Текст книги "Год веселых речек"
Автор книги: Александр Аборский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Глава двадцать третья
Здесь бы песни петь – о ясном небе, о просторе. Зелена бахрома камыша; зернистый песок берегов отменно чист. Осветленная вода звенит, клокочет под суденышками, и сами они сверкают белизной. Эти полуглиссеры, сделанные на ленинградском заводе, изящно вписаны в каракумский пейзаж.
Небо безоблачное, как и полагается в конце апреля. Сегодня уже двадцать девятое – до мая рукой подать. День знойный, и если не водой ехать, то уже с утра не спасешься от жары.
Первый встречный, погонщик верблюдов, дал полуглиссерам забавное название «чах-пах» (чах-пах – слышатся на берегу выхлопы двигателей). Таких посудин наряжено две, и они тащат комиссию навстречу потоку. Конечный пункт недалеко, можно было бы доплыть в несколько часов, но с остановками потребуется несколько дней.
Секретарь райкома, отстав от комиссии, обещал догнать на машине, а прочие разделились на две группы. Ольга в обществе Каратаева и товарища из ЦК, вместе с Таганом – Скобелев и Чарыев. Сторонкой, чуть впереди, на легких лодочках мчатся участковые объездчики. Они здесь живут, знают каждый метр восьмисоткилометровой дамбы. Глядя на низенькую, почти вровень с зеркалом воды, насыпь, вы опасаетесь размыва, но они вас заверят: ничего страшного нет. Укажут на близкий продольный увал, гарантирующий от прорыва. Такие пикеты, острит объездчик, лишь начальство считает аварийными, и чем выше начальство, тем больше страхов и придирок; помалкиваешь иной раз да посмеиваешься про себя. Но сегодня лукавить не к чему: начальство не слишком высокое и достаточно осведомленное. Притом все они выполняют правительственное задание: увеличить пропуск воды, обеспечив надежность дамб.
Часто требуется причаливать к берегу. За рейс комиссии придется высаживаться много раз.
Где следовало бы досыпать или намыть грунт – на таких пятачках командует Скобелев, а Каратаев ревниво следит за поведением канала. На поворотах меняется скорость течения, возникают опасные завихрения. Не зря Каратаева считали мастаком в управлении арыками: как никто другой, он умел определять на глаз скорость течения, расход воды в сельском оросителе, мог предсказать, как поведет себя ороситель с увеличением пропуска воды. Масштабы иные, но принципы и здесь те же, навык пригодился. А каким способом углублять русло, какова потребность в механизмах – тут, вероятно, Таган с его знанием современной техники, превосходил других. Товарищу из ЦК, грузному седому человеку, которого все называли Николаем Тимофеевичем, а Скобелев попросту Колей, – ему тоже хватало забот.
Запрет на охоту нарушили. Среди иного инструмента на полуглиссере оказалось и ружьишко; а фазаны и утки – чем дальше от города, тем пуще растравляли охотничьи страсти. Каратаев не выдержал: в тихий предвечерний час, словно по заказу, снял четырех уток и двух фазанов. Объездчики выловили и доставили на борт дичь, виновник же авансом принялся оправдываться: дескать, мелочь, по единой на брата. Веселый от удачи, он разыграл целую пантомиму, и, надо сказать, недурно разыграл. Поднял штуку неощипанной дичины, ткнул ею в грудь Ольге – «вам первой» – и положил свой трофей под ноги, а затем то же самое проделывал со следующими экземплярами, предназначая каждому утку или фазана. Все выходило ловко: фазаны достались Лугиной и Мурадову. Поди попробуй осуди «именем министерства».
В будке объездчика их ждал обед, однако начальство сорвало эту затею. Хозяев поблагодарили, от обеда отказались, только зелень взяли с огорода. Удовольствовались сухими бутербродами. А дальше, против следующей будки, на кукане трепыхались жерехи и сазаны, да по шпагату сом ходил вдоль берега. Но опять же только благодарность объездчику от ханжей начальников. Заядлый рыбак, от души желавший угостить городских товарищей, объездчик приуныл и самолично все же погрузил рыбу в лодку, на всякий случай.
Еще до одного домика продвинулись, а солнце – ниже и ниже. Люди были утомлены. Большинство сегодня затемно поднялось, да и по дамбам напрыгались вволю. Таган же как назло выторговывал у Николая Тимофеевича все новые километры, теперь – до скотоперегонного моста.
– Пока не стемнеет. Согласны, товарищи?
– Так ведь условились: до этой будки и здесь ночуем, нечего график ломать! – сердился Каратаев.
– Кто спорит, ночуем, где наметили, но сюда и спуститься недолго. Еще рывок до моста, а там поворот на сто восемьдесят градусов – и пожалуйте к будке.
Каратаев бессильно ярился, ни одна душа не поддерживала его. Тогда он, перемолвившись с хозяином будки, потребовал пятиминутной остановки. Выгрузил рыбу и добился высадки Ольги: «единственная женщина среди нас, хоть умоется, отдохнет часок. Должны же мы совесть иметь…» Затем он любезно помог «единственной женщине» сойти на берег и в чем-то проинструктировал ее.
– Если я не ошибаюсь, под флагом гуманности Акмурад высадил Оленьку помогать объездчице рыбу чистить и костер разжигать, – заметил Скобелев, когда они с Мурадовым заняли опять наблюдательные посты.
– Вполне возможно, – согласился Мурадов. – О его пристрастии к ухе мне кое-что известно. Вы тоже, наверное, отчаянно устали, Сергей Романович?
– О чем разговор. Да чур, не намекните этому чревоугоднику, а то и меня пожалеет, заставит сомов потрошить.
– Вас – побоится, он только с молодыми храбрый. Стоп!.. – скомандовал Мурадов мотористу. – Давайте к левому берегу; видите: они туда гонят.
Скинув на откос и закрепив металлические штыри на проволоке, причалили. На берегу, когда вели замеры, Таган обнаружил, что в отсутствие Ольги работается ему легче, он не испытывает внутренней скованности и взвинченности, спокойнее спорит с Николаем Тимофеевичем, точнее аргументирует. Но, конечно, минуты не проходило без мысли о ней, «единственной женщине», и постоянно требовалось усилие над собой, чтобы не запутаться в спорах и рекомендациях.
У скотоперегонного моста повернули и пошли вниз по течению уже в сумерках. Костер на выемке справа манил путников, точно очаг родного дома. Каратаев жалел, что уха готовится без него.
– От природы все женщины рассеянны, – ворчал и морщился он. – Слишком рано кинут в котел лавровый лист или, по небрежности, переперчат. Уха не студень, варить ее недолго, уж лучше б обождали.
Вместе с такой же, как она сама, молодой хозяйкой Ольга встречала их на откосе. Она держала на руках темноволосую девочку лет двух, дочь хозяев. Переодевшись, Ольга походила теперь на столичную туристку, но было темновато, и мало кто обратил внимание на ее наряд, а Каратаев еще издали осведомился о лавровом листе. Затем он шаром покатился к костру. Объездчики снимали моторы с лодок, сносили на берег топографический инструмент. Скобелев в темноте толковал о преимуществах намывной дамбы перед сухой насыпью.
Позади шли Таган с Ольгой; они замедлили шаг, потом остановились. Чем она занималась тут, о чем думала, полюбопытствовал Таган, когда все отдалились от них. Думать недосуг было, отвечала Ольга; к великому прискорбию, у нее оказалось слишком мало опыта в чистке рыбы. Разговора не получалось. Прошли еще несколько шагов, Ольга спросила, показав свободной рукой на степь и пологий откос:
– Как называется местность?
– Представьте, не знаю. – Таган пожал плечами. – У нее и нет еще названия. Вам скажут: «третий водоспуск», «девятый регулятор», «триста семнадцатый километр»… Все еще новорожденное и неокрещенное, – добавил он.
– А вы могли бы придумать название? Пусть понарошку, как в игре, только не смейтесь над моим ребячеством. Потрудитесь придумать, это будет мне подарок.
– Боюсь, недолговечный. Ну хорошо. Давайте вместе. Согласны?
– Ладно… Не сейчас. – Ольга что-то имела в виду, затевая свою игру, так, по крайней мере, решил Таган. Но они приближались к людям – он отошел в сторонку.
Глава двадцать четвертая
И этот день по напряжению не уступал предыдущему. Не позднее вчерашнего снялись со стоянки, а в работе комиссии, как выразился Скобелев, они «достигли синхронии», потому и дело продвигалось теперь скорей.
Опять пьет воду одногорбый красавец верблюд, надменно отворачиваясь от «чах-паха». И опять венчает откос фигура осла, пребывающего в глубокой задумчивости. Кажется, не пошевели его, так и простоит тысячу лет. У попутных регуляторов удят рыбу городские бухгалтеры, а приближается судно – и, по заведенному порядку, отодвигается переправа. Она такая же в точности, как на Ветлуге или Суре, и баржи-самоходки как там. Баржи везут из пустыни саксаул.
За скотоперегонным мостом комиссию догнал Назаров: именно на том отрезке канала, где к нему «подвешивались» земли района. Извинялся за опоздание, бодро вышагивал по дамбе и откосу, увязая в песке брезентовыми сапогами. Тут запланировали новое крупное хозяйство, и секретарь хлопотал о дополнительном выделе воды. Таган припомнил Назарову «местнические тенденции», но он не принимал критики всерьез, под конец вырвал все же некое обещание «подумать» и – успокоился. Начались вопросы специалистам, будто ему требовалось знать по части гидростроительства больше их самих и точно люди обязаны были снабжать его всяческими сведениями. Затеял разговор с Таганом. Оказывается, министр звонил, привет ему, Мурадову, из Ашхабада.
До сумерек удалось обследовать почти весь намеченный район. Остались лишь места удобные, где канал шел в барханной выемке, да еще намеревались взглянуть на одно крупное недостроенное сооружение – запасной гидроузел. Дела на полдня, не считая смет и докладных – их можно составить и в городе.
Как ни крути, завтра Первомай.
Комиссия заночевала в поселке при гидроузле, и только Назаров умчался в город, обещав вернуться после демонстрации. В поселковом ларьке закуплено все необходимое для пира. Козленок отыскался, его пустили под нож, а что касается рыбных блюд, то их ассортимент затмевал возможности любой городской кухни.
С утра слушали Ашхабад, Москву, но это уже без Каратаева. Вместе с парнишкой объездчиком он пешком отправился на заливы – километрах в пяти к северу, – оттуда доносилась его пальба; а затем охотники приволокли битком набитые сумы с дичью.
– Нам не страшен ваш министр! – беспечно напевал Каратаев, показывая Ольге стрепетов, чирков и лысух. Целая бригада щипала, а сам он потрошил и сортировал дичь. Надо отдать ему справедливость, Каратаев обладал истинным талантом веселого кулинара, и помощникам рядом с ним не было скучно.
Но тут же и неприятность: Скобелеву нездоровится, что-то с сердцем. Сергей Романович еще не выходил из комнаты заведующего гидроузлом, где провел ночь. Между тем с вечера было решено проводить праздник не в поселке, а отъехать по каналу на барханный плес, к саксауловой роще. Кошмы, посуду и съестное уже погрузили в лодки, когда стало известно о нездоровье Скобелева.
Николай Тимофеевич потихоньку дал указание отменить барханный вариант: «генерал» же случайно проведал об этом.
– Избави бог, никаких перемен из-за меня! Вместе со всеми еду, и кончено, – объявил он, сердясь и не желая слушать возражений.
Званые домашние обеды всегда немножко обременительны, зато какое удовольствие в таких вот степных импровизированных пирах! Ни излишней чопорности и щегольства хозяек, расставляющих посуду и извиняющихся за пирог, ни досадных опозданий гостей из главных. В степи все главные. Все гости и все хозяева. Пожалуйста, уха еще не закипела, а едоки в сборе, и аппетит у едоков отменный. Назаров сдержал обещание, успел к началу пиршества. А затем последовали новые явления, совершенно неожиданные.
Явление первое: председатель колхоза Аннадурды Мергенов. Не спрашивайте, как пронюхал он о пире в пустыне. Конечно же, не обошлось без Назарова: у него выведал все, по телефону. И – сюда, на собственной «Волге», без шофера, сам за рулем. От поселка вдоль барханного берега дорога плохая, Мергенов лодчонку сговорил; сейчас возле рощи поднялся из нее, словно дядька Черномор. Шагает, степенно поглаживает бороду, а вслед за ним волокут бочонок да два мешка прошлогодних медовых дынь, гранатов и еще невесть там чего. Таган обрадовался, вскочил, точно отца родного увидел после долгой разлуки. Каратаев повел себя иначе.
– А где жена, эй, хозяин? Прошу объяснить! – потребовал он, отвернувшись на минуту от костра. – Почему без жены? Нет, нет, с такими феодалами мы не водимся. Кругом – марш!
Тот, смеясь, уверял, что жена отказалась сопутствовать ему, не признавая его шоферских способностей: когда муж за рулем, она убеждена, что ее жизнь в опасности.
Явление второе: Меред Мурадов и Лев Костромской. Как бесы, выскочили они, запыленные, на рычащем мотоцикле.
– Ребята, что случилось? Да как вы отыскали нас? – удивился Таган, не проявляя к ним ни малейшего радушия. Вот так-то. А они гнали очертя голову, тряслись по бездорожью чуть не сотню километров. Больше никто их тут не знал, разве Каратаев мельком видел где-нибудь.
Каратаев и вывел их из неловкого положения, мигом приспособив к делу. Он заставил железнодорожников ломать и таскать саксаул для костра, и те радостно кинулась в рощу – с глаз долой и подальше от этой интеллигенции. И у них имелась в сумке некая снедь: консервы, редька, пучок лука и сыр, но, обескураженные приемом, ребята постеснялись развязать сумку. Левка сунул ее в куст. А позднее сумку едва не забыли.
Шуму много. Дети с гидроузла, увязавшиеся за родителями, играют в мяч со своей «вожатой» – тетей Олей, с которой они быстро сдружились; ребята постарше скрылись за дамбой – и вот уже возвращаются после купанья.
И весь этот майский день так наполнен, так светел! Отсюда, с песчаного плеса, видно, как вода по-особому заманчиво сверкает, переливается на солнце.
Скобелеву соорудили ложе из кошмы, и хотя гогот и шум тяготят, ничего не поделаешь: каждому свое. Первый тост за ним, за Сергеем Романовичем. Тостов, смеха и звона – хоть отбавляй. Мергенов, сам отродясь не пивший вина, привез такого, что магазинные марочные вина сразу померкли перед его самодельным напитком.
– Хорошо, что Баллыев, как его… Чарыяр не видит! – обращаясь к Тагану, заметил Скобелев, наблюдавший, с какой быстротой опорожняется бочонок.
Нарядные девочки с бантами в волосах и «вожатая» Ольга выжимают из гранатов сок в две пиалы: для Скобелева и для Мергенова. Николай Тимофеевич, довольный деятельностью комиссии и ухой, сыплет анекдотами, а Назаров, рассказывая о городской демонстрации, поджидает, когда его друг Акмурад освободится от поварских обязанностей. У Назарова к нему дело.
Наконец Каратаев поручил котлы Мереду с Левой, сел в круг, и сразу же – тост в его честь. Шутливый, быть может? Нет, очень даже серьезный. Назаров поздравляет друга. Тот слушает, вскидывает брови, растерянно оглядывается. Окружающие также с недоумением смотрят на секретаря райкома. Речь идет о «возрождении человека». Именно так секретарь и выразился – «возрождение». Речь идет о назначении Каратаева на новую должность, с чем его и хотелось бы поздравить пока в неофициальном порядке.
– Ясней, товарищ Назаров!
– За что же все-таки пьем? – осаждали секретаря райкома возгласами. Он пояснил. Министерство и партийная организация договорились – просить Акмурада Каратаева принять новый пост.
– Погоди, Мухаммед. Меня прогоняют с работы? В сторожа? Как тебя понять? – слегка побледнев и не сводя глаз с друга, спросил Каратаев.
– Я уже сказал: хочу поздравить друга от души. Ему предлагают вот на этом, с моей точки зрения самом важном, участке Каракумского канала пост начальника службы эксплуатации. В его ведении – дорогостоящие гидросооружения, мощные водовыпуски. Опыт и ум Акмурада здесь очень пригодятся. Уж кто-кто, а он сумеет с толком расходовать воду и обеспечивать урожай в новых совхозах. Мне приятно напомнить другу и об ответственности!.. Словом, за главного мираба республики!
– За мираба? Спасибо. Но кто же это за меня согласие давал? – Каратаев опять впился в Назарова жестким взглядом. Воцарилась тишина: люди, кажется, не дышали. – Ты-то, Мухаммед, друг из друзей, поинтересовался моим личным мнением?
– Вот оно! – провозгласил в ответ Назаров, живо и с замечательной непринужденностью, точно речь шла о пустяке. – Вот же оно, твое собственное, личное!..
Сперва он только хлопнул себя по карману, потом ловко вынул блокнот, а оттуда – сложенную вчетверо и чуть помятую бумажку. Никто, кроме них, не знал о заявлении, написанном тремя неделями раньше, с категорической просьбой начальника водхоза перевести его на должность мираба.
– Фью-ю! Ох, ребята, с ним трудно! С ним – нельзя! – присвистнул, уронил руки на кошму и совсем поник Каратаев. – Невозможно! – он указывал на «друга из друзей», а сам нервно подрагивал. Еще мгновение помедлил, никто не мешал ему собраться с духом, и тогда он, схватив пиалу с вином, поднял ее над головой.
– Ладно. Так кто со мной, товарищи?
– Пьем, – ответил ему Николай Тимофеевич. И остальные принялись чокаться с виновником тоста.
На дальнем краю кошмы негромко судачили уже о том, изменится ли оклад у начальника водхоза, и если изменится, то в какую сторону. Объездчики оценивали на глаз, строга ли, добра ли будет их новая власть; Сергей Романович дохлебнул гранатовый сок и заметил вполголоса:
– Зря шумим, товарищи. Начальство-то менять проще простого, тут все мы взаимозаменяемы, а вот дельного пастуха или топографа иной раз днем с огнем не сыщешь.
Перемещения, как мог заключить из слов секретаря райкома Каратаев, следовало ожидать в ближайшие дни. Оклад, кстати, не уменьшался, титул не становился менее внушительным. Но по своим обязанностям «главный мираб республики» сильно смахивал на главного объездчика, что понимали, конечно, все. Таган сидел нахохлившись, закусив губу, и никак не выражал своего отношения к происходящему, точно был посторонним.
– Тебя совсем не слышно, Таган Мурадович, – напомнил ему Каратаев с едва уловимой грустью в голосе. Ведь сейчас любое слово для него имело значение.
– К чему слова! – резко тряхнув чубом, ответил Таган и пристальным взглядом смерил своего учителя.
– Хочу твоего слова, – настаивал тот.
– Тогда – моя просьба, Акмурад-ага, мой учитель. Я до смерти обязан…
– Ну-ка давай без дипломатии! – поморщился Каратаев. – Аллах разберет, кто кому теперь и чем обязан, кто кого благодарить должен.
– Вы затыкаете мне рот! – возмутился Таган и озорно сверкнул глазами. – Я просить хочу.
– О чем? Ну – о чем? – торопил Акмурад, теряя терпение.
– Здесь такие места, Акмурад-ага! Раздолье, край будущего. Опытный, достойный начальник… А по штату, я знаю, по штату в вашей службе есть вакантные должности инженеров, – подводил основу под свою просьбу Таган и затем выпалил сразу: – Возьмите меня к себе инженером!
– Не возьму. Ни за что! – с жаром заявил Каратаев. Все смотрели на него, и он добавил: – Не возьму, бюрократ несчастный! Молотобойцем – хочешь? У нас есть мастерские у пристани, есть кузница. Молотобойцем возьму. Ясно? – Каратаев ощерился, довольный своим ответом, и начал деловито наливать вино, причем первую пиалу роскошным жестом вручил Тагану. Многим известно было, как в колхозе имени Ленина он пробовал силы у наковальни и просился в молотобойцы. Шутка особенно позабавила Мергенова.
– Плохи твои дела, сынок, – сказал он Тагану. – По нынешним временам, ни одну девушку за тебя не отдадут. А кто по ошибке пойдет – наплачется. Какой же это мужчина, гляди-ка, в молотобойцы толкнулся – не берут. Говорят: инженеры нужны. В инженеры хотел – нет, молотобойцы, слышь, требуются. Бедная твоя голова!
– Сдаюсь, сдаюсь. – Таган воздел руки, затем встал с ковра, чтобы размять ноги, затекшие от долгого сидения. – Кто со мной на речку, друзья? – предложил он, и тотчас же трое молодых объездчиков, топограф Чарыев и братья-железнодорожники отправились вместе с ним из дамбу.
Взобравшись на борт, курили, и непринужденно болтали. «Чах-пах» покачивало волной, вдали виднелись вздернутые над песками хоботы экскаваторов. Маячили контуры заводика с эстакадой – там строится запасной гидроузел, который завтра с утра комиссия будет обследовать. Некоторое время Таган стоял отдельно от ребят; те балагурили за его спиной. Ребята навеселе, и он не отвечает, когда к нему обращаются. Костромской не прочь поспорить как в тот раз.
– Нет, вы не правы были тогда! – Понятно, у него что-то заготовлено. – Не правы насчет девчат. А особенно насчет нее, матушки пустыни. В статьях и стихах она давным-давно стала садом, а она, извиняюсь, как стояла, так и стоит к нам задом.
– Я не прав, ты не прав, а вот он прав! – ткнул вниз пальцем Таган, показывая на страшноватый, когда глядишь с утлого суденышка, движущийся массив воды.
– Доказать надо.
– Докажу.
– Попросил бы.
Секунду-другую Таган смотрит не мигая, затем спокойно, точно на борцовской тренировке, берет Леву под грудь, поднимает и плавным броском кидает в воду. Там внизу, слышно слабое бульканье, слабый всхлип, а здесь у ребят переполох.
Двое объездчиков, не мешкая, устремляются к лодке, заводят мотор и отталкиваются веслом. Топограф Чарыев спрашивает, умеет ли этот рыжий плавать. Вопрос остается без ответа. Меред срывает с себя рубашку, брюки – пуговицы скатываются в воду, – и вот сам он в канале. Течение сильное. Лева путается с мокрыми волосами, залепившими ему лицо, но Меред так и не успевает догнать друга. У песчаного закрайка, шагах в пятидесяти от полуглиссера, они почти разом вылезают из воды, стоят и о чем-то переговариваются. Лева скинул обувь, стягивает штаны, а Меред не снимая отжимает трусики.
Объездчики, зря заводившие мотор, вернулись и отвели лодку к причалу. Все опять на суденышке; железнодорожники, робко ступая по трапу босыми ногами, пробираются сюда же. Вид у них такой – дескать, лучше бы не показываться, еще на смех поднимут.
– Я же знал, что это настоящий пловец, – успокаивал объездчиков Таган, хотя вовсе и не подозревал в Левке ничего подобного и не мог бы сейчас ответить даже самому себе, как все получилось.
– По сто граммов пловцам – и шабаш! – деловито предложил топограф Чарыев, но ему возразили. Вода теплая и выделять купальщиков не стоит, если по сто – то уж всем. Таган не участвовал в разговоре. Отозвал в сторонку и спросил Мереда:
– Мотоцикл в порядке?
– Мой? Зачем тебе? У вас же своего транспорта полно. – Он хотел выговорить старшему брату за нелепую проделку, но до этого просто очередь не дошла. Старший взял у него ключ, посоветовал пловцам сушиться как следует и всем пожелал счастливо погулять. Сам он был намерен проехаться недалеко на мотоцикле. Спрыгнул с трапа на дамбу и размашисто зашагал, насвистывая беспечно.