Текст книги "Работа на лето"

Автор книги: Александр Мартынов

ТО, ЧТО МЫ ЕСТЬ

– В общем, мне было тринадцать лет, моей сестре на два года меньше, – Скачихин закурил, выпустил струю дыма, – а Денису вообще два года… Мы в Таджикистане жили, там много было русских… Ну, там уже начиналось, скребли что-то на нас, но мы как-то не верили, что будет… Вернее, старшие не верили, они просто не могли, в голове не укладывалось, что Союз и всё такое. А мы не задумывались, кто младше… Ну вот. Хотя многие уже уезжали, просто всё оставляли и уезжали, куда глаза глядят. Это перед самыми летними каникулами было. Прямо в класс заходят такие кишлачники с автоматами, мы раньше таких только видели, когда они на базар приезжали с гор – в тряпье, в чалмах… Мы даже не испугались, только удивились. А по всей школе стрельба началась, топот, крики… Ну, нас начали наружу выгонять, вещи прямо из рук вырывали. Я рыпнулся было сестру искать, мне не дали… На улице делить стали. Сначала таджиков от русских отделили, нас сразу под стену посадили, вместе с учителями. Те тоже ни фига не понимали – человек сорок нас набралось… Потом самих таджиков тоже разделили, одних домой отпустили, а других куда-то угнали. Этих, с оружием, человек двадцать было… А по всему городу тоже стрельба, крики, дым какой-то… Они начали женщин хватать. И девчонок, всех… Хватают и в школу тащат… Тут сумятица началась, коекто, помоему, удрать успел… я бы тоже успел, но я за Нинкой бросился, а меня ботинком в грудь. Понимаешь, меня до этого взрослые никогда не били… Я поднимаюсь, вижу – двое становятся с пулемётами, с пэкаэмами… Я опять ни фига не понял, а один парень из старшего класса, Димка Данильченко, меня так за руку поднял и себе за спину… А потом только – тататата… И темно.

Олег бросил окурок под ногу, раздавил его. Закурил снова. Генка слушал, смотрел, как над водой толчётся мошкара.

– Я в себя вечером пришёл. На мне Димка лежал, поперёк, а я сам на одного первоклашку упал, я даже не помню, как его звали. Ему прямо в голову попали, меня всего с обеих сторон забрызгало… А задело только в левую ногу, в бедро, навылет. Кроссовки эти гады с меня сняли, они вообще всё со всех поснимали, что чистое осталось. Дикари, не как немцы, раздеваться не заставили… Я вылез… Мухи кругом, просто занавесом вьются, в рот лезут, в глаза… Знаешь, что интересно – мне ни больно, ни страшно не было… Я сразу в школу пошёл. Ну и в пятом классе… Там все лежали, девчонки, учительницы… где-то десяток Они их изнасиловали, а потом каждой между ног вбили заточенную ножку от стола. Нинка тоже там была. Мёртвая, конечно… Я назад. Начал ребят ворочать, гляжу – а двое ещё живы. Федька Панкратьев, ему тогда девять лет было, и Лёшка Кравцов, старший брат Тониды, он в параллельном учился. Федька просто сознание потерял, когда его с ног сшибли, ну и тоже перепачкало его всего. А Лёшка в живот пулю получил… Ну, мы его поволокли коекак, дождались, когда стемнеет… Если бы мы домой пошли, нам бы точно кранты. Да как надоумил кто-то – начали на базу пробираться, к вертолётчикам. Чудо, что добрались. По дороге видели, как наших, русских, человек десять, к железной ограде цепями приковали, облили бензином и подожгли, а сами вокруг молились… Это как в аду было. А на базе наших – полно… И прямо чудо – мать с Денисом там, и Кравцовы, и Панкратьевы… Их дядя Женя, отец Лёшки и Тоньки, спас. Он на КаМАЗе прямо к дому подскочил, все в кузов из окон послезали, и он прямо через толпу… А мой отец так где-то и пропал… Я вот сейчас когда этих гадов вижу, я каждый раз думаю – может, вот этот нас расстреливал. Или Нинку… он. А сейчас тут угнездился, от наших милостей питается и хочет, чтобы я к нему, как к человеку… Я понимаю, что это фигня. Те почти все сами погибли во время войны… Ну а вдруг? Меня аж трясёт… Раньше, когда пацаном был, вообще спать не мог. Не от страха, мне всё снилось – я их всех нахожу и разными способами… да чтоб подольше помучились… Сдуру в области в церковь пошёл, мне тогда лет шестнадцать было… Священнику говорю – так и так… А мне этот хряк в рясе – молись, сын мой, и прощай врагам нашим… Я ему в глаза харкнул и ушёл…  – Олег засмеялся нехорошим смехом.  – Зато во вторую чеченскую я оторвался, меня призвали как раз, я и говорю: давайте меня в Чечню, там толькотолько война началась. Духи – они везде духи. Мы с Лёшкой вместе в спецназ ВДВ пробились. Ну, мы им дали… Где проходили – никого не оставалось. Офицеры – во такие мужики были, спецом ребят вроде меня подбирали, и казаков ещё. Там я и за Нинку, и за отца, и за ребят из школы, и за учителей наших… И веришь? После армии мне эти сны сниться перестали. Наши успокоились, значит, что я за них отомстил… Я тогда и в язычеството пошёл.

– Я заметил, что ребята язычники, – Генка обнял руками высоко поднятое колено.  – Ну, в смысле, они каждое утро клятву дают…

– Ребята в основном просто играют пока, – задумчиво сказал Резко.  – В их возрасте… извини, – он хлопнул Генку по плечу, то засмеялся, – о вере мало думают. А вообще у нас тут оплот возрождённого язычества, это верно… Ты самто в Христа веришь?

– Я, как ты сказал, особо над этим не задумывался, – подытожил Генка, вставая.  – А где Скачокто, чего на тренировках не был?

– Дела, – коротко ответил Олег.  – Ладно, мне ещё на консервный, а ты работай…

… Вот уже шесть – седьмой – дней Генка обучал ребят из отряда стрельбе. Обязательными были два часа занятий по утрам, но Генка охотно занимался «факультативно», как сейчас. Он готовил снайперов из Никитки Свержина и сестёр Марьиных – Нади и Саши, серьёзных и очень похожих погодок, Мэри I и Мэри II.

В селе ему нравилось. Просто нравилось – и всё тут. Свободного времени оставалось немало, Генка читал книжки из библиотеки, иногда смотрел телик, много гулял пешком и верхом по окрестностям. Его знали уже все жители, он побывал из интереса везде, где можно было побывать. Удивительно было, как много в ОзеркахНикольских чудесных и странных вещей – от так и оставшейся непонятной системы местной связи – до самих людей. Они умели искренне веселиться, не напиваясь, пели старые песни, которых Генка не знал (они вызывали печальное и светлое чувство) и выезжали "в город" на модифицированных 11х и 12х, не дававших дыма и переоборудованных странными двигателями. А чего стоили мастерские, где тричетыре человека управляли в небольших цехах многофункциональными автоматами? Или Дом Культуры, где Генка с изумлением увидел стереэкран и оборудование настолько высокого класса, что даже не верится? Или школа, в которой проводили большую часть свободного времени все ребята и девчонки – там работали больше двадцати кружков и секций, за которые не просто не надо было платить – выбирай, что по душе, и пользуйся любым оборудованием… Или просто то, как люди работали – весело и без напряжения, но с полной отдачей и упорно… Или то, что многие носили одежду старого покроя, с вышивками – никого это не удивляло и не смешило… Или – что занимались самообразованием…

Государства тут не замечали. Центральную власть не уважали. Россию любили не на словах и не к датам, а просто – как любят родителей.

Генка немного стеснялся этих людей. Даже тех, кого обучал…

… Он вернулся домой около девяти вечера. Ещё было совсем светло, жарко, на столе ждал ужин – и около стола сидела НадькаЛюбэ. Обычно она не задерживалась, и Генку это немного обижало. Он, кстати, отметил, что девчонки, состоящие в отряде, с парнями общаются только "по делу" – и после пары попыток наладить контакт с Надеждой оставил это дело. Так что её присутствие слегка удивило мальчишку.

– О, привет, – сказал он, разуваясь.  – Ты чего тут?

– Ген, – она встала, оперлась на подоконник, – сегодня танцы…

Пойдём?

– А?! – раздевавшийся в спальне Генка высунул оттуда голову.

На танцы?!

– Ну да…  – она кивнула.  – А то ты сидишь, никуда не ходишь…

– Так, – Генка влез в шорты и вышел наружу.  – И кто тебе велел обо мне позаботиться на этот раз?

– Никто…  – Любэ пожала плечами, подняла глаза, и Генка увидел, какие они обиженные.  – Так пойдешь?

– Извини, – Генка поморщился.  – Я… конечно, я только душ приму. И поем.

– Я подожду, – она повеселела.  – И с тобой поем, ты не против?

– Без вопросов, – Генка нырнул в душ…

… Летний вечер оставался мягким и тёплым. Повсюду слышались приглушённые голоса, смех – люди собирались на танцы, шли парами и компаниями о всех концов села. Около Дома Культуры вовсю надрывались выносные колонки:

 
– Кострёмаааа,
Кострёмаа,
Осударыня моя,
Кострёмаа…
 

Надька шагала босиком – тут нередко так ходили, как заметил Генка, а мелкие вообще без исключений и постоянно. Генке вообщето тоже хотелось разуться, но он стеснялся не пляж, ему не семь лет – и только искоса посматривал на девчонку. В городе он давно подхватил бы её за талию, а тут кто его знает… Непонятно было и с чего она вообще решила его пригласить. Блин, первый раз его приглашает девчонка, а не он – её… Но в целом Генка старался не ронять марку – нёс разную смешную пургу, и Любэ хохотала, запрокидывая голову. Однако, с девчонками трудно понять – то ли они смеются, потому что им смешно, то ли – потому что ты им нравишься, то ли ещё почем-то… Впрочему, Генка отмёл эти мысли, полностью отдавшись охватившему его праздничному чувству.

Около памятника в окружении поклонников сидел с гитарой Андрэ – Олег Андриянов – и, потряхивая длинными волосами (без формы они выглядели более уместно), напевал, в общемто ни на кого не обращая внимания – в специальной аудитории он никогда не нуждался.

 
– Когда исчерпаны слова
В попытке разобраться
И наше дело миром нам
Уладить не суметь —
Чтоб отстоять свои права,
Необходимо драться —
И вот пошли клинки звенеть,
пошли клинки звенеть,
И озарится туслый мир
Зеркальным блесом стали,
Кровь станет горячее вдруг
И сердце громче застучит.
И не узнать себя самих —
Так яростны мы стали,
В тот час, когда звенят мечи,
когда звенят мечи,
– До головёшек мир сожжён…
Безволен, как машина —
Кто не за нас и не за них
И кто вобще ничей…
Чтоб не жалеть потом о жизни,
Прожитой мышино —
Спеши туда, где звон мечей,
туда, где звон мечей… (1)
 

– и тут же, без перехода, загорланил:

 
Раз весенним днём,
Под одним окном
Хвастался поэт:
"Ща по струнам дам,
Да своей мадам
Пропою куплет… "
 

– и вокруг несколько взрослых и подростков

подхватили:

 
– Но, как град скосил,
Он упал без сил,
Воздух ловит ртом…
Шо ж ты, милай мой?!
Натощак не пой,
Вот поешь – потом!..
 

– Ээй! – замахала Любэ девчонкам, над чемто хохотавшим возле входа с отрытой танцплощадки. Этих Генка знал только мельком – они не были в отряде.  – Я сейчас, – она тронула Генку за запястье и убежала к подружкам.

енка смотрел ей вслед, улыбался, здоровался со знакомыми и полузнакомыми людьми и думал, что вечер тёплый, небо чистое, ветерок пахнет летом, мызыка хорошая – и вообще.

 
– По улице бежит собака,
Ухами землю подметает —
Какая чудная погода,
На ухи грязь не приставает!
 

– услышал он весёлое и, обернувшись, увидел братьев Мачихиных – они подошли в обнимку, Прочитавший глуповатое четверостишье Мачо посмеивался, Сашен хрустел сухарями и серьёзно протянул пакетик:

– Будешь?

– Давай, – Генка зацепил несколько сухариков, солидарно присоединился к хрусту.  – Вечерокто какой. Природа шепчет: укради, но выпей.

– С Любэ пришёл? – уточнил Мачо, подпихивая Сашена в спину.

– Так, вперёд, к своим. На площадку не суйся.

– Да ладно тебе, – вступился Генка. Мачо мотнул головой:

– Не фига, мелкий ещё… Она непробиваемая, как у тебя получилось?

– Ммм…  – Генка изобразил глубокомысленную задумчивость.  – Может быть, я не совал ей руки под майку?

1.  Стихи В. Крапивина.

– Ну и дурак, – хрюкнул Мачо.  – Там много интересного.

– Опа, а я думал, у вас секса нет…

– А при чём тут секс?.. Серьёзно, не теряйся, – Мачо ёрничал и смеялся, – она просто от городского обалдела… У нас чего – у нас село… Жуть, дыра…

– Где Скачок болтается, дыра? – перевёл разговор Генка.

– Скачок…  – задумчиво произнёс Мачо.  – Скачок болтается…

Слушай, завтра поучишь меня после обеда? Я хочу, как ты, по носку ноги стрелять… (1)

– Хитрый ты, – заметил Генка.

– Я хитрый, – согласился Мачо и заорал: – Катюха! Иду!.. Пошёл я, дама ждёт…

Мачо гулял с секретаршей главы сельсовета – оказывается, она училась в выпускном. Как Генка вообще понял, взрослые тут не заключали ни церковных, ни государственных браков, но при этом семьи были куда крепче, чем освящённые церковью и стукнутые гербовой печатью. А подростки… ну что подростки, подростки и есть подростки…

"Завклубом" – отец Валуевых – сделал тише музыку и что-то начал вещать под взрывы хохота, колебавшего людей, как ветер колеблет хлебное поле. Генка попытался прислушаться, но мимо прошли Резко и Скачок – они двигались по обе стороны от матери. У младшего брата левая рука была в повязке, матьчто-то ему говорила. Покалечился десятник третьего десятка… Бывает. Генка отвлёкся на вьезжающего на площадь Довму – лесника, который уже пару раз учил его ездить верхом. По бокам от него ехали двое сыновей, позади – жена и две дочери на беговушке. В селе Довма всегда выглядел, как казак с линии, приехавший "в город" закупить махорки, ситцу и керосину, ну и сладостей детям. Генка очень удивился, узнав, что лесник имеет высшее военное образование и учёную степень по биологии.

– Танцы, танцы!!! – заревел кто-то из толпы так, что Генка вздрогнул, обернулся, увидел, как Надька машет ему – и ринулся на площадку…

… Девчонки, вот вам мороженое – и брысь, – Диман кивнул Генке головой, предлагая отойти.

– Фух, – Генка, стащив майку, стал ею обмахиваться, вертя на манер вентилятора, – ну я напрыгался… Сейчас бы попить – и можно снова… Ты чего девчонок прогнал?

– Держи, – Диман протянул Генке открытую бутылку вишнёвой шипучки, и тот начал с наслаждением глотать ледяную воду.  – Примерно неделю занятий не будет, мы уходим на старую линию фронта.

– За оружием? – уточнил Генка, прикладывая бутылку ко лбу и прокатывая её.

– Не только, ещё на поиск погибших.

– Погоди, – Генка допил остатки.  – Это не дело. А мне что делать?

1.  Имеется в виду метод инстинктивной, без прицеливания, стрельбы.

– Хочешь – пошли с нами, – предложил Диман.

– Хочу, но дело не в этом, – отозвался Генка.  – Вам принципиально все нужны в этом походе?

– М, а что? – поинтересовался Диман.

– Хочу взять своих снайперов и уйти в лес на тренировку. Без троихто вы перетопчетесь?

Диман задумался. Со сцены слышалась – в наступившей тишине – песня Олега.

 
– Тёплое место – но улицы ждут
Отпечатков наших ног.
Звёздная пыль
На сапогах.
Мягкое кресло, клетчатый плед,
Ненажатый вовремя курок,
Солнечный день
В ослепительных снах… ии!..
– Группа крови
На рукаве,
 

– подхватили сразу несколько десятков голосов разного возраста, тембра и пола:

 
Мой порядковый номер
На рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне удачи!
– И есть, чем платить —
Но я не хочу победы любой ценой,
Я никому не хочу
Ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой.
Просто – остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда
Зовёт меня в путь – хэй! Группа крови
На рукаве,
Мой порядковый номер
На рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Удачи!
 

– Продолжаем танцы! – послышался крик. Генка обмотал майку вокруг пояса.

– Ну что, это хорошая идея, – согласился Диман.  – Прямо завтра вечером бери всех, я тебе выдам, что скажешь – и вперёд…

… О чём вы говорили? – Надежда плавно передвигалась влевовправо перед Генкой, не отводя глаз от его лица.

– Да так, – мальчишка сделал несколько движений из старого брэйка.  – А всётаки, почему ты меня пригласила?

– По заданию партии и правительства, – отозвалась она.  – Чтобы ты не зачах от половой неудовлетворённости.

– Это месть за то, что вас отослали? – не обиделся Генка и подумал, что можно сказать – у Надьки хорошие результаты по стрельбе – и взять её с собой. Но тут же выругал себя – с этого и начинается всякая фигня: место жене, место любовнице, место детишкам, место племяшкам – а дело гори огнём… нет уж! – Если ты так серьёзно относишься к выполнению заданий – погуляем после танцев? Обещаю, что буду приставать к тебе.

– А ты умеешь?

– Не буди во мне зверя.

– Не боюсь я хомячков…

Генка хмыкнул. В качестве обслуги и поварихи Любэ была тиха, предупредительна и пунктуальна. А в качестве партнёрши по танцам…

 
– У стен монастыря опять большой переполох
По мелкой речке к ним приплыл четырнадцатирукий бог.
Монахи с матом машут кольями, спешат его спасти,
А бог глядит, что дело плохо, и кричит: «Пусти, пусти!»
 

– рэгтаймом выпевал из колонок Гребенщиков:

 
– А над обкуренной Москвою в небо лезут леса —
Турки строят муляжи Святой Руси за полчаса.
У хранителей святыни палец пляшет на курке,
Знак червонца проступает вместо лика на доске…
 

– Ладно, пойдём, сделаем, чтоб всем тошно стало, – согласилась Любэ.  – Только потом не пожалей.

– Бу спо, – отозвался Генка.  – А пока давай ещё врежем… Рразойдись!!!

… Луна упала в реку, – задумчиво сказал Генка.  – Я когда маленький был, то очень хотел её потрогать. Мне объяснили, что в небе она высоковысоко, не достанешь. Но донырнутьто почему нельзя – это я так думал, особенно, где мелко…

– Пробовал? – спросила Надька. Генка усмехнулся и приобнял евчонку за плечи. Они сидел над рекой на полуповаленной ветле, и обниматься тут было удобно. Генка ожидал физического или словесного отпора и приготовился, но Надька не вырывалась.

– Хочешь, сейчас сам отпустишь? – спокойно спросила она.  – Ты знаешь, что я сирота? Знаешь, кем я была четыре года назад, перед тем, как меня вытащили из этого дела здешние? Порномоделью и проституткой. С девяти до десяти лет, год, после того, как мои родаки пропились дотла и продали меня одному азерботу. Меня в здешней больнице лечили почти полгода. От разного. Ну, Клир?

Продолжим знакомство?

Генка сглотнул и убрал руку. В глазах Любэ отражалась луна, делавшая их потусторонними. Слёз в этой луне не было.

– Ладно, – девчонка спрыгнула на песок.  – Всё должно быть честно. Тут все про это знают, теперь и ты знаешь.

– Погоди, – Генка соскочил за ней, взял за тонкое горячее запястье.  – Знают – и поэтому…

– Ты плохо о них думаешь, – криво улыбнулась девчонка.  – Я сама никого не хочу. Здешние ребята очень хорошие. Зачем им связывать себя с той, которую кто только не лапал, когда ей было положено ещё в куклы играть? Я сама. Одна.

– Ты же говорила…  – Генка кашлянул, – родители, братья…

– Приёмные они. Точнее – я приёмная, что непонятно? – грубо спросила девчонка.  – Мы – это только то, что мы есть, не меньше, но и не больше… Пока.

Музыка гремела, казалось, совсем рядом, пульсировала в ушах. Генка подошёл к воде. Нагнулся. Поднял камень и изо всех сил швырнул его в воду:

– Блин!!! – он пнул песок.  – Блин! Блин! Блин! – Генка, размахнувшись, закинул на середину реки кроссовки, крутнулся на пятке и, догнав идущую к тропинке девчонку, схватил её за плечи: – Мне по фигу, – сказал он.  – Слышишь, мне по фигу, кем ты была. Мы – это только то, что мы есть, это ты точно сказала, не больше. Но и не меньше. Слушай меня! – он тряхнул Надежду, хотя она и не открывала рта.  – Мне плевать. И тебе будет плевать. Потому что никто в жизни тебя не целовал вот так!..

… Мачо был мокрый, словно купался в одежде, но улыбающийся. Он бросил Генкины кроссовки на песок и спросил, садясь рядом:

– Ну и где она?

– Я её проводил, – Генка лежал на песке и улыбался в небо.  – А сам сюда вернулся, полежать.

– Холодно на песке, простынешь.

– Не простыну… Спасибо за кроссы.

– Та ну шо вы… Я иду, вижу – плывут. Слазил ради интереса… Не кидать же обратно… Вот что, Ген, – Мачо оперся на локоть и наклонился к Генке.  – Если ты её обманешь теперь – я тебя убью. Не фигурально выражаясь, а понастоящему. Веришь?

– Верю, – Генка рывком сел.  – Я никогда ни одну девчонку не

любил. Я что и еёто люблю, не уверен. Но я её не брошу. Даже если гнать будет…  – он помотал головой и признался как-то потерянно: – Я думал, что много знаю о жизни. А тут за неделю столько наслушался, что голова разрывается…

– То ли ещё будет, – сказал Мачо, раздеваясь.  – Мне иногда кажется, что у меня разрывается сердце… Будешь купаться? Вода тёплая, класс!

– Пошли, – согласился Генка, стаскивая майку.