Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Как будто специально собираются перед моим приходом.

Может, так и есть?

Даже забавно будет узнать, что они следят из-за двери за мной. Потом прячась бегут по отделению и наконец встают возле пациента, шепча друг другу: «Идет! Идет!»

– Святослав Игоревич! – воскликнул Ильюшин, увидев меня. – Вы гений! Посмотрите!

Белозеров сидел в кровати и улыбался. Опухоль уменьшилась вдвое, кожа над ней порозовела, свищи начали затягиваться.

– Как самочувствие, Михаил Степанович? – спросил я, подходя к кровати.

– Отлично, доктор! – он даже голос обрёл, раньше говорил с трудом из-за сдавления гортани. – Могу глотать, могу говорить! Это чудо!

Профессор Карпов повернулся ко мне:

– Пирогов, признаю, я был неправ. Ваш диагноз оказался точным. Актиномикоз, кто бы мог подумать! За тридцать лет практики видел его дважды, и то не в такой форме.

– Главное, что пациент выздоравливает, – сдержанно ответил я.

На самом деле главное, что я сейчас получу свою порцию Живы. Вот и весь цинизм ситуации. Белозеров – богатый купец, его благодарность должна быть соответствующей.

И действительно, в следующую секунду я почувствовал мощный приток энергии. Пятнадцать процентов Живы влились в Сосуд. Итого стало пятьдесят пять процентов – больше половины!

– Спасибо вам, доктор! – Белозеров схватил мою руку обеими ладонями. – Вы спасли мне жизнь! Я уже прощался с семьёй, завещание написал! А вы… вы вернули меня с того света!

– Не преувеличивайте, Михаил Степанович. Вы были больны, а не при смерти.

– Всё равно! Чем я могу отблагодарить? Деньги? Связи? У меня есть влияние в купеческой гильдии!

– Ваше выздоровление – лучшая благодарность. Продолжайте приём антибиотиков по схеме, через неделю выпишетесь домой.

– Неделю? Всего неделю? – он не мог поверить. – Какое счастье!

Выходя из палаты, я заметил, как следом прошмыгнул Ильюшин. Он выглядел возбуждённым и довольным. Глазки бегали туда-сюда.

– Святослав Игоревич! Хорошо, что сами пришли, а то я как раз собирался вас искать.

– Слушаю вас, – кивнул я.

– Карпов признал вашу правоту, весь хирургический департамент в восторге от вашей диагностики. Вы теперь легенда!

Преувеличивает, конечно. Но для репутации полезно. Пусть рассказывают, обрастает подробностями. Мифы иногда полезнее правды.

– Рад, что всё хорошо закончилось.

– И я, разумеется, выполню свою часть сделки! – Ильюшин потёр руки с видом карточного шулера перед большой игрой. – Давайте вашего барона! Прооперирую в лучшем виде! Будет ювелирная работа! Извлеку все осколки до последней металлической пылинки!

– Уверены, что справитесь? – специально взял его на слабо, чтобы работал ещё лучше. После этих моих слов он прооперирует Долгорукова по высшему разряду. – Там же старое ранение, много рубцовой ткани.

– Святослав Игоревич! – Ильюшин даже обиделся. – Вы сомневаетесь в моих способностях? Я оперировал генералов с осколочными ранениями после Афганской войны! Вытаскивал пули, расположенные в сантиметре от сердца! Ваш барон для меня – лёгкая разминка!

– Тогда он ваш. Палата двести двенадцать, барон Долгоруков. Можете забирать хоть сейчас.

– Сейчас подготовим, возьмём анализы, сделаем разметку. Завтра в восемь утра – операция. К обеду ваш барон будет здоров как бык!

– Договорились. Я пойду предупрежу его.

– И Святослав Игоревич… – Ильюшин понизил голос. – Если будут ещё сложные случаи – обращайтесь. После истории с Белозеровым я готов оперировать любого вашего пациента. Бесплатно.

Отлично. Долгоруков получит свою операцию, станет мне должен по гроб жизни. Ещё один аристократ в копилку связей.

В палате номер двести двенадцать я застал необычную картину. Барон Долгоруков сидел на кровати по-турецки, окружённый листками бумаги. На каждом листке – женское имя и какие-то пометки. Сам он яростно что-то записывал в блокноте, периодически сверяясь с телефоном.

– Что это? Мемуары пишешь? – спросил я.

– Список подозреваемых! – он поднял голову. – Всех женщин, которые могли меня приворожить! Уже двадцать три кандидатки!

– Двадцать три? Ты что, Казанова московский?

– Я просто пользуюсь популярностью у дам, – он пожал плечами. – Молодой барон, холостой, с приличным состоянием. Конечно, они на меня вешаются!

И скромный к тому же. Впрочем, он прав: для московских невест он – лакомый кусочек. Титул, деньги, связи. Идеальный жених.

– У меня для тебя новости. Хорошие. Завтра операция. Лучший хирург Москвы извлечёт все осколки из твоего плеча.

– А? – Долгоруков даже не поднял головы от списка. – Операция? Да-да, хорошо. Слушай, а как думаешь, графиня Оболенская способна на приворот? Она вроде тихая, но взгляд у неё странный…

– Ты меня слышал? Завтра избавишься от болей в плече!

– Угу, отлично. А купчиха Вольская? Она точно что-то знает про магию, у неё бабка ведьмой была…

Он совсем помешался на этом расследовании. Приворотное зелье оставило психологическую травму. Теперь он параноик. Временно, конечно. Не зря я его оставил под своим присмотром.

С этим нужно разбираться.

– Слушай, у меня есть план получше, – сказал я. – Вместо того чтобы гадать, кто тебя приворожил, устрой ловушку.

– Ловушку? – он наконец оторвался от списка.

– Дай клич, что серьёзно заболел. Что лежишь при смерти в больнице. Первые, кто прибегут к тебе, вероятнее всего, и есть те самые влюблённые. Или та, кто приворожила.

Долгоруков аж подпрыгнул.

– Свят, ты гений! – воскликнул он. – Точно! Если кто-то меня приворожил, она обязательно прибежит проверить свою жертву!

– Вот именно. Пусти слух, что у тебя обнаружили что-то серьёзное. Опухоль мозга, например.

– Или чахотка! Романтично умирать от чахотки!

– Это туберкулёз, между прочим. И не особо романтично – кровавый кашель и истощение.

– Ладно, пусть будет опухоль. Я сейчас же начну звонить! Вечером половина Москвы будет знать, что я умираю!

Внезапно я почувствовал небольшой приток Живы – один процент. Мелочь, но приятно.

Даже за совет по любовным интригам Жива капает. Может, открыть брачное агентство? «Некромант-сваха, оживлю вашу личную жизнь».

Выйдя от Долгорукова, я достал телефон. Нужно было позвонить Анне Бестужевой, узнать детали по клинике.

Она взяла трубку после первого гудка:

– Святослав! Я ждала твоего звонка!

– Добрый день, Анна. Как дела с организацией моего визита в клинику?

– Отец ещё не со всем разобрался. Бумаги, формальности, сам понимаешь. Но он просил передать – ждёт тебя в кабинете главврача после обеда. В три часа тебя устроит?

– Вполне. Адрес?

– Улица Неглинная, дом семнадцать. Кабинет триста двенадцать. Скажешь на входе, что к графу Бестужеву, тебя пропустят.

– Понял, буду.

– И Святослав… – её голос стал мягче. – После встречи с отцом, может, поужинаем? Я знаю прекрасный ресторан…

– Посмотрим, как пойдёт встреча. Возможно, будет много работы.

– Ты слишком серьёзный! Но мне это нравится. До встречи!

Она отключилась. Настойчивая девушка.

На часах было одиннадцать. До встречи с графом ещё четыре часа. Можно заняться другими делами.

Проверю-ка Красникова. За всей суетой с метаморфами и Морозовыми совсем выпустил из поля зрения парня в коме. Я поглядывал одним глазом за его показателями, но они были неизменны. Пришло время его навестить…

Кирилл Красников, двадцать восемь лет, лежал в коме уже две недели после странного происшествия. Я спас его дефибриллятором, когда его сердце остановилось, но вывести из комы так и не удалось. Все показатели были стабильны, но сознания не было.

В палате интенсивной терапии было тихо и прохладно. Мерное попискивание мониторов создавало странную, почти гипнотическую мелодию.

Красников лежал на функциональной кровати, подключённый к системам жизнеобеспечения. Капельница с физраствором, датчики на груди, кислородная маска на лице.

– Как он? – спросил я дежурную медсестру.

– Без изменений, доктор. Витальные функции стабильны, но реакции на раздражители нет.

– Понятно. Я осмотрю его. Можете идти, я позову, если что.

– Хорошо, доктор. Я в сестринской, если понадоблюсь.

Медсестра кивнула и вышла.

Красников… Красников был другим.

Я подошел ближе, всматриваясь в энергетические потоки его тела. То, что я увидел, заставило меня замереть от изумления.

Картина была точно такой же, как у трупов в морге! Но как это возможно? Он же живой! Сердце бьётся, мониторы показывают активность!

Я всмотрелся внимательнее. И тут меня словно ударило током от понимания.

Живая и мёртвая энергии в нём не просто сосуществовали – они сплелись! Как две змеи в брачном танце, как спираль ДНК, как Инь и Ян. Золотистая Жива и чёрная некромантская энергия образовали единый узор, единую структуру.

Он застрял между жизнью и смертью. Не живой и не мёртвый. И то, и другое одновременно. Как такое вообще возможно?

Я отключил некромантское зрение и задумался. В талмудах по некромантии такого не описывали. Человек либо живой, либо мёртвый. Третьего не дано. Это аксиома. Закон природы.

Но Красников каким-то образом нарушил этот закон.

Стоп.

А я?

Я ведь тоже живой и мёртвый одновременно. Некромант в теле живого человека. Две сущности в одном теле. Может, поэтому я и вижу его состояние? Подобное видит подобное?

Я снова активировал некромантское зрение и посмотрел на свою руку. Точно – та же привычная картина! Золотистое и черное, сплетённые воедино! Я её часто наблюдал, но не предавал ей значения.

Мы одинаковые. Только я в сознании, а он – нет. Почему?

Ответ пришёл сразу. Я – некромант. Я умею управлять обеими энергиями. Учился этому столетиями.

А Красников – обычный человек. Он не может контролировать этот баланс, поэтому его сознание заблокировано.

Но если я могу управлять обеими энергиями…

Безумная идея начала формироваться в голове.

А что если попробовать разделить энергии?

Это было безумием. Я никогда такого не делал. Никто никогда такого не делал. В талмудах по некромантии об этом не писали.

Риски были огромны. Я мог убить его окончательно. Или превратить в нежить. Или создать что-то… непредсказуемое.

Но с другой стороны, парень и так уже столько времени в коме. Врачи сдались. Ещё неделя-две, и его отключат от аппаратов, чтобы он попытался самостоятельно прийти в себя. И там всё же шансы пятьдесят на пятьдесят.

А этот метод может сработать.

Я огляделся. Палата была изолированная, с отдельным входом. Окна выходили во внутренний двор. Камер наблюдения здесь не было – пациенты в коме не буйствуют.

Была не была. Если получится – спасу человека и получу уникальный опыт. Если нет… ну, он и так почти труп.

Я подошёл к двери, запер её изнутри на щеколду. Нельзя, чтобы кто-то вошёл в самый неподходящий момент.

Вернулся к кровати, положил руки на грудь Красникова:

– Ладно, парень. Сейчас будет… интересно. Честно говоря, понятия не имею, что произойдёт. Но попробовать стоит. Ты же не хочешь овощем остаться?

Конечно, он не ответил. Но мне показалось, что веки чуть дрогнули.

Я начал медленно, осторожно вливать некромантскую энергию. Тонкой струйкой, как делал это с трупами в прошлой жизни. Чёрная энергия потекла из моих рук в тело Красникова.

Эффект проявился сразу. Мёртвая составляющая в нем откликнулась, начала подниматься навстречу моей энергии. Как металлические опилки к магниту.

Тело Красникова дёрнулось. Веки затрепетали. Мониторы запищали тревожно – пульс подскочил до ста, потом до ста двадцати.

Работает! Мёртвая энергия отзывается!

Я усилил поток. Некромантская сила заполняла его, поднимая и вытягивая мёртвую составляющую. Она отделялась от живой, как масло от воды.

Красников выгнулся. Его руки поднялись, пальцы скрючились. Это было похоже на поднятие зомби – то же неестественное движение, та же судорога мышц.

Ещё немного, и он станет нежитью. Сейчас!

На середине процесса, когда мёртвая энергия была почти вытянута, я резко переключился. Прекратил некромантский поток и ударил Живой.

Десять процентов из Сосуда – мощный, концентрированный поток жизненной силы. Как удар дефибриллятора, только энергетический.

Эффект был как от взрыва.

Красников выгнулся дугой, почти левитируя над кроватью. Мониторы взвыли всеми сиренами – пульс двести десять! Давление двести на сто двадцать! Сатурация упала до восьмидесяти!

– Держись, чёрт возьми! – я вцепился в его плечи, продолжая вливать Живу.

Его тело тряслось, как в эпилептическом припадке. Капельница вырвалась из вены, кровь брызнула на простыни. Кислородная маска слетела.

Слишком много энергии! Организм не справляется!

Но останавливаться было поздно. Я продолжал замещать мёртвую энергию живой. Это было как переливание крови – выкачиваешь плохую, вливаешь хорошую. Только в энергетическом плане.

И вдруг…

Всё прекратилось.

Красников упал на кровать. Мониторы показывали нормальные значения. Пульс восемьдесят. Давление сто тридцать на восемьдесят. Сатурация девяносто пять.

А потом…

Его глаза открылись.

Глава 7

Кирилл Красников лежал на больничной кровати, моргая с частотой стробоскопа.

Его глаза были ясными – никакого помутнения роговицы, зрачки реагировали на свет адекватно – но в них читалась полная, абсолютная растерянность.

Как у человека, который заснул дома, а проснулся на Марсе.

Он попытался приподняться на локтях. Мышцы дрожали от напряжения – почти месяц без движения даёт о себе знать. Атрофия – уменьшение мышечной массы от бездействия – начинается уже через семьдесят два часа постельного режима, а тут целых тридцать дней.

– Полегче, Кирилл, – я мягко, но настойчиво удержал его за плечо. – Вы месяц пролежали без движения. Мышечная масса уменьшилась на пятнадцать-двадцать процентов, ощущение положения тела в пространстве нарушено, вестибулярный аппарат дезориентирован. Попытаетесь резко встать – упадете и разобьете голову. Оно вам надо?

– Месяц? – его голос был хриплым, как у курильщика со стажем. – Но я… я ничего не понимаю… Что со мной произошло? Где я? Кто вы?

Классическая посткоматозная дезориентация.

Плюс возможная ретроградная амнезия. Удобно. Не придётся объяснять, как я его воскресил некромантией.

В этот момент дверь палаты распахнулась с такой силой, что ударилась о резиновый ограничитель на стене. Звук получился как выстрел из пневматического пистолета.

В проём ворвалась целая толпа – три медсестры, два санитара, дежурный реаниматолог Семёнов и даже уборщица с ведром, которая случайно оказалась рядом.

Мониторы продолжали свою какофонию – каждый аппарат пищал в своей тональности, создавая адскую симфонию тревоги.

Монитор сердечного ритма показывал тахикардию (учащённое сердцебиение) – сто сорок ударов в минуту. Пульсоксиметр (прибор для измерения насыщения крови кислородом) мигал красным – сатурация упала до восьмидесяти пяти процентов.

Даже автоматический тонометр сошел с ума, показывая то двести на сто двадцать, то восемьдесят на пятьдесят.

– Что здесь происходит⁈ – Семёнов, крупный мужчина с седой бородой а-ля Хемингуэй, бросился к аппаратуре. Его белый халат развевался как плащ супергероя. – Пульс под двести! Это желудочковая тахикардия! Опасное нарушение ритма сердца⁈ Где дефибриллятор⁈

– Спокойно, коллега, – я поднял руку в успокаивающем жесте. – Никакой тахикардии. Пациент пришёл в сознание после месячной комы. Это стрессовая реакция организма. Показатели уже стабилизируются, посмотрите сами.

Действительно, цифры на мониторах начали приходить в норму. Пульс опустился до девяноста, давление выровнялось до ста тридцати на восемьдесят, сатурация поднялась до девяноста шести процентов.

– Это невозможно! – воскликнула старшая медсестра реанимации Раиса Павловна, женщина лет пятидесяти с лицом уставшей от жизни учительницы математики. – Он же был в глубокой коме! Третья степень по шкале Глазго! Никаких реакций на болевые стимулы! А теперь…

– Это чудо! – подхватила молодая медсестра Катя, девушка лет двадцати с наивными глазами первокурсницы. – Самое настоящее чудо!

Никакого чуда тут нет, детка. Только некромант с сомнительной моралью и способностью манипулировать жизненной энергией. Цинично, но это факт.

– Никаких чудес, – твёрдо произнёс я вслух. – Спонтанное восстановление сознания при комах неясной этиологии встречается в пятнадцати процентах случаев. Редко, но бывает. Просто нам повезло попасть в эту статистику.

На самом деле – в полутора процентах. И то если очень повезёт. Но им лучше не знать реальную статистику, а то начнут копать глубже.

– Но мы же всё перепробовали! – Семёнов всё ещё не мог поверить в происходящее. Он подошёл к Красникову и начал проверять зрачковые рефлексы фонариком. – Стимуляторы ЦНС! Ноотропы последнего поколения! Даже экспериментальный протокол с транскраниальной магнитной стимуляцией. А это – воздействие магнитным полем на мозг, между прочим!

– И что? – пожал я плечами. – Может, именно комплексное воздействие и дало отсроченный эффект. Знаете, как бывает – долго ничего, а потом бах – и результат.

– Но такая реакция мониторов… – Раиса Павловна подозрительно смотрела на меня. – Я тридцать лет в реанимации, но такого не видела. Как будто его током ударило.

Близко к истине, дорогая. Только ток был энергетический, а не электрический.

– Стрессовая реакция симпатической нервной системы, – уверенно соврал я. – Массивный выброс гормонов стресса – адреналина и норадреналина после длительного угнетения. В литературе описаны подобные случаи.

– В какой литературе? – Семёнов прищурился.

– Журнал «Неврология и нейрохирургия», прошлогодний выпуск. Статья профессора Жданова из Питера. Могу дать ссылку, если интересно, – я усмехнулся.

Конечно, никакой статьи нет. Но пока он будет искать несуществующего Жданова, я успею замести следы.

– Ладно, допустим, – Семёнов отступил. – Но протокол требует полного обследования. МРТ головного мозга, ЭЭГ, полный неврологический статус…

– Безусловно, – кивнул я. – Но не сейчас. Пациент только что вышел из комы. Ему нужна адаптация. Слишком агрессивная диагностика может вызвать рецидив. Дайте ему час на стабилизацию, потом обследуйте сколько душе угодно.

– Час? Но…

– Коллега, вы хотите рискнуть и потерять пациента из-за спешки? Или дать организму время на адаптацию?

Семёнов поджал губы. Логика была железной – никто не хочет быть виноватым в ухудшении состояния.

– Хорошо. Час. Но я буду ждать в ординаторской, – заявил он.

– Как угодно. А теперь, коллеги, прошу всех выйти. Слишком много людей – это стресс для пациента. Мне нужно провести первичный опрос и оценку когнитивных функций.

– Но я должна проверить витальные показатели! – возразила Раиса Павловна.

– Мониторы работают, всё записывается автоматически. Если что – сработает сигнализация.

Медики нехотя потянулись к выходу, бросая любопытные взгляды на Красникова, который сидел на кровати с видом человека, наблюдающего театр абсурда.

– И пожалуйста, – добавил я вслед, – никакой информации вне этой палаты. Пациент имеет право на конфиденциальность. Если журналисты узнают про «чудесное исцеление», нам всем мало не покажется.

Это подействовало. Никто не хотел иметь дело с прессой.

Когда дверь закрылась, я повернулся к Красникову. Он сидел на кровати, обхватив колени руками, и выглядел потерянным, как ребёнок в супермаркете.

– Итак, Кирилл, давайте спокойно разберёмся. Начнём с простого – что вы помните?

Он нахмурился, морщины на лбу образовали глубокие борозды.

– Я… я не знаю, – запинаясь, произнёс он. – Всё как в тумане. Точнее, вообще ничего. Пустота. Как будто меня не существовало до этого момента.

– Вы помните своё имя?

– Нет. Вы сказали – Кирилл. Кирилл… – он попробовал имя на вкус, как незнакомое вино. – Звучит… нормально? Но не откликается внутри.

– Фамилия? Возраст? Профессия?

– Ничего. Абсолютная пустота.

Полная ретроградная амнезия. Или он гениальный актёр. Но судя по расширенным зрачкам и микродвижениям глаз – не врёт. Мозг действительно обнулился.

– Спокойно, – мой голос прозвучал ровно и спокойно. – Не паникуйте. Это предсказуемо после того, что вы перенесли. Ретроградная амнезия. Давайте разберёмся вместе. Посмотрите на свои руки.

Кирилл с недоумением, словно видел их впервые, поднял ладони к лицу.

– Что вы можете о них сказать? – мягко подтолкнул я его. – Они привыкли к тяжелой работе? Или к чему-то другому?

Он долго, с детским любопытством рассматривал свои пальцы.

– Не знаю… – пробормотал он. – Пальцы длинные… а на кончиках… – он потёр подушечки большого и указательного пальцев друг о друга, – … кожа твёрже. Мозоли. Странные. Не от лопаты.

Мелкая, постоянная, повторяющаяся работа. Не физическая сила, а точность. Музыкант? Ювелир? Или…

– Хорошо. Теперь попробуем иначе, – я сменил тактику. – Я назову несколько совершенно разных слов. Не пытайтесь вспомнить. Просто прислушайтесь к себе. Вызывают ли они у вас какие-то… ощущения? Чувство чего-то знакомого.

Кирилл неуверенно кивнул, его взгляд был полон страха и надежды.

– Первое слово, – начал я, делая первый бросок наугад, – «скальпель».

Он нахмурился, прислушиваясь к пустоте внутри себя.

– Ничего… Холодное что-то. Металл, – пробормотал он.

Мимо. Врачебная стезя не его.

– Второе слово: «сольфеджио».

Кирилл поморщился почти с отвращением:

– Нет… Скучно. Пыльно.

И не музыкант. Прекрасно. Круг сужался. Я сделал последнюю, самую вероятную, по моему мнению, ставку.

– Третье слово, – произнёс я медленно и четко. – «Дебаггер».

Эффект был мгновенным. Глаза Кирилла на секунду расфокусировались. Он замер, его дыхание остановилось. Он смотрел сквозь меня, словно в его сознании на мгновение открылось окно в другой, забытый мир.

– Дебаггер… – произнёс он медленно, почти на автомате, слова лились сами, чужие и одновременно родные. – Инструмент… для поиска ошибок в коде… точка останова… трассировка стека…

Он замолчал так же внезапно, как и начал. Перевёл на меня испуганный, ошеломлённый взгляд.

– Откуда я это знаю⁈ – его голос сорвался на шёпот. – Что это за слова⁈

Я почти незаметно улыбнулся. Бинго.

– Это слова из вашей прошлой жизни. Из вашей профессии, – объяснил я, видя, как в его глазах зарождается хрупкое понимание. – Похоже, вы программист. То, что сейчас произошло – это работа вашей процедурной памяти. Вы не помните, что вы это знаете, но вы помните, как это делается. Ваша декларативная память, отвечающая за факты, события, за вашу личность временно стёрта. Но ваши навыки, ваша суть – они остались. Это очень хороший знак. Значит, повреждения мозга не критические.

Кирилл сидел и смотрел на меня, хлопая глазами.

– Доктор… простите, как вас зовут?

– Святослав Пирогов. Можете звать просто доктор Пирогов.

– Доктор Пирогов, расскажите, что со мной случилось? Почему я здесь? Почему ничего не помню?

Я сел на стул рядом с кроватью, приняв позу заботливого врача:

– Месяц назад, пятнадцатого числа, вы пришли в нашу клинику с жалобами на учащённое сердцебиение и головокружение. В приёмном покое, прямо во время заполнения документов, у вас случился приступ. Внезапная потеря сознания, остановка сердца.

– Остановка сердца? – его глаза расширились. – Но это же…

– Клиническая смерть, да. Три минуты ваше сердце не билось. К счастью, я оказался рядом. Провёл сердечно-лёгочную реанимацию, использовал дефибриллятор. На третьей минуте сердце удалось запустить.

– Вы спасли мне жизнь…

– Это моя работа. После реанимации мы провели полное обследование. У вас диагностировали синдром удлинённого интервала QT – это наследственное заболевание, при котором нарушается электрическая активность сердца. Может привести к внезапной остановке, что и произошло.

На самом деле я сначала диагностировал этот синдром, а потом уже провёл реанимационные мероприятия. Но это уже так… лирика…

– Наследственное? Значит, у моих родителей…

– Возможно. Но не обязательно. Иногда это спонтанная мутация. К сожалению, мы не смогли связаться с вашими родственниками. Ваш телефон был с паролем, а документов при вас не было.

– И я был в коме месяц?

– Да. Это частое осложнение после остановки сердца. Мозг страдает от кислородного голодания, впадает в защитное торможение. Мы поддерживали ваши жизненные функции, ждали пробуждения. И вот, сегодня вы очнулись.

– Спасибо, – Красников протянул руку для рукопожатия. Ладонь была влажной и холодной. – Не знаю, как отблагодарить. У меня, наверное, есть деньги? Или страховка?

– Не беспокойтесь об этом сейчас. Главное – вы живы и в сознании. Остальное решим.

В момент рукопожатия я почувствовал слабый приток Живы – пять процентов влилось в Сосуд.

Маловато. Но учитывая его состояние и амнезию, даже это неплохо. Не понимает, за что благодарит, но благодарен на инстинктивном уровне. Сосуд показывает пятьдесят процентов. Половина есть.

Пока Красников переваривал информацию, я решил проверить его энергетическое состояние. Активировал некромантское зрение.

То, что я увидел, заставило меня внутренне вздрогнуть, хотя внешне я остался спокоен.

Потоки Живы восстанавливались – золотистые ручейки текли по энергетическим меридианам, наполняя тело силой. Некромантская составляющая была минимальной – тонкие чёрные нити, остатки моего вмешательства.

Но за всем этим, в глубине, мерцало нечто странное.

Серебристо-голубое свечение. Пульсирующее, живое, разумное. Оно не смешивалось ни с Живой, ни с некромантской энергией, существуя отдельно, как масло на поверхности воды.

Что это, чёрт возьми?

Я перебрал в памяти все известные мне виды энергий. Обычная магия имеет другую сигнатуру – более агрессивную, искрящуюся. Демоническая – красная или фиолетовая.

Это было что-то другое. Древнее. Чуждое.

Может, это та самая энергия, которая держала его между жизнью и смертью? Или он не простой программист? Может, носитель какой-то древней силы, которая проявилась в момент клинической смерти?

– Доктор? – Красников с беспокойством смотрел на меня. – Вы как-то странно на меня смотрите. Что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке. Просто оцениваю ваше состояние. Знаете, есть определенные признаки, по которым опытный врач может многое сказать о пациенте.

Например то, что в тебе сидит неизвестная сущность.

– И что вы видите? – уточнил он.

– Вижу, что восстановление идёт хорошо. Но вам придется остаться в больнице ещё минимум на неделю, лучше на две.

– Две недели? Но я чувствую себя нормально…

– Сейчас – да. Но кома – это серьезная травма для мозга. Могут быть отсроченные последствия. Судороги, например. Или повторная остановка сердца. Нужно наблюдение.

На самом деле мне нужно понаблюдать за этим странным свечением. Когда он наберётся сил, посмотрим, как эта энергия себя проявит. Может, получится её изучить. Или извлечь. Или использовать.

– Хорошо, доктор. Если вы считаете нужным… Я вам доверяю. Вы же спасли мне жизнь.

– Просто делал свою работу. Кстати, вы голодны? Месяц на внутривенном введении питательных веществ – желудок отвык от нормальной пищи.

– Теперь, когда вы сказали… да, есть хочется. Но как-то странно – вроде голодный, но аппетита нет.

– Нормальная реакция. Начнём с бульона и сухариков. Потом постепенно расширим диету. Я распоряжусь, чтобы принесли.

Выйдя из палаты, я посмотрел на часы – половина третьего. Чёрт, встреча с графом Бестужевым через полчаса!

Быстро набрал номер Сергея:

– Я буду у главного входа через пять минут.

– Уже подъезжаю, Святослав Игоревич.

Как всегда пунктуален.

По пути к выходу заскочил в ординаторскую. Семёнов сидел там с кислой миной, изучая распечатки мониторов.

– Ну что, коллега? Можете обследовать пациента. Только аккуратно – он дезориентирован, полная амнезия, – предупредил я.

– Амнезия? Это плохо… – вздохнул Семёнов.

– Или хорошо. Не помнит месяца в коме – меньше психологическая травма. Кстати, я оставляю его под своим наблюдением. Буду вести как лечащий врач.

– Но он же реанимационный больной!

– Был. Теперь стабилен. Обычная терапия. Если не возражаете, конечно.

Семёнов пожал плечами:

– Ваше право. Но если что – ответственность на вас.

– Разумеется.

Ответственность мне не страшна. Главное – держать Красникова под контролем, пока не разберусь с этой странной энергией.

Ровно через пять минут черный автомобиль Ливенталей остановился у крыльца больницы. Водитель, как всегда, был безупречен – выбритый, в строгом костюме, с непроницаемым лицом профессионала.

– Куда едем, Святослав Игоревич? – сразу узнал он.

– Клиника «Золотой крест», Остоженка, семнадцать.

– Частная клиника графа Бестужева?

– Она самая. Ты знаешь это место?

– Возил туда пациентов пару раз. Роскошное заведение. Палата стоит как моя годовая зарплата.

– Вот именно. При таких ценах они умудряются терять триста тысяч в месяц. Интересно, правда?

– Очень интересно, – Сергей тронулся с места. – Если без пробок – минут двадцать.

Пока машина катила по московским улицам, я размышлял о предстоящей встрече.

Итак. Что мы имеем? Граф Алексей Петрович Бестужев. Шестьдесят два года. Вдовец – жена умерла десять лет назад. Одна дочь – Анна, двадцать четыре года. Один сын – Пётр. Владеет сетью частных клиник. Плюс отдельные больницы без сети – три в Москве, две в Питере, одна в Нижнем. Состояние оценивается в пятьдесят миллионов рублей.

Связи на самом верху – дружит с министрами, генералами, банкирами. Может одним звонком решить любой вопрос или уничтожить любого человека. И такой человек не может найти вора в собственной клинике?

Не верю. Либо вор – кто-то очень близкий, кого он покрывает. Либо это проверка моих способностей. Либо есть третий вариант, который я пока не вижу.

– А вот и клиника, – Сергей указал на здание впереди.

Клиника «Золотой крест» выглядела как дворец екатерининской эпохи, волшебным образом перенесённый в двадцать первый век.

Четырёхэтажное здание с колоннами, лепниной и позолоченными элементами декора. У входа – фонтан с мраморными купидонами. На парковке – сплошь иномарки представительского класса.

Понтов на миллиард, а денег не хватает. Классика жанра.

В холле меня встретила роскошь, бьющая по глазам как боксёрская перчатка.

Мраморные полы – каррарский мрамор, если не ошибаюсь. Хрустальные люстры – богемское стекло, ручная работа. Картины в золоченых рамах – подлинники или очень дорогие копии. Даже воздух пах дорогой смесью французского парфюма и свежих орхидей.

За стойкой ресепшена сидела девушка, похожая на модель из глянцевого журнала. Идеальная причёска и макияж, идеальная улыбка номер три – вежливо-отстранённая.

– Добрый день! Чем могу помочь? – сразу поинтересовалась она.

– Мне нужен кабинет триста двенадцать. Я к графу Бестужеву. Доктор Пирогов.

Эффект был мгновенным. Идеальная маска слетела, глаза расширились:

– Вы тот самый доктор Пирогов?

– Он самый, – кивнул я.

– Ой! – она зарделась, как школьница перед любимым певцом. – Это такая честь! О вас вся Москва говорит! Вы герой!

Слава – штука приятная, но опасная. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать.