когда я перебивал, не делая замечания.

– Саш, – прошептала Ирка, – не надо, она это не любит. Не делай хуже, она тебя и так простила.

– Озолотила, можно сказать, – пошутил, не успокоившись, я.

Как раз на этом занятии, на втором часе, она раздавала и спрашивала темы, по которым мы хотели бы писать спецработы для экзамена. Она странно принимала экзамены: первый вопрос каждый должен был выступать по написанной дома работе; второй – тянуть билет и менять его, если он совпадал с темой спецработы, выполненной дома, и плюс она могла задать один любой вопрос, дополнительный. Она была единственная с такой манерой приема экзамена и считала его идеальным, а себя самой умной, объективно и всесторонне выверяющей знания студента.

Я был в списке самый последний, не по алфавиту, так как пришел в группу позже всех, кроме Билеткина, и Городуля, наша блядская староста, записала меня в журнале в самом конце. Я скучал, пока девки, трясясь, запинаясь, называли свои темы, сто раз обдуманные или продуманные дома.