Текст книги "Проклятие темной дороги"

Автор книги: Александр Золотько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Оба моих лекаря? – переспросил Гартан. – У меня нет…

– Теперь есть. Теперь, по милостивому приказу императора, у вас есть все, что должно быть у наместника. Парикмахер, портной, лекари, кузнец, повара… А еще церемониймейстер и два секретаря, не считая моей канцелярии…

– Какой канцелярии? – еще не до конца осознав услышанное, спросил Гартан.

– Моей, – снова поклонился советник. – Вы разве не знали, что наместники в провинциях занимаются всем, кроме налогов? А налоги, перепись населения, учет поступлений в казну – это забота советника и его канцелярия. То есть – вашего покорного слуги и моих людей.

– И вы уже ходили по деревням?..

– Нет, мы успели переночевать, потом привезли вас, и оказалось, что вы счастливо отделались лишь истощением и солнечными ожогами… мы все с нетерпением ожидаем вашего рассказа о спасении из плена кентавров и проведения церемонии Посвящения, – советник замолчал, чуть наклонив голову влево, словно прислушиваясь к чему-то. – Кажется, сейчас над моей бедной головой разразится буря. Похоже, приближается ее милость…

Распахнулась дверь – Гартан только сейчас сообразил, что в спальне появилась настоящая деревянная дверь вместо ковра, – и в спальню вбежала Канта.

– Да как вы посмели! – крикнула она, взглянув на старика и вскинув над головой руки, сжатые в кулаки. – Да я вас…

– Милая, – сказал Гартан и протянул руку к жене. – Я…

Канта бросилась к нему, обхватила за шею и стала целовать, бормоча что-то неразборчиво. Краем глаза Гартан увидел, как советник Траспи скользнул к выходу и исчез, осторожно прикрыв за собой дверь.

Прошло немного времени, и со двора донеслись радостные крики, свист и улюлюканье – советник объявил о том, что его милость проснулся.

– Я знала, – прошептала Канта. – Я знала, что ты вернешься… Коготь меня обманул, сказал, что поедет за тобой, а сам отправился к инквизитору… Признался, когда ты вернулся. Я поначалу хотела его убить собственными руками, но потом решила, что это не важно, что ты не мог пропасть или погибнуть… Тебя защищает моя любовь…

– Да, – шепнул Гартан. – Твоя любовь.

Он чуть не добавил «и моя злость», но вовремя спохватился. Он решил, что не станет рассказывать Канте о том, что открыл кочевник. И не расскажет ей о своем выборе. Он даже представить себе не мог, что скажет жена, узнав обо всем. Понимал только, что если она услышит правду, то никуда не уедет из Последней Долины. Ее можно попытаться только обмануть. Придумать очень важную причину, чтобы она уехала… Бежала.

– Что случилось? – спросила Канта встревоженно, почувствовав, как напрягся Гартан. – Тебе больно?

– Нет, – торопливо ответил наместник, проклиная себя за эту предательскую торопливость. – Я еще не очень… еще кружится голова, особенно в твоих объятиях…

Канта осторожно помогла Гартану опуститься на подушки. Поправила одеяло.

– Ты прикажи, чтобы мне принесли одежду, – попросил Гартан.

– Нет.

– Я прошу тебя, мне нельзя долго лежать… – Гартан взял руку Канты в свои пальцы. – Этот советник…

– Траспи, – со странным выражением сказала Канта.

– Да, Траспи… Он сказал, что прибыл проводить перепись и собирать налоги… У сирот и вдов… И ему наверняка все равно, что у них нет кормильцев и что если в этом году они найдут чем заплатить, то на следующий год ни заработать, ни посеять-собрать они не смогут… – Гартан замолчал, чтобы не сказать лишнего, чтобы не вырвалась страшная правда. – Его нужно как-то удержать… остановить…

– Я уже с ним разговаривала, – вздохнула Канта. – И Коготь говорил, даже Картас, как мне кажется, собрался что-то сказать. Представляешь? Наш невозмутимый капитан! Но у Траспи есть предписание и инструкции. И он сделает все, чтобы их выполнить. Он и его люди.

– Четыреста человек…

– Да, четыре сотни, – кивнула Канта. – Четыре сотни бездельников. Тебе прислали целый двор. Слуги и надсмотрщики. Представители гильдий – торговой, горной, строителей, кузнецов… Почти сотня девок, по сравнению с которыми мои безголовые девчонки – образец благочестия и благонравия. Несколько приехали уже беременными, подхватив деток где-то по дороге сюда… За двое суток пребывания здесь девки, кажется, переспали со всеми егерями и арбалетчиками, стали причиной десятка драк и сотни ссор… А еще три десятка обязательных пажей, присланных для выслуживания рыцарского звания ко двору одного из самых блестящих наместников империи…

– Прости, – не поверил собственным ушам Гартан. – К кому?

– К тебе. К одному из самых блестящих и самому перспективному… – улыбнулась печально Канта. – Советник ведь привез тебе личное послание от императора, подарки и, как намекнул Траспи, полный доспех Мантикоры. Полный, даже с поясом и шпорами. «Вы ведь знаете, какая это редкость и ценность – полный доспех Мантикоры», – произнесла неприятным голосом Канта, явно пытаясь подражать советнику. – И планируется церемония Посвящения, церемониймейстеры замучили меня и Картаса своими разговорами и требованиями… Коготь одного из них взял за грудки, выбил его спиной только что поставленную дверь и уехал к Броду, чтобы там навести порядок. Приезжал арбалетчик, ну тот, что в Драконьей Пустоши с коня упал… высокий такой, бестолковый… Впрочем, не важно. Так он сказал, что на тракте творится что-то невообразимое, люди толпами валят с востока на запад и с запада на восток. Появились какие-то торговцы, бродячие артисты. Ярмарка появилась у Брода, чтоб вы знали, господин наместник. Вот сотник и поехал разбираться и наводить порядок. И наемников поискать. Потому что помощи от императора ждать больше не приходится…

– Ну да, четыре сотни помощников… – Гартан вздохнул, глядя в потолок. – Где их селить?

– Это как раз – наименьшая проблема, – отмахнулась Канта. – Сейчас перед замком, за стеной, стоит табор – лагерем это не назовешь. Плотники вместе с егерями и арбалетчиками валят лес на дома…

– Где?

– В ближней роще, – сказала виновато Канта. – Я знаю, что местные роще чуть ли не поклонялись, но выбора-то нет… в палатках люди не перезимуют, нужны дома. И дрова нужно заготовить… Я приказала, чтобы не все рубили, выборочно. И чтобы нашли еще места, где есть строевой лес…

– Ты разбираешься даже в лесе?

– Ты забыл, что нашел меня в лесу неподалеку от деревни лесорубов? – Канта наклонилась и поцеловала мужа в висок. – Скажу тебе по секрету, когда в детстве я вела себя особенно хорошо, то мне разрешали поработать пилой. Вначале – лучковой, а потом, когда мне исполнилось десять лет, то и двуручной… Я умею готовить в котле на два десятка голодных мужиков, могу сварить любое зелье, могу приготовить съедобное блюдо из травы и листьев… Ты просто не знаешь, какое сокровище тогда подобрал на лесной дороге. И если ты к вечеру не восстановишь силы, чтобы исполнить свой супружеский долг, то я опою тебя хитрым отваром, от которого ты и сам всю ночь не уснешь и мне не позволишь…

Гартан улыбнулся помимо своей воли, притянул к себе жену, поцеловал в шею, рукой нащупал грудь, почувствовал, как напрягся у нее сосок…

– Нет-нет-нет… – торопливо отстранилась Канта, поправляя одежду. – Вечером, ваша милость, я буду к вашим услугам. Вы пока можете придумать, как именно вы хотели бы меня любить, в какой позе…

Канта засмеялась и увернулась от рук Гартана, вскочила и отбежала от кровати.

– А тебе еще можно? Ведь ты уже на четвертом месяце…

– Пусть мой господин не волнуется, его покорная жена будет с ним, на нем, под ним столько, сколько он захочет, и в любой срок. – Канта, придерживая края юбки, присела и церемонно поклонилась. – Все будет так, как вы захотите… И помните о том, что я почти ведьма, ваша милость. Если вы не захотите, то я сама все решу. Скоро будет обед, а пока вы отдыхайте и копите силы. Я очень-очень-очень-очень соскучилась по вам.

Канта, торжественно ступая, подошла к двери, по-девичьи хихикнула и выбежала из комнаты.

Гартан улыбнулся.

Не все так плохо. Не все. Что бы он делал без нее?

Улыбка сползла с лица.

И придется ее обмануть, чтобы заставить уехать. Увезти их будущего сына. Если будет нужно, обвинить Канту… пусть даже в измене, развестись и отправить в Ключи до рождения ребенка, до того момента, когда можно будет понять – похож он на Гартана или нет. Канта проклянет его… Проклянет, но останется живой. А здесь… Здесь она может и не выжить. Все в Последней Долине могут умереть еще до окончания зимы.

Кентавры хотели прорываться в Долину с боем. Гнедой предлагал перепрыгнуть невысокую стену крепости и погонять людишек в загоне, потом выпороть, ободрать до нитки и гнать перед собой до самого замка. Братья Гнедого, принимавшие участие в военном совете, мысль старшего поддержали и были разочарованы тем, что Барс приказал им заткнуться и решил вначале поговорить с воинами наместника.

Те, впрочем, не проявили особого желания ни общаться, ни, тем более, спорить и возражать.

Барс медленно подъехал к крепости, не требуя, чтобы кто-то выехал к нему навстречу. Заглянул внутрь, чуть приподнявшись на стременах, и сообщил о своем желании проехать в Долину.

Если житель Последней Долины, озвучил общее мнение десятник арбалетчиков, или даже два десятка жителей Долины решили вернуться домой, то почему бы им и не проехать мимо крепости? Они – подданные императора, наместник тут для того, чтобы их защищать… Наместник вообще сейчас ломает голову, где набрать людей в новое ополчение, а тут, что ни говори, два десятка крепких парней, конных, вооруженных, да еще и, похоже, приятелей целого табуна кентавров, гарцующих совсем рядом – руку протяни. А желающих протянуть руку в сторону зверолюдей среди двух десятков гарнизона крепостцы не было – ни среди егерей, ни среди арбалетчиков. И это был редчайший случай, когда мнение и тех, и других полностью совпадало.

– Значит, мы можем проехать? – уточнил Барс и получил подтверждение, мол, да, катись, делай что хочешь.

Барс помахал рукой кентаврам, прощаясь, но те остались на месте до тех пор, пока люди Барса не проехали мимо крепости.

– Не бойтесь! – крикнул Котенок, проезжая мимо крепости. – Они без разрешения брата не проедут. Можете спать и дальше… Пока кочевые вас не порежут. Они знаете как любят дозорных да сторожей резать?

Котенок придержал коня, явно намереваясь подробнее рассказать воинам наместника, что и как именно делают кочевники со сторожами и дозорными, но Барс молча хлестнул его плеткой по голенищу сапога.

Котенок засмеялся в ответ.

– Куда сейчас? – спросил он, когда невысокие стены крепости скрылись с глаз.

– В Семихатки, – ответил Барс. – Мать, наверное, уже вся извелась, где ее Котенок, жив ли, не промочил ли ноги…

– Обо мне-то она как раз и не печалится, знает, что меня так просто не убьешь, а вот ты… Когда нам сказали, что ты в Кустах раненый и полумертвый лежишь, вот тут она заголосила и меня чуть не коромыслом погнала за тобой. Я только приехал, только-только с Жука слез, а тут – мальчишка из той деревни прибежал. Так мама у меня ковшик с отваром прямо из рук выхватила. А потом не отходила от тебя, пока ты глаза не открыл…

Барс ничего не сказал, кивнул молча и пришпорил коня.

Он тогда очнулся дома, раны были заботливо перевязаны, деревенский травник наварил ему снадобья и приготовил лечебные повязки. Мать и сестры хлопотали рядом, а брат хоть и скрывал старательно свою тревогу, но таскал постоянно Барсу то дичь понежнее, то рыбу свежую из озера.

Немного окрепнув, Барс попытался разыскать старейшин, голосовавших на совете за битву, но никого не нашел. Кто-то, как Дарень из Моховки, скрылся в пещерах или лесу, а кто-то, такой же невезучий, как Старый Укор, попал в руки инквизитора, Черного Чудовища.

И погибли.

Странно, подумал тогда Барс, что инквизитор взялся именно за тех старейшин, к кому и у самого Барса накопилось очень много вопросов. Но если Черное Чудовище и узнало что-то важное от старейшин, то Барсу ничего не сообщило.

Нужно было выследить Дареня, можно было даже облаву устроить – два десятка дружинников вместе с Котенком вернулись от кентавров; но тут прилетела птица от Гнедого. И пришлось, все бросив, ехать в дикие земли. Потом идти к реке и дальше, к летним Стойбищам, чтобы своими глазами увидеть то, о чем рассказывали кентавры.

В общем, ничего хорошего Последнюю Долину не ожидало. Совсем. Даже если бы все ополчение не полегло у Брода, то и тогда нужно было бы устраивать нечто совсем уж безумное, чтобы упредить кочевых, отбить у них охоту нападать.

Был способ – Барс с Гнедым все обдумали, прикинули, потом рассказали вождям кланов. Те, поразмыслив, согласились, что все может получиться. И даже были готовы по старой памяти и ради трех четвертей возможной добычи принять участие. Оставался совсем пустяк – к Третьей Сестре, не позднее, собрать тысячи три конных воинов. Пусть даже легких… даже лучше легких.

Найти в Долине стольких конников было невозможно и до резни. Выходило, что требовалось всего лишь нанять войско. Найти для этого денег и придумать способ выгнать наемников из Долины после того, как нужда в них отпадет. То есть нужно было договариваться с наместником. У того могли быть деньги. А еще он мог властью императора приказать наемникам выполнить условия договора.

Барсу донесли, что наместник приказал раскопать все древние захоронения, обшарить все руины. Было объявлено всем жителям Последней Долины, что его милость требует принести все древности и магические предметы в замок. Люди поначалу особо не спешили, но потом надавил инквизитор, который ничего не предлагал взамен, а просто убивал слишком уж бережливых и непослушных. Кто-то из поселян понес опасные предметы в замок, кто-то стал прятать.

Оставалось убедить наместника. Его выманили, похитили, специально для него выпотрошили пленного кочевника – и все это только для того, чтобы услышать отказ.

Проклятый чистоплюй! С той ночи, когда Барс все рассказал наместнику, прошло уже несколько дней, но Барс никак не мог успокоиться и смириться с тем, что все может рухнуть из-за ерунды. Из-за чьего-то нежелания марать руки.

Да остались бы его руки чистыми, всю грязную работу Барс и так брал на себя – и временный договор с кочевыми, и его предательское нарушение. Подлость? Да – подлость! Но она может спасти тысячи жизней. Тысячи!

А ведь поначалу показалось, что наместник все понял правильно. Все понял и принял.

Мальчишка и в самом деле очень серьезно относился к тому бреду, что наместник должен защищать и опекать. Если бы все остальные наместники империи были такими чистыми и благородными… Пусть все были бы чистыми и благородными паладинами, а к ним в Последнюю Долину попал бы мерзавец, способный врать, обманывать, подличать… Так нет же, все вышло наоборот.

Выслушав, что именно ответил кочевник на вопросы Барса, наместник побледнел – даже в полумраке возле костров было заметно, как ярче проступили веснушки на щеках и носу Гартана, как пот выступил бисеринками на верхней губе и на висках…

Он не испугался – мальчишка и в самом деле умеет подавлять свой страх, – он ужаснулся, осознав, что, как бы ни старался, ни бился, ни строил планы, от него уже почти ничего не зависит.

Ровным счетом ничего.

Кочевники готовились давно. Уже три года от племени к племени, от стойбища к стойбищу носились посланцы, перевозились дары и переходили заложники. Готовились запасы провизии, стрел, веревок – а как же без веревок, ведь в Долине столько живого товара для торговли и обмена! То, что Долина осталась без защиты именно сейчас, перед самым нападением, не значило ровным счетом ничего. Кочевые снесли бы и ополчение, втоптали бы его в грязь только своим числом.

Тридцать тысяч конных воинов. Тридцать тысяч – и три тысячи ополченцев. Это два месяца назад – три тысячи. А сейчас… Барс, Котенок и два десятка молодых дружинников. Настолько молодых, что легко бросятся на кочевых, легко умрут… Но не остановят, нет, не остановят…

И чистоплюй-наместник со своими двумя сотнями ляжет смятой травой под копыта дикой конницы, и инквизитор со своими убийцами, даже если не выйдет на бой вместе со всеми, тоже умрет, куда бы ни спрятался.

В Последней Долине все решится дней за пять. Орды вломятся сюда, проглотят тех, кто попытается сопротивляться, а потом растекутся от деревни к деревне, от восточных скал до западных развалин…

Тех, кому повезет, кочевые просто убьют. Остальных – уведут. Кочевник, в ужасе перед страшной смертью, торопливо рассказывал, что шаманы увидели знамение об исполнении древних предсказаний – в общем, нес всякую чушь. Но было видно, что в эту чушь он искренне верит, и все кочевые верят и готовятся уже три года к будущей зиме, которая может стать последней зимой этого мира…

Шаманы уже подготавливают большую жертву. Три года они не убивают пленников, собирают их, охраняют до предначертанного дня, чтобы потом убить всех, выпустить реки крови, вырвать тысячи сердец, чтобы остановить гибель мира…

Когда кочевник стал рассказывать это по третьему разу, Барс исполнил свое обещание – вспорол брюхо пленному и оставил умирать у столба. Он не мог его отпустить быстро и безболезненно – кентавры не простили бы это даже Барсу, – и в то же время кочевник должен был осознать, увидеть, что Барс не солгал, что дал ему уйти в другую, счастливую жизнь…

И умер кочевник с улыбкой на окровавленных губах.

Барс, не дожидаясь его смерти, отвел наместника в сторону, чтобы никто не мог услышать их разговора.

Правильнее было подождать до утра – ночью нельзя делиться секретами, ночью кто угодно может подкрасться и подслушать, – но не было времени. И нужно было все объяснить мальчишке, пока еще тот не пришел в себя после услышанного. Пока еще ужас предстоящего мог заставить его принять план Барса.

Но не получилось.

Гартан, дослушав торопливый рассказ Барса, медленно покачал головой. Медленно, словно в забытьи, качнул ею из стороны в сторону, глядя в темноту невидящими, остекленевшими глазами.

– Нет, – сказал наместник. – Нет, никогда.

Он попятился от Барса, будто тот держал в руках оружие и собирался вонзить клинок в сердце Гартана из Ключей. Но споткнулся и упал, неловко дернув связанными спереди руками.

– Нет, нет, нет… – шептал наместник, когда его подняли и поставили на ноги. – Ты не можешь… если ты попытаешься, я тебя уничтожу… Я убью тебя, Барс из Последней Долины.

И столько ужаса, столько твердости и непреклонности было в голосе мальчишки, что Барс даже не попытался уговаривать или объяснять. Гартан все понял, это было ясно; именно то, что он все понял, и сделало его невосприимчивым к уговорам и доводам рассудка.

Барс махнул рукой, позвал Котенка и приказал развязать руки чистоплюю, отдать ему коня и дать воды на дорогу. Но и это сделать наместник не позволил.

Как только ему развязали руки, он оттолкнул тех, кто поддерживал его с боков, и упал на колени, закрыв лицо руками. А когда привели коня, нагруженного бурдюками с водой, Гартан встал и крикнул срывающимся голосом, глядя в лицо Барса:

– Я ничего у тебя не возьму! Ты взял меня в плен, перехитрил… Мне не нужны от тебя подачки. Я проиграл – забери моего коня! Гром достался тебе по праву сильного. И еще…

Гартан рванул на себе куртку, обрывая крючки, стянул ее с себя и бросил под ноги Барсу.

– И это – тоже твое! Забирай! Или отдай своим хвостатым приятелям… – Гартан оглянулся, задрал голову, пытаясь по звездам понять, в какой стороне Последняя Долина, потом повернулся и пошел, нетвердо ступая.

Барс окликнул его, просил не делать глупости, но Гартан шел и шел, не останавливаясь, а Барс ехал за ним верхом и вел за собой коня наместника. И рядом с ним ехали Котенок с дружинниками. И десятка три кентавров рысили рядом, споря, когда упадет двуногий, утром или поближе к полудню следующего дня.

Когда один из них, белый с черными бабками и с длинной гривой, предположил, что человек доберется до крепости, остальные долго смеялись, но постепенно смех прекратился. Гартан шел без остановки, без воды, даже не пытаясь прикрыть голову от солнца.

Рубаха на нем порвалась после нескольких падений, лицо покрылось волдырями, губы запеклись – он должен был упасть и умереть. Не упал и не умер. Не упал ни к утру, ни к вечеру следующего дня, ни к полудню еще одного – шел и шел, шел и шел…

Кентавры молчали. И люди молчали. Только уставшие кони недовольно фыркали. Приходилось останавливаться и поить их. Кентавры пили на ходу, на ходу ели – кентавры вообще много едят, им приходится наполнять лошадиные туловища через человеческий рот, а это не просто. Совсем не просто.

Котенок обмотал голову смоченной тряпкой, Барс ехал с непокрытой головой, для него стало делом чести хоть так не уступить изнеженному мальчишке в этом странном соревновании.

Когда Гартан упал, люди бросились к нему с облегчением, получили возможность спасти этого упрямца без его ведома, не преодолевая сопротивления. Никто даже не усомнился, что, останься у Гартана хоть капля силы, он бы не принял помощи, не сделал бы ни одного глотка.

Его посадили в седло Грома, привязали и сопроводили галопом почти до самой крепости, и, только убедившись, что Гартана заметили и бросились навстречу, дружинники и кентавры отъехали в степь.

Когда один из дружинников, Молчок, сказал что-то насмешливое в адрес наместника, Котенок молча одним ударом кулака выбил его из седла, и никто – ни люди, ни кентавры – не возмутились по этому поводу. Даже Молчок, поймав своего коня и сев в седло, пробормотал что-то вроде «извини».

Наместник был чистоплюем и дураком, но дураком и чистоплюем упрямым и сильным. А за это в диких землях уважали.

– Смотри, Барс!

Барс вскинулся, оглянулся вокруг – он задумался и перестал следить за дорогой.

Котенок указывал пальцем вперед, в сторону Плетней, небольшой, даже по меркам Последней Долины, деревеньки. Пять домов на берегу Пустого болота.

Жители Плетней, болотники, добывали в Пустом болоте почай-траву и зеленую глину, обменивали их на еду и одежду, охотились на уток и слыли среди соседей тугодумами и жмотами.

Над Плетнями поднимался столб дыма. И это не был дымовой сигнал – что-то горело.

Барс пустил коня рысью, потом перешел в галоп, дружинники растянулись в линию справа и слева от него.

Это было неправильно, так можно было напороться на засаду… даже не на засаду, а просто на расторопных стрелков, которые, услышав топот копыт, просто развернулись бы на звук и выстрелили. Шагов с пятидесяти по всаднику, несущемуся по прямой, промахнуться очень трудно. Два десятка… даже десяток лучников успели бы проредить отряд вдвое, пусть поразив не всадников, а лошадей, – но человек, упавший на землю на таком аллюре, мало чем отличается от раненого или ушибленного. Пятьдесят шагов, десяток лучников, по три стрелы…

Но Барсу повезло – инквизиторы не ждали нападения. За месяц странствий по Долине незваные гости уже привыкли, что селяне не сопротивляются. Они способны только убежать, но в последнее время они даже бежать не пытаются – ждут, когда люди Черного Чудовища обыщут дома и уведут на казнь тех, кого выберут.

Брат Фурриас все время напоминал об осторожности, говорил, что даже заяц, загнанный в угол, начинает отчаянно отбиваться, но каждодневная рутина, изо дня в день повторяющиеся действия – приехать в деревню, окружить, войти, обыскать, взять виноватых и наказать – все это неизбежно делало свое дело.

Воины и монахи не становились ленивыми, они становились небрежными. Особенно когда, как в этот день, сам брат Фурриас лишь мельком глянул на хижины и проехал мимо, к деревне за холмом, оставив троих монахов и десяток воинов собирать запретные вещи в безопасной деревне.

В одном брат Фурриас был прав – черной магии в Плетнях не было. Там были только жители, но это были болотники, не способные добровольно отдать из нажитого даже нитки.

По причине своего жмотства никто из мужчин болотников в ополчение не пошел. Поэтому, когда монахи в сопровождении воинов прошли по деревне, выкрикивая всех на сход, кроме стариков, детей и женщин, на поляну между домами пришли и восемь мужиков с топорами и рогатинами.

Монаху бы сообразить, что лучше уехать, предупредить брата-инквизитора, но он решил, что справится; да и мужики выглядели медлительными тугодумами, не особо опасными для опытных воинов… Может, так оно и было на самом деле, если бы монах, объявив приказ брата-инквизитора, не увидел на груди одной из женщин медальон со знаками Дракона. Он, не задумываясь, шагнул вперед, протянул руку и попытался опасный медальон сорвать.

И остался без руки.

Остальные инквизиторы даже не заметили, как младший болотник взмахнул топором, а монах сразу и не понял, что случилось. Его руку ошпарило будто кипятком, земля под ногами качнулась, небо, деревья, дома, люди – все вдруг завертелось вокруг. А кисть, кисть его правой руки лежала в грязи, не просыхавшей в деревне даже во время бесконечного зноя.

Осознав невосполнимую потерю, монах закричал, арбалетчик, не раздумывая, всадил болт в грудь младшего болотника, тот захрипел и упал навзничь. А вслед за ним, без звука, рухнул и арбалетчик с разрубленной головой – местные с детства учились метать топоры.

Закричали женщины болотников, но не побежали прочь, а бросились на пришельцев, выхватывая ножи и тесаки для рубки овощей. В Плетнях все были готовы отстаивать свое барахлишко.

Пока инквизиторы поняли, что опасность грозит отовсюду, еще трое воинов упало на землю – один убитый и двое раненых. И вот тут инквизиторы начали драться по-настоящему. Все-таки опыт в таких делах значит куда больше силы.

Дети болотников бросались под ноги инквизиторам, один раз у них даже получилось опрокинуть воина, и его добили женщины. После этого дети перестали быть детьми. Для инквизиторов все вокруг стали врагами – врагами покрупнее и помельче, но одинаково опасными.

Десятилетний мальчик зубами впился в ногу латника, под коленом, тот, не глядя, махнул мечом, а следующим ударом раскроил череп матери мальчишки, потом получил от его отца удар топором в предплечье, но устоял, увернулся от нового удара и проткнул мужику живот.

Те из болотников, кто уцелел, бросались порознь, не пытаясь ни поддержать друг друга, ни прикрыть, а опытные люди инквизитора стали плечом к плечу, так что шансов у болотников не осталось, даже призрачных.

Монах выкрикнул команду – и воины двинулись вперед, отражая и нанося удары. Схватка могла продолжаться, самое большее, еще несколько мгновений – как бы яростно ни бросались жители Плетней, но простые селяне не могли долго выстоять перед строем опытных воинов. Не могли…

Раздался женский вопль. И все разом замерли, словно их поразило громом. Женщина кричала протяжно и отчаянно, ее голос перекрыл все выкрики сражающихся и стоны умирающих. Это был крик нестерпимой боли, какую сталью причинить невозможно.

Люди оглянулись на вопль – женщина, не переставая кричать, медленно опускалась на колени. Ее лицо было залито чем-то зеленым. Полупрозрачные зеленые капли сползали по шее и рукам, оставляя за собой багровые полосы.

Женщина запрокинула голову, упала на спину. Она уже не кричала, зеленая вязкая жижа пузырилась на ее губах, тело дрожало, его била крупная дрожь. А сзади, со стороны Пустого болота, хлюпая и раскачиваясь из стороны в сторону, к умирающей медленно приближалась зеленоватая туша, похожая на улитку без ракушки, – громадная, в половину человеческого роста высотой. И на земле за ней оставался блестящий, липкий на вид, след.

– Слизень, – прохрипел болотник, забрызганный кровью. – Откуда, мать его так?

Несчастная еще билась в агонии, когда слизень медленно стал пожирать ее тело, издавая утробные звуки.

– Калина! – закричал молодой парень с рогатиной в руках и бросился к слизню. – Калина…

Лезвие вошло чудовищу в бок, рассекло вздрагивающую плоть. На землю, на откинутую руку женщины потекла слизь, болотник рванул рогатину в сторону, раздирая слизня, но тот, казалось, ничего не почувствовал и не замечал ничего, кроме тела, которое пожирал.

Щелкнула тетива арбалета, болт ударил в слизня, вошел по самое оперение и завяз в полупрозрачном теле. Монах отдал новую команду, и еще два уцелевших арбалетчика выпустили болты в чудовище.

Не переставая звать жену, молодой болотник кромсал тушу, клочья летели в стороны, но слизень все еще жил. К нему бросились остальные жители.

Слизня окружили. Вздымались топоры и рогатины, что-то кричали женщины, визжали дети, монах приказал зарядить арбалеты и не лезть в кашу. Монаху уже приходилось встречаться с ядовитыми слизнями: он видел, как почти пять десятков кольчужных воинов сражались с десятком слизней, и помнил, что пережили эту схватку всего девять человек, те, кому повезло – яд либо не попал на них, либо они успели сбросить с себя доспехи, пока ядовитые зеленые капли разъедали металл.

Слизни не живут в одиночку, они образуют семьи и семьями же охотятся. Не меньше пары, не более… Болтали о семьях в сотню слизней.

Инквизиторы подобрали четверых раненых и оттащили их к своей повозке, стоявшей у крайнего дома. Правильнее всего было бы уходить, пока не появились другие слизни. Но брат Фурриас неоднократно говорил, что инквизиторы – не убийцы, а защитники. И наказывал тех, кто уклонялся от боя.

Осторожно положив раненых на повозку, инквизиторы вернулись к месту сражения. И, как оказалось, вовремя. Болотники, все еще убивавшие слизня, не заметили, что от болота к ним приблизились еще две лоснящиеся туши.

Монах приказал протрубить в рог, но болотники не обратили на хриплые звуки никакого внимания. Слизень выплевывал яд на десяток шагов, это знали все в отряде инквизиторов и прекрасно понимали, что еще немного – и яд обрушится на жителей Плетней.

– Огонь… – сказал монах, озираясь. – Огонь!

Один из арбалетчиков подбежал к ближайшему дому, несколько раз торопливо ударил кресалом над пучком пересохшей соломы, который выдернул из крыши. Пучок загорелся, арбалетчик быстро раздул пламя и сунул его под крышу. Огня нужно было много, а времени разводить костер – не было. Соломенная крыша вспыхнула, высокое пламя, обрамленное черным дымом, взметнулось над домом.

Инквизиторы бросились к нему, хватая палки, выдергивая солому из крыш соседних домов и наскоро скручивая из соломы подобие факелов.

– Быстрее! – крикнул монах-командир.

Слизни подползали все ближе.

– Прикрывайтесь плащами! – приказал монах, сорвал плащ с себя, намотал его край на левую руку и бросился к слизню, держа факел в правой руке. Раз или два он выглянул из-за плаща, рискуя получить ядовитый плевок прямо в лицо.

Слизень плюнул, когда противнику до него оставалось пять шагов. Монах почувствовал удар по ткани плаща, прыгнул вперед и ткнул факелом в блестящий на солнце бок слизня.