Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

Волконский был загнан в угол.

Его мир, построенный на чётких протоколах и вере в собственную непогрешимость, рухнул. Искал спасения, но не находил. Пора было бросить ему спасательный круг. С привязанным к нему камнем моей правоты.

– Болезнь Вейля, – я произнёс это тихо, но так, чтобы каждое слово звучало как удар гонга в наступившей тишине. – Лептоспироз – тяжёлая форма инфекционного заболевания с поражением печени и сосудов. Возбудитель – тонкая, извитая бактерия, похожая на спираль. Спирохета, если точнее.

Волконский смотрел на меня с абсолютным недоумением, как будто я заговорил на древнешумерском.

– Лепто… спироз⁈ Но это же… это же… – пробормотал он.

– Редкое заболевание, да, – кивнул я. – Заболеваемость в Российской Империи – один-два случая на сто тысяч населения в год. В столичном регионе – не более десятка случаев в год. Поэтому ты и не подумал о нём. Оно не входит в стандартный алгоритм дифференциальной диагностики желтухи. Ты искал «лошадь», а сюда прискакала «зебра». Экзотическая, полосатая, смертельно опасная «зебра».

– Но как… откуда… – бормотал он, его мозг, очевидно, не мог связать симптомы с реальностью.

– Классический эпидемиологический анамнез, который ты не собрал, – я начал объяснять, как студентам на лекции. – Лептоспиры – это зооноз, то есть инфекция, передающаяся от животных. Резервуар обитания – почки грызунов. Крыс, мышей. Они выделяются с мочой в окружающую среду, попадают в воду стоячих водоёмов. Человек контактирует с заражённой водой – купается, падает, как наш пациент. Лептоспиры проникают через микротравмы кожи или неповреждённые слизистые. Инкубационный период – от четырёх до четырнадцати дней. У нашего пациента – ровно две недели с момента рыбалки. Идеальное совпадение.

– Но симптомы…

– Классическая двухволновая лихорадка и триада болезни Вейля, которую ты сейчас наблюдаешь. Желтуха – поражение клеток печени. Кровоточивость – поражение внутренней выстилки капилляров. И острая почечная недостаточность – некроз почечных канальцев, которая разовьётся в ближайшие часы. Плюс характерные только для этой болезни мышечные боли в икроножных мышцах.

Волконский медленно, как в замедленной съёмке, опустился на стул. Всё его высокомерие, вся самоуверенность испарились.

– Смертность… – прошептал он, как будто от жизни этого человека зависела его дальнейшая карьера.

– Без лечения при такой форме – до сорока процентов, – безжалостно добил я его. – С адекватным лечением антибиотиками – пять-десять процентов. Но ключевое слово – адекватной. И своевременной. Терапия наиболее эффективна в первые четыре-пять дней от начала желтушного периода. У нас – третий день. Окно возможностей ещё открыто. Но оно уже стремительно закрывается.

– Но почему пенициллин? И почему такая доза? – он задал вопрос не из любопытства, а чтобы убедиться, что я знаю, что делать дальше.

– Лептоспиры чувствительны к пенициллину. Это их ахиллесова пята. Но при тяжёлой форме с массивным присутствием бактерий в крови нужны мегадозы, чтобы создать ударную концентрацию в крови и тканях. Стандартная схема – десять-двенадцать миллионов единиц в сутки. Золотой стандарт. Можно использовать цефтриаксон или доксициклин, но пенициллин – надёжнее.

Волконский сидел, уставившись в пустоту. Он был раздавлен.

В его глазах читался внутренний конфликт. Гордость аристократа, который никогда не признаёт ошибок, сражалась с долгом врача.

Признать мою правоту – значит признать своё полное поражение, уничтожить своё эго. Но не признать – означало сознательно убить пациента.

Давай, Волконский. Сделай выбор. Покажи мне, что в тебе есть хоть что-то, кроме спеси.

Тишина в кабинете была оглушительной. Слышно было только хриплое дыхание Михаила Степановича и капанье крови на пол.

Наконец Волконский поднял голову. В его глазах больше не было гордости – только усталость и решимость.

– Катя, – его голос был хриплым, – пенициллин. Десять миллионов единиц. Разведи в двухстах миллилитрах физиологического раствора. Вводить внутривенно капельно за тридцать минут.

– Есть! – Катя, которая всё это время стояла, замерев от ужаса, сорвалась с места и побежала к двери.

– И вызови инфекциониста! – крикнул ей вслед Волконский. – Пациента нужно изолировать. Лептоспироз заразен, хоть и не передается от человека к человеку напрямую.

– И возьми кровь на реакцию микроагглютинации с живыми культурами лептоспир, – добавил я. – И на ПЦР, если есть возможность. Для официального подтверждения диагноза.

Через пятнадцать минут Михаилу Сергеевичу уже капали пенициллин.

Носовое кровотечение удалось остановить тугой тампонадой, температура начала медленно ползти вниз после литической смеси – анальгина с димедролом.

Боли в икрах немного стихли после введения трамадола.

Экстренный анализ мочи, который принесла запыхавшаяся лаборантка, подтвердил мои худшие опасения: белок в моче – три грамма на литр, микроскопические «слепки» почечных канальцев, говорящие об их повреждении, скрытая кровь в моче.

Классические признаки лептоспирозного поражения почек. Всё как по учебнику.

– Ты прав, – тихо сказал Волконский, когда мы остались вдвоем в палате. Он сидел, ссутулившись, и выглядел на десять лет старше. – Это действительно лептоспироз. Все сходится. Я отправил кровь на серологию – РМА и РМАЛ. Но это формальность. Клиническая картина однозначная.

– Бывает, – я пожал плечами, наливая себе чай из электрочайника. Великодушие победителя – лучший способ закрепить победу. – Редкие болезни потому и редкие, что мы о них забываем.

– Дело не в этом, – Волконский смотрел в окно, где уже зажигались вечерние огни Москвы. – Ты увидел системную картину, а я зациклился на печени. Ты собрал эпидемиологический анамнез, а я поленился. Ты остался хладнокровен, а я запаниковал.

Неожиданно.

Он не оправдывается, а анализирует. Это признак не просто ума, а силы. Он опаснее, чем я думал. Сломленный враг – безопасный враг. Враг, который учится на своих ошибках – это будущая угроза.

– Все мы ошибаемся, – дипломатично сказал я. – Важно вовремя признать ошибку.

– Нет, ты не понимаешь, – он повернулся ко мне, и в его глазах я увидел холодный блеск исследовательского интереса. – Я наблюдал за тобой. Ты ЗНАЛ, что это лептоспироз еще до того, как начался криз. Ты просто ждал, пока симптомы проявятся, чтобы подтвердить свою правоту. Как?

– Опыт, – уклончиво ответил я.

– Чушь. Я изучил твою биографию. Ты первый год в этой клинике. Откуда у тебя такой опыт? Откуда эта способность видеть то, что не видят другие?

Потому что я вижу потоки Живы. Вижу, как болезнь пожирает жизненную силу. Вижу смерть в её зародыше. Но тебе этого знать необязательно.

– Может, я просто талантлив, – улыбнулся я.

– Это не талант, – Волконский покачал головой. – Это что-то другое. И я выясню, что именно. Считай это моим профессиональным вызовом – разгадать загадку доктора Пирогова. Потому что ты уже не первый раз уделываешь меня.

– Флаг тебе в руки, – я допил чай. – Удачи в расследовании.

– Но сначала, – он встал и протянул мне руку, – спасибо. За пациента. И за урок. Ты не дал мне его убить.

Я пожал его руку.

– Не за что. Мы коллеги, – кивнул я.

Волконский вышел. А я наклонился к Михаилу Сергеевичу. Он смотрел на меня влажными глазами

– В-вы узнали правильную болезнь. Спасибо вам, доктор Пирогов. Спасибо огромное. Я… я не знаю, как отблагодарить… – пробормотал пациент.

И в этот момент меня накрыло.

Волна Живы, мощная и чистая, как горный поток, хлынула от пациента в мой Сосуд. Это была не просто благодарность – это была БЛАГОДАРНОСТЬ с большой буквы.

Благодарность человека, который заглянул в лицо смерти, увидел разверстую пасть преисподней и был вытащен обратно в последнюю секунду.

Золотистая энергия текла от него ко мне невидимой рекой, наполняя резервуары некромантской силы. Я чувствовал, как Сосуд наполняется, как возвращаются силы, как обостряются чувства.

Восемьдесят пять… девяносто процентов!

Двадцать процентов за один раз – это было хорошим показателем. Пациент был действительно на волосок от смерти. Болезнь Вейля без лечения убивает в сорока процентах случаев, а с его скоростью развития осложнений – скорее, в шестидесяти.

Проклятье знает толк в пополнении сосуда.

Чем ближе к смерти был пациент, тем сильнее его благодарность. Ценность жизни познается, только когда ее почти теряешь. Интересно, сколько бы Живы дал полностью мертвый и воскрешенный? Сто процентов? Двести?

Хотя это академический вопрос. Я еще не настолько силен, чтобы воскрешать мертвых. Пока.

Надо будет это проверить в ближайшее время. Как раз сейчас смогу заполнить сосуд и расширить свои силы.

Выйдя из больницы через пятнадцать минут, я обнаружил Сергея на привычном месте – у главного входа. Он стоял, прислонившись к черному седану представительского класса, и читал вечернюю газету.

– Святослав Игоревич! – он быстро сложил газету. – Едем? Домой?

– Да, Сергей, домой. День был утомительный.

Я сел на заднее сиденье. Машина плавно тронулась, выезжая на вечернюю московскую улицу.

Откинулся на сиденье, размышляя о странном поведении Волконского. Его резкая смена настроения – от откровенной враждебности к восхищению и предложению сотрудничества – была слишком театральной, чтобы быть искренней.

Это определенно игра. Волконский что-то задумал. Но что именно?

Вспомнились все детали нашего противостояния. Сначала он пытался унизить меня, показать свое превосходство. Потом медицинская дуэль. Он залег на дно и теперь вдруг – полный разворот на сто восемьдесят градусов.

Стоп. А что если это была проверка?

Мысль пришла внезапно, но чем больше я думал, тем логичнее она казалась.

Волконский специально провоцировал меня. Тестировал мои знания, проверял характер, наблюдал, как я реагирую под давлением. Ставил заведомо неправильный диагноз, чтобы посмотреть, буду ли я спорить или промолчу.

И я прошел тест. Доказал, что разбираюсь в медицине, остаюсь спокойным в кризисной ситуации и не боюсь противостоять авторитетам.

Умно. Он изучал меня, как препарат под микроскопом.

Если он хочет захватить «Белый Покров», то такой актив, как я, на его стороне будет неоценим.

Что ж, пока просто понаблюдаю. Посмотрю, что он будет делать дальше. Если начнет копать слишком глубоко – придется принимать меры. Если будет вести себя разумно – посмотрим, куда это заведет.

Но сильно развернуться в этой клинике я ему не дам.

Дом встретил меня теплом, уютом и запахом жареной картошки с луком. На кухне гремела посуда, и я услышал знакомое ворчание:

– Я ем грунт! Я ем грунт! – Костомар стоял у плиты, размахивая деревянной ложкой. Его интонация явно выражала недовольство долгим ожиданием.

Я прошел на кухню и остановился в дверном проеме. Костомар стоял в фартуке. Зрелище было настолько нелепым, что я едва сдержал смех.

– Я ем грунт! – он обернулся, и было понятно, что он спрашивает, где я пропадал.

– Извини, сложный случай был. Лептоспироз. Плюс новая клиника. Ох, чего сегодня только не было, – вздохнул я.

– Я ем грунт? – вопросительная интонация и наклон головы.

– Нет, не заразно. Можешь не волноваться.

– Я ем грунт, – фыркнул он и указал на стол.

На столе был настоящий пир – золотистая картошка с грибами, котлеты, салат. Я сел и взял вилку.

– Вкусно, – искренне похвалил я. – Спасибо.

– Я ем грунт! – гордо выпрямился Костомар.

Из угла материализовался призрак:

– Святослав! Наконец-то! А то Костомар весь вечер ворчал! «Я ем грунт» да «я ем грунт» – раз двадцать повторил! Уже начинаю уставать.

– Я ем грунт! – возмущенно ответил Костомар Ростиславу.

– Сам ты грунт! – парировал Ростислав. – Святослав, мне нужно на задание? Совсем заскучал! Даже паука в подвале замучил!

– Я ем грунт! – поддержал Костомар, и по его жестам было ясно, что он тоже хочет размяться.

Проблема. Два магических существа с избытком энергии.

– Потерпите. Скоро будет новая клиника. Там как раз понадобится ваша помощь, – обозначил я.

– Я ем грунт? – оживился Костомар, изображая руками что-то вроде переноски тяжестей.

– Да, сможешь помогать с тяжелой работой, и не только. Позже расскажу.

– А я буду летать и пугать воров! – радостно воскликнул Ростислав.

Надо бы загородный дом купить. Пусть Костомар грядки копает – он не устает. А призрак дом охраняет. Бегает там по лужайке. Все лучше, чем в четырех стенах.

Представил эту картину и улыбнулся.

– Я ем грунт? – подозрительно спросил Костомар, заметив мою улыбку.

– Думаю о будущем. Может, дом за городом куплю.

– Я ем грунт! – радостно воскликнул Костомар, и его жесты явно изображали копание земли.

– С подвалом! – добавил призрак.

Утро встретило меня серым небом и моросящим дождем. Типичная московская погода – промозглая, сырая, депрессивная. Но настроение у меня было отличное – девяносто процентов в Сосуде давали ощущение силы и уверенности.

Почти полный запас. Я шагал по больничному коридору. Еще немного, и можно будет переходить на новый уровень силы.

В ординаторской уже собрался весь коллектив терапевтического отделения.

Варвара стояла у окна, проверяя список назначений. При моем появлении она подняла глаза и слегка улыбнулась. В этой улыбке было что-то личное и интимное.

Нужно с ней поговорить. Объяснить, что служебные романы – плохая идея. Хотя кого я обманываю? Она не послушает.

Костик сидел в углу и дожевывал огромный бутерброд с колбасой. Крошки падали на его халат, но он их не замечал, увлеченный процессом поглощения пищи.

– Привет, Святослав! – радостно помахал он свободной рукой. – Слышал, ты вчера лептоспироз диагностировал! Это же супер-редкая болезнь!

– Не такая уж редкая, – спокойно ответил я.

– Да брось! – он чуть не подавился от возбуждения. – Один случай на сто тысяч! Это как в лотерею выиграть, только наоборот!

Марина, молодая новенькая ординаторка, сидела в углу и что-то быстро записывала в блокнот. Подняла голову, увидела меня и тоже улыбнулась:

– Доктор Пирогов! А правда, что Волконский перед вами извинялся? Говорят, он чуть ли не на колени встал!

– Слухи преувеличены, – уклончиво ответил я. – Мы просто обсудили диагноз.

– Ага, обсудили, – хмыкнул Костик. – Катька из процедурного рассказывала – он аж позеленел, когда понял, что ошибся!

Ровно в восемь утра дверь открылась, и вошел Рудаков.

Но это был уже совсем другой Рудаков.

Исчезла напыщенность, пропала самоуверенная ухмылка. Он выглядел собранным, деловым, даже халат застегнут на все пуговицы – обычно он ходил нараспашку, демонстрируя дорогую рубашку.

– Доброе утро, коллеги, – начал он без обычных витиеватых предисловий. – Планерка будет короткой. Начнем с палат.

Все переглянулись. Обычно Рудаков начинал с пятнадцатиминутной лекции о важности дисциплины, ответственности и прочих банальностей.

– Палата номер один, – он открыл журнал. – Петров Иван Семенович, шестьдесят два года. Инфаркт миокарда, третий день после приступа. Состояние стабильное, осложнений нет. Продолжаем антикоагулянты, бета-блокаторы, наблюдение.

Все переглядывались, явно не ожидая такой смены поведения руководителя. После моей вчерашней выволочки он сильно исправился. Это хорошо.

– Палата номер два, – он перелистнул страницу. – Сидорова Мария Петровна, сорок восемь лет. Внебольничная пневмония, правосторонняя, нижнедолевая. Антибиотикотерапия дает эффект, температура снижается, хрипы уменьшаются. Продолжаем антибиотик широкого спектра действия.

Он быстро, четко, по существу прошелся по всем тридцати двум пациентам отделения. Никаких лирических отступлений, никаких нравоучений, никаких историй из своей практики.

– Новые поступления, – продолжил Рудаков. – Ночью поступили двое. Карпов, тридцать пять лет, острый аппендицит – отправлен в хирургию, прооперирован, осложнений нет. Белова, семьдесят один год, гипертонический криз – купирован в реанимации, переведена к нам для дальнейшего наблюдения.

Планерка заняла всего десять минут вместо обычных тридцати-сорока.

– Вопросы? – спросил Рудаков.

Все молчали, пораженные такой трансформацией.

– Если вопросов нет, приступаем к работе. Глафира Степановна, зайдите ко мне через час, обсудим закупку лекарств. Остальные – по палатам.

Он кивнул и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Как только дверь за Рудаковым закрылась, ординаторская взорвалась шепотом, как улей потревоженных пчел.

– Что это было? – изумленно выдохнула Глафира Степановна. – Это точно наш Рудаков?

– Может, подменили? – предположила Марина. – Инопланетяне похитили, а это клон?

– Или таблетки какие принял, – добавила Варвара. – Антидепрессанты или транквилизаторы.

– Может, жена пригрозила разводом? – высказал версию Костик. – За болтливость и занудство?

– У него нет жены, – напомнила Глафира Степановна. – Он холостяк.

– Тогда начальство пригрозило увольнением?

Костик откашлялся, привлекая внимание:

– А я знаю, что случилось!

Все повернулись к нему.

– Ну? – нетерпеливо спросила Варвара. – Не тяни!

Костик сделал театральную паузу, наслаждаясь всеобщим вниманием:

– На него просто подействовал вчерашний разговор с нашим Святом. Он вообще вчера в туалете плакал и мамочку звал. Я сам слышал.

Вот умеет он приврать. Ну это ладно.

Все тут же зашушукались и начали ликовать.

– Это победа! – говорила Глафира Степановна. – Наш Свят нас всех спас!

Все были с ней согласны.

В этот момент дверь открылась, и в ординаторскую вошла… Ольга.

Я узнал ее не сразу. Последний раз, когда я ее видел, она была при смерти – бледная, истощенная, с темными кругами под глазами. Проклятие высосало из нее почти всю жизненную силу.

А теперь передо мной стояла цветущая девушка, полная жизни и энергии.

– Оля! – первой воскликнула Варвара. – Ты вернулась!

– Ольга! – Глафира Степановна бросилась обнимать коллегу. – Как ты? Как здоровье? Мы так волновались!

– Олечка! – Костик вскочил, рассыпав крошки от бутерброда. – Ура! Наша красавица вернулась с больничного!

Только Марина смотрела и хлопала глазками.

Все окружили Ольгу, наперебой спрашивая о самочувствии, засыпая вопросами, трогая за руки, как будто проверяя, что она настоящая.

– Девочки, мальчики, спокойно! – смеялась Ольга. – Я в полном порядке! Даже лучше, чем была до болезни!

– А что с тобой было? – спросил Костик. – Никто точно не знает. Рудаков всем говорит – переутомление, но это же чушь!

– Это… сложно объяснить, – Ольга замялась. – Редкое заболевание. Энергетическое истощение.

Хороша формулировка. Технически правда – проклятие действительно истощало ее энергию. Но звучит как медицинский диагноз, а не как мистика.

И тут я заметил кое-что тревожное.

Ольга смотрела на меня.

Не просто смотрела – пожирала глазами.

В ее взгляде горел странный огонь – смесь благодарности, восхищения, обожания и чего-то еще. Чего-то, что заставило меня внутренне напрячься.

Только этого не хватало. Синдром спасителя в чистом виде. Пациентка влюбилась в врача, который ее вылечил.

Это даже в учебниках психиатрии описано – перенос положительных чувств на терапевта, смешение благодарности с романтическими чувствами. Обычно проходит через пару месяцев. Обычно.

Классика жанра. Она и до этого неровно дышала, а тут совсем с катушек слетела. Прямо как Варвара.

Я перевел взгляд на нее и увидел, что она тоже заметила, как Ольга на меня смотрит.

Лицо окаменело. Челюсти сжались, ноздри раздулись, в глазах полыхнула такая ревность, что, казалось, воздух вокруг нее нагрелся на несколько градусов.

Вот дерьмо. Любовный треугольник в отделении. Две женщины, готовые вцепиться друг другу в волосы из-за меня. А у меня еще Анна Бестужева на горизонте маячит.

Нужно срочно что-то с этим делать, пока они не устроили тут «Санта-Барбару» с выяснением отношений, битьем посуды и прочими женскими радостями.

Я уже собирался уходить, когда в дверь постучали.

Стук был робкий, неуверенный, словно человек за дверью сомневался, стоит ли вообще беспокоить.

– Войдите! – крикнула Глафира Степановна, отвлекшись от Ольги.

Дверь приоткрылась на пару сантиметров, и в щель просунулась голова.

Я едва не выронил историю болезни, которую машинально взял со стола.

Это был барон Михаил Долгоруков собственной персоной.

Что он тут забыл?

У него сегодня должна быть операция с Ильюшиным.

– Доктор Пирогов, – прошептал он хриплым, сломанным голосом. – Можно вас на минутку?

В его голосе звучало отчаяние, граничащее с паникой. Глаза бегали, не фокусируясь ни на чем конкретном – признак сильного стресса или страха.

Странно видеть такое от бывшего военного.

– Конечно, барон, – я встал. – Коллеги, извините.

Долгоруков поманил меня пальцем – жест был судорожный, почти истерический. Палец дрожал так сильно, что казалось: он пытается дирижировать невидимым оркестром.

Я вышел в коридор. Долгоруков огляделся – влево, вправо, даже вверх посмотрел, словно ожидал, что враги могут свалиться с потолка.

Убедившись, что коридор пуст, он вдруг схватил себя за волосы обеими руками. Его лицо исказилось гримасой абсолютного ужаса:

– СПАСИ МЕНЯ!