Текст книги "Год веселых речек"
Автор книги: Александр Аборский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Александр Иванович Аборский
Год веселых речек
[Повесть]
Глава первая
Кто не завидовал Тагану Мурадову: командировка в родные места. Сам просился в министерстве. И вот – апрельское прозрачное утро долины Мургаба.
Вначале собирался повидать кого следует в городе, потом в меру сил отбиваться в колхозе от знакомых и родичей, а тем временем продвигать свое, сокровенное. Не без причин же Таган рвался сюда. Научный труд – основное в его занятиях последних лет – был связан с оазисом; да еще, признаться, интересовал Тагана один адрес, из-за которого и пришлось ускорить выезд. Точного адреса пока не было, но неужели, думал инженер, мы не сможем сыскать человека в своем отечестве.
Обязательными для начала были встречи в водхозе, в райкоме партии; кроме того, надо зайти к младшему брату Мереду, машинисту на железной дороге.
Поезд прибывает без четверти девять. Куда еще удобней. Отослать с шофером чемодан в водхоз, к Каратаеву, а самому по пути заглянуть в райком.
Секретаря в райкоме не застал, тот успел укатить на сев. Ну теперь – к своему учителю Каратаеву. Шофер доложил ему, как ашхабадский гость распорядился на вокзале, и Каратаеву едва ли понравился такой оборот: с первых шагов ученик обходит его.
Кажется, Таган не ошибся. Начальник водхоза Акмурад Каратаев был у себя и ждал, на лице его лежала тень досады. Вдобавок одолевали телефонные звонки. Он брал трубку:
– Да, Каратаев. Слышал, слышал я ваши песни, да где ее возьмешь. Ни капли. Канал для целины. Знаешь, некогда мне переливать из пустого в порожнее. Могу дать совет: не разбазаривай драгоценную влагу.
Из года в год повторяется одно и то же: сев хлопка и – со всех сторон – воды, воды! Привыкаешь. Это раньше, бывало, даже ночами в постели только и думалось о нехватке воды. Иное нынче заботило Каратаева. Да и корень сейчас уже в ином, и цена твоему умению и опыту другая. Кстати, с чем вот еще инженер Мурадов? Все та же научная работа, в которой парень, похоже, основательно увяз? Ну и заодно, как это у них называется, «подтолкнуть»?..
Вчера, получив телеграмму, Каратаев обрадовался: едет парень знакомый. Думал, с поезда запросто явится на дом, а Таган даже учреждение обходит. В райком! Понятно: персона. Давно ли здесь, на Мургабе, учился вычислять секундолитры, навытяжку стоял перед учителем, смущался, когда приглашали на плов. Нет, брат, нечего тебе заноситься; жизнь ставит вопросы, каких твоя теория не распутает. Обиделся, что не встретили, так ведь учителя постарше учеников… Послали на вокзал машину, честь оказана, а если пренебрегаешь гостеприимством, то горевать не станем.
Зазвонил телефон, и он процедил сквозь зубы:
– Да, Каратаев… – Постучали в дверь. – Да, войдите. – Он прикрыл трубку ладонью. Дверь отворилась, он увидел Мурадова и своего заместителя Иванюту, протянул руку, указал на кресла и опять в трубку: – Милый мой, верю: питомник жаждет! Но не могу же я прыгнуть выше себя. Давай реально оценивать вещи. Хлопок – наше богатство и сила!..
Кабинет пыльноват, но выглядит нарядно: ковер во всю стену. Не жарко, между тем в боевой готовности, слева от начальника, вентилятор. Начальник стал еще благообразней, еще чуть потучнел.
Он тоже время от времени кидает взгляд на Мурадова, не находя в нем особых перемен. Рослый, широкоплечий, держится подчеркнуто учтиво. Но за личиной скромности наметанный глаз угадывает спокойную уверенность, нечто заставляющее районщиков насторожиться.
– Слушай, друг мой, – заканчивал Каратаев тяжбу с питомником, – жара-то пока детская… Позвони через недельку.
Он опустил пухлую руку на стол и подался вперед.
– Ну, рад приветствовать, хоть и сердит на вас с министром. Вы в Ашхабаде совсем забыли, что такое гостеприимство. С министром мы однокашники, ты – земляк, а приехал я к вам зимой и, кроме бумажек, ничего не видел. Понимаешь, Анатолий, – он круто повернулся к Иванюте, сидевшему поодаль, – чайника зеленого чая не выпил с ними.
– Увы! – Мурадов словно в оправдание поднял над столом тяжелую и прочную папку, которую держал при себе, видимо, не доверяя чемодану. – Такой уж разнесчастный мы народ: до конца дней своих не избавиться нам от бумаг.
– Да-да, только сперва позавтракаем – вон уж одиннадцатый час.
– Я завтракал в вагоне.
У Каратаева губы передернулись легкой усмешкой, и он выразительно подмигнул Иванюте.
– Ну что ж, ты – наше начальство.
– Никогда ничьим начальством не был. Ученик, помощник – согласен… – Мурадова явно тяготил разговор. – Вы со мной как с ревизором, так уж доложу вам сразу, – начал он, все еще смущенный. – Я нуждаюсь в дополнительных данных для работы, о которой вы знаете. Вот попросился сюда: заглянуть на гидропосты, проехать по каналу, в пределах Мургабской долины. Кстати, это ведь мой родной оазис, отчий дом… – свел он к личному и все же умолчал о самой сокровенной цели своего приезда.
– Ровнее, джигит! Идем, как говорится, по расписанию.
Мурадов отмахнулся от благодушной каратаевской реплики.
– Поручили мне и кое-что из текущих наших дел. Ну, например…
– Мертвая падь, не так ли?.. – снова перебил его Каратаев.
– И это.
Все знали, как ревниво относился местный водхоз к идее заполнения котловины близ джара [1]1
Джар – степной овраг, прорытый паводком.
[Закрыть]. На джаре задумано поставить небольшой подпор; но сейчас едва ли следовало вдаваться в подробности. Таган лишь вскользь упомянул: проект подпора готов, утвержден (чертежи лежали у него в кармане), а договориться обо всем остальном удобнее на месте. В любом случае не откладывая надо начинать сооружение подпора. Связи с Каракумстроем он, Таган, берет на себя.
Вот так молниеносно решалось, на зависть учителям. Но разве такая скоропалительность не отдает прожектерством, если не ребячеством? Каратаев мог позволить себе усмехнуться над безапелляционностью суждений, однако разговор на том еще не кончился. Зачем-то Каратаев принялся жаловаться на плачевное положение водхоза: мало мелиораторов, мало топографов, а как без них вести съемку? Повсюду торопят с дренажем, село требует лотков, дождевальных машин – да тут хоть бы с обычным-то поливом управиться. Вот, между прочим, лотки и гибкие шланги по двум колхозам. Пожалуйста, полюбуйтесь. Это уже Иванюта. Придвигает к Тагану некие схемы, но тот невнимателен к ним. Курит, даже отворачивается, сощурясь, точно что-то забыл и пытается вспомнить.
– Взгляни же, взгляни. Полюбуйся новинками в твоем Кумыш-Тепе; а это – по соседнему колхозу, – в тон заместителю говорит Каратаев. – У Героя Мергенова и вашего Чарыяра спланировано так, что впору детей учить по их планам. Жаль, силенок маловато!..
– Я понимаю вас. Я сегодня буду там, увижу.
И опять Таган сидел, как бы дремля, совершенно – уже до неприличия – поглощенный собой; но, оказывается, и разбудить его не составляет труда. Он слышит еще жалобы на недостаток кадров в селе, затем слышит, точно издалека, упоминаемые имена и среди них имя Лугиной.
– Ольга Ивановна! – подхватывает он. – Вы об Ольге Ивановне Лугиной?
– Ну да, говорю тебе, топограф из экспедиции. А ты разве знаешь ее? – Каратаев не понимает, что так взволновало инженера. – Но Лугина эта, как все прочие, у себя занята.
– Чем же она могла бы помочь? – спрашивает Таган.
– Чем? Видишь ли, – Каратаев приосанивается, – у нас же из мыслей нейдет джар. Любой ценой хотим осуществить давнюю мечту народа. Создать водохранилище. Ты читал мою докладную?
– О джаре потом. Съезжу, осмотрю, и тогда уж… А Лугина, я спрашиваю, в городе?
– Еще не уехала, – подсказал сбоку Иванюта.
– Где?
– За мургабским мостом… Общежитие изыскательской партии. Шофер мой знает. – Каратаев недоволен течением беседы, даже обижен.
– Так вот, – не обращая на это внимания, заканчивал Мурадов. – Я поеду в Кумыш-Тепе, а вы побывайте в южной части района. Будем двигать сообща, по всему фронту. В субботу я снова у вас.
В сопровождении Иванюты он покинул кабинет, а Каратаев как сидел, так и пристыл к столу, уставясь в одну точку. Ничего дурного, разговор как разговор, но впечатление осталось такое, что Таган бесцеремонен и словно бы таит что-то, не договаривает.
И тут впервые у Каратаева внутри дрогнула какая-то струна, даже засосало под ложечкой.
Раньше сам он гремел на собраниях, и, перед приходом аму-дарьинской воды, проповедовал коренные новшества, но так, будто все это еще далеко, только медленно надвигается. Теперь же точно глыба нависла над водхозом и надо ее сдвинуть.
Опять экзамен. Сколько их было за пятьдесят четыре года – не сосчитать. Критикам всегда легче, да ученик, положим, в открытую не критикует. Он, собственно, ничем и не блещет, только пыжится. Взял манеру прижимать к груди оранжевую папку, точно сокровище, которым намерен облагодетельствовать человечество. А сам небось уже забыл свои научные проблемы, кинулся к девчонке. Запрячь бы его в районную арбу и послушать, что запоет. Теперь любой выскочка разглагольствует о косности Каратаева. Да Каратаев-то первым в Туркмении вводил бороздковый полив! Ты еще не родился, Таган Мурадов, когда Каратаев дрался с басмачами…
В кабинет вошел Иванюта, – кажется, приунывший.
– Ну-с, скачали гостя к Лугиной.
– Гм… Не взял машину? И прекрасно. Едем на Уч-Тараз, Анатолий Федорович, проветримся малость. – Каратаев решительным жестом собрал бумаги и сунул их в ящик стола.
Глава вторая
Спустя полчаса водхозовцы мчались мимо белых домиков и пыльных деревьев, отбрасывавших негустые тени. Миновав мазанки с плоскими крышами и ровные коробки трехэтажного микрорайона, выехали на простор.
– Ишь как встрепенулся молодчик, едва услышал про Лугину! – Каратаев хлопнул заместителя по колену и прищелкнул языком. – Не романчик ли там, а?
– Кто знает, – угрюмо буркнул Иванюта, размышлявший о том, как бы им с начальником не поплатиться за неурядицы с поливами. Ничего еще не известно, только предчувствие неприятное, а он человек немолодой, семейный…
– Я хотел позвать гостя на Уч-Тараз, к Сары-ага, на уху с диким луком, – прервал его мысли Каратаев. – Воображаю, как бы раскипятился. Он терпеть не может старика Сары: тот, видишь ли, был когда-то муллой. Ну был. Ископаемое, конечно, однако… прелюбопытное ископаемое. Сколько от него услышишь! Вот, кстати, известно ли тебе, как строилась верхняя плотина?
– Ей, старушке, около семисот лет, – скучным голосом сказал Иванюта, глядя на поле, окаймленное арыками.
– Я читал в одном журнале…
– А ты не читал вчера в газете, как разделали бухарцев? И, честное слово, за то же самое, за что и нас не хвалят. Расписали как по нотам. – Болтовня начальника раздражала Иванюту, и он пытался отвлечь Каратаева от исторических тем.
– Ну, ну! – благодушествовал тот. – Только без покаянных молитв. У нас пока не хуже, чем у других, клянусь. Вот так, заместитель, жалкий пессимист! Послушай-ка о плотине…
Речь шла о временах, когда правил некий султан, и он велел ставить плотину. Его прислужники сгоняли на стройку народ, надсмотрщики орудовали плетьми. А тут парень, землекоп, влюбился в дочь главного надсмотрщика, и она в парня, конечно. Ночью привела его к себе в дом. Стало светать, надо уходить парню – не пускает. Он боится наказания, а она свое: «Султану нужна плотина, мне – твоя любовь. Побудь еще денечек, потом мы найдем выход». И так вот прожил парень у нее три дня, а на четвертый она говорит: «Теперь надень халат и папаху моего отца, вымажь белому коню бок черной краской, садись верхом и – прямо на стройку, кричи: „Повеление султана! Бросайте работу, расходитесь по домам!“»
Сказка показалась знакомой. Ну, естественно, неразбериха: на белом или на черном коне проскакал всадник? Все же Иванюта слушал до конца. Парень взбулгачил всех на берегу, работу бросили, а река закипела паводком. Вода обрушилась на недостроенную плотину и чуть не смыла самого султана и надсмотрщика, подоспевших к месту бедствия. Султан усмотрел тут волю неба: стало быть, плотина не угодна всевышнему. И больше не удерживал народ, разбегавшийся по домам. Плотину достроили уже при другом султане.
– Забавно, забавно, – сухо заметил Иванюта. – Но, знаешь, товарищ начальник, откровенно говоря, Таган мне сегодня не понравился: что-то темнит.
– Опять заныл! Не терплю паники, – загорячился Каратаев. – Пойми, чудак, им по чину положено – указывать, поучать. Да он еще со своей оранжевой папкой… совсем уж воспарил. Полный учет водных ресурсов с перспективами Каракумского канала, – допустим, полезный замах, никто не спорит, но на открытие едва ли тут можно претендовать. Сбалансировать запасы, дать рабочий прогноз, в сущности, наше коллективное дело, не так ли, Анатолий Федорович? Наш хлеб, черт возьми! Опыт сельских мирабов, их наблюдения над малыми плотинами. Как ты ни кичись, из арыка никуда не вылезешь. Ах, теоретики, ах, пророки из министерских канцелярий!.. Но чего ты-то всполошился? Ведь не сидим сложа руки, мотаемся по колхозам… На словах у них каждый – новатор, на словах все – раз, два и готово. Мы вот еще поглядим, как сам-то потянет с джаром. Завязнет, ног не вытащит, и гонор с него мигом слетит. Надо, брат, реально мыслить, а не порхать в облаках…
В стороне показались дуплистые карагачи и кибитка, крытая войлоком. Над ее округлым верхом вился дымок.
– Свернем на минутку, – сказал Каратаев.
– Зачем? – недовольно возразил Иванюта. – Только время терять.
– На ми-нут-ку! Сары-ага обещал мне раздобыть старинную рукопись, чуть ли не пятнадцатого века. Величайшая ценность. Мой ашхабадский родственник, историк, говорит, что тоже достал у какого-то меджевура [2]2
Меджевур – хранитесь святых мест.
[Закрыть]подобную вещицу и продал в академию, за двести рублей. По его словам, даром отдал, из любви к науке. Я-то не из-за денег, так, для себя… И сколько же у нас добра зря пропало! Страшно подумать: не уцелели даже рукописи Махтумкули и Кемине. Мы словно бы только теперь прозреваем, обращаемся к родной истории, к документу… Ну вот и Сары-ага.
На шум мотора вышел из войлочного жилья старик в потрепанном темно-лиловом халате. Халат болтался на нем, как на палке. Прищурясь, Сары разглядел начальство, не спеша запахнул халат на груди. На безбородом лице заиграла улыбка, Сары почтительно склонился и забормотал обычные приветствия.
– Пожалуйста, пожалуйста. Гостям всегда рады.
– Да мы на минуточку. – Каратаев между тем вылез из машины. – Слушай-ка, почтеннейший, где же, наконец, обещанное?
Сары-ага опустил глаза, подвигал губами, как бы припоминая, что он мог обещать, но сейчас же снова взглянул со своей неизменной улыбкой.
– A-а, понимаю: рукопись? Она уже в надежных руках. Вскорости будет у меня, у меня – все равно что у вас.
– Точней, когда же?
Старик уставился в землю, соображая, и не без некоторой значительности произнес:
– Дней через десять.
– Поедем, Акмурад! – попросил Иванюта и с раздражением подумал: «Водит, шельма, начальника за нос, а тот верит басням».
– Как «поедем»? – всполошился Сары-ага. – Уха готова. Я соменка поймал. Давайте, давайте, без разговоров!
Из кибитки в самом деле тянуло ухой. Каратаев повернулся к Иванюте и бодро сказал:
– Чуешь, с диким луком! Зайдем, Анатолий, Ведь не завтракали.
Глава третья
Так просто все оказалось: она в городе… Эти водхозовцы действительно молодцы. Только учитель все же размяк. Неспроста в министерстве трунят над его пристрастием к позеленевшим монетам. Может быть, райком проглядел человека? И каков вообще здешний первый секретарь, с которым придется не раз встретиться?
Никуда не сворачивать. Прямиком – в общежитие изыскательской партии, к брату успеется.
Путь лежал через железнодорожную насыпь и деревянный мост. С моста Таган видел, как по воде плыли рыжие пучки травы. Странно: когда-то Мургаб казался величественным, да и мост – немалым. Возле вон той ветлы купались, а дальше – белое здание школы… В какое-то мгновение Таган определил, что поток под мостом сильней, чем положено ему быть весной, до таяния снегов у истоков реки. Сейчас поток достигал тридцати кубометров в секунду. Невиданно! И вдруг Тагана осенило, он даже рассмеялся. Как это сразу не сообразил: ведь перед ним уже не Мургаб, не та древняя речка, упоминаемая историками всех государств Средней Азии. Каракумский канал провели поперек Мургаба и Теджена. Их «зачеркнули». Древняя речка перекрыта выше городских мостов, сам же готовил проект перекрытия; а здесь – одно из ответвлений канала.
Прибрежные ветлы, на которых Таган задержал взгляд, снова вернули его к мысли о Лугиной. Только под Москвой, в некое памятное воскресенье, были сосны…
Четыре года назад, осенью приехал из Москвы профессор Иван Никитич Лугин, и они познакомились. Иван Никитич читал курс в университете и вел семинар у них в институте. Сошлись они сразу же, как только Лугин с женой появились в Ашхабаде. Жена страдала почками, ей давно врачи предписывали сухой жаркий климат, а где, как не в Туркмении, сухая жара. И байрам-алийский санаторий под боком. Короче, профессор решил совместить академические занятия с лечением жены. Все как будто устроилось, комнату дали им в общежитии, но профессорша совсем расхворалась, и Ивану Никитичу стало не до лекций. Лекарства, вызовы врачей по незнакомым телефонам – сплошная мука. И тут-то судьба послала им соседа, черномазого носатого парня с дремучим чубом. Лугин острил в кругу университетских коллег: дескать, аллах прикрепил к ним на полгода ангела-хранителя.
Ангел особых нагрузок не нес, как сам он признавался поздней. «Арбуз или сумку винограда с базара, за их деньги, в аптеку по пути забежишь – велика важность!»
Он, правда, уступил свою комнату Лугиным, сам ночевал у друзей. Но время не стоит на месте; прочитан курс, принят зачет по семинару, подлечилась больная – и москвичи отбыли восвояси.
После института Таган проектировал гидроузлы. Выбрался однажды зимой вМоскву и навестил Лугиных. Встретили его как родного и потребовали переселиться из гостиницы к ним. Там он познакомился с их дочерью, о которой понаслышке знал еще в Ашхабаде.
Помнится, со стариками чаевничали за круглым столом, вдруг распахнулась дверь – и в шубе, в заиндевелой шапочке вошла высокая девушка, раскрасневшаяся от мороза, и с удивлением уставилась на гостя. Он неловко вскочил, загремев посудой, а Лугин повернулся к дочери, хотел представить его.
– Не говори, не говори! – предупредила она. – Это Таган. Я вас узнала… Я столько слышала! Вы откуда взялись?..
Ольга сняла шубу, бросила на стул и села, но в соседней комнате зазвенел телефон, она убежала и засмеялась там беспечно.
Утром у Ольги был институт, после обеда кружок или лыжные соревнования, а если остается дома, к ней являются студенты. Гость мало видел ее, бродил по Москве со стариком Лугиным, а чаще один.
В воскресный день ездили за город целой группой, девчата и парни. Катались на лыжах с горы. Не привыкший к снегу и лыжам туркмен пускался напропалую, изо всех сил стараясь быть не хуже Олиных друзей, и его приходилось выволакивать из сугробов. Запечатлелось в памяти именно это: всякий раз, когда девушка нагибалась над Таганом и стряхивала снег, странно менялись, темнели ее голубые глаза. Она притворно хохотала над беспомощностью парня, а в глазах не было смеха, чудилось что-то совсем другое.
Накануне отъезда провели вместе вечер. Ходили в Большой театр, на «Годунова». Опера потрясла Тагана. Домой возвращались морозной ночью с яркими звездами в вышине. И молчали.
Уехал Таган с грустью, как будто покинул самых близких людей. Долго стоял у замерзшего окна, смотрел на прощальные огни московской окраины и повторял про себя стихи Молланепеса.
Время притупило многое, и думалось о той зиме как о чем-то хоть и недалеком, но безвозвратном. И вот дочка Лугиных здесь. Не написала ничего. Не сообщила. Только отец уведомил в письме, и то мимоходом, о ее отъезде в Туркмению. Затем, чуть ли не случайно, уточнилось: Мургаб.
На тихой улице Таган остановился у ворот, толкнул калитку и очутился во дворе с отцветшими абрикосовыми деревьями. Поднялся на веранду, распахнул дверь – и навстречу ему выбежала загорелая, в легком цветном платье Ольга. Она увидела его в окно, когда он брякнул калиткой.
– Таган! Но как вы нашли? – спрашивала Ольга, ведя его узким коридорчиком в свою комнату.
– А вы почему скрываетесь? Ни строчки мне.
– Ах, как здорово! Проходите, садитесь, – приглашала Ольга, не обращая внимания на его сетования.
– Вот на след напал, топаю сюда, а сам думаю: может, не забыла еще, как я носом пахал распрекрасные русские снега, – сказал он, оглядев комнату и несколько освоившись.
– Да это же просто колдовство! – Она схватила со стола широкий лист ватмана, бросила Тагану на колени. – Взгляните!
На листе рисунок карандашом: белая косая горка и сверху дерево.
– Догадайтесь! – с непонятным восторгом и почти уже сердясь приказывала Ольга.
– Сосна, – тихо сказал Таган.
– Мы же от нее отъезжали вот так – смотрите, смотрите! И через крутой перепад. И вы твердили весь день, что больше всего на свете любите сосны.
– И кувыркался как щенок… А сейчас шел и думал… Странно! – недоумевал Таган.
– Я еще на прошлой неделе, когда приезжала в город, сделала набросок, – сказала Ольга. – А вчера вечером чуть поправила. Ах, довольно о пустяках!.. – неожиданно переменила она тему и, отобрав у Тагана рисунок, швырнула его на стол. – Вы сюда надолго? Перекраивать божий мир? Кажется, так вы в Москве однажды выразились?
– Я собирался мир перекраивать? Сколько обещаний направо и налево! – подосадовал на свое легкомыслие Таган. – Нет, я пробуду здесь месяца полтора, и цели у меня шкурные; разжиться материалом. Занят буду цифрами, статистикой, а вовсе не пересозданием мира.
– Угу. Прямо как в сказке: взял и пришел! – ворковала девушка, не вникая в его слова. – Папа вам обо всем написать порывался, да я не велела. Папа думает – маленькая, мне помощь нужна. Но, видите, я и сама отлично устроилась… – Она пробежала взглядом коридорчик за открытой дверью и комнату с чистыми стенами иокном всад. Ближе к двери стояла железная кровать, у окна стол, два стула – и все.
– Давно вы здесь, Оля, и где именно?
Их экспедиция сейчас в пустыне, по ту сторону канала. На изысканиях. Каракумская целина. Земной простор и небо как на полотнах Верещагина. Старики, понятно, ворчали, собирая ее сюда, но разве это плохо: самостоятельная работа. Захотелось побывать в Средней Азии, не век же торчать в Москве. Мир велик, надо побольше увидеть своими глазами. А в Москве заплесневеешь от дождей, заключила Ольга. В город она приехала всего на два дня, завтра ранехонько опять в пески.
– Изыскания под новые совхозы? Чья экспедиция?
– Скобелева.
– Внушительно.
– Еще бы. Сергей Романович мировой старик. Мы хоть и ссоримся с ним, зато у него есть чему поучиться. Вы к нам не завернете, к Сергею Романовичу?
– Туда – вряд ли, но его и вашего гидрогеолога Сахатова я непременно повидаю, тоже в корыстных целях… У меня еще служебное небольшое задание…
– По джару? Я слышала. Видите, я уже в курсе ваших дел. Меня даже просили помочь со съемкой. Жаль, в экспедиции такая нагрузка! Ни за что генерал не пустит. Это мы Сергея Романовича так зовем, – пояснила Ольга. – Но скоро сдадим большой квадрат, тогда…
– Непременно! – подхватил Таган. – Во-первых, джар вблизи села Кумыш-Тепе, это моя родина, у меня мать там и дедушка. Я гостил у вас в Москве, и вы погостите у нас; а во-вторых, помогите со съемкой. Водохранилище-то мы – побоку!
– Как? – удивилась Ольга. – Каратаев с Иванютой грезят о запасах воды…
– Да, да. Исправлять ошибки природы – разумеется… Но исправлять расчетливо, без опрометчивости.
– Каратаев уже, верно, жалуется на ваше равнодушие. – Таган поразился проницательности собеседницы, а Ольга продолжала: – Человек он интересный, археологией увлекается. Этакий главный хранитель местных курганов.
– Лорд-хранитель барханов, – не удержался Таган.
– Ну вас! Грех смеяться над старшими.
– Каюсь. Тем более что он учитель мой, и я обязан ему многим.
– Он обещал свозить меня в Байрам-Али, показать редкостный мавзолей, кажется Санджара, но мне все недосуг. А в Байрам-Али ведь мама лечилась?
– Да. Оля, может, вам и сейчас недосуг, а я отнимаю у вас время?
– Что вы! Я так рада, сегодня такой день – у меня столько неожиданностей! Перед вашим приходом получила письмо от Сени Завьялова, он, помнится, тогда же приезжал, когда вы гостили у нас. Был застенчивый парнишка, а сейчас – Арсений Ильич, фу-ты, ну-ты – крупный железнодорожник. Он будет здесь. Ой, я совсем растерялась. У меня ведь переговоры с Москвой заказаны. И чаю я вам даже не предложила…
Выяснилось, что ей надо торопиться, чтоб не опоздать на переговоры. Уже на улице Ольга сказала:
– Вы извините, Таган, и если вечером свободны…
– Вечером буду в Кумыш-Тепе.
– А когда еще попадете в город, загляните, ладно? Я сюда часто наведываюсь.
– Лучше вы – к нам.
– Да вот схлынет там, и приеду.
Он проводил ее до почты, из автомата позвонил в тепловозное депо. Ну конечно: Меред Мурадов в отъезде. С Мередом вечно так. Но этот никуда не денется, решил Таган и, накупив сластей для сельской детворы, с попуткой машиной отправился в Кумыш-Тепе.
