Текст книги "Год веселых речек"
Автор книги: Александр Аборский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Глава девятнадцатая
В приемной знакомый начальник тепловозного депо окликнул его, но Каратаев не слышал. В полутемном коридоре закурил, жадно затянулся и стал спускаться по длинной лестнице.
Не ожидал он такого. Едучи в райком, теплил надежду, что Назаров, хоть и не похвалит его, но возмутится наглостью Тагана, отбивающего у людей всякую охоту работать, сейчас же возьмет трубку и «расчехвостит» редактора за беспринципность. И, вдруг – отповедь ему: все правы, один он не прав, вот до чего дошло…
Сейчас куда угодно, только не в свою канцелярию и не домой. Но куда же? Куда ехать? Хотелось скрыться от людей, забраться в глушь. К Сары-ага, что ли, на Уч-Тараз? Сары-ага газет не читает, и там тихо. А в канцелярии какие-то срочные бумаги, о которых говорила, секретарша.
Из автомата он позвонил Иванюте.
– Как там? Бумаги есть особо срочные?
– Да в общем все они срочные, но ничего особенного, – в металлическом треске послышался голос Иванюты. Телефон был неисправен, пришлось кричать:
– Так ты сиди там, слышишь, Анатолий Федорович, а я съезжу на Уч-Тараз.
– Туда непременно надо. Утром заходил башлык – оттуда, жалуется: плохо с плотиной. А ведь скоро паводок, как бы не сорвало.
– Чего же там Сары зевает? – сердито проговорил Каратаев. – От него, по-моему, никаких сигналов?
– Так это ж испытанный лодырь! Развел там целые плантации, и уж ему не до плотин.
– Ладно. Я, значит, туда.
Не хватает, чтоб сорвало уч-таразскую плотину. Вот они, кадры… А может, ложная тревога? Иванюта не любит Сары, и председатель колхоза давно подкапывается под него. У нас все так: навалятся на человека…
Он сидел рядом с шофером, забыв сообщить дальнейший маршрут, машина не трогалась; Ашир невозмутимо дымил папиросой.
– Ну, чего спишь? – недовольно пробурчал Каратаев.
– А куда едем?
– Как куда? На Уч-Тараз. Я же сказал.
– Ничего подобного. – Ашир резко включил зажигание и погнал машину.
Замелькали деревья, встречные арбы, виноградники и поля, зеленевшие всходами. Каратаев вспомнил, в каком бодром настроении возвращался вчера по этой же дороге из экспедиции. А разве сегодня утром, проснувшись, не жаждал он настоящей работы? И вот… всегда так. Только настроишься, хочешь взяться за дело, а тебя обухом по голове.
Но текли минуты, обида постепенно теряла свою остроту. В памяти всплывали слова Назарова, искренность их была вне сомнения. «Без какого Каратаева…» Да неужели он переродился и уже не тот Каратаев, о котором еще вчера с таким уважением говорил в пустыне Клыч Сахатов? И Ольга Ивановна завидовала: сами делали историю. Нет, конечно, не тот стал: размяк, обленился, прохлопал сроки, когда требовалось принять аму-дарьинскую воду. Старые плотины гниют, сорвет их, а тогда и мирабом, пожалуй, никто не назначит. Вот где позор. А статейка, хоть скверная, она ведь не главное.
Прежняя ярость незаметно сменилась жестоким самоуничижением. Он видел, в работе водхоза одни лишь прорехи, и ему уже казалось, что он своей расслабленностью довел оросительную сеть до полного запустения. И сам он, Каратаев, дрянь человечишка – так низко пал, что ему теперь и не подняться. Конечно же, дрянь, ветошь! Будь он настоящим человеком, собрал бы людей, нашел бы в себе мужество и сразу, как советует Мухаммед, все начистоту, а он струсил, удрал на Уч-Тараз. Как мальчишка: набедокурил и вон из дому, от расплаты. Расплата грянет – не нынче, так завтра… А у него не достало духу даже и статью прочитать. Вот до чего докатываемся! Интересно, что же тот умник настрочил. Каратаев вынул из кармана газету, развернул и только теперь вспомнил, что он не один. Покосился на Ашира, но тут же подумал: «А, шут с ним! Пусть судят как хотят!» – и стал читать.
Мужество возвращалось к нему. Статья, прочитанная до конца, вызывала удивление: он, Каратаев, занял в ней ничтожное место. Сетования на плохую работу водхоза естественно вытекают из разговора о том, как разумнее использовать обильную воду. Отмечался факт отставания, и только. Над ним не глумились, Таган не выпячивал своих познаний, а план действий развернул с профессиональным размахом. Писал Таган о творческом горении, о чем думал Каратаев вчера, там, в экспедиции.
Лихо поворачиваетесь, ребята, мысленно отвечал он своим критикам, объединив с Мурадовым секретаря райкома. Но не забывайте: Каратаев не хуже вас знает поля и арыки по всему оазису. Лысый, рыхлый Каратаев и народ знает не хуже вас, имейте в виду. Все же самым обидным, как теперь уяснил он для себя, были слова Назарова «народ-то обойдется».
Невдалеке показались корявые дуплистые ветлы, под ними кибитка, крытая черным войлоком. В стороне огород Сары; возле кибитки коза с козленком щиплют траву.
Въехали в тень ветлы, остановились. Каратаев сунулся к двери, в нос ударило запахом рыбы, бараньего сала и лука. На решетчатых стенках кибитки висели набитые скарбом широченные ковровые мешки. Возле потухшего очага стоял чугунный котел с ковурмой; рядом, на кошме, ворохом лежала немытая редиска и в ведре билась рыба. Ни Сары, ни больной старухи его не было.
– На огороде, должно быть, – предположил Ашир, пробуя ногой скаты машины. – Где же еще…
Между деревьями блестела заводь головного канала, разделявшегося здесь на три рукава, почему и называлось урочище Уч-Тараз – «тройной водосток». Все вокруг дремало в тишине, лишь где-то на том берегу тонко посвистывал чибис.
Каратаева беспокоила плотина. У нижнего ее края он оглядел запань с дощатым настилом и крякнул с досады. Ах, старая торба! Запань затянуло илом. Ржавый щит подтекал, под мокрым илом доски сгнили. Кирпичи в боковых кладках вывалились, и во всем чувствовалось заброшенность. Каратаев торопливо разделся и в одних трусах спустился на скользкие доски. Ступни его сразу же по самую щиколотку увязли в густой теплой жиже. Он взял корягу и с энергией человека, доведенного до бешенства, стал расчищать настил под щитом.
Тем временем Сары усердно трудился в огороде. Жена держала мешок, а он совал в него охапки редиски, которую намеревался ночью отвезти на осле в город. Рядом торчали три мешка, уже набитые доверху. Сары радовался: господь послал ему отменный урожай, – и наслаждался подсчетом будущих барышей.
– Скоро праздник, глупая. Такая редиска завтра не меньше как по десять копеек за пучок пойдет. В драку полезут.
Жена не отвечала, к тому же она еле держалась на распухших ногах.
– А вязать будешь в пучки, – наставлял ее Сары, набивая мешок, – мешай крупную с мелкой: пяток крупной, пяток помельче. Не порть мне дело, не устраивай две цены. Одну мелочь-то кто возьмет по десять копеек? А так вся и уплывет.
– Ай, по десять да по десять, других слов нет! – уныло скрипела старуха, которой и без разбора, попросту перевязать в пучки четыре мешка редиски было невмоготу.
– Вот глупая, ты покажи мед, а мухи найдутся. – Сары бодро вскинул на спину тугой мешок, и, согнувшись, зашагал к дому.
Взошел на плотину, услышал – внизу кто-то стучит по щиту – и подумал, что купаются колхозные ребятишки. Хотел было шугануть их, а это лысый голый Каратаев возится там. Сары весь сжался, как побитый пес, и на цыпочках, незаметно шмыгнул к кибитке. Вот принесла нелегкая! До начальства ли сейчас! И там грязища такая. Ругаться будет. Ну да есть чем задобрить.
На ходу поздоровавшись с Аширом, Сары юркнул за войлок, бросил мешок, вытащил из чувала старую потемневшую книгу, сунул за пазуху и побежал к плотине.
«Эге. У старого козла есть еще прыть! – усмехнулся Ашир, наблюдая, как старик проворно перебирает тощими ногами. – А все-таки от беготни козел джейраном не станет».
Пока он бегал, начальник водхоза уже вылез, из грязи и теперь стоял под высокой ветлой у берега и мыл ноги.
– Добро пожаловать, Акмурад! Как здоровье? – сладчайшим голосом приветствовал его Сары, протягивая обе руки. Начальник свирепо взглянул на него, и, не отвечая на приветствие, спросил:
– Ты чем тут занимаешься? Посмотри, какая мерзость! Доски недавно перестилали, а ты успел их сгноить. Щит подтекает. Ведь тебя же гнать, гнать надо отсюда.
Сары опустил руки, склонил голову и застыл в позе человека несчастного, покорного своей несправедливо жестокой судьбе, а сам думал: «Кричи, кричи себе. Накричишься вдоволь – я тебя подсеку».
– Ведь это же позор! – гремел начальник. – Народ бережет каждую каплю воды, а у нас щиты подтекают! Хлынет паводок, разворотит сооружение и смоет к чертовой матери и тебя и меня. Обоих – под суд…
Сары был неглуп и отлично знал: в такую минуту перечить горячему человеку – все равно что подкладывать саксаул в костер. А переждать – сам утихнет, да еще и застыдится своей горячности, спокойно сядет есть уху и ковурму с редиской. И только когда Каратаев умолк, отвернулся и стал одеваться, Сары сказал, как бы с полным раскаянием:
– А ты прости, прости уж глупого старика. Если правду хочешь знать, приболел я малость, вот илу-то и накопилось. Ничего страшного: лопата у нас всегда под рукой. Сейчас!.. – Сары сунулся в кусты, вытащил лопату, мигом спустился к воде и стал счищать грязь с настила.
Не глядя на него, Каратаев оделся и побрел к кибитке. Он был подавлен неприятностями, клял себя: сам распустился – и все ползет по швам!
Сары там, внизу, наспех поскреб настил, вылез и кинулся вслед за начальником. Догнал у самой кибитки.
– Ну вот, все в порядке. А я достал тебе обещанное. Мое слово свято. Посмотри-ка. – Он извлек из-за пазухи рукописную книгу и раскрыл ее. – Полюбуйся, как люди писали! Что ни буква, то красавица. Так весь день и глядел бы на эти узоры.
Пожелтевшая страница с изящной заставкой и заглавием «Гер-оглы», искусно выведенным киноварью, а под заглавием мелкая вязь текста. Каратаев взял книгу, и его охватила та радость, которую знают только коллекционеры, когда слепой случай сует им в руки то, о чем и не мечталось. Книга переносила в иной мир, и Акмурад на минуту забыл все свои горести.
– А уж как я ее добывал! – говорил Сары. – Видишь ли, один куня-ургенчский мулла, вот как ты – знаток, еще в давние времена отдал за нее трех верблюдов да осла в придачу. И берег, никому не показывал. Верблюдов-то отдал, сам в бедность впал. Хотел перепродать книгу одному богачу из Мары за такие деньги, чтобы можно было верблюдов купить. Договорился с ним: «Приезжай такого-то числа, привози деньги», – а сам взял да и помер. Жена похоронила бедняка, сидит разбирает его вещи, а тут подвернулся приезжий человек из Ташауза, увидел книгу: «Что за штука?» – «Не знаю, – говорит вдова. – Должно быть, коран, по какому он в мечети читал». А приезжий, пройдоха, смекнул, в чем дело, «Продай», – говорит. А женщина ему: «Ну купи». Он дал ей полтинник и уехал. А наутро приезжает из Мары тот самый богач, которому покойный книгу запродал, спрашивает: «Где мулла?» – «Да помер он». – «А где книга его? Вот я деньги привез». И высыпал на ковер много денег. Вдова-то схватилась за голову, завыла с досады и потом, говорят, рассудка лишилась.
– А тот, ташаузский, тоже кому-то перепродал, – доводил Сары свою историю до конца. – И так книга сто лет переходила из рук в руки и попала наконец к моему знакомому. Он у кладбищенского сторожа купил. А как ты сказал мне, что любишь такие вещи, я насел на него: «Отдай! Это ведь не мне, а самому Акмураду Каратаеву. Должен же ты совесть иметь». А он – нет да нет; но все-таки я уломал его.
– И сколько он хочет за нее?
– А ничего не хочет, – простецки сказал Сары. – Отдай, говорит, и все. Он хоть и бедный, а бескорыстный… Вот, Акмурад, сделал бы и ты доброе дело, дал бы ему какую-нибудь работу. Уж он так бы старался!
– А кто такой?
– Танги, сын Мамеда из Чашкына.
– Танги? – Каратаев в упор посмотрел на Сары. – Он жив еще, этот негодяй? Я же прогнал его когда-то из мирабов, потом он в тюрьму сел за дела хорошие, – разве он там не подох?
Сары растерянно заморгал и кротким голосом пропел:
– Ай, Акмурад! Можно ли быть таким злопамятным? Ты туркмен, и он туркмен. Надо поддерживать друг друга. Он-то все обиды забыл и дарит книгу…
– Да какой он, к черту, туркмен! – вспылил Каратаев и в бешенстве отшвырнул книгу.
Только теперь он представил себе, как было замышлено с помощью взятки устроить судьбу Танги. Видимо, обдурили какого-то простака – кладбищенского сторожа, выцыганили эту драгоценную вещь за гроши.
– Вот что, Сары, – заключил начальник водхоза этот затянувшийся разговор, – ликвидируй свои огороды, и чтоб духу твоего на Уч-Таразе не было! Понял? Завтра на твое место другой придет.
Он сел в машину и поехал в ближнее село. Сары глядел ему вслед с отчаянием шулера, неловко передернувшего и вдруг проигравшегося вчистую.
…Редкостный случай: председатель оказался в конторе, и с ним человек пять колхозников. Разбитной паренек во всеуслышание вычитывал из газет силлогизмы Тагана Мурадова. Вошел Каратаев; на него посмотрели с любопытством. Но он не смутился, кивнул людям, подошел к телефону и позвонил Иванюте.
– Слушай, Анатолий, – сказал он, – объяви, пожалуйста, сотрудникам, чтоб к концу дня все были в сборе. Приеду – поговорим о нашей работе в связи со статьей. Договорились, значит? Новостей нет? Ну ладно.
Глава двадцатая
Накануне с прорабом разметили, где ставить бетономешалки и передвижную электростанцию, которую до вечера должны были перебросить к джару; а во вторник после обеда Таган выехал в город на попутном грузовике.
Чувства, пережитые в последние дни, уже отшумели, на душе было пусто, как в степи. Таган смотрел по сторонам, всем существом его овладела вялость, лень было даже говорить – хорошо, что шофер оказался немногословным парнем.
Сейчас придется объясняться с водхозовцами по поводу статьи, выслушивать упреки, а он и без того устал, устал от всего на свете.
Служащие водхоза здоровались с инженером настороженно, будто ждали от него новых неприятностей. В кабинете начальника Скобелев, Каратаев и Иванюта беседовали, склонясь над планом, покрывавшим стол.
– Вот и мой оппонент, – без особой враждебности встретил Тагана Каратаев; но в голосе одна только холодная вежливость. А Скобелев смерил вошедшего внимательным взглядом и, протягивая руку, не то с удовлетворением, не то с легкой иронией констатировал, как бы для себя:
– Представитель министерства!
Таган в ответ сдержанно кивнул. Скобелев еще раз осмотрел его и, ощетинив усы, повернулся к Каратаеву:
– Ну-с, продолжим.
– Вообще, Сергей Романович, я полагаю, ясно… Сейчас, как и тысячу весен назад, в горах начинает таять снег. И опять полмесяца мы вынуждены сбрасывать воду в пески. Она попусту пропадает. А если аккумулировать ее в Мертвой пади, то используем всю до капли на посевы. Мне твердят о русловых водохранилищах. Все мы прекрасно знаем их, по крайней мере – старые. Они заилены, даже самые верхние. А новое, я не видел его, оно достраивается, и пока неизвестно, выдержит ли оно весенний паводок, если поток окажется мощным. Отсюда вывод, сделанный нами. Естественная падь, о которой мы спорим, не заменит тех водохранилищ, только часть потока мы сможем уловить и использовать. Но в результате все же получаем гарантии, на случай нехватки воды в Кумыш-Тепе и в двух близлежащих селах. Расходы на подключение пади скромны: входное сооружение и два выпуска. Если же смету урежут, выпуски можно не строить, колхозники согласны забирать воду насосом. Договоренность с ними есть. Таков проект. И ведь это не я его выдвигаю, народ выдвигает. Мурадов против. А почему? Быть может, я и в самом деле отстал от жизни?..
– Не надо вносить лирику в деловой разговор, – остановил его Скобелев и обратился к Иванюте: – А вы разделяете точку зрения начальника?
– Да, – ответил Иванюта.
– Ваше слово, молодой человек! – Скобелев опять воззрился на Тагана, и опять обращение не понравилось «молодому человеку»: похоже, его здесь ни во что не ставят.
– По моему мнению, проект неприемлем, – сказал Таган. – Мечта народная решается нынче иным способом. Аму-Дарья дает втрое больше, чем давал Мургаб. Мертвая падь рядом с новым каналом, в сущности, пустяк, и разговор о ней я не считаю таким уж принципиальным. Мы ошибаемся, Акмурад-ага, когда смотрим на дело с прежней точки зрения. Задержать паводок, пустить воду на посевы – как будто благо, но ведь стихийных сбросов скоро совсем не будет. В записке своей, помнится, вы довольно ярко выразились: тысячу лет, мол, русловые плотины громоздили, без конца латали, а паводков в дельте избежать не удавалось. Верно, совершенно верно – для того тысячелетия, – но без учета нынешних, вот этих пяти лет и, может быть, даже месяцев. В Ашхабаде зимой вы не изъявили желания ознакомиться с планом нового руслового водохранилища, хотя вас просили об этом. Помните? Попросту отмахнулись: дескать, не наш район и забота не наша. А как раз то вместительное водохранилище и примет весенние потоки с гор; тут, в дельте, паводки прекратятся. Так называемые излишки не будем сбрасывать в пески. Чем же станет заполняться падь? Деньги затратим, а в яме вашей скопится дождевая вода, которой хватит лишь для разведения малярийных комаров.
– Гм, – подал иронический голос Скобелев; Каратаев же слушал с таким видом, словно у него болят зубы.
– Кроме того, – продолжал Таган, – вокруг пади образуются солончаки, землю погубим. Вон шелководы не прочь использовать Мертвую падь под тутовую рощу. Не знаю всех плюсов и минусов такого варианта, пусть решают агрономы, но, полагаю, роща вырастет неплохая, и это все же не солончаки, не малярийные комары. Свой проект для джара я готовил, зная, что встречу оппонентов, и не только в лице своих учителей. – Таган учтиво поклонился Каратаеву. – Я нашел их среди ближайших своих родичей. Назаров склонен был поддержать водхоз. И вашу записку, повторяю, читали мы внимательно, но пора уже от бумаг, от слов, что называется…
– Да, да, по-моему хватит! – прервал Скобелев, широко улыбаясь. – Только почему же раньше-то вы не убедили товарищей?
– Мы спорили, – устало махнул рукой Каратаев. – Я и сейчас не верю, что можно удержать всю воду с гор. Сезон на сезон не приходится. Какие наводнения-то бывают в иные годы! Разве вы не видели?
– Видел. Во время оно! – подтвердил Скобелев.
– А Зеравшан? Зеравшан, кишлак Айни – вспомнить не грех! – встрепенулся опять Каратаев. – Тоже речка не Волга, а какого шума наделала. Едва не погубила Самарканд со всеми культурными землями. Вспомните: министры из Москвы, специальные команды. Горы взрывали, спасая Самаркандский и Бухарский оазисы. Миллионные расходы. Этого забывать нельзя.
– Но это уже совсем из другой оперы, – возразил Таган. – Я как раз был в кишлаке Айни, меня тогда тоже командировали. Помогал как гидротехник, а потом, когда все обсудили и подсчитали, на бульдозере еще несколько дней работал. Но там ведь режим реки иной, рельеф горный. Река не зарегулирована как эта. А серьезный поток – будь он там или здесь – разве сдержишь его такими озерками, каким могла быть Мертвая падь? Нет, пример с Зеравшаном неудачен.
– Все понятно, все до точки. Времена гнилых хаузов миновали. И надо нам оживить эти мертвые пади, но иначе. Будем превращать их в поля и рощи, заселять соловьями… Ну вот, видите, и я лирики не избежал, – засмеялся Скобелев.
– Оживить можно только водой! – вставил Каратаев, но сопротивление в нем явно ослабло.
– Золотые слова. А ее нам из Аму-Дарьи дали вволю – только не зевай с использованием. Между прочим, я на днях читаю в газете – и, уж извините, Акмурад, без церемоний спрошу, благо автор статьи налицо: правильно про водхоз написано? Или сгущены краски?
Переход вышел очень крутой. Каратаев стиснул зубы и покосился на Тагана.
– Чего там сгустил, – сказал он со вздохом, – в райкоме потом гуще было.
Таган не мог определить, действительно ли Каратаев признавал критику справедливой или показывал свое презрение к нему. В глазах бывшего наставника он опять, не заметил ни вражды, ни привета, а только тяжелую усталость. Иванюта смутился, беспокойно заерзал на стуле. А Скобелеву ответ понравился.
– Ну, коли так… – начал он, поглаживая усы, и намеревался что-то добавить, но тут неожиданно и без спроса в кабинет ввалились Чарыяр Баллыев и Аннадурды Мергенов. У них произошла ссора, лица были багровые от гнева.
Впрочем, драма оказалась несложной. Среди машин, отыскавшихся наконец где-то в ургенчских тупиках и едва не присвоенных хорезмскими ирригаторами (а отыскал все-таки Завьялов), был роторный экскаватор – новинка, чудесная вещь: одним заходом роет тебе готовый канал. У Мергенова имелась договоренность с Сельхозтехникой, ему с колес обещали новинку, пока там суд да дело, а Чарыяр накрыл заговорщиков при выгрузке машины и поднял бучу. Он намекал, будто сосед его «подмазал». Подозревать коммуниста Мергенова в подкупе было слишком рискованно, разве старик стерпит такой поклеп! А сам же некогда обмолвился, что бочку вина прикатит тому, кто даст роторный…
Как бы там ни было, поднялся невообразимый гвалт. Мергенов уверял, что у него со своего виноградника три бочки вина в погребе стоят, и если он вздумает кого угостить, то не пойдет за разрешением к Баллыеву.
Экскаваторная история несколько усложнялась вот чем: в тот раз, ночуя в Кумыш-Тепе, начальник водхоза обещал Чарыяру содействие в добывании роторного, а Иванюта то же обещал колхозу Ленина.
– Имей в виду, башлык, – косясь на Чарыяра, сказал Иванюта, – если уж по совести, мы обязаны отогнать роторный на тот берег, в Каракумстрой. У-у, брат, им только дай! Мигом найдут законное применение – не на ваших карликовых арыках.
– Спокойно! Спокойно! Давайте-ка лучше так, друзья… Я начинаю, кажется, понимать: мы сами тут ничего не решим. Минуточку! – Каратаев поднял палец и, когда чуть поутихло, стал звонить в райком.
Гул еще минуты две держался в воздухе, потом, чтобы не мешать телефонному разговору, люди потянулись с папиросами в приемную.
И здесь, в канцелярии, как ты ни воюй с нею, тоже хлопот до черта, подумал Таган, сидя на подоконнике в приемной отдельно от всех. И сам ты ничем не отделен от этих людей с их нуждами, волнениями, спорами. Потому, в любом настроении и где бы ты ни находился, вернешься жить к ним, разделишь их страсти, труд и долг.
Не менее часа улаживали машинный конфликт. Назарова не оказалось в кабинете, отыскали дома, и тоже в последний момент: секретарь райкома уезжал куда-то – на опытную станцию к селекционерам или в плодопитомник, по неотложным делам, сердился, что задерживают, да еще и не решался самолично распорядиться техникой. Велел подождать. Он связался с Каракумстроем и теперь уже вполне легально заполучил экскаватор на полмесяца. А потом потребовал к телефону, по очереди, Мергенова и Баллыева, разбранил обоих, но все же велел дать экскаватор Баллыеву. Ему первому.
Решительно недовольный таким оборотом дела, Иванюта мрачновато заметил Чарыяру:
– Бери, бери, хозяин, да райкому спасибо сказать не забудь. Только учти: практики у твоих людей нет. Как вы его пустите? Роторные у вас никогда не собирали… Ей-богу, пока ты инструкцию изучаешь, сосед лопатой выкопает, – съязвил он под конец.
– Пустим, Анатолий Федорович, пустим, не беспокойтесь! – заявил в ответ Чарыяр. Он заставлял себя улыбаться, а сам мучительно соображал: кто же в колхозе сумеет подступиться к этой машине?
