Текст книги "Год веселых речек"

Автор книги: Александр Аборский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава четвертая

Джемал-эдже в просторном домотканом платье стояла у курятника, когда перед ней появился сын. Она вскрикнула, уронила сито с ячменем, куры закудахтали, захлопали крыльями.

– Таган-джан, ягненок мой! – лепетала мать, положив на плечи сыну руки и припав к его груди. Таган поддерживал мать и осторожно отстранял ее голову. Спросил, где дедушка. Должно быть, на огороде, отвечала мать сквозь слезы.

Ребятишки обступили гостя тесным кругом, подхватили его чемодан, оранжевую папку и потащили через веранду в дом.

Около темного покосившегося сарая прыгала над землей косматая папаха и взлетала грязь, выбрасываемая лопатой; Сувхан чистил хауз – обширную яму, в которую стекала зимняя и весенняя вода. Она питала огород, самотеком разливалась по грядкам, лежавшим ниже хауза. Над ними возвышался холм. Снега нынче за зиму выпало мало, дожди шли редко, и хауз пересох. Сувхан гадал по приметам, скоро ли пройдут дожди, и на всякий случай углублял яму. Сейчас он услышал шаги, вылез из ямы, встал во весь рост.

– Сын мой!.. – зычным басом загремел старик и смолк. Потом обеими руками тряс руку Тагана.

– Вековые запасы? – кивнул внук на хауз.

– Куда же денешься, еще твой прадед вырыл.

Шли по огороду, залитому солнцем, и ласковые туркменские приветствия сыпались из уст старика, как спелые плоды с ветвей.

– Чаю нам! – крикнул он, дойдя до порога, затем провел внука в комнату с кошмами и стопкой пестрых одеял на полу. Сняли обувь и стали мыть руки, поливая из медного узкогорлого кувшина.

– Давно не сидели на одной кошме, редко навещаешь. А ведь глаза родителей всегда на дороге, по которой должны прийти дети. Ты с работой или так, повидаться? – спросил дед.

– И повидаться, и поручения есть. На джаре будем ставить подпор.

– В добрый час! Видно, повелось уж так: одно засыпаем, другое роем. Сделаем, а там опять – или останется на века?

– На века. Да, видишь, дается-то нелегко. Ты мне еще маленькому говорил: иному всаднику не до врага, справиться бы со своим конем. Вот и у нас: бывает, воюем меж собой, роем да засыпаем. И все же, когда осел в свои копыта носом упирается, верблюд глядит на далекий перегон.

– Сами на солонцах, глаза на лугах. Ой, погоди-ка! – дед шагнул к окну и, окликнув ребятишек, велел им сбегать к председателю Чарыяру и Айнабат, сказать о приезде Тагана. – Понятно, – продолжал он, снова усаживаясь. – Перегнать Аму-Дарью не то, что лошадь из табуна в табун, однако – осилили. А для счастья чего-то опять не хватает. – Старик высказал сокровенное и застыл в неподвижности. В комнате стало тихо. Таган закурил. – Мереда не видел в городе? – словно очнувшись, спросил Сувхан.

– Звонил, Меред в отъезде.

– Завтра повезу овощи, зайду, велю приехать. Вот и полный круг твоей родни.

Полный круг… Его не трудно расширить, включив сюда добрую половину человечества, – где только нет родни, близкой или дальней! Без нее нельзя. Иногда же ты скучаешь с нею – только не с дедушкой, он «занятный парень». Сейчас появится Айнабат, сирота, тоже из дальних-дальних… В детстве она осталась без отца и матери, старшего брата взяли в армию, и росла Айнабат в семье Сувхана; а теперь живет с братом, старым холостяком, механиком Ярнепесом. В прошлом году ее имя было в правительственном указе, Таган телеграммой поздравил Айнабат с орденом. Дедушка сейчас толкует о ней. Толкует о себе. Хвалится.

– Мы смолоду тоже не на ширину канавы глядели, а на тот край, куда прыгать. И не наша вина втом, что шаг человеческий был короче муравьиного.

За окном послышались голоса, и в комнату вошел Чарыяр Баллыев, здоровяк с черными усами и медлительным взглядом. Гимнастерка, высокие сапоги, из голенища торчит рукоять камчи, с которой он не расстается, говорят, даже разъезжая в автомобиле. И следом – миловидная Айнабат с длинными косами.

Лицо у нее открытое, детски свежее. Но она вполне самостоятельный человек и вовсе не робка как раньше, когда плакала над задачками. Живо просмеяла узкие брюки Тагана и вот отчитывает за долгую отлучку. Землю, сельское раздолье он меняет на моду и диплом. Такой гордец, такой передовой – и как же это он еще не кандидат наук? А ведь мог бы и здесь работать не хуже, чем в Ашхабаде. Вот до чего она самостоятельна. Да, кстати, сколько Таган зарабатывает, получил ли квартиру, – помнится, свои, сельские, заставали его в дрянной комнатке где-то на окраине. Пусть уж не скрывает: нет ли у него желания перебраться сюда?

Отвечая девушке, Таган размышлял о другом. Может ли он представить себя таким, каков он есть, без дедушки Сувхана, матери, их дома, сада с гранатовыми деревьями, без Серебряного холма за их огородом, без воздуха и простора Каракумской пустыни? Нет, без этого он не мог представить своего существования в мире.

В родственной сельской среде словно бы преобладало умиротворение, но вникни как следует и поймешь: здесь тоже бездна треволнений, страстей, и тебе от них никуда не спрятаться, не уйти.

А за окном вечерело, и было особенно хорошо сидеть в кругу близких людей. Только надо отогнать от себя мысль об Ольге, перестать сравнивать ее с Айнабат. Всегда есть что-то нечестное в таких сравнениях, притом и не время сейчас для них – усач Чарыяр буравит тебя взглядом и ждет разговора, достойного мужчины.

Законный интерес: как живет народ в колхозе? Чарыяр молча вытаскивает из-за пазухи книжечку в кожаной обложке и кидает на кошму: смотри! Столбики цифр. Поголовье скота, неделимый фонд, трудодни. Рост очевиден; однако положение не столь блестяще, как может показаться, если глядеть лишь на цифры да на ордена, кивнул председатель в сторону Айнабат. Таган свой человек, ему уж все по правде. Урожайность в Кумыш-Тепе за последние тридцать лет не повысилась; земли частично засолены; севообороты нарушены. Земли колхозу прирезали, новой, по каналу, но прочно не закрепляют: нынче дают на Кичмане, завтра – на Хауз-Хане, а на тот год бери в Дурнали.

– Степь велика, вот и кочуем по берегу канала. А когда ты не уверен, что земля у тебя «навечно», к ней и душа не лежит.

Медлительный человек, он постепенно зажигался, удивляя инженера, не сводившего с него глаз. Чарыяр не чаял получить от Тагана помощь и закончил советом перейти на оседлость – будто Таган там, в столице, вел цыганский образ жизни. Ратуя за село, председатель прозрачно намекнул, что при нынешних условиях верховодить тут должен не просто грамотный мужик, а инженер или агроном. Сувхан торжествовал. Едва ли еще кому в селе приходилось слышать такие слова от Чарыяра.

– Заманчиво, очень заманчиво, – тихо отвечал Таган. По его улыбке Айнабат догадалась, что он лукавит, лишь из учтивости поддакивает башлыку [3]3
  Башлык – председатель.


[Закрыть], а тот понял по-своему.

– Ну вот и славно! Вникай в хозяйство, а потом уж… – Чарыяр не без умысла говорил недомолвками, хотел получше присмотреться к Тагану: ученый-то ученый, а осторожность не мешает.

Опять заговорила Айнабат, сидевшая позади Чарыяра.

– Ты не останешься, я вижу. Но поможешь нам, Таган? Из водхоза обещали помощь, а все нет и нет, Поливаем как сто лет назад…

Тараторила, а сама перебирала пальцами кончики кос.

Джемал вздумала было с порога остановить Айнабат: ее ли это девичье дело встревать в мужской разговор? Однако прикусила язык, заметив, с каким вниманием слушает девушку сын.

– Сами не плошайте, вон сосед ваш Мергенов новейшими способами почти половину всей площади поливает. А помочь – пожалуйста, я к вашим услугам. – Таган пристально взглянул на девушку, она даже зарделась: не сказала ли чего лишнего?

– Если сами… так и мешкать незачем! – спустя минуту снова осмелела Айнабат и метнула взгляд на Чарыяра, но тот встал и протянул руку инженеру.

– Ну, ты отдыхай, парень. До завтра.

– Так, завтра надо бы сходить на джар, – вспомнил Таган. – Осмотреть, обдумать.

– Сходим, сходим.

Прощаясь, Чарыяр пригласил Тагана к себе и ушел вместе с Айнабат.

Проводив их, дед и внук задержались в саду. Сувхан снял халат, расстелил под кустом, сел, скрестив ноги, и усадил Тагана с собою рядом. Молодой месяц освещал Серебряный холм и равнину вдали. Где-то глухо постукивал трактор.

– Да, не ищи благословенные края, они там, где родина твоя. А не поладить ли тебе с Чарыяром, не осесть ли в своих местах? – сказал дед. («Странное дело, – подумал Таган, точно все сговорились».) – И мне веселей будет век доживать. Захочешь жениться – ни в одном доме не откажут. Девчонок полно, толковых, скромных, выбирай любую. Я ведь не очень держусь обычая: может, оно и правильнее, когда парни сами выбирают невест; без любви-то жизнь что год без весны…

– А вдруг приведу – не понравится? – Таган усмехнулся.

– Лишь бы тебе по душе, – негромко откликнулся старик. – Только свадьбу сладим так, чтоб верст на сто вокруг потом говорили… Вот чего хочу. Правда, остался бы, а? Председатель часто у нас промахивается, шумит иной раз себе во вред. Но дорого в нем одно: общее добро пуще своего бережет. И еще ему до смерти хочется обскакать Мергенова, да как обскачешь! А насчет женитьбы – скажи, намекни только… Слава богу, и на ковер угощение поставим, и коней выведем, и на скачках есть чем одарить молодежь. Как бы мы зажили!..

И дед задумчиво уставился вдаль, потом прикрыл глаза, словно погрузился в дремоту.

– Ты устал? – спросил Таган. – Ты ведь раньше солнца встаешь. Спать не пора?

– А верно, мой верблюжонок, ко сну клонит.

Они встали, и старик, накинув халат, побрел к дому.

Сквозь чащу осыпанных цветом гранатов Таган прошел за огород, пересек поле и остановился у Серебряного холма. Откуда-то доносились плач ребенка и лай собаки. В детстве он бегал сюда играть в войну. Раньше по горизонту небо над городом чуть светилось желтоватей полоской, а вокруг все обволакивала тьма; теперь огни далеко убегали вправо по ленте Каракумского канала. Деревья и домики тянулись на север от холма двумя рядами, как два каравана, в глубь степи. К востоку пролегал во тьме джар.

Сверкнул фарами, приблизился трактор, и вместе с его рокотом вдруг донесся густой бас дедушки и еще голос, молодой, звонкий. Вскоре голоса стихли, трактор стал удаляться, рокоча глуше и глуше. Потянуло прохладой. Таган сел, обхватил руками колени, глянул в небо и вспомнил лицо Ольги. Что она делает в своей комнате? Сидит возле открытого окна, думает? Молодец девчонка: переменить Москву на пустыню – и ни жалоб, ни просьб.

Таган не торопясь поднялся, пошел обратно.

Под деревьями на кошме, накрывшись одеялом, лежал дед. Рядом с ним – другое одеяло и белая подушка.

– Ложись, – сказал он внуку. – Под деревом в такую пору легко спится.

– А чего не спишь?

– Заснешь! – зевая проворчал старик. – Сажают за руль мальчишек. Думаю, напашет он там! Ничего, правда, дельный оказался… Да-а, на рассвете мне в город ехать.

– Мама спит?

– Нет, тут я. – откликнулась с веранды Джемал, подошла.

– Знаешь, мама, кого я видел сегодня? Помнишь, Лугины жили в Ашхабаде?

– Опять приехали?

– Нет, дочь их.

– Одна? Ну как же ей одной? Не нуждается ли в чем? – забеспокоилась Джемал.

– И я живу один в Ашхабаде.

– Мужчине везде дом, а девушке среди чужих одиноко, нелегко. Вот отец поедет, послать бы ей что-нибудь.

– Как хочешь, – уклончиво ответил Таган, поворачиваясь на бок. – Я сплю.

Он не знал, удобно ли навязываться с чем-нибудь Ольге, не обидят ли ее деревенские подарки.

Полчаса спустя невестка скрылась в доме, внук заснул, а Сувхан, словно бы безучастно слушавший их, откинул одеяло, встал и босой, в широком рубахе, зашагал к крыльцу. Щелкнул выключателем, но станция уже кончила работу, не давала света. Тогда он ощупью нашел спички, зажег лампу, взял ключ и отпер кладовую, где стоял кованый сундук с семейными ценностями. На дне сундука были сложены стопкой три ковра. Сувхан вытащил их, бросил на пол, отчего лампа, стоявшая на бочке, замигала и едва не потухла. Потом не спеша развернул и задумался, залюбовался ими. При слабом свете лампы на темно-багровом поле текинских ковров едва выделялся желтоватый орнамент. Но Сувхан не раз видел их при солнечном свете, помнил, как горели, переливались их краски. Ковры были заветными страницами его рода. Один соткала еще мать Сувхана, другой – мать его сына, Мурада, а третий был изделием Джемал.

Самый драгоценный, самый старинный из них – ковер своей матери – он свернул трубкой и перевязал бечевой, а два других сложил в сундук и запер.

Глава пятая

Утром отправились с Чарыяром на джар.

Лишь изредка, в периоды паводков, по оврагу проносились кратковременные потоки. Ныне откосы и дно покрывали полынь, верблюжья колючка, кое-где выступала соль. От Каракумского недавно сюда пробили так называемый машинный канал. Вода, поднятая насосами на высоту тридцати метров, далее распределялась обычным способом, шла в колхозы. Требовалось срочно подготовиться к ее приему.

Отрезок джара, где намечено гидросооружение, и впредь, став частью оросительной системы, в случае паводка должен принимать стихийные сбросы. В этом сезоне под новое сооружение уже сеяли хлопок. Через месяц надо его поливать. С другой стороны, обилие снега в горах Афганистана обещает грозный паводок.

Все вяжется в единый узел, медлить нельзя. Обстановка предгрозовая, но пока что сооружение лишь набумаге, и зрелище здесь унылое. Серы, тоскливы окрестные поля. Только вдалеке работают люди на севе. Тракторы кажутся движущимися точками, люди с лошадьми и ослами, запряженными в арбы, едва видны.

Дышится по-весеннему легко, Таган чувствует себя превосходно, а Чарыяр, как всегда, озабочен и хмур. Поднялись по валу, и он кивнул на котловину рядом с джаром:

– Вот и Мертвая падь. Такая посудина пропадает. Если наполнить, представляешь – запас воды!

К удивлению Чарыяра, инженер лишь мельком бросил взгляд на котловину; зато с явным пристрастием осматривал сухой овраг.

– Пойдет ли вода самотеком к Серебряному холму и дальше, за поселок? – размышлял Таган вслух. Чарыяр опустился на колени, затем припал к земле, глянул вдаль. И наконец сказал убежденно:

– Как по маслу! Возьми в соображение и такой факт: отсюда к селу лошади легко идут, а сюда – с натугой.

– К кормушке лошадь всегда легче идет, – насмешливо заметил Таган. – Так мы вряд ли решим задачу. Надо вызывать топографа.

– Не худо бы, если сумеешь сам вызвать, – согласился Чарыяр, стряхивая с себя пыль; потом оглядел голые увалы и спросил: – А плотину где поставите?

– Не плотину, распределительное сооружение, подпор. Вот здесь. – Таган рассек ладонью воздух, словно перегораживая овраг. – Эти тяжелые глины как раз для подпора. – Он вынул из планшета чертеж и показал на синий кружок, от него влево и вправо расходились две – тоже синие – полоски.

– Это и есть Мертвая падь? – спросил Чарыяр, ткнув пальцем в кружок.

– Нет, здесь подпор. С падью, пожалуйста, не спешите.

– Э, так не годится, хлопочи за падь! Почему не заполнить ее? Я насосы поставил бы и качал да качал бы на посевы… Вот жизнь-то была бы, Таган-джан!.. – Чарыяр, воодушевясь, сорвал ссебя шапку и бросил к ногам инженера. – Ты, я вижу, не зря приехал к нам… А тут ведь каналы? – Он ткнул пальцем в полоски, расходившиеся от синего кружка.

– Да. Один к вам, другой к соседу.

– К нему-то, к Мергенову, зачем же? – опешил Чарыяр. – И подпор, и Мертвая падь на нашей земле. Как же так?

Прав был дедушка: «Уж больно ему хочется обскакать Мергенова…» Таган молча сложил чертеж, спрятал в планшет и стал смотреть на разбросанные вдали посевы. Клиньями, полуостровами с причудливыми очертаниями врезались они в пустыню. Бесплодные пустоши стелились просторней, чем возделанные поля, а извилистые арыки напоминали железнодорожную сеть на карте, где-нибудь вокруг Москвы или в Донбассе.

– Сущее горе наше, – сказал он. – Сколько места занято, сколько добра уходит в песок! Поливаем – все равно что в решете воду носим.

– Не мы их выдумали, арыки, – поднимая шапку с земли, пробормотал Чарыяр. – Баи да племенные старшины, как шакалы, рвали на куски степь. И солончаки – от них же… Эге, за мной, должно быть, машину гонят, гляди. – Он указал на дорогу, по которой катился темно-зеленый УАЗ, сопровождаемый облаком пыли. – И всегда так: стоит отлучиться на минутку – жди неполадок.

Но машина шла не за ним. Обогнув белый от соли пустырь, УАЗ бойко подкатил и остановился. Рядом с шофером сидел худощавый человек с большими, будто нарисованными, черными глазами – секретарь райкома Мухаммед Назаров. Тщательно отглаженный костюм, фисташковая рубаха и вышитый галстук, каких нынче уже не носят, на голове шапка дорогого, золотистого каракуля. Таган еще не сталкивался с Назаровым, но слышал о нем. По специальности агроном-селекционер, учился в Москве, начинал парторгом МТС. Он казался слишком уж недоверчивым, скучноватым, по-крестьянски долго выспрашивал в второстепенном. Но вот улыбнулся я заговорил простодушно.

– Я сюда ради вас. Вчера узнал о вашем приезде, решил повидать. – Он вовсе не так скучен, этот Назаров. – Кстати, по вашей части дела у нас тут незавидны. Сейчас еду, гляжу на арыки и бью себя в грудь: кажется, так за сорок лет и не научились мы водой пользоваться. Вас-то колхозы интересуют или совхозная целина тоже? А здесь вы чем, собственно, увлеклись? – кивнул Назаров на солончаки.

– Да вот джар… Погляжу, а потом и к вам. Если разрешите, в четверг, в любой час, когда назначите, – мгновенно заразившись назаровским тоном, ответил Таган.

– Отлично. В четверг так в четверг. С утра. И прошу извинить – оторвал я вас…

– Что вы! Мне лестно, даже неловко – не я к вам, а вы сами, – сказал Таган с искренней почтительностью.

– Ну, к чему нам считаться. Я люблю сам ко всем заезжать. И, надеюсь, мы с вами надолго встретились. Осматривали свои родные нивы?

– Нет еще.

– Гидросооружения совершенно разболтаны, а к целине только примеряемся. Не так ли? – Назаров покосился на председателя. Тот понимал: речь шла о его «нивах».

– А вы с переменой целинных наделов задергали нас, – как и вчера, при встрече с Таганом, пожаловался Чарыяр, но, устрашась своей дерзости, прибавил мягче: – Мы же не землеустроители, не гидротехники. На севе люди нужны, на заготовке кормов сколько занято. Нет лишних людей.

– Видите, – Назаров насупился, – судим о своих нуждах как сезонники. А насчет наделов – верно, с целиной и Ашхабад, да и мы напутали.

– И водхоз слабо шевелится, – вставил Таган «на всякий случай».

– Не согласен. Корни следует искать в другом, – живо, словно он давно готов был к этому, возразил Назаров. – С некоторых пор водхоз стал ветхой конторой. А как же иначе, когда рядом выросли могучие тресты с бюджетом в миллиард рублей, с парком новейших механизмов.

– Точно, миллиарды вкладываем и – отдаем все на откуп Каратаеву, Иванюте, – опять не без умысла закинул словечко Таган. – В докладах на все лады мотивируем, а проще говоря, оправдываемся, когда объясняем, почему такой-то совхоз на канале убыточен, почему урожайность не повышается.

– О, да вы, оказывается, не прочь грудь в грудь… – почти шепотом и не очень внятно сказал Назаров. – Мне нравится. Потолкуем с вами! Всерьез, по душам, инженер! – отрывисто бросил он. – Вам домой?

– Мне надо осмотреть берег, – ответил Таган. – Сооружение ставим вот в этом створе, документация готова, но выше него не исключены размывы, съемку-то вели полтора года назад. А мы подкрепим где ненадежно, досыплем сразу же, чтоб не возвращаться к прорехам. А заодно все лишнее отсечем недорогой перемычкой. Это при составлении проекта уже имелось в виду – отсечь лишнее… – повторил он, нажимая на последнее слово.

– Так садитесь, едемте берегом, – живо и с ноткой нетерпения в голосе предложил тот.

Таган поблагодарил, велел не спеша двигаться на машине, а сам шел сбоку, часто замедляя шаг, перебирался на ту сторону оврага, возвращался и все окидывал изучающим взглядом местность. Назарову нравилась дотошность инженера, однако смущало как бы подчеркнутое невнимание к Мертвой пади. Проходя мимо нее, Таган почти не глядел, лишь в старом проране между падью и оврагом задержался на минуту.

Своими впечатлениями секретарь райкома делился с Чарыяром. Стало беспокоить и другое: затевая исследования, инженер оттягивает работы на джаре. Патентованный столичный специалист, а все-таки молод…

– Итак, обстановка совершенно ясна, – с азартом, прямо относясь к Назарову, заговорил Таган, когда кончил осмотр.

– Получается образцовый тип подпора. И, не скрою от вас, проект – вот он, у меня в кармане. – Таган хлопнул себя ладонью по груди. – Утвержден без существенных оговорок, ну… вот с этими уточнениями, какие внесем после съемок выше створа. Перед моим отъездом проект переслали в здешнее СМУ, на том берегу канала. Так что гони технику и копай котлован. Начинать – так уж действительно без задержки. Если сроки упустим, еще год пропал. И мы, как видите, мешкали, отчасти из-за этих самых уточнений… Да попетляли и вокруг Мертвой пади. У нее такие горячие сторонники. Каратаев докладными завалил Ашхабад; Чарыяр-ага меня за горло берет. И вы, Мухаммед Назарович, сторонник?.. В общем, от заполнения ее мы решительно отказываемся.

– Спасибо за откровенность. Вы и меня пристегнули. Ловко, ловко! Проект у вас готов, но уточнениям нет конца, а месяцы идут, – глядя вниз, проворчал Назаров. – Не знаю, кто кого за горло берет, только вижу, опять задержка…

– Не задержим, ручаюсь! – дерзко остановил его Мурадов.

– Сейчас колхозы, как никогда, зависят от джара, а вы – снова-здорово. – Назаров не менял недовольного тона и, похоже, был в некотором замешательстве.

– Можете мне поверить, – убеждал Таган, – не хватает сущей малости, второстепенных данных.

– Ну сейчас-то хоть домой? Садитесь. Садитесь, пожалуйста! – И Назаров подтолкнул собеседника к машине.

В пути секретарь откинулся на спинку сиденья, полузакрыл глаза, задумался. Он знал о каратаевских докладных, и заключение инженера, высказанное в столь категорической форме, его окончательность – ошеломляли. А Чарыяр, опустив голову, похлопывал ладонью по голенищу сапога, из которого торчала рукоять камчи, и бранился про себя. Только легкомысленный человек может взять и выбросить в окно птицу счастья. Они так рассчитывали на земляка! Добро еще райком не поддерживает безумцев. Чарыяр с благодарностью взглянул на Назарова. Тот повернулся к инженеру, наверное сейчас поставит его на место. Назаров умеет осадить когда нужно. Вот он качнул плечами, уселся удобней, сдвинул папаху на затылок.

Знаете, о чем вас, Мурадов, очень попрошу: напишите статью для местной газеты, выскажитесь полней, смелей. Ну вот и о том, чем вы меня сейчас озадачили и в чем, извините, не убедили. Напишите, я бы очень просил. И не следует ли нам втянуть в эту, простите за выражение, джарскую канитель еще и такого зубра, как Скобелев? А? Говорят, ум хорошо и так далее. – Назаров пытливо взглянул на Тагана: согласится ли и не слишком ли задето его самолюбие?

– Что ж, – не задумываясь отозвался Таган. – Только Скобелева трудненько заполучить сюда.

– Это я беру на себя.