Текст книги "Год веселых речек"
Автор книги: Александр Аборский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Глава пятнадцатая
Они поднялись из ложбины. Вокруг были пески до самого горизонта. Редкие кусты, темные движущиеся фигурки людей и темные силуэты буровых вышек. Солнце припекало, под ногами шуршал топкий песок. И куда ни глянь, все то же, невесело оценивал Каратаев обстановку. Спутница его шла легко, а он, давно отвыкший от подобных прогулок, едва переставлю ноги, часто снимал шляпу и вытирал платком лысину.
Молчали. Ольга думала о Завьялове, который с каждым часом, казалось, отодвигался дальше и дальше. Каратаева занимали прозаические мысли. Его пугало собственное сердце, оно каждым ударом утверждало, как он неотвратимо старится. А ведь не кто иной как он бешено гонял по этим увалам на коне и пешком, без сна, голодный, и не чувствовал сердца. «Рановато стали задыхаться; видно, не так живем, как надо. Зажирели в своих канцеляриях!»
– Если глаза мне не изменяют, вон Сергей Романович. Быстрей! – заторопила Ольга, ускоряя шаг, когда отмерили уже километра полтора. – Глядите, с ним еще двое, возле теодолита. Видите, туда завернули. Как мы удачно напали, а то ищешь, ищешь…
Но, обогнув несколько высоких барханов, они увидели только черномазого парня и плотную круглолицую девушку, а Скобелева не было. Где же он?
– Эй, Лугина! – крикнула девушка и, оставив теодолит, побежала к ним. – Письма есть?
– Есть! Дома получите. А где Сергей Романович?
– Да он подался на восточную, – сказал парень, с любопытством оглядывая спутника Лугиной.
– Идемте! – И Ольга, схватив за рукав Каратаева, снова буксировала его по песку. «Черт бы побрал вашего генерала! Гоняйся за ним, как за корсаком», – бранился про себя Каратаев, жалея, что поехал сюда. И, в сущности зачем? Чтобы утереть нос Тагану, сговориться насчет Мертвой пади. Да узнать, когда закончат изыскания под совхозы: поскольку воду запланировано вести через земли, вверенные Каратаеву, их предстоит частично переустраивать. Надо было выяснить, терпит ли время с переустройством тех земель, скажем, до осени, или не дадут водхозу такой отсрочки. В городе поймать Скобелева трудно, а здесь… эти муки. И райком еще вечно мешается. Непонятно, почему Назаров так настаивал на сегодняшней экскурсии.
А Скобелев точно мираж – был и нет. Ольга недоумевала: где искать его? Каратаев шумно дышал. Но вот метрах в двухстах вынырнула из песчаных волн мужская фигура.
– Сергей Романович! – что есть силы закричала Ольга. Каратаев сложил ладони рупором и издал тот гортанный звук, каким перекликаются пастухи. Скобелев остановился, приветственно взмахнул белым картузом. И сейчас же издалека донесся ответный, сходный с каратаевским, крик какого-то каракумского пастуха.
Теперь они пустились почтет бегом. Скобелев стоял ка склоне бархана, лицом к ним, а на самой вершине появился неведомо откуда пастух в халате и бараньей шапке. Пока не приближаясь, пастух внимательно присматривался ко всем троим.
– Вас с борзыми надо ловить, Сергей Романович, – попеняла начальнику Ольга. – Запарили вы нас!
– Это неплохо, – мягким басом отвечал Скобелев. – В городе платят за пар, а тут – даром. Иным, глядишь, и на пользу. А то некоторые джигиты, каких знавал я стройными, раздулись в сановников…
– Верно, верно, – согласился Каратаев, – отяжелел, задыхаюсь, плохой ходок.
– Почаще пешочком, пешочком надо. Вот видите я фигуры не порчу. Бегаю весь день, как почтальон.
И впрямь, этот коренастый человек с седыми, чуть пожелтевшими от табачного дыма усами, в широкой русской рубахе-косоворотке, перехваченной пояском, был таким же, каким видел его Каратаев тридцать лет назад.
Впрочем, подобных людей он встречал немала – чабанов, простых дехкан: время как будто теряет над ними власть.
С бархана между тем спустился пастух и первому протянул Каратаеву сухие узловатые руки.
– Здравствуй, Акмурад! Это ты голос подавал?
– Я. А ты неужели здесь пасешь, Ягмур-ага?
– Ох, не говори. Пастьба называется – кругом ни былинки. Ты крикнул, я подумал; какой еще дурень пригнал сюда отару?
– Зачем же ты к ним? – показал Каратаев на изыскателей.
– А видишь ли, был я на днях у себя в колхозе, зашел к Чарыяру: нечем скот кормить, надо перегонять, а куда, мол, перегонять? Случайно оказался в конторе Таган, внук Сувхана, ты его знаешь. И вот он рассказал, будто бы уже и сюда тянут ветку от большого канала. А нынче утром проснулся я… Стан наш недалеко – где Атанепесу голову отрубили и бросили в колодец…
– Так до того колодца почти пятнадцать километров! – воскликнул Каратаев.
– Ну, может, и пятнадцать, кто их мерил, – спокойно согласился Ягмур. – Так, значит, встал я, проводил подпаска в степь и думаю: «А верно ли говорил внук Сувхана? Ушам верь, но глазам верь больше». Взял палку и пошел.
– Вы слышите, Оленька! – взволнованно забасил Скобелев и перевёл Лугиной сказанное пастухом. От себя добавил: – Человек за пятнадцать километров не поленился прийти. А топографы ворчат: зря тороплю их. Ей-богу, стыдно перед человеком за нашу работу.
Скобелев отпустил Лугину, она ушла к своему отряду; мужчины перебрались под одиноко торчавший куст саксаула с бледно-зелеными побегами, сели на песок в негустой тени и закурили.
И тут произошло то, что даже многоопытного Каратаева чуть не до слез растрогало. Скобелев сделал пастуху доклад. Недурно владел он туркменским и отлично понимал, зачем пастух явился к нему. Из кармана достал складной метр и, встав на колени, вычертил на песке предполагаемые к обводнению площади. Он показывал квадраты целинных хозяйств завтрашнего дня, а Ягмур, не пропускавший ни слова, иногда переспрашивал: «Это, стало быть, не доходя Дурнали? А это – чуть правей Кичмана?» Скобелев кивал пастуху, про себя отмечая у него завидное знание местности.
Толковали и о водосбросах, устремленных в глубь пустыни, где Ягмур вот уже полвека пасет овец. И о сроках, когда получат гарантированные водопои. На точности сроков пастух настаивал. Тут и Каратаев навострил уши. Ему-то особенно ценно было уловить момент пропуска воды через его владения. У него там, в пределах старой долины, возникали свои задачи, и, соответственно, сроки.
– Вот так примерно. Ну, сами понимаете – наспех, не взыщите, – закончил Сергей Романович и обвел глазами слушателей. Их было двое.
Упершись руками в песок, неподвижно сидел Каратаев. Пастух перекладывал из руки в руку кандымовую палку, потряхивал длинной шерстью бараньей шапки и обещал старому изыскателю подарить каракульскую шкурку. Ему льстило и нравилось слушать на своем родном языке разговор знающего человека. Каратаев тихо сказал:
– Я поражен, Сергей Романович: для одного чабана – целая лекция. Мне, конечно, многое не в новинку, но – и мне интересно. Очень, очень!.. Спасибо!
– Да полно вам, – ворчливо остановил расчувствовавшегося Каратаева Скобелев. – Человек шел такую даль, искал нас…
Ягмур посмотрел на солнце, встал.
– Не знаю, как и благодарить тебя, мой ровесник. А наш Акмурад маленько ошибся. Ты не одному мне говорил. Я пастухам, подпаскам все слово в слово передам.
– Да куда ты? Пообедай с нами, тогда и пойдешь, – уговаривал Скобелев.
– Нет, нет, – замотал головой Ягмур. – По мне там овцы скучают. Пока еще дойдешь, а солнце-то вон уже где… – Он заткнул полы халата за кушак, нагнулся и ощупал ремешки на своих легких самодельных чувяках из сыромятной кожи. Выпрямился, кашлянул и, простясь, пошел. Мгновение – и, точно джин, пастух исчез за соседним барханом. Скобелев посмотрел озабоченно на часы, бросил окурок.
– Ну что ж, Акмурад, вам, пожалуй, незачем таскаться со мной. Идите в мою палатку и располагайтесь как дома. Приду обедать – потолкуем.
– Я ведь к вам, Сергей Романович, вот с чем… – смущаясь начал Каратаев говорить о своем деле. Хотя ему проблема Мертвой пади уже и самому стала казаться несколько мельче после того, что он услышал от Сергея Романовича, все же хотелось в чем-то утвердить себя. – У меня там, ниже машинного, выпрямляется канал, – продолжал он. – Будем подпор ставить; а рядом – естественная впадина. Это у кумыш-тепинцев, не помните, случайно? По-моему, ее можно превратить в водохранилище. Заполнять во время паводков – и чудесно было бы! Как вы полагаете?
– А никак, голубчик, не полагаю. Заочно судить не берусь. Впадину помню, да надо хотя бы на план взглянуть, а так ведь пустые слова. Я во вторник буду в городе, загляну к вам, посоветуемся. Ну, валяйте, отдыхайте! – Он потрепал по плечу Каратаева и зашагал в ту сторону, где работал отряд Лугиной.
К становищу Каратаев уже еле брел, топча свою короткую тень. Наконец, в полном изнеможении, обливаясь потом, добрался до лагеря. Шофер спал в машине. Раечка суетилась у костра, а Сахатов ломал и кидал в костер саксаул.
– Попить бы! – сказал Каратаев и жадно припал к ковшу с холодной водой, который проворно подала ему Раечка.
– Проголодались, должно быть, – посочувствовал ему Сахатов, – но она, жестокая женщина, не даст до обеда ни крошки. Так что идите в палатку, вон – рядом с лабораторией, простыни там чистые, отдыхайте. К обеду разбудим.
Когда Каратаев проснулся, выглянул из палатки, он не узнал лагеря, так было теперь людно и пестро. Сахатов с шофером доставали кожаной бадьей воду из колодца, вокруг толпились девушки с кружками и полотенцами в руках. Голые до пояса мужчины умывались, широко расставив ноги; а в тени, у входа в «генеральскую» палатку, подбоченясь стояла Раечка и сердито кричала:
– Эй, красавицы, ну-ка, ребята, я уже подала обед, Сергей Романович ждет!
Девушки бежали от колодца, как куропатки, испуганные выстрелом. Умывшись, последовал за всеми и Каратаев. Народ усаживался за длинный стол, накрытый белой скатертью. Графины с водой, простые стеклянные банки с тюльпанами, тарелки с хлебом и дымящийся жирный суп.
– Милости просим, гость, сюда, сюда! – добродушно забасил Скобелев, и все за столом разом посмотрели на Каратаева. Он сел рядом с Ольгой, напротив Сахатова.
– Нравится вам у нас в пустыне? – спросил еще начальник экспедиции.
– Пустыня? – словно бы недоумевая, отвечал Каратаев; он оглядел сидящих: – Да это настоящий Гулистан – страна роз!..
Экспедицию более чем наполовину составляли девушки, и они отдали должное любезности гостя. Раздалось несколько хлопков. Начальник же заметил, косясь на черноволосую соседку:
– Положим, не только розы: очковые змеи и кобры тоже водятся в сих местах. – Каратаев уловил в его голосе некую интимность и потом, в продолжение обеда, не раз с любопытством бросал взгляд на черноволосую. Не о ней ли упоминалось дорогой?
А в другом конце – у мужчин иной разговор. Оттуда обращались к гостю. Белобрысый топограф все пытался выведать у него разные культурные и политические новости: кажется, принял Каратаева за секретаря райкома. Сахатов не преминул коснуться своей глины, опять пел ей дифирамбы. Кто-то его восторженно поддерживал, но находились и скептики. Парой слов перекинулись и о подземных линзах: есть ли таковые на этой площади? Пока линзы едва прощупывались на одной буровой, но там станок был устаревший, в нем что-то заедало, и определенных результатов достичь не удавалось. Сахатов выразил желание посоветоваться о характере подземных линз с Таганом Мурадовым. Жаль, Сахатов не знаком с ним, но слышал о Мурадове и читал его статью в академическом вестнике.
Закончился обед скоропалительно, как показалось Каратаеву, любившему побалагурить в приятной компании. Все мигом разбежались, а он задержался, побеседовал еще с полчасика со Скобелевым и поехал домой.
Когда машина выбралась из ложбины на пригорок, Ашир оглянулся и сказал:
– В общем, ребята вкалывают. И начальник у них – настоящий генерал!
– Неплохой коллектив, – согласился Каратаев, в душе завидовавший Скобелеву. Умеют люди жить. Не сравнишь с водхозом, где вечно серая канцелярщина. Все недовольны чем-то: шуршат бумажками, мычат по телефону, бранятся. За целый день живого слова не услышишь.
Вспомнилась беседа в тени саксаулового куста, и нахлынули грустные размышления, а вместе с тем Каратаев чувствовал, что нашел что-то, давно и почти безвозвратно потерянное.
Глава шестнадцатая
Осунувшийся и унылый, Таган сидел в комнате брата за стареньким столом с чернильными пятнами, смотрел в окно, где мелькали тени прохожих, и машинально скручивал в трубку записку.
Размашистым почерком Меред писал ему: «Только не рычи, пожалуйста: надуваю тебя, как самый последний прохвост. И не моя вина: срочно вызывают нас с Левкой в депо. Завьялова я видел вчера. Иди один и возвращайся ко мне. Умри, а дождись!»
Записка прочитана еще полтора часа назад, когда из Кумыш-Тепе Таган заехал прямо сюда и не застал брата дома. Успел встретиться с Завьяловым – и вот опять Мереда нет.
Встреча, которой Таган перед тем жил целые сутки, сильно расстроила его. Сам виноват: почему-то заранее уверил себя, что Завьялов произведет отталкивающее впечатление. Как все женихи, поглупевшие от счастья, он будет небрежно слушать и постукивать пальцем по столу. Ну конечно, хотелось увидеть ничтожество, заметить хоть черточку, недостойную Ольги, чтоб это как плетью хлестнуло по самолюбию и помогло отвернуться от нее. Короче, неудачник искал средства, пусть самого горького, лишь бы приглушить боль.
Настороженный и предельно собранный, он переступил порог кабинета с просторным столом в глубине; а за столом сидит приветливый Арсений Ильич в белом кителе. На стенах портреты в золотых рамах. Не торопясь отсчитывают время казенные стенные часы. Он говорит по телефону. Он кивает на кресло. Таган жадно рассматривает Завьялова, который вовсе не похож на жениха, поглупевшего от счастья. И по телефону – очень сдержанно, совсем без начальственных интонаций. В спокойных глазах ум и холодок, какой можно наблюдать у людей сильной воли. Все это поражает. И увеличивает боль. Теперь-то уж очевидно, что не Таган, а именно он, Завьялов, принадлежит к тем рыцарям, какие снятся девушкам. И он даже не радуется, принимает как должное…
Арсений Ильич положил трубку, благожелательно выслушал просьбу, записал номера пропавших вагонов.
– Вы из местной Сельхозтехники? – осведомился он.
– Нет. Я инженер-гидротехник, работаю в Ашхабаде, а здесь в командировке, – полностью отрекомендовался Мурадов.
С любопытством и живо оглядывая посетителя, Завьялов мог бы заключить, что они, вероятно, ровесники и здесь на одинаковых правах. Но, подумав так за своего соперника, Таган тотчас же безрадостно отметил про себя, что далеко не во всем их права одинаковы. На этот психологический экскурс ушли какие-то секунды, причем Завьялов, естественно, не мог и помыслить о столь сложных переживаниях посетителя; вдруг завел разговор на неслужебную тему.
– Можно вас порасспросить? Скажу сразу: не удивляйтесь, я невежда в ваших делах. Мотаюсь по станциям месяцами, а в здешних кишлаках не бывал. Так вот, я хочу знать, действительно ли такое уж золотое дно ваш Каракумский канал, как о нем звонят. Сколько хлопот с него! Целые составы грузов – сюда, бесконечные заявки в управление дороги – отсюда…
Таган отвечал без всякого воодушевления, но даже с чрезмерной профессиональной добросовестностью, предполагавшей слушателя слишком уж непосвященного, каким и выказал себя Завьялов. Тому нравилась диковатая отчужденность туркмена, и особенно – отчетливый профессионализм его суждений. Учтиво поблагодарив посетителя, он заверил, что теперь куда больше понимает, почему им нужны машины. И обнадежил: машины они скоро получат…
Не прощаясь, выразил желание проводить немного, но замешкался с бумагами на столе. Раздался звонок. Завьялов сделал знак – подождать. Звонили из локомотивной службы. Спрашивали, когда Завьялов освободится. И тут впервые Арсений Ильич процедил начальственное «через полчаса» и небрежно, с размаха швырнул на рычажки трубку, догнал у дверей Тагана и пригласил его позавтракать за компанию. Вот чего еще не хватало!
– Так как, инженер, составите?.. Можно на вокзал, можно в город, тоже близко.
– Очень сожалею, товарищ Завьялов, – насильно улыбаясь и с непонятным для собеседника напряжением выдавил из себя Таган. – Брат ожидает. Я уже давненько здесь в командировке, а с братом никак не встречусь.
– Гм… незадача.
– Если не возражаете, – вырвалось у Тагана, – составлю вам компанию до вокзала. Мне по пути.
– Добро. – Железнодорожник как-то пристально стал разглядывать его, а затем простецки спросил: – Где это вы такую рубашонку отхватили? Материалец, знаете… и сделано – заглядение!
– Нравится? Из Ленинграда привез дружок, гидрогеолог. – Таган сам придирчиво осмотрел грудь и рукава, точно искал изъяна в покрое или шитье. Ведь это он нарочно утром и одевался «с шиком», и тщательно брился, всяческий лоск наводил. Собирался на свиданье с Завьяловым. Рубашка цвета хаки, с карманами, и впрямь ока была недурна. Ее заметили, но легче от этого не стало. Слава богу, хоть ничего не подозревает общительный русский парень.
Затем оба шагают вдоль железнодорожного полотна, по улице, мощенной булыжником. Слева – дома, вывески служб, подчиненных русскому парню, а справа, на путях, связки вагонов и цистерн. В отдалении за путями просматривается городской пустырь, а еще дальше – степь, на пятисот километров, до самой Хивы. Туда, на степной простор, глядит Таган, шагает споро и покусывает губы.
Идут. Со стороны поглядеть – молодцы молодцами. Любопытный русак, как в кабинете, продолжает выспрашивать о разном. На вокзальной площади он опять жалеет об отказе туркмена позавтракать вместе, сверяет свой часы с большими, над головой, и начинает совсем уж по-свойски рассуждать и делиться мыслями с Мурадовым.
– Ого! Знаете, а мне можно и так: перекусить скоренько, послать в гостиницу за чемоданом, а самому добить все там, по локомотивной, да с первым попутным и отчаливать. Чарджоу, Бухара, Самарканд!..
– Когда попутный? – спросил Таган и тотчас же выбранил себя за неуместный вопрос.
– Дневной здесь – позвольте, позвольте! – да, через час с четвертью. Получится как по нотам. Решено – Завьялов крепко стиснул челюсти, насупился, но лишь на мгновение, и тут же встряхнулся, даже лихо провел ладонью сверху вниз по форменном пуговицам кителя. Странно как этот парень держится: ни малейшей торопливости. Таган сообразил, что через час, верно, к попутному явится Ольга, и от догадки потемнело в глазах. Завьялов же снова, и на сей раз уже, как показалось Мурадову, тоном некоего превосходства, заметил:
– Ах дружище Мурадов! Право же, вы так некстати оставляете меня в одиночестве. Подумаешь, мировые проблемы там у вас…
– Вот именно мировые, Арсений Ильич! – запальчиво и меняясь в лице, подхватил Мурадов и врасплох повеличал Завьялова. Это не только нарушало такт, но и смахивало на вызов. Интимность завьяловской речи, покровительственный тон бесили Тагана, и он поддался чувству. Однако, занятый собой, Завьялов не заметил, что новый знакомый называет его по имени-отчеству. Он все же не упускал нити разговора и у самого ресторана спросил:
– Как же, простите за назойливость, как они выглядят, ваши мировые проблемы?
– Это слишком серьезно. Для взрослых людей, как мы с вами, было бы легкомысленно так вот, в дверях ресторана, жонглировать сложными понятиями. – Мурадов разбойно сверкнул глазами и почувствовал прилив уверенности. – Мы с вами не успеем даже шашлык порядочный съесть, а влезать в такие дебри… – Он показал на висячие часы, затем, отдернув рукав модной рубахи, взглянул на свои. А Завьялов шагнул к нему, тронул за плечо.
– Болтаем как пьяные. То ли мы оба пресмешные чудаки, то ли обстоятельства… мои. – Последние слова нечаянно вырвались и не предназначались собеседнику, но тот словно ждал их и сразу откликнулся.
– Обстоятельства, правильно… обстоятельства! А насчет проблем – давайте все-таки шутя и закончим, – добавил он, – у нас нет ни времени, ни причины затевать дискуссии.
– Стоп, стоп! Как же – шутя? Прошу прощенья…
– Ну слушайте: допустим, я заклинатель рек, родников и колодцев. Я природе хочу диктовать законы: в одну руку беру дожди, в другую – реки, родники…
– Да ну вас совсем! – развеселился и часто заморгал Завьялов. – Будь я проклят, по стопке коньяку, Мурадов! – предложил он решительно.
– Не могу, – наотрез отказался Таган и подал Завьялову руку. Тот молодецки хлопнул ладонью по ладони, и каждый остался со своими обстоятельствами.
Безобидная внешне, встреча оказалась нелегкой для Тагана и не сняла напряжения. С не меньшей, чем до встречи, сумятицей в душе он и отправился к брату.
Потряхивая чубом на ходу, Таган в мыслях стал завидовать тем, у кого молодость давно миновала. Вот кому благодать. Старичье наверняка сохраняет смутные, притом лишь светлые образы собственной молодости. А он… он сейчас мог бы заорать во всю глотку: нет, почтеннейшие, вы забывчивы, и вы обмануты отдаленностью! Невдомек вам, как человека может с утра до ночи преследовать собственная молодость.
В ложности ожиданий своих он убедился окончательно, и теперь было понятно, отчего ему предпочли Завьялова. Завьялов, если по чести судить, достойный парень. Любой другой с ним рядом – как вот эти тени, мельтешащие на занавеске.
Загадкой оставалось одно: почему в глазах и голосе Ольги было столько нежности, когда сидели на холме? Ведь это не померещилось. Забавляться бабьей игрой, когда любишь другого? Или он преувеличивает ее совершенства и в ней нет той чистоты, которой сияла тогда сидевшая с ними Айнабат?
