Текст книги "Год веселых речек"

Автор книги: Александр Аборский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава двадцать пятая

Будто условились заранее: Ольга отошла от людей при его появлении. Он выволок из-под куста мотоцикл, включил зажигание, сел, и она вспрыгнула к нему за спину. Все словно разумелось само собой.

Отъехав километров на семь, остановились у серых холмов. Канал бесшумно бежал внизу, и отсюда четко просматривалась плавная излучина в его течении. Мотор утих. Они постояли, любуясь противоположным берегом и ничего не говоря; затем Таган повел мотоцикл за насыпную дамбу и оставил там.

– Тебе хорошо? – спросил он, вернувшись к Ольге.

– Да, – сказала она.

– Мы заговорщики?

– Ну а кто же еще!

По крутому откосу поднялись на возвышенность, выбрали место над потоком и пустыней. И что-то тревожное мерещилось в мареве, в этих складками спадающих к югу барханных грядах. И была отгороженность от всего, кроме неба.

– Заговорщики, – пробубнил опять Таган, от душевного напряжения не умея найти слова. Ольга только вскинула брови и, увязая в песке, оперлась на его руку. Но подъем уже кончился. Она пожаловалась на песок, набившийся в туфли. Вытряхнули песок. Таган бросил под ноги газеты, случайно оказавшиеся в кармане.

Сели, и сразу стало жарко: ни воды, ни саксаула вблизи не было, только редкие серо-зеленые стебли многолетней травы.

Таган сиял свою белую рубаху и привязал ее к кусту черкеза, загородив Ольгу от солнца.

– А вы?.. А ты? – забеспокоилась она.

Ей очень шло бледно-розовое с короткими рукавами платье, сшитое к празднику. За весну у нее здорово загорели руки.

– Ай, мне все равно. Не думай обо мне, – с какой-то мрачноватой отрешенностью сказал он.

– Не думать о тебе – смешно! А чем бы я тогда занималась? Вот смешно!..

– Я тебя люблю! Я люблю тебя! – громко сказал Таган, совсем не слыша ее слов. – Ни о ком, ни о чем, кроме тебя, не думаю, и ты знай об этом. У меня в жизни – только тебя любить. Не знаю, как сказать, и по-русски не знаю, и по-туркменски… Работу забыть могу, родных забыть. Будто грех на себя взял и… не знаю, как сказать! – Он не смотрел и не касался ее, как виноватый сидел поодаль, странно вытянув шею.

– Как сказать? А вот и сказано, Таган… А мне, разве мне легче? – Ольга повернулась к нему лицом. – Оба мы глупые-преглупые, я и совсем глупая, такой еще и не найдешь, так далеко от дома, так далеко… – бессвязно и еле внятно повторяла она, и Таган даже не заметил, когда она умолкла.

Было тихо, прошло неизвестно сколько времени. Ольга упала на песок и заплакала. Сквозь всхлипывания прорывались слова: должно быть, мать и отца призывала на помощь, и это становилось тягостным.

Никто не слышал и не видел их. Таган на коленях подполз, бережно отнял от песка ее голову, прижался к лицу, стал целовать, не помня себя.

– Прости, пожалуйста, прости, – сказал наконец Таган и, сильно оттолкнувшись руками, вскочил, а она ещё сидела несколько минут, лишь изредка печально, совсем по-бабьи, качала головой.

– Вот тебе и заговорщики…

Сколько они здесь – час или три час? Майский день еще не кончился. Солнце пекло вовсю с той стороны, куда бежал поток, рябивший в глазах.

Таган нарвал жесткой травы, и, стоя на траве у берега, они долго умывались. Изредка по воде доносился машинный гул, объездчики запускали мотор.

– Нас там ругают, – сказала Ольга.

– Пусть. Зачем о них думать? – ответил Таган. – Я буду думать только о тебе. Помнишь, из театра ночью по снегу шли? Я тогда хотел сказать все, а потом – в поезде и дома – ругал себя за то, что не сказал.

– Ну тебя! Скажи, кто у нас будет на свадьбе?

– Много или мало назвать?

– Много.

– Во-первых, все самые лучшие люди. Во-вторых, остальной мир: звезды, птицы, дедушкины кони, ну и конечно, белые верблюдицы под ковровыми попонами. И семь «чах-пахов». Ты не против «чах-пахов»? Ты уже причесалась?

– И я так думала, не веришь? Честное слово! – уверяла Ольга.

– И реки. Самодельные реки. Вот как эта. И которые еще краше и сильнее ее. Какие ты захочешь. Когда реки будут петь, ну, в честь этого… не все поймут, а мы с тобой поймем, вот как сейчас я понимаю ее язык. Я болтаю чепуху, не сердись, пожалуйста. Тебе не холодно? Прости, тебе не жарко?

– Поцелуй меня, и нам надо торопиться. Ой, нас ругают! Идем, идем! Видишь, я оцарапала руку. Мы претворимся: упали с мотоцикла.

– Мотоцикл буксовал на повороте, застрял в песке, мы едва вытащили несчастную Мередкину машину. Черт побери этот Мередкин мотоцикл, хоть он, я уверен, ничем не хуже ахалтекинской лошади. Все-таки черт побери его, правда! Я б закинул его в канал, жаль только… он счастливый!

Их никто не ждал, и о них никто не тревожился. Тревога была по иному поводу. Со Скобелевым беда: опять у него сердечный приступ; уже отправили в город. На полуглиссере с больным послали провожатую – медсестру из поселка.

Печальная новость. Ольга не удержалась – сразу в слезы. Ей самой надо бы ехать с Сергеем Романовичем, ведь в городе у него нет близких. Каратаев возразил, что все равно больной не согласился бы: «Лугина в какой-то мере заменит меня», – это его собственные слова. Кстати, Сергей Романович отверг и других, желавших ехать и помогать ему. Состояние же у старика в самом деле неважное, но – и не подступись, добавил Каратаев. Горе с такими рыцарями, бравируют самообладанием.

Девочки обрадовались возвращению Ольги, одолевают вопросами: куда ездила, чем оцарапала руку? Действительно, выше локтя красовалась ярчайшая полоса, и, кажется, даже кровь сочилась. Надо было обманывать маленьких подружек: на крутом повороте упала с мотоцикла и содрала кожу о корень колючки. Это еще что: едва в канал не свалилась!

На кошме дремал Николай Тимофеевич, а рядом мужчины философствовали за зеленым чаем. Молодежь близ котла образовала свой кружок. Каратаев установил лимит на вино, бочонок держал при себе, но ребята изыскали резерв – просто-напросто вытащили из куста сумку железнодорожников. Таган подозвал Костромского, сказал ему:

– Лева, за мной долг. Я нехорошо поступил, прости… Можешь простить меня?

– Ерунда, ерунда, – замахал руками Костромской. – А вообще-то, знаешь, я ведь не персидская княжна.

– Вот именно. И я хочу снять с себя вину, – заявил Таган. – Ты мог бы сейчас, при всех, скинуть меня в воду? Правда, Лева: хочешь, позовем людей? Согласен?

– Чудак человек! Помимо всего прочего, при своем весе мне ни за что не поднять этот центнер. – Костромской дерзко ткнул Тагана кулаком в грудь.

– Не обязательно поднимать, толкнуть вот так, в одежде, с документами в кармане, – держался Таган своей ереси.

– Нет и нет! Инцидент исчерпан.

– Тогда мировую, идет? Мир на вечные времена!

К ним подсел младший Мурадов, беседовали втроем. Старший заметил самокритично: сегодня он так бессовестно вел себя, но пусть ребята поймут: бывают дни, бывают в жизни обстоятельства.

– Смертельные! – уточнил Лева и попал в точку.

– Молодец, – польстил ему Таган и отправился к философствующим на кошме под саксауловым кустом.

– Н-да, – вздохнул Каратаев и сощурился устало, не глядя ни на кого. – Такие солдаты на поле боя… не то что наш брат. Вот так дойдешь до точки, и хоть с обрыва – в омут головой…

– Ого! В омут головой – это неплохо! Это цирк! А впрочем, цирковые номера сегодня, кажется, уже были. – Назаров метнул взгляд в сторону Тагана; тот пропустил насмешку мимо ушей, он явно намеревался возразить своему учителю.

– Время, что ли, такое: в жар и в холод тебя бросает, – угрюмо философствовал Каратаев. – Вроде бы хозяин эпохи, открыватель вселенной, а вдруг в собственном доме словно без прописки, словно без адреса оказываешься.

– Вы на редкость удачно выразились – адрес! – обрадовался, точно находке, Таган. – В нем-то и суть. Полным-полно их, всевозможных адресов, но есть главный – адрес времени. Завладели им – и прекрасно! Но как прописываемся мы в своем, нам отведенном времени, вот в чем суть.

– Хов, Мухаммед, гляди, как ребята закручивают, – заметил секретарю райкома старик Мергенов. Он встряхнул при этом рукавами халата и добавил: – Только неловко малость; о самом-то главном не стоит кричать. Так нас учили.

– Почему же, если мысль стоящая… – рассудил Назаров и, не желая углубляться в полемику, внес предложение продолжить разговор на обратном пути.

Объявлено: через полчаса все отчаливают в поселок. Засветло надо прибраться, а завтра с рассветом снова замеры и ходьба по дамбам.

Таган, издали глядел на Ольгу, и мысли роились у него в голове. О ней и об ашхабадской квартире, о новых плотинах на Аму-Дарье и почему-то об Айнабат, которую следовало сегодня привезти сюда, хотя это вовсе и не Таганова забота.