Текст книги "Поругание прекрасной страны"

Автор книги: Александр Корделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава четвертая

Как странно устроена наша память: одно из нее совсем выпадает, а другое зацепляется намертво.

Джетро не был похож ни на кого из нас, и я никогда не забуду кошмара того первого года, когда я перестал быть младшим в семье. С ним не было никакого сладу – он орал благим матом целыми ночами, если только мать не брала его к себе в постель, и днем тоже скандалил. Он растерзал в клочья всех кукол, какие у нас были, перебил все тарелки, до которых смог дотянуться, и, попадись ему в руки молоток, наверное, потекли бы реки крови. Для него не было ничего святого. Мать кормила его грудью целый год, а когда его брали на руки Эдвина или Морфид, он и у них шарил за пазухой.

Но в глазах отца с матерью он был само совершенство.

– Это не ребенок, а дьявол, – шипит Морфид, – только хвост у него спереди. Ты послушай, как он верещит.

Она поворачивается на другой бок, бьет кулаком по подушке и натягивает одеяло на голову.

За стеной слышно, как мать ходит взад и вперед по комнате, укачивая орущего во всю мочь Джетро, – а мне с отцом в шесть часов заступать на смену.

– Нет, ты послушай, – говорит Морфид.

– Тише, мой маленький, тише, моя крошка, – уговаривает его мать. – Это у него животик пучит, Хайвел. Животик пучит у моего мальчика.

– Ну так посади его на горшок, жена, – со стоном говорит отец.

– Больно моему бедненькому.

– А может, покормишь его? Он, наверно, есть хочет.

– Есть хочет? – ахает мать. – Да у него живот словно барабан. Он от меня не отрывался весь вечер.

– Значит, пучит, – говорит отец. – Дай ему еще пососать, может, прочистится.

– Если у меня что-нибудь осталось.

Кряхтит старая кровать – это мать снова ложится, а Джетро все заливается так, что, того гляди, разбудит покойницу бабушку в могиле.

– Ничего, ничего, – шепчет отец, – зато молодец из него вырастет, Элианор! Борец за свои права. Сколько он попил твоего молочка! Давай-ка его сюда, девочка. Ну-ка, бери, сынок! Нет, Элианор, давай другую, в этой пустышке ничего нет. Тише, Джетро, сейчас тебе мама даст другую. Ну, хватайся, богатырь.

Тишина. Мать вздыхает, как иссякающий источник жизни. Морфид приподнимается в постели.

– Чертов обжора! Просто телок, а не ребенок.

Она бьет кулаком по подушке и зарывается в нее лицом.

Эта жестокая зима пощадила наш дом, но не всем так повезло. Одного из братьев Сары Робертс унесла простуда, а Сейнвен Хьюз умерла от чахотки; да это и к лучшему, сказала Морфид: мистеру Хьюзу хватает забот с женой-калекой. Миссис Пантридж опять родила – третьего по счету, а Гвенни Льюис разрешилась вторым в день рождения своего отца и после скандала, который ей устроили дома, поселилась в заброшенном фабричном здании.

Помню также, как обжигала по утрам ледяная вода из кадушки и как ветер с Койти стегал по ногам; как морозными вечерами мы шли с отцом домой с Гарндируса; помню унылое безмолвие Тихой улицы и обледенелые квадратики окошек; помню огни в «Барабане и обезьяне», где пили пиво и спорили о союзах. Бежишь из лавки с хлебом и мясом в сумке, а ветер свистит и завывает так, что душа с телом расстается. Но всего холоднее в поселке было в эту зиму Дафиду Филлипсу.

Он совсем одурел от любви к Морфид. Тоска брала глядеть, как он слоняется вокруг дома и все ждет, чтоб она выглянула. Шмыгает синим носом и кашляет так, что, кажется, ребра сломаются. Вон он опять идет! Увидев его в окошке, жду стука в дверь и сломя голову бегу открывать.

– Морфид говорит, что ее нет дома, Дафид Филлипс.

Через открытую дверь ему видно, как Морфид плюет на утюг и принимается гладить праздничную рубашку отца.

– Морфид! – окликает он, и изо рта у него вырывается клуб пара.

– Закрой сейчас же дверь! – кричит она мне из кухни. – По ногам дует!

– Ничего не поделаешь, Дафид Филлипс!

Захлопываю дверь у него перед носом, опять усаживаюсь на подоконник и смотрю на Морфид.

Вот ведь чудно бывает, думаю я. Человек так мучается, а ей и горя мало. А ведь если женщина в поселке рожает, будь это хоть иностранка, Морфид надевает платок и, ругаясь почем зря, бежит принимать. Стоит кому-нибудь обжечься у печи, Морфид тут как тут. Когда прошлой весной одному шахтеру отрезало вагонеткой ногу, Морфид прибежала прямо в ночной рубашке, потому что он никому больше не позволял до себя дотронуться, ножницами обстригла лохмотья мяса и кожи, остановила кровотечение и забинтовала культю.

Морфид готова помочь даже собаке, попавшей в беду, а вот Дафид Филлипс может хоть зарезаться на нашем крыльце – она и бровью не поведет.

Вот он опять плетется, весь дрожит, того и гляди, рассыплется.

– Опусти-ка занавеску, – говорит Морфид, – а то еще, чего доброго, в окошко влезет.

– Смотри, помрет он от любви, – отвечаю я. – Его мать говорит, она уж забыла, когда он в последний раз по-человечески поел.

– Попробуй открыть дверь – и помрешь вместе с ним, – говорит она и плюет на утюг. – Только сумасшедший зовет девушку гулять в такую стужу.

И начинает петь нежным, ангельским голосом.

– Нечего распевать псалмы, – говорю я. – Сатана для тебя все равно уже приготовил местечко.

– Ну что ж, зато поджарюсь в хорошей компании. Некоторые мои знакомые подрумянятся там любо-дорого.

Тук-тук! На этот раз в заднюю дверь.

– Я сама открою, – говорит Морфид, хватая утюг. – Пусть приходит весной, как все остальные, тогда посмотрим.

Уж не знаю, что она с ним сделала, только он убежал, заорав не своим голосом, и после неделю не выходил на работу.

Весна – это пора, когда с первыми теплыми лучами солнца взрослых охватывает безумие. Стоит отойти от поселка на милю, и увидишь, что они вытворяют. Сидят парочками в вереске, подальше от прохожих. Она говорит «нет, нет» и хихикает, а он знай лезет, а она его отталкивает, но вполсилы. Мо Дженкинс говорит, что выше, на Койти, еще и не то увидишь. Тут-то дьяконы по кустам рыщут и высматривают, а подальше дела идут вовсю; по всей Вершине и ниже, до самого трактира «Герб плавильщика», что на дороге в Абергавенни, только и слышится, что «не надо» и «ах, перестань!».

Но Дафиду не пришлось ждать до весны. Он попал к нам в дом в середине зимы, по особому приглашению отца.

Дафид Филлипс был красивый парень, с широким лбом и квадратным подбородком и прямыми приглаженными водой черными волосами – мне всегда хотелось, чтобы у меня были такие волосы. И сложен он был хорошо, даром что отощал порядком; плечи широченные, а нос приплюснут – небось видал виды. Он вошел, комкая в руках шапку, с таким выражением, точно его на казнь ведут, а его мать – чистый хорек в черной вдовьей одежде – толкала его локтем в бок, чтобы не горбился.

– Батюшки, – удивленно воскликнула мать, словно она и не ждала гостей. – Посмотри-ка, кто пришел, Хайвел! Миссис Филлипс и Дафид!

Она широко распахнула дверь.

– Заходите же! Вы совсем замерзли, да и немудрено при такой погодке.

Смеясь и болтая, она провела их обоих в кухню, но я-то знал, что она терпеть не могла миссис Филлипс, потому что мать ходила в методистскую молельню и ее ждало Царствие Небесное, а миссис Филлипс ходила в церковь и ей была уготована геенна огненная.

Отец поднялся и очень вежливо поклонился, Дафид поклонился в ответ, красный, как петушиный гребень, а Эдвина, потупив глаза, сделала недавно выученный английский реверанс.

– Эдвина, придвинь стулья к очагу! – воскликнула мать. – Йестин, спусти Джетро на пол и сбегай налей чайник, да попроворней! Садитесь к огню, миссис Филлипс. Мы вас быстренько согреем.

– Морфид ушла в лавку, – услышал я, вернувшись, голос отца, – но она сейчас придет, Дафид, так что располагайся.

Да, подумал я, располагайся пока, а то скоро явится ведьма с помелом. Я опять уселся в свой угол, взял Джетро на колени и стал слушать их разговор. Ну и лицемеры же – болтают, только чтобы не молчать; мать ворошит кочергой угли, не закрывая рта ни на минуту, миссис Филлипс смеется, втихомолку пробуя пальцем, нет ли на мебели пыли, а отец ободряюще улыбается Дафиду, который сидит белый как полотно и выпучив глаза, словно его хватил удар.

– Ты сейчас, кажется, в Нанти работаешь?

– Да, мистер Мортимер, – ответил Дафид, оттягивая ворот рубашки.

– В смене Фила Бенджамена?

Дафид даже взмок – он родился и вырос в Бангоре и плохо говорит по-английски.

– Да, – ответил он, поняв наконец вопрос.

– Говорят, он человек строгих правил.

– Чем строже, тем лучше для Дафида, – вмешалась его мать. – Он у меня страх какой работящий, мистер Мортимер, хочет в люди выйти, верьте моему слову. И уж он своего добьется. Вы знаете десятника Карадока Оуэна?

Отец кивнул, посасывая трубку.

– Он, скажу я вам, возлагает на Дафида большие надежды. Скоро Дафида поставят на место Бенджамена, потому что у них шахта особенная, с ней нелегко управиться. Там нужен человек с мозгами, а уж этого у тебя хватает, так ведь, сынок?

– Да, – ответил Дафид с обалдевшим видом. Вот уж где мозгов, как у тухлого яйца.

– Карадок Оуэн стоит за союз, – сказал отец. – Ты с ним согласен?

– Ну, на этот вопрос легко ответить, – перебила миссис Филлипс. – Для членов союза нет места под крышей моего дома, мистер Мортимер. – Ее иссохшее лицо скривилось. – Как говорит мистер Крошей Бейли, рабочим нужна дисциплина.

– Это Бейли говорит, а что говорит Дафид?

Дафид выпрямился и глотнул воздух.

– Он, как и вы, мистер Мортимер, против союза, – затараторила его мать. – Слышала я в поселке, что вы говорили о верности хозяевам – уж что правильно, то правильно. Да и эти общества взаимопомощи не лучше – просто предлог для пьянства.

– Так ты согласен с Оуэном или нет, Дафид? – повторил отец.

Дафид открыл рот.

– Хватит толковать о союзах да обществах взаимопомощи, – вмешалась моя мать. – Вон, я слышу, Морфид идет, а от разговоров о политике у нас весь дом ходуном ходит. Иди-ка помоги ей нести корзинки, Йестин, небось еле тащит: не шутка – на пятнадцать шиллингов покупок.

Последнее было сказано для миссис Филлипс и попало в цель. Когда Джетро заковылял мимо миссис Филлипс, она протянула к нему руки, но я подхватил его и посадил на колени Дафида: уж кто-кто, а Джетро мастер расправляться с праздничными костюмами.

– Дайте его скорей сюда, – испуганно закричала мать, – это такой мокрун, а на вас новый костюм!

Когда я вышел во двор и подошел к калитке, шаги Морфид слышались уже совсем близко. В непроглядной черноте морозной ночи каждая звезда сияла, как маленькая луна, но над Вершиной ближе к Мертеру играли красные горячие блики, а над Нантигло тучи рдели багряным пламенем. Я ждал, стоя в тени. Приближавшееся смутное пятно превратилось в лицо Морфид. На волосах у нее лежал иней, а глаза казались черными пятнами на чудной белизне ее щек.

– Добрый вечер, – сказал я.

– Господи, – удивилась она. – С чего это ты такой вежливый?

Я открыл ей калитку, и она вошла спиной вперед, чтобы легче было пронести корзинки.

– Который час? – спросила она.

– Шесть часов. Тащи скорей свои корзинки: мать ждет тебя, чтобы накрывать к ужину.

– Значит, он сейчас придет, – ответила она и вдруг опустилась на колени и обняла меня. Глаза у нее были огромные и радостно сияли. – О, Йестин, – сказала она. – Я люблю тебя больше всех, и поэтому ты первый познакомишься с моим суженым. Я выхожу замуж за Ричарда Беннета из Лондона, и он сейчас придет поговорить с отцом. Вот так штука!

Один жених сидит в доме, а другой приходит с невестой.

– Ты огорчился, малыш? – спросила она, вглядываясь мне в лицо.

– Чего мне огорчаться?

Во рту у меня вдруг пересохло, но я не собирался поддаваться на ее сладкие слова.

– Потому что я уйду от вас.

– Уходи куда хочешь, мне-то что?

– Милый ты мой, – прошептала она, прижимая меня к груди. – Порадуйся за меня. Не надо злиться.

На замерзшей дороге послышался стук шагов.

Морфид быстро встала и пригладила волосы.

– Ричард! Это Ричард! – сказала она как во сне. – Ты его тоже полюбишь, когда узнаешь как следует. Слышишь, он идет.

Я глядел на нее исподлобья. Она стояла, крепко прижав к бокам руки, платок упал на плечи, открыв волосы. Запрокинув белеющее в темноте лицо, она ждала. До чего же она была хороша! Глаза казались огромными, а за полуоткрытыми губами виднелись два ряда ровных белых зубов.

Он перескочил через забор, словно был здесь хозяином, и она бросилась к нему в объятия. Они замерли, неподвижные, как черные скалы, а над ними горели звезды. У меня сжалось сердце, и я, отвернувшись, поддал ногой камень, который шумно покатился и ударился в стену сарая.

– Что это? – Голос у него был низкий и глубокий.

– Это просто Йестин, мой братишка, – прошептала Морфид.

Он подошел и встал надо мной, уперев руки в бока.

– Первый будущий родственник, а?

Я оглядел его. Он был почти так же широк в плечах, как мой отец. У него были черные кудрявые волосы и волевое лицо с квадратной челюстью. Он наклонился ко мне легким движением, в котором чувствовалась большая сила.

– Добрый вечер, – сказал он и протянул мне руку. – Я много слышал о Йестине Мортимере.

Говорил он гладко и без запинки, как большинство англичан. Ужасно противная у них манера – каждое слово звучит ясно и отчетливо, а вот музыки в речи нет.

– Подай же руку Ричарду, Йестин, – испуганно сказала Морфид.

Ему надоело держать руку протянутой, и, опустив ее, он прислонился к забору.

– Сестра говорила вам обо мне, мистер Мортимер? – совершенно серьезно спросил он.

– Ага, только что сказала.

– О том, что мы собираемся пожениться?

Я кивнул.

– И что вы об этом думаете?

Я всмотрелся в его лицо, ища затаенную улыбку, но улыбки не было.

– Чего мне думать, надо сначала вас на свету посмотреть.

Такой ответ, видимо, показался англичанину необыкновенно забавным: он задрыгал ногой, откинувшись к забору, потом согнулся пополам и басисто захохотал.

– Тише, Ричард, – ахнула Морфид. – Отец выйдет.

При этих словах он сразу выпрямился и зажал рот рукой.

– Ну и ну! – проговорил он, задыхаясь. – Экий зубастый субъект! У тебя все в семье такие?

– Отец будет еще позубастее, – отрезал я. – И никакой я, к черту, не субъект.

Тут его снова начало корчить.

– Йестин! – сердито прикрикнула Морфид. – Будь добр, не груби! Мистер Беннет с тобой шутит.

– Пусть попробует пошутить с отцом – посмотрим, что из этого получится.

– Святый Боже! Ну и кусака! А что, в рост они у вас больше не идут? – услышал я, рванувшись мимо них к калитке.

– Не обращай на него внимания, Ричард, – сказала Морфид с ненавистью в голосе. – Он только ребенок – и ревнует. Не обращай внимания.

Я стоял у калитки и старался удержать вскипавшие на глазах слезы. Я знал, что потерял ее. Дафид мне был не страшен, но ради этого она меня бросит. Он уведет ее с собой и поставит к корыту, и она будет вывешивать на веревке его фуфайки и рубашки, и в нашем доме больше не будет слышаться ее голос, и за столом не будут ставить ей тарелку. Многим мужчинам принадлежала Морфид – я не раз это слышал, но этот возьмет ее навсегда. Тут я вспомнил о Дафиде Филлипсе и, сам не знаю почему, крикнул:

– Морфид!

Они уже рука об руку приближались к задней двери, но, услышав мой голос, она обернулась, подошла ко мне и, наклонившись, прошипела:

– Я тебя больше знать не хочу, Йестин. Слышишь? Знать не хочу! Как ты смел грубить мистеру Беннету?

– Не веди его в дом, – сказал я, глядя в сторону.

– Еще что? Ты уж, никак, всем домом распоряжаешься?

– Не ходи с ним туда, – повторил я. – Там Дафид Филлипс – отец сам его пригласил.

– Дафид Филлипс? – переспросила она, словно того по крайней мере уже год как не было в живых. Затем скрестила руки на груди и стала постукивать ногой, сощурив глаза. – Ну и нахал! И зачем же он пожаловал?

– Свататься пришел, да где уж там – мухи так и вьются вокруг его невесты, как над банкой с вареньем.

– А-а. – Она подперла щеку рукой. – Чуть было мы не попали впросак.

– Угу, – подтвердил я. – Говорить Дафид, может, и не мастер, но драться ему, видно, не впервой, и из этого нового он котлету сделает.

– Не думаю, – ответила она. – Во всяком случае, спасибо за предупреждение, Йестин. – Она наклонилась и поцеловала воздух. – Вот мы и помирились, малыш. Я велю Ричарду уйти. Пойдем со мной, мой хороший.

Бывает же так: только что человека ненавидел, а через минуту готов за него умереть.

Я отвернулся, чтобы не видеть, как она его целует. Морфид уже взялась за ручку двери, а он все еще стоял на том же месте, точно пригвожденный.

– Иди-ка своей дорогой, – бросил я ему, проходя мимо. – Здесь тебе надеяться не на что. До тебя тут таких тысячи две перебывало.

Тут он опять загрохотал. Морфид подождала, пока он перемахнет через забор, и только тогда открыла дверь. Я увидел нахмуренные брови отца, озабоченный взгляд матери и сияющую улыбку Дафида.

– Чего это вы там застряли? – спросил отец. – Покупки пробовали?

– Нет, – ответил я. – Она как узнала, что Дафид Филлипс здесь, давай прихорашиваться да приглаживаться.

Почистив штаны Дафида и вытерев лужу на полу, мать в наказание пошла укладывать Джетро спать, оставив отца занимать гостей. Эдвина сидела в углу и, как всегда, читала Библию, так что помогать Морфид накрывать на стол пришлось мне.

Мне было жаль Дафида, мокрого и несчастного. Он так и смотрел в рот нарезавшей хлеб Морфид, но никакие силы на свете не вытянули бы из него жалобы; мать же его тараторила без умолку, не давая ему и слова вставить.

– Какая ты сегодня хорошенькая, Морфид, – трещала она. – И в доме, наверное, помощница?

– Так-то так, да вот политика ее погубит, – заметил отец.

– Что поделаешь, мистер Мортимер, кто из нас без греха, – даже у Дафида есть недостатки. Но вот в церковь он ходит три раза каждое воскресенье; отец у него был англичанин, упокой Господи его душу, вот и он пошел в него. А я тебя видела на Пасху в молельне, Морфид, помнишь?

– Да, миссис Филлипс, но с тех пор я там не была.

– А вот это нехорошо! Жена должна учиться смирению на коленях перед творцом, тогда она будет послушна своему мужу, не так ли, мистер Мортимер?

Отец улыбнулся.

– Боюсь, что послушание и благочестие не значатся в списке добродетелей Морфид, зато она умеет произносить речи.

– Ну, таким путем на небо не попадешь. Душа женщины запятнана грехом с рождения, и только прилежное посещение дома Божьего спасет ее от вечного проклятия.

– Тут с вами можно поспорить, миссис Филлипс, – возразил отец. – Я знавал дьяконов, которые были преступниками, и пьяниц, которые были святыми. А что ты об этом думаешь, Дафид?

– Это дело веры каждого, сэр, – ответил тот с глубоким смирением.

– А ты, Морфид? – вкрадчиво спросила его мать.

Морфид все еще резала хлеб. Она бросила взгляд на миссис Филлипс, покачала головой и продолжала свое дело.

– Как же так, Морфид, какое-то мнение у тебя ведь есть.

– Да, – тихо ответила Морфид, – но я держу свое мнение при себе.

Дафид весь вспотел и заерзал.

– Оставьте, маменька, – сказал он. – Это не важно.

– Как так не важно?! – воскликнула она. – Должны же мы знать семью, с которой собираемся породниться.

Я посмотрел на отца. Он сидел, вытянув ноги, попыхивал трубкой и пристально глядел на потолок, втянув голову в плечи, как человек, ожидающий взрыва. Морфид решительно отодвинула хлеб и воткнула нож острием в доску.

– Пусть сначала верующие в Бога начнут жить по его заветам, миссис Филлипс, – проговорила она, – тогда и я стану ему молиться. Не очень-то они подают нам пример, все эти болтуны из молельни и та братия, что завывает в церкви, хоть ей больше пристало бы стучать кружками в «Барабане и обезьяне»…

– Потише, Морфид, – сказал отец, а Дафид страдальчески зажмурился.

– И вот что я вам еще скажу, миссис Филлипс, – продолжала Морфид. – На мой взгляд, в церквах и молельнях совсем не все в порядке. Так что давайте уж молиться, как кому нравится, и стараться жить честно, и если Бог, в которого вы верите, действительно так благ, как вы говорите, то после смерти мы все попадем в одно и то же место. Марш за чашками, Йестин. Какого черта ты дожидаешься?

У миссис Филлипс глаза на лоб полезли.

– Ну, скажу я вам, – ахнула она.

– Да, вот так, – сказала Морфид. – И ножи тоже неси! Не рвать же нам мясо руками!

– Кажется, все становится ясно, – проговорила миссис Филлипс. – Значит, ты не веришь в Бога?

– Маменька, – взмолился Дафид, – да не важно это!

– Не важно? А ты что, согласен породниться с безбожниками?

– Думайте, что говорите, миссис Филлипс. – Морфид положила нож. – Девушка у вас за спиной читает Библию, а наверху укладывает ребенка самая богобоязненная женщина в поселке, не говоря уж о том, что отец – дьякон. Чего вам еще нужно?

– Но ты-то ведь не веришь, отвечай!

Морфид стояла не шевелясь. Ее сузившиеся глаза метали молнии; казалось, ее ненависть к лицемерам волной заливает комнату.

– Вам не добиться, чтобы я отреклась от того, кого страшусь, миссис Филлипс, – может быть, он и в самом деле меня слышит. Моя вера – это мое дело; только я не кричу о Боге на весь город трижды каждое воскресенье, забывая о нем во все остальные шесть дней недели. – Она подошла ближе к миссис Филлипс. – Если и есть Бог, то он, наверно, спит и не видит, что творится у нас в горах. Я уже шесть лет как работаю под Койти, но что-то не замечала, чтобы он заглядывал в шахты, где дети попадают под вагонетки, или видел, как девятилетнюю девочку обжигает чугуном. Хорошо таким, как вы, верить в Бога, сидя на солнышке, – вы ведь сроду не бывали под землей или около печи. И до тех пор, пока в том месте, которое вы называете Божьим домом, хозяева возносят молитвы о прибылях, меня вы там не увидите, кроме как на свадьбах и крестинах. А последние крестины у нас были на Пасху.

И, схватив нож, она стала с таким остервенением резать хлеб, словно перед ней лежал привязанный к столу заводчик.

Миссис Филлипс вскочила на ноги и начала торопливо завязывать ленточки своего капора.

– Пошли, Дафид, с меня довольно, – сказала она, вся дрожа. – Мало, что ли, в поселке богобоязненных девушек, зачем тебе язычница?

Она натягивала перчатки, палец за пальцем, злобно подрагивая бедрами, и, поджав губы, искала и не находила слов. Наконец выговорила:

– И вы, мистер Мортимер, вы, дьякон, позволяете, чтобы в вашем доме говорили такие вещи?

Отец поднялся со стула.

– Мое дело было ее кормить и одевать, а об ее душе заботилась моя жена – она водила ее в молельню. Сейчас Морфид восемнадцать лет. Лучше, чтобы ваш сын увидел ее как она есть, поэтому я и помалкивал.

– Что ж, благодарствуйте за приятный разговор, – сказала она. – Прощайся, Дафид, и пошли.

Весь вечер он был распят на дыбе слов, ему ни разу не дали возможности ни спросить, ни ответить. Сейчас, стоя рядом с этой тощей женщиной, едва доходившей ему до плеча, он взглянул на Морфид с тем же выражением, какое я видел в глазах у связанной овцы, над которой занесен нож мясника. В дверях отец взял его за плечо и повернул к себе.

– Так лучше, Дафид. Если бы они и поладили насчет веры, то все равно перегрызлись бы насмерть, когда дело дошло бы до политики. Выбрось ее лучше из головы.

Не успела закрыться за ними дверь, как мать спустилась вниз, уложив наконец Джетро.

– Уже ушли? – удивленно спросила она.

– Ушли, – ответил отец. – А ты ловко это устроила. Я и не знал, что ты такая хитрая.

– И ужинать не остались?

– Правда отбила у нее аппетит, – пробурчала Морфид, глядя в стол. – Скатертью дорога. Я бы не согласилась иметь такую свекровь, если б даже, кроме него, на земле не осталось ни одного жениха.

– Ай-ай-ай, – вздохнула мать, садясь за стол. – Из-за религии небось? Ходят они за ней табунами, Хайвел, но чтоб замуж ее выдать, придется нам, видно, поискать в горах какого-нибудь дикаря.

– Это было жестоко, жестоко, – прошептала Эдвина, судорожно сжимая Библию. В глазах у нее блестели слезы.

После этого никто за столом не сказал ни слова – обычно Эдвина никогда не высказывала своего мнения.

В тот вечер всем было невесело. Все, даже, кажется, Морфид, жалели Дафида.

После ужина я вспомнил про собрание общества взаимопомощи. У меня в кармане было четыре пенса, да еще девять были припрятаны под кроватью – я их скопил на Рождество. Нет лучше средства разогнать уныние, чем походить с флагами и попеть.

Уйду я отсюда, подумал я. Пройдемся в горах по морозцу, а потом выпьем с Мо Дженкинсом по кружке пива.