Текст книги "Оперативник"

Автор книги: Александр Золотько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– В Дьявола?

– В Бога, молодой человек. Не знаю, где вы получали образование, но в Средние века можно было легко угодить на костер за одно только отрицание существования Дьявола или ведьм. Очень легко. И как только появились слуги Дьявола, появилась и уверенность в существовании Бога.

Снова включился селектор.

– Да?

– Он потек, – сказал Круль. – Мне всегда было интересно, им как-то вкладывают запрет в подсознание…

– Конечно нет, идиот, – перебил его старик. – Иначе зачем им носить с собой самоликвидаторы? Качай его.

– Качаю. Сами послушайте.

Громкий стон, низкий, протяжный. Старик снова поморщился.

– Отринувшие, – сказал Круль.

– Нет, нельзя… Отринувшие… Они приказали. Они доверили… нельзя… я первый раз видел отринувшего… слышал… очень хотел увидеть… а он… он такой обычный… как я… нет… не такой, он лучше… он жертвует… жертвует самым дорогим… ради истины… ради веры…

– Я тоже хочу его увидеть, – сказал Круль ровным голосом.

– Да… каждый хочет… увидеть… прикоснуться… это честь…

– Я тоже хочу эту честь, – сказал Круль. – Мечтаю. Где я могу его увидеть?

– Старый город… Возле Старого города… Масличная гора… нельзя… нельзя… – закричал галат. – Вам – нельзя…

– Еще дозу, – глухо сказал Круль.

Звякнуло стекло, галат закричал.

– Я должен его увидеть, – сказал Круль. – Я тоже хочу стать отринувшим. Помоги мне…

– Нет… нет… – Галат захрипел.

– Да держите вы капельницу, – крикнул Круль.

Галат закричал.

– Обезболивающее? – спросил незнакомый голос.

– С ума сошел? Обезболивающее гасит действие микстуры. Совсем голову потерял?

– Тогда он долго не протянет.

– Да пусть сдохнет, мне нужно еще минут двадцать… введи дозу.

Галат продолжал кричать, старик потянулся к селектору, чтобы, наверное, уменьшить звук, но отдернул руку.

– Масличная гора, – выкрикнул галат. – Больно!

– Ничего, ничего, – сказал Круль, – ты скажи, и станет легче. Поделись со мной… Это слова давят. От них больно. Не сдерживайся…

– Дом у дороги… сразу возле автостоянки… вход слева-а-а-а! Его там не будет. Не будет… Но там будет связной… Хекконен… он знает… знает…

– А где ваша база? Кто в твоей пятерке?

– Круль! – позвал старик.

– Кто старший?.. Что? – спросил Круль.

– Оставь допрос на Стасика, а сам бери группу и езжай к тому дому. Быстро. Не рискуй, но и не мешкай.

– Хорошо, – сказал Круль. – Выезжаю. Вернусь – доложу.

Старик выключил селектор, передернул плечами:

– Не могу привыкнуть. Казалось, видел такое, что чувствительность должна была просто исчезнуть, выгореть, но нет.

– Мне один умный человек сказал, – Иван посмотрел в глаза старику, – что самые страшные пытки придумывает человек, который сам их проводить не будет. Если ты не должен будешь сам замараться, то мысли текут легко и свободно. Глаз иголкой выковырять, на абразивном круге, с пяток начиная, сточить – пожалуйста. Только не своими руками. Самые большие подонки в мире – те, кто сам боится замарать руки. Или кому разрешат остаться чистеньким. Мне приходилось общаться с техническими консультантами галат. Умные, работящие люди. Это чисто теоретическая задача, как усилить поражающие действие фугаса. Чистая теория. Набросал схемку, составил рекомендации и вернулся к созерцанию цветка в оранжерее. Смотрю, уважаемый Василий Кузьмич, вы из таких же, ранимых. Книжечки, музычка, негромкая интеллигентная беседа… А лицом к лицу слабо? Кишки своего приятеля – еще живого, заметьте, – с земли собирать, от песка отряхивать и пытаться назад, в распоротый живот сунуть…

Старик взгляд выдержал.

– А вы бы приказали замучить человека? – спросил старик неожиданно спокойно. – Смогли бы приказать вырвать ему ногти? Разрешили бы пытать умирающего? Если это нужно для большого, правильного дела. Если это спасет десятки жизней. Смогли бы? Вам ведь тогда, во время погрома, нужно было не с Администратором пререкаться, а врываться с ходу в офис, выносить всех вооруженных, мочить на хер всех, кто попытался бы помешать выносить детей. Даже детей убивать, если бы они стояли на пути. Так бы вы спасли хоть кого-то. А так – никого не спасли. И сами чуть не подохли, уважаемый господин Александров!

От спокойного, размеренного тона голос старика взлетел вверх и сорвался в хрип.

Старик схватился за грудь.

Иван вскочил, но старик остановил его движением руки, достал из резной деревянной коробки на столе двухцветную капсулу и проглотил. Замер, закрыв глаза.

На виске у него билась жилка. Левая щека подергивалась.

Иван неловко стоял возле стола, не зная, звать ли помощь или просто ждать.

Старик открыл глаза.

– Садитесь, Иван. Извините за то, что вспылил. В моем возрасте это неприлично.

– В вашем возрасте это опасно, – сказал Иван. – Я позову кого-нибудь.

– Я сказал – сядьте. У меня все пройдет. Уже прошло, – старик несколько раз глубоко вздохнул. – Прошло.

Иван сел в кресло.

– Вы извините меня… – тихо сказал старик.

– За что?

– За то, что напомнил…

– А я и не забывал. После того как меня оттуда уволокли, я долго думал. Меня отправили в дом отдыха, в сосновый бор к озеру. А после завтрака брал блокнот, ручку, шел на дальний берег и рисовал, чертил, считал… Если бы сразу пошел внутрь. Столько-то убито моими парнями, столько-то вывезено. После первого неудачного разговора со Старшим Администратором – плюс столько к потерям. Вход через дверь… атака через окна… плюс десять процентов к потерям… минус десять процентов… Даже после начала перестрелки я мог спасти несколько сотен человек. Не менее трех сотен… Не менее трех сотен, понимаете? Вы думаете, я этого не знал? Не понял? Но не это самое странное, Василий Кузьмич. Странное то, что я не знаю… честно, не знаю, как бы я поступил сейчас, если бы меня отправили сейчас к тому самому офису Службы Спасения. Я бы пошел на рывок? Я бы выкосил всех возражающих, а детей пинками согнал бы в автобус, спасая им жизни? Или все так же пытался бы переубедить того белобрысого подонка? Я не знаю. Я даже не могу себе представить, что должен был бы сделать. Посмотреть отвлеченно, со стороны, как можно холоднее, и сказать себе, что по Акту о Свободе Воли я не имел права навязывать что-либо предавшимся. Не имел права. Все просто. Я чист. Я получил выговор по итогам всего происшествия не за то, что не вывез детей, а за то, что ударил Старшего Администратора и полез в здание. Ну и потерял своего замкомвзвода. За прапора, которого я даже по фамилии не запомнил, мне вломили от имени командования, а за удар – по просьбе регионального офиса Службы Спасения… Я поступил правильно, чего же у меня до сих пор все внутри не на месте? Почему я себя ненавижу за тот день и не могу понять, ненавижу себя за то, что не спас три сотни жизней, или за то, что сам остался жив? Я и в Конюшню согласился идти, чтобы отвлечься, забыть о том дне. И почти забыл. Совсем недавно вспомнил, снова увидел во сне и понял, что ничего не изменилось, что я так и остался перед зданием, рассматриваю ту корявую надпись и пытаюсь придумать, как поступить. Как будет правильно-правильно-правильно… И не могу ничего придумать, – Иван ударил себя кулаком по колену и замолчал.

– Извините, – сказал старик. – На самом деле – извините.

– Пошел ты… – пробормотал Иван. – Оставь меня в покое…

– Хорошо, – кивнул старик.

Дверь открылась, и вошел один из охранников.

– Проводи нашего гостя в его комнату, – сказал старик. – Предложи снотворное.

– В жопу…

– Не предлагай. Проводи и проследи, чтобы его не беспокоили. Отдыхайте, Иван!

Иван встал, пошел к двери.

За спиной щелкнул селектор.

– Ну что? – спросил старик.

– Он назвал три имени и два адреса. Больше не знает ничего.

Иван услышал крик, непрерывающийся крик боли.

– Вы в этом уверены? – Голос старика не дрогнул.

– Уверен.

– Отпустите его, – сказал старик ровным голосом.

– Хорошо.

– И запись допроса принесите мне.

Иван вышел из кабинета, забрал свой пистолет и магазины, прошел за охранником по коридору, подождал, пока он открыл дверь, вошел внутрь.

Лег, не раздеваясь, на не расстеленную кровать, снял пистолет с предохранителя, передернул затвор. Патрон отлетел в сторону, ударился о стену. Круль все сделал по-настоящему, даже патрон в стволе. Все знает, все понимает.

Дуло медленно повернулось к Ивану, заглянуло ему в лицо.

«Умиротворитель» не станет возражать и пытаться остановить стрелка. Пистолетам не свойственно думать за людей. Патрон в стволе, палец на спуске, пистолет обязан подчиниться и выстрелить, ударить по капсюлю, выплюнуть пулю. А куда она полетит – в грудь галата или в лоб бывшего специального агента – это не его дело.

Иван положил на спуск большой палец правой руки.

Одно легкое движение пальца – и он окажется в Аду. Это самоубийство, такое не прощается.

Ему никогда раньше не приходило в голову… Иван засмеялся. Ему никогда не приходила в голову пуля. И не приходила в голову мысль, что можно вот так легко все решить. Ад? Нормально. А чего он может еще ждать? Он виновен в смерти нескольких сотен людей. Не потому, что убил их, а потому, что не смог убить других. Потому, что не смог принять правильное решение. За одно это ему положен Ад. И вряд ли он сможет искупить свою вину даже вечными муками.

Как он раньше до этого не додумался? Тяга к саморазрушению? Наверное, психологи не зря едят свой хлеб.

И что ему терять? Он даже к исповеди не был допущен. Даже к исповеди. Он принял чужие грехи, не задумываясь, принял… Иван снова засмеялся, ненавидя себя за свой же смех. Принял просто, как кусок хлеба с солью.

Ему нужно было все рассказать Шестикрылому и Токареву. Рассказать, и сейчас все уже было бы по-другому, проще все было бы. Он бы знал, что его ждет. Хотя…

Он и сейчас знает, что его ждет в черной глубине ствола.

Но если бы он все сказал Токареву, то были бы живы ребята: Юрасик, Коваленок, Смотрич… Квятковский не стрелял бы в затылок Марко… Не имел бы такой возможности и повода для выстрела.

Пистолет пах смазкой. Подушечка большого пальца зудела, палец не привык давить на спуск, обычно этим занимался указательный.

Какой глубокий люфт у пистолета. Ивану нравилось, когда у спуска долгий ход. Всегда нравилось, а сейчас… сейчас это неприятно. Все уже должно было закончиться. Целую секунду назад.

Не отводить взгляд. И не закрывать глаза. Интересно, что он увидит? Вспышку? Пулю? И сразу разверзнется Ад? Сразу и навсегда.

Дверь к комнату распахнулась без стука, вошел старик, сел на стул напротив кровати.

– Ничего-ничего, – сказал старик, – продолжайте. Я спохватился, что вы вышли в не очень хорошем настроении. Странное такое выражение лица у вас было. А если – суицид, подумал вдруг я? Не так часто удается поприсутствовать при самоубийстве. Если вы подождете всего пару минут, я прикажу принести видеокамеру. Потом снимем интервью с вами в аду, смонтируем. У меня христианский канал с руками оторвет. Наглядное пособие по борьбе с суицидальными наклонностями у людей, особенно на Святой земле.

Дуло перед глазами Ивана задрожало.

– А вы чего так, на расстоянии? – спросил старик. – Разве не нужно приставить дуло к виску? Есть легенда, что раньше, лет двести назад, морские офицеры наливали воду в дуло револьвера и только после этого пуляли себе в рот. Вроде бы голова разлеталась еще смешнее.

Пистолет стал тяжелым, а спуск перестал подаваться под пальцем.

– Хотя, знаете, в рот совать пистолет не стоит. Есть в этом что-то от латентной гомосексуальности. А содомский грех не приветствуется, знаете ли. Не делай с мужчиной то, что делаешь с женой, сказано в Святом Писании. А ведь до Возвращения, не поверите, начинали регистрировать гомосексуальные браки даже в храмах. Честно. Так что вы лучше все-таки в висок. Или в сердце, но там можно промазать. Знаете, вы пистолет приставьте под нижнюю челюсть. Вот тогда, да еще при вашем калибре, отлетите совершенно однозначно. И без гнусных двусмысленностей, – старик забросил ногу за ногу, четким, отточенным движением поддернув штанину. – Кстати, чуть не забыл. Вы… Как бы это помягче вам сказать… Простыни, на которых вы лежите, стоят очень недешево. Тут вообще все стоит недешево. Если бы позволили застелить все пленкой… Или еще лучше – вышли бы во двор. Но я не настаиваю… Пожалуйста, стреляйте здесь, но пленочку все-таки… И видеокамеру…

Иван положил пистолет рядом с собой.

– Козел, – сказал старик. – Я, как ненормальный, бегу по коридору, мне вообще противопоказано бегать. И главное, зачем мне тебя останавливать, Александров? Какого рожна?

– Простыни, – сказал Иван.

– А, ну да, разве что простыни. Козел.

– Повторяетесь.

– Мой дом, хочу и повторяюсь. Ты знаешь, сколько у меня ровесников во всем мире зарегистрировано? Знаешь?

– Не знаю.

– Нет, ну сколько, как думаешь?

– Сто, – наугад ответил Иван, не отводя взгляда от темной точки на потолке.

– Хренушки тебе, а не сто. Один я такой. Следующий за мной – семьдесят пять, чтоб ты себе представил. Этих – несколько сотен тысяч. Может, несколько миллионов, я не интересовался точной цифрой. Много.

А таких, что были при Возвращении достаточно взрослыми, – я один.

– Повезло, – сказал Иван.

– Повезло… ты даже не знаешь, как повезло. Я интересовался – просто мор косил моих ровесников. Болезни, несчастные случаи, преступления… И, что показательно, вдруг все статистические аномалии прекратились. Старики перестали вымирать. Живут, повышается средний возраст населения. Вот ведь смешная загадка.

– Не смешная…

– Да уж куда уж… – бросил старик. – Совсем не смешная. Ты знаешь, кстати, почему тебе предложили место в Конюшне? Туда ведь добровольцев не берут, помнишь?

– Не берут…

– Знаешь, почему тебе предложили?

– Почему?

– По рекомендации Преисподней, – сказал старик. – Представь себе.

– Не может быть, – усмехнулся в потолок Иван. – В Конюшню по рекомендации Преисподней? Чушь.

– И тем не менее. Ты имей это в виду. Прикинь, как в свете этого выглядит твое художество с огнестрельным оружием возле лица. Это уже даже не трусость, а расчет на скидки. Въехал?

– Что?

– Врубился? – Старик встал.

– Врубился, – ответил Иван.

– Пистолет забрать или уже отпустило?

– Отпустило.

– Вот и славно.

– А комнату вы пасете, – сказал Иван. – Неприлично ведь так – наблюдать за ничего не подозревающими людьми. А если бы я решил порукоблудствовать, к примеру?

– Мы бы насладились столь возбуждающим зрелищем, – старик постучал себя пальцем по лбу. – Вот иногда, совершая хорошие поступки, начинаешь думать, а стоило ли?

– Стоило, – сказал Иван. – Думаю, стоило. Спасибо.

– Ну, слава Богу, дождался, – старик перекрестился на икону в углу комнаты. – Много ли нам, старикам, нужно? Теплая постель, вставная челюсть и некрикливые внуки… И все это у меня есть.

– Вы не добавили – слава Богу.

Старик покачал головой.

– Вам говорили, что вы похожи со своим внуком? – спросил Иван.

– Серьезно? – Старик заглянул в настенное зеркало и погладил себя по лысине. – А мне так не кажется…

– Не внешне. Лексика, голос, интонации, брюки поддергиваете одинаково, – Иван сел на постели. – И как оно, узнать, что внук предался?

Старик снова сел на стул, внимательно посмотрел на Ивана.

– Это вы сейчас искренне интересуетесь или мстите за мою вынужденную жестокость?

– Не знаю, – честно ответил Иван. – Искренне мщу за вынужденную жестокость. Не знаю.

– Тогда вы меня не поймете. Вы не поймете, каково оно, после смерти сына и его жены, воспитывать внука, увертываться от его вопросов о папе и маме, стараться вложить в него все самое лучшее и приложить все силы, чтобы он не стал таким, как ты сам.

– А он и не стал, похоже. Вы ведь не предались? Вон икона, креститесь…

– К сожалению, он стал таким же, как я. Для него нет авторитетов, есть только его личный опыт и желание. И чувство долга. И необходимость стать на ту сторону, которую считаешь правильной. Стать открыто и недвусмысленно. Он говорил, почему подписал Договор?

– Если вы о священнике…

– О священнике. Он пришел в Конюшню, вытащил того мерзавца… Мог убить. Мог, и, я подозреваю, его бы оправдали. И он смог бы снова работать в Конюшне. А он… Он вначале набил рожу мерзавцу, потом спустил его с лестницы, положил оружие и удостоверение на стол начальнику и ушел. Мы с ним говорили, я пытался его отговорить, убеждал, что так нельзя, что это неправильно, что нельзя жертвовать самым важным ради… Ради сиюминутного решения. Он мне сказал… Сказал, что кто-то должен же следить за порядком и соблюдением Договоров с той стороны. Не для проформы, а на совесть, чтобы Договор выполнялся, чтобы никто не смел… – Старик задохнулся, схватившись за грудь.

– Позвать? – спросил Иван.

– Ерунда. Чушь. За свои девяносто я уже столько раз умирал… – Старик несколько раз вдохнул и выдохнул, закашлялся. – Наверное, уже скоро.

Иван ничего не сказал. Не нести же обычную в таких случаях чушь про то, что ничего страшного, что вы еще выглядите молодо, больше семидесяти вам и не дашь, и проживете вы до ста, а то и до ста десяти…

– Я не боюсь умирать, – сказал старик. – Осталось не так уж много сделать. Аккорд, так сказать. Сделаю и помру. Боюсь одного… Вот этого – честно, боюсь. Нет, не того, что в результате моя жизнь все-таки приведет меня в ад. Мне не нужна синица в руке, но и посвятить всю жизнь прыжкам в высоту я не хотел. Делал, что казалось правильным, а там – будь что будет. Не прилетит журавль, в конце концов, никто, кроме меня, не виноват. Синица мне не нужна. И вот ее-то я и боюсь. Да.

Старик выглядел не просто старым – древним выглядел старик, доисторическим, грубо вырезанным из кости божком отчаяния.

– Я боюсь, что, умерев, я вдруг узнаю, что мой внук включил в свой Договор пункт о гарантиях для меня. И мне всучат ту самую синицу, от которой я всю жизнь бежал и отмахивался. И окажется, что я не заслужил счастья и покоя, а получил их подобие в виде подачки, ценой души самого близкого мне человека. Вот этого я действительно боюсь.

– Спросите?

– Спросить? – Ужас старика и отвращение были неподдельны, он действительно не мог себе такого даже представить – спросить такое у внука.

И не от страха услышать, что стал частью договора, догадался Иван. Старика пугало не это! Старик с ужасом думал, что Круль, его внук, заключая Договор, мог забыть о такой возможности. Просто забыть. И понять это только тогда, когда менять что-либо уже поздно.

– Я ему не скажу, – Иван твердо посмотрел в глаза старику и увидел, как по бледным пергаментным щекам течет слеза. – Я ничего ему не скажу.

– Я знаю, – сказал старик и встал со стула. – Вы отдыхайте. Он вернется не раньше чем через пару часов. Я не верю в то, что в том доме он кого-то застанет. И тем более, захватит. Я надеюсь, что у нас получится другой финт, ради которого вас, собственно, привезли сюда.

– Не расскажете, какой?

– Нет, не расскажу. Пока не расскажу.

– А внук вам говорил, что у него особый приказ от Дьявола по моему поводу?

– Беречь и охранять? Говорил.

– А то, что есть еще что-то, о чем он мне пока не говорит?

– И об этом он мне рассказал. И тоже не объяснил, что имел в виду. У меня возникло предположение, но оно слишком мелкое. Незначительное. Если хотите, я даже могу им поделиться… Хотите?

Иван пожал плечами.

Если сам старик мало в это верит, то есть ли смысл?

– Я намекну, а вы сами подумайте, – сказал старик. – Вспомните, что вас отличает от всех ваших товарищей по Ордену. Не спешите, я не ухожу. Подумайте и вспомните.

Иван задумался.

История с тем погромом? Почти наверняка кто-то из парней попадал в подобные переделки. Он знал, что тот же Марко служил в спецотряде. Не это. Совсем не это. Что еще, если исключить красоту и обаяние?

Старик ждал, замерев неподвижно. Даже глаза не моргали, словно застыл. Словно и вправду был древним идолом.

До Ордена – ничего такого. Значит, во время службы. Во время. Все как у всех – перестрелки, засады, пьянки, похмелье, рейды… Повышение по службе. Не у всех такое быстрое, но у многих. Приятельские отношения с Джеком Хаммером? Еще раз чушь.

Фома? Обряд пожирания грехов? Слишком быстро. Слишком быстро они отреагировали. И даже заранее. Тут придется либо заподозрить Преисподнюю, либо отбросить этот вариант.

Глаза старика похожи на шарики из ртути. Зрачков не видно, они почти белые. Очень светлые глаза. Были такие от рождения или выцвели с годами. Очень странное ощущение испытывал Иван, глядя в эти глаза. Страх? Тревогу? Почему?

Светящиеся глаза. Черно-бело-зеленая картинка сквозь прибор ночного видения. Коридор под Старым городом. Лезвие, перерезающее горло лежащего человека. И глаза убийцы – светящиеся ровным светом, без зрачков. Глаза одержимого.

Иван сжал кулаки.

– Понимаешь, Иван, мало кто из оперов сталкивался с одержимым. Почти никто не сталкивался с одержимым один на один, и совсем уж единицы за все время существования Ордена оказывались на пути демона, успевшего пролить кровь. И никто этого не пережил, – старик еле заметно улыбнулся. – Если бы мне пришлось выбирать самый странный случай из всей истории Ордена, я выбрал бы ту историю про молодого неопытного опера, который в одиночку смог остановить демона. Не убить – убить не получится ни у кого, но остановить, отправить обратно в Бездну. Когда мне об этом рассказали, то я даже не поверил, винюсь. Обычно все выглядит следующим образом: демон овладевает наиболее доступным телом и начинает убивать. До тех пор, пока он еще никого не убил, не пролил крови, достаточно точного выстрела. Или нескольких точных выстрелов. После того как демон убил первого – все становится гораздо сложнее. Демон легко парализует всякого, кто окажется рядом и не будет иметь надежной защиты и достаточной подготовки. Жертва будет стоять на месте и ждать, пока не умрет. А ты…

– Я и замер, – хрипло сказал Иван. – Засох, как камыш. Даже и не знаю, как получилось…

– Но – получилось. После того как я убедился в правдивости истории, я внес тебя в список…

– В какой список?

Старик не ответил, улыбка стала чуть шире.

– Я спрашиваю, в какой список?

– Об этом – позже. Я внес тебя в список и очень удивился, что к тебе так и не обратились.

– Вы об Охотниках на демонов? – засмеялся недоверчиво Иван. – Вы мне пытаетесь продать тот самый прикол для молодняка? Я сам пугал новичков сказкой про то, что некоторых оперов, особых, уникальных, отбирают и направляют в специальные группы – Охотников на демонов. Этим парням можно все, им заранее отпущены все грехи, они не могут больше никогда попасть в Ад. С ними никогда не подпишут Договор! Даже молодняк в это верить перестал.

Старик продолжал улыбаться.

– Нет, в самом деле. Еще говорили, что группы формируются из оперов и предавшихся… Что только так можно выжить и победить демона. Полная чушь! – выкрикнул Иван. – Зачем Дьяволу так бороться против порождений Ада? Объясните мне, глупому.

– Не знаю. Дьявол мне не говорил. Но Охотники – есть. Это правда. И то, что ты был в списке кандидатов, – тоже правда. Но тебя не отпустили в Конюшне. Я так толком и не понял, почему. Не исключено, что Дьявол решил тебя все-таки привлечь к этому делу. Мы в последний месяц понесли серьезные потери…

– Вы?..

– Мы, – сказал старик. – Мы – Охотники за демонами. Восемь человек за месяц. Не считая предавшихся.

– Демонов стало больше? Они стали круче?

– Нет, все потери от галат. Случайность, стечение обстоятельств, совпадения. Взрыв туристического автобуса, и мой парень случайно погибает. Нелепая перестрелка с патрулем, и гибнет второй, просто проходивший мимо. Ладно, хватит о грустном. Отдыхай, потом приедет Круль, и отдыхать будет некогда. Это я могу тебе гарантировать, – старик вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Вот такая фигня, – сказал Иван.

Встал, прошелся по комнате, выглянул в окно: пустой двор, длинные тени сосен – солнце садилось.

Начинала болеть голова. День выдался очень насыщенный. Даже слишком. Иван оглянулся на кровать – пистолет лежал как ни в чем не бывало.

Захотелось вдруг спать. Так захотелось, будто не спал до этого не меньше недели.

Иван подошел к кровати, отодвинул пистолет и магазины в стороны, разулся и лег. Нужно будет поговорить с дедом. Потом. Поспрашивать, как оно было раньше.

Иван почувствовал, что проваливается, попытался удержаться на краю сна, но руки скользнули по чему-то скользкому и холодному, и темнота приняла Ивана.

Слава Богу, успел подумать Иван, без снов.