Текст книги "Год веселых речек"

Автор книги: Александр Аборский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава одиннадцатая

Новое знакомство как-никак отвлекает от дорожной скуки. Фамилия редактора Кутлыев. По-городскому развитой, знаток кинематографа и футбольного календаря, Кутлыев лишь по нужде вникал в деревенскую жизнь. Только гимнастерка и сапоги сближали его с коренниками местного партактива. Миловидный и в разговоре любивший подмигивать собеседнику, дородный мужчина двухметрового роста, он едва умещался в тесном газике. Была в обличье Кутлыева одна отталкивающая черта: он держал на лице постоянную, ничего не значащую, как говорят туркмены – собачью улыбку.

Статью Тагана, бегло просмотренную в кабинете, Кутлыев, между прочим, отлично запомнил. Дорогой, подмигивая и, кажется, красуясь перед шофером, редактор стал грозить: мол, автору несдобровать, если он заденет Каратаева. У Каратаева связи; нет, о связях, дескать, это так, в шутку; а райком-то уж как пить дать будет на его стороне.

– Что если выкинуть два верхних абзаца на третьей странице? Как вы насчет сокращения, автор, а? – легонько принялся прощупывать он собеседника, но Мурадов в ответ с такой яростью метнул глазами, что редактор на мгновение утратил свою улыбку.

При въезде в поселок Кутлыев похвалил пестревшие на садовом заборе плакаты с изречением Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы…», затем торопливо простился с попутчиком и покатил себе дальше.

Час спустя председатель колхоза говорил Тагану: лично он, Мергенов, не жалует редактора, даже чая не дает ему, и Кутлыев платит взаимностью, никогда здесь не задерживается.

На конторской веранде висела картина во всю стену, писанная зелеными, синими, белыми и золотисто-оранжевыми красками: Туркмения, какой она будет в скором времени – с перекрещивающимися каналами, лесными полосами и бесконечным морем хлопчатника.

«Как бы оценил сие размашистое искусство Иван Никитич Лугин?» – почему-то вдруг вспомнил старика Таган. Строгий и неплохо разбиравшийся в живописи, профессор некогда делился мыслями с ним в музее, указывал самобытные черты и подражательные мотивы в работах туркменских художников. Таган пытался теперь взглянуть на картину глазами профессора.

В конторе, один-одинешенек, счетовод сосредоточенно рылся в картонных папках. Услышал шаги, взглянул поверх очков и поздоровался.

– Вы к председателю? Его, к сожалению, нет, он в поле не доходя кумыш-тепинского джара. – И объяснил подробно, где то самое поле.

– А кто это у вас рисовал, там, на веранде? – спросил Таган.

– Сын мой, тракторист, – ответил счетовод, и лицо его осветила смущенная улыбка. – Любит малевать. В клубе тоже две его картины висят. В рамках. Да видите, не учился, кончил семилетку – и все. Осенью Мергенов хочет послать его в Ашхабад, не знаю, на пользу ли.

– Пусть едет, – сказал Таган. – Увлекается живописью, значит на пользу. Что ж, в поле так в поле… – Он повернулся спиной к счетоводу, но тот, благодарный гостю, который одобряет увлечение его сына, стал советовать сначала осмотреть село.

– Вон, глядите, – указал он в окно, – железная крыша. Главные наши мастерские. Да я сам и свожу вас…

Высокое, похожее на старые эмтээсовские сараи, здание мастерских делилось перегородками на три цеха: столярный, слесарный и кузницу. В первом верстаки с кудрявыми стружками, возле них у стены – свежевыструганные оконные рамы. Бочки, колесные ободья. Столяр – бритый старичок в тюбетейке и холщовом фартуке – поучал помощников. На подоконнике Таган заметил тонкие дощечки, а рядом – готовые изделия из дощечек.

– Для арыков? – спросил он.

– Именно. Заказ на сотню штук, – ответил столяр. – остальное нынче побоку, только щитки и готовим.

– Лес где берете?

– Наш достанет хоть со дна моря; без леса, без железа не сидим. Ну, давайте, ребята! – И столяр стал снова чертить толстым карандашом на доске и объяснять помощникам.

Во втором цехе два паренька шабрили детали, зажатые в тиски; а в третьем, самом боевом, шумели горны. Возле одного лежали плужные лемеха и части конного катка. Возле другого – мелочь: обручи для бочек, топоры, шины для колес.

В дальнем углу черный от копоти кузнец держал длинный раскаленный брус, а крепыш молотобоец оттягивал кувалдой конец бруса, и огненные брызги летели во все стороны. Кузнец за частым стуком кувалды не расслышал приветствия и даже не поднял на Тагана глаз.

– Для сооружений? – спросил Таган.

– Да, задвижки и все, что душа желает, – весело ответил кузнец, кидая щипцы и закуривая. – Успеть бы к началу поливов заарканить джар. Мы взялись к Первому мая сделать шестнадцать комплектов, вот и потеем. – Наспех докуривая, он опять ухватил щипцами раскалившийся брус и, опасливо вынося его, крикнул: – А ну берись, Таган-джан!

Молотобоец потянулся к кувалде, но Таган Мурадов опередил его. Он мигом снял пиджак, бросил на плечо счетоводу и начал бить кувалдой по раскаленному брусу. Первые удары не удались, кузнец, не отрывая глаз от бруса, рявкнул:

– Куда бьешь, растяпа! Конец, конец оттягивай! – И показал молотом, куда бить, а сам с особым шиком позванивал то по грани бруса, то по наковальне, рядом. Таган с непривычки скоро устал. Волосы разметались, липли к мокрому лбу, застилали глаза, а кузнец, уже заметивший, что вместо молотобойца работает молодой приезжий, улыбался и подбадривал: – Бей, бей, пока не остыло!

Наконец он отшвырнул молоток, обеими руками схватил щипцы, перенес брус в горн, и Таган в изнеможении бросил кувалду. У других горнов переговаривались и поглядывали на него. Таган отвернулся к жестяному умывальнику, прибитому к стене, стал мыть руки. Тезка молотобоец тихо спросил счетовода, что это за человек, и тот пояснил: из Ашхабада, кажется – инженер, ищет председателя. Кузнец, услышав слова счетовода, сказал Тагану:

– Верите ли, товарищ дорогой, ведь я чуть не огрел вас молотком.

– Ну и правильно, поучить новичка стоит, – виновато отвечал Таган, надевая пиджак. – А все-таки взяли бы меня молотобойцем?

– Нет, – сказал кузнец. – Твой тезка бьет лучше. Вот инженером взяли бы. Нам инженеры нужны.

Простившись с кузнецом, они покинули мастерские. Счетовод порывался еще «угостить» фермой и пасекой, но Таган, взглянув на часы, щелкнул языком и отверг его экскурсионный план. Надо искать председателя. Останется время – непременно досмотрит чего не успел.

Идти пешком далеко, может быть – час ходу, как понял он; а все-таки неплохо: разминка и одиночество. Только туфли безбожно жмут, особенно левая. Разве что разуться?

Настроение отменное. Мысли – разные.

В Ашхабаде жить приятнее, чем здесь. Там к твоим услугам троллейбус; там вода газированная, холодная, вкусная – из горных ключей; по телефону там мигом узнаешь подробности матча и хорош ли новый фильм. А тут? Комковатый серозем дороги меж засеянными делянками, нестерпимо солнечно и пусто. Только очень далеко впереди взметнулись деревья. Все как бы застыло.

Ты мог бы сейчас сойти с дороги в люцерник, лечь и глядеть на облака. Но ты не ляжешь. Не потому, что увидят из кустов, облепивших арык, и с гудящего трактора. Даже Каратаев, отвыкший от физической нагрузки, не развалится среди поля, а Мергенов и подавно. Мергенов, пока жив, не отступится от замысла переделать свой край, – на то он и Герой. Прикидывается расторопным, оборотистым мужичком, а сам, в одиночестве, верно, молится какому-нибудь новейшему богу и зубами скрипит от возрастных недугов. Так вот и надо: зубами скрипеть, а бить в одну точку! Конечно, им движет не только жажда материальных благ для села, для народа, но и ощущение радости творческого процесса, над которым властен он сам. А ведь у Тагана возможности куда шире. И он-то – босой, в пестрой рубашке навыпуск, злой и бескорыстный инженер – он чуточку ревнует Мергенова. Право же, Таган сделает больше. Он уверен, что именно его поколение преобразует край. Пусть это опять только процесс, бесконечный процесс… Зато какое счастье!

Нелегкая профессия у Тагана. Гидротехник! Сейчас время больших рек. Чувства, как реки, убыстренные, под стать времени. Гидротехник настроен ребячески под действием апрельского солнца.

Босиком идешь как в детстве. И, то бледно-розовый, то лиловый, цвет персиковых деревьев уже близок, а за ним – ороситель в ложе между глинистых валов. На оросителе, пожалуй, следует обуться, там недалеко до людей.

У свежей насыпи, возле квадратной ямы, стоял бородатый Мергенов в халате и высокой шапке, а от него цепочкой, в сторону кумыш-тепинского джара, выстроились колхозники с лопатами. Мергенов командовал, войско его ритмично вскидывало рукояти лопат с надетыми на них мохнатыми шапками.

Прямо спектакль! Таган глазам своим не поверил и ускорил шаг. Вот так техника.

– Что тут происходит? – крикнул он во весь голос, взбегая на вал к Мергенову и шутливо замахиваясь на него кулаком. – Ай молодцы! Я опыт приехал перенимать.

– Перенимай. – Мергенов ничуть не смутился, степенно протянул ему руку и на время оставил командный пункт. – Так наши деды и прадеды рыли каналы. Шапки на лопаты, и – следи, куда двигаешься. Проверенный способ.

– Отличный способ, – совсем уже развеселился Таган. – Но, если не ошибаюсь, вы же, Аннадурды-ага, а не кто другой, пуще всех воюете за новшества?

– Воюю, пока не заключал перемирия. К твоему сведению, я нынче на заре послал в водхоз за техником; так он еще, должно быть, и сейчас не выспался. Нет его. Вот котлован вырыли, трассу разбиваем помаленьку. Только… не промахнулись ли мы? Потечет ли сюда, в вододелителю? Не глубже ли нам осадить? Посмотри, ты лучше знаешь.

Спрыгнув в гладко зачищенный котлован, инженер вымерил складным метром его габариты, но впечатление создавалось такое, что сам ничего не понял и оттого про себя негодовал. Вылез, приложил ладонь ко лбу, загораживаясь от солнца, глянул вдаль. Там по дороге, оставляя за собой хвост пыли, мчался грузовик. Он скоро подкатил, из кабины выпрыгнул техник. Робко поздоровался и вместе с шофером принялся сгружать аппаратуру. Присутствие Тагана смущало его, и он долго и бестолково хватался все не за те вещи.

– Ну вот, выспались наконец, товарищ Чарыев, – не прощая опоздания, ворчал Мергенов. – Так ты уж не трудись, Таган-джан, заставь его…

– Давайте-ка прикинем, не мелковат ли котлован, – предложил инженер и стал помогать Чарыеву устанавливать нивелир. Двум колхозникам дали рейки, указали, где стать, и начали съемку. Работали быстро и через час трассу канала обозначили колышками. Чарыев с нивелиром двинулся дальше, а Таган вернулся к Мергенову и спросил:

– Как по-вашему, во сколько должен обойтись этот вододелитель?

– Не считая собственных трудов, полагаю – тысчонки в две с небольшим…

– Ну так летели бы ваши две по ветру. Воде нет ходу сюда. Надо углублять на метр восемьдесят сантиметров.

– Да неужели? Почти на два метра? – удивился Мергенов. – Площадь-то ровная как стол!

– Но стол в несколько километров и с таким покатцем, что глазом не заметишь. Без прибора такие задачи решать рискованно. Благодарите топографа Чарыева, подоспел все же, а то сколько бы средств и сил ухлопали…

– Да не может быть! – все еще недоумевал Мергенов, поглядывая на увалы, где люди хлопотали с рейками. – Прямо-таки не верится.

Не очень-то любил Мергенов, когда юнцы указывали ему, но подозвал своих людей:

– Вы слышали? Надо глубже копать… Ладно. Теперь посмотрим другие наши сооружения. Может, и там напутали? – обратился он опять к инженеру. – Тут и без нас теперь обойдутся, а мы давай к самому джару.

По пути старик, будто ненароком, завернул к поливальщикам. Возле магистрального арыка налаживали желоб и от него – железобетонный лоток к посевным участкам. В этой бригаде оказался и тезка инженера молотобоец. Он успел на коне опередить Мурадова, доставил задвижки к желобам и сейчас рассказывал поливальщикам, как в мастерской инженер заменил его и кузнец едва не огрел инженера молотком.

Здесь надолго застряли. Такой полив дело новое, и предусмотрительный башлык устроил сейчас на поле семинар. Польза очевидная: вон как Мурадов рыщет вдоль приподнятого над землей лотка, яростно спорит, машет складным метром, бракует уклоны и одобряет то, что удачно вышло. Ссылается на опыт узбеков, на зарубежную практику. Говорит понятно, только чересчур горячится. Башлык не прочь бы задержать его на недельку, а еще лучше – до первого полива, но и за короткий наезд спасибо Мурадову. Башлык доволен. Полдня и то недурно поучить, как-никак собрались шестнадцать поливальщиков, в город на семинар такую ораву не пошлешь, да на своей-то земле оно и нагляднее.

Несколько раз инженер повторял: «Вот тут я учусь у вас, такого приема я сам не знал», – но в общем споре все же оставлял последнее слово за собой. И особенно по душе башлыку было, когда молодой человек, сын знакомого кумыш-тепинского тракториста Мурада Сувханова, начальственно гремел: «Я отвечаю! За нормы расхода воды – отвечаю!..»

Их полевой семинар несколько затянулся, и сильно проголодавшийся инженер подумывал уже об обеде. Но отпускать его не собирались. Покончили с лотками, и старик любезно втолкнул Тагана в машину. По ухабам добрались до ровной дороги, Мергенов показывал оцементированные шлюзы и подвез наконец к джару.

– Вот где у нас главное дело, – сказал, сиротски поникнув, и вылез из кабины. – Мы подсчитывали с агрономом, да боюсь, как бы опять не промахнуться. Проверь. – Он вынул тетрадь с чертежиком: от регулятора шли выпуски на поля, ниже определялся объем земляных работ в кубометрах. – Тут ли будет подпор? Так ли мы свои выпуски рисуем?

Таган глядел на чертежик, добродушно посмеивался над доморощенными проектировщиками и объяснял. Мергенов переспрашивал, делал пометки, щурясь от солнца, и вдруг спохватился:

– Бай-бо! Солнце вон куда залетело, а я еще и не накормил гостя. Живо едем ко мне.

– Нет, спасибо, – покачал головой Таган. – Мне уже до дома два шага, мать ждет. Да и некогда. Ведь с такими лотками, как у вас, путаница всюду. И как там мои коллеги действуют – надо узнать. Того гляди паводок хлестанет, и, если не подготовимся, опять год пропал…

– Верно, дело важней пирушки. Раз некогда, поезжай, а я пойду потихоньку. Тебя шофер отвезет и меня догонит.

На прощанье Мергенов поблагодарил Тагана за честный трудодень, за сбереженные две тысячи и зашагал вдоль арычного вала.

Досыта набегался Таган по арыкам, по взрыхленным делянкам, но теперь уже и дом рядом. Ехал, перебирал в уме события дня. Пронзительный Назаров, Чарыяр с его вечными промашками, безбожно изгнанный из кабинета. На товарной станции, куда наведались вместе с редактором, хмурый чиновник, даже не пожелавший разговаривать о затерянных землеройных машинах. А еще – сам редактор, противник критики. И Мергенов. Удивительно как Мергенов заряжен на свою цель, как честен в работе, – но ведь эти доблести доступны любому и каждому!

Многое сближало Мергенова с секретарем райкома; несомненно у них одни корни. Вот с кем не зазорно нынче соревноваться, думал Таган, разглядывая контуры Серебряного холма, выплывавшего из-за шелковиц.

Глава двенадцатая

Ты хоть разорвись, а дома и знать не хотят о твоих заботах: для матери ты сын и больше никто. Отсутствуешь день, ей кажется – год. Дедушка появился в воротах, и улыбка в седых усах его вспыхнула как зарница в сизых тучах. Но он тут же насупился, отбросил ногой палку и с напускным равнодушием сказал, проходя мимо внука к карагачу, на котором висел умывальник:

– Тебе Меред звонил.

– Давно? – Таган сразу вспомнил железную дорогу, затерявшийся груз, начальника товарной станции и пожалел, что опять не встретился с Мередом.

– Да еще утром. Я захожу в контору, а он как раз звонит. Ругается: в городе бываешь, а к нему и носа не показываешь.

– Дважды заезжал, да разве его застанешь. Вот досада какая!

– Жди, вечером позвонит.

Сели ужинать. Мужчины проголодались, ели с аппетитом, Старик отодвинул от себя миску и, утирая ладонью усы, стал спрашивать, чем это в городе расстроили Чарыяра – такой убитый вернулся.

В ворота вбежал босоногий мальчишка и, словно случилось что-то необычное, крикнул:

– Скорей к телефону!

– Ну что я говорил? Наш Меред не обманет. У него все по часам расписано, – рассуждал Сувхан, вставая из-за стола и беря папаху.

– А ты отругай его, пусть хоть за бельем-то приезжает, – наказывала Джемал-эдже сыну. Она явно была недовольна: младший совсем недалеко, почаще мог бы навещать ее.

Вслед за мальчишкой Таган поднялся на крыльцо конторы, вошел. Посреди пустоватой комнаты, за бухгалтерским столом сидел сторож и, коротая скуку, болтал по телефону с Мередом и его помощником. Те потешали его разными прибаутками. Сдвинув тюбетейку на лоб, сторож почесывал затылок и смеялся. Вот он встал, восхищенно воскликнул: «Ай озорник!» – и передал Тагану трубку, а сам, стуча деревянной ногой, удалился.

– Здравствуйте, Таган Мурадович! Как ваше здоровье? – с дурашливой учтивостью заговорил по-русски Меред. – Вроде единокровные, а вы даже и за знакомого признать не желаете. А нашему-то брату, чумазому извозчику, до чего лестно было бы примять у себя инженера, просто осчастливили бы!

– Осчастливишь вас, – сказал Таган. – Что тебя ловить, что ветер в Каракумах. Не валяй дурака, Мередка. Имей в виду, мать обижается: хоть за бельем заехал бы.

– Да некогда, честное слово! – другим тоном заговорил младший. – К маю столько работы, а еще и экзамены на носу. Я ведь кончаю вечернюю школу, осенью – в институт… Веришь, дохнуть некогда! Все-таки надо повидаться.

– Конечно. Слушай, что за птица начальник вашей товарной станции? Я зашел по очень важному делу: загнали куда-то вагоны с канавокопателями и роторным экскаватором. Машины сейчас на вес золота, а он – разговаривать не желает. Даже обиделся: дескать, не подталкивайте.

– А, начальник, товарной станции… – помедлил Меред. – Кстати, мой знакомый. Он сорок лет на железной дороге и каждый вагон в лицо знает. Постой, постой, значит, загнали твои вагоны, и теперь сам черт не найдет их?

– Да. Так как же быть? У вас, конечно… служба? Вы ни при чем?

– Знаешь что, – подышав в трубку, предложил Меред, – завтра сюда нагрянет один из главарей нашей дороги, Завьялов Арсений Ильич, и несколько дней, как я слышал, будет принимать всех кляузников, вроде тебя. Толкнись к нему. Не с жалобой на моего приятеля – он-то не виноват, а попроси помочь разыскать вагоны. Диапазон у Завьялова шире, чем у местных. Мне тоже нужно к нему, вместе зайдем. Приезжай, повидаемся и дело сделаем. Извини… вот со мной рядом дружок, давно надоедает мне. Говорит, хватит Тагану Мурадовичу домашним чайком пробавляться, хочет освежить тебя тем, что у нас с ним в холодильнике заготовлено.

– Кто это там такой отчаянный?

– Лев Григорьевич Костромской. Левка, мой помощник на тепловозе.

– Ишь ты. Ну приветствуй помощника, а я загляну, проверю вашу отвагу и выдержку.

Таган стал еще звонить на тот берег канала, в СМУ, инженеру, которого посетил вчера: поторопил с отправкой передвижной электростанции на джар. К Мурадову была встречная просьба: помочь СМУ на строительстве подпора. Прораба они посылают молодого и боятся, как бы парень не запутался в проекте.

Вернулся Таган домой усталый и взъерошенный, но выпил чаю – и усталости как не бывало. День прожит не зря. Если еще полчасика, пока свет не выключили, повозиться с цветной картой – свести воедино сведения гидрометров с того берега и старые данные изыскателей да сопоставить это с рассказами пастухов, то день завершится отменно.

Когда ложились спать, дедушка, между прочим, сообщил: Чарыяр среди дня искал Тагана, сам заходил и людей присылал. Должно быть, сильно тревожится: Таган помогает Мергенову, и тот опять обскачет кумыш-тепинцев.

Так и есть. Наутро, когда сели завтракать, подъехал ка газике Чарыяр.

– А я за тобой, джигит.

– Почему же такой суровый? – Поинтересовался Таган. – Закуси с нами, сердце смягчится.

– Некогда. Земля горит, сам понимаешь. Народ на поле нас ждет, едем.

– И что там у вас за пожар?

– А то. Ты вон целый день батрачил на этого хитреца: так, может, нам сегодня честь окажешь. Хоть уж не в первую очередь, после него. Вроде бы не чужие.

– Ох, башлык, небось хочешь, чтоб и солнце светило только на твой Серебряный холм. Нельзя так. И там народ как у тебя. Ну разве схитрил Мергенов, что раньше тебя кончил сев, быстрей принялся за хошар [7]7
  Хошар – общественные работы на оросительных каналах.


[Закрыть]?

– Мы тоже не спим. Едем скорее. И все-таки твой Мергенов из плутов плут. На районном собрании глотку надрывал: «Машины, машины давайте, ослов и верблюдов запрягать не станем, пусть отдыхают как в санатории!» А вчера я издалека случайно взглянул: эге, вон какой санаторий. Пыль столбом. Роют-копают. И больше обходятся ослами да верблюдами. И сам, как голодный зверь, мечется по полю. На собрании любит головы нам морочить. Фальшивый человек! – Чарыяр нахмурился. И только когда подъезжали уже к месту, спросил: – А как с Мертвой падью?

– Ты же слышал в тот раз, при секретаре райкома: я против.

Чарыяр отвернулся и больше не вымолвил ни слова.

Их поджидали колхозники. Опираясь на лопаты, они стояли на откосе и слушали техника, который в чем-то их наставлял и показывал на пестрые рейки. Техник был тот самый Чарыев, а в толпе выделялась ярко-красным платьем Айнабат.

– Таган-джан, – заговорила она еще издали, – смотри, наконец-то раскачались. А сев кончим, все перекочуем сюда, и пойдет!.. Только не поленись, помоги уж нам.

– У Мергенова вы закончили? – спросил Таган техника.

– Нет еще, – ответил Чарыев, опять робея перед инженером. – Там осталось пустяки.

– Это я выпросила его, – вставила Айнабат. – Меня досылали к Мергенову для переговоров: у нас ведь сложные дипломатические отношения, как между двумя различными державами.

– Тот не отпускал? – настороженно спросил Чарыяр.

– Сразу отпустил, можно было и не ездить, просто позвонить.

– У тебя все просто. Ну ладно, спасибо, ступай; а нам надо за лопаты браться.

Специалисты стали намечать лотковую трассу к распаханным под джарскую воду полям. Прочие, во главе с Чарыяром, сбросившим пиджак, копали отвод у крутого обрыва, там, где не мог пройти канавокопатель. Чарыяр любил физический труд и до председательства считался на хошаре неутомимым работником. Он и теперь неплохо орудовал лопатой и приговаривал:

– Эх, ребята, завидую вам! Все переживете меня, а я помру раньше времени.

– От чего же? – удивился пожилой колхозник. – Должность у тебя легче, а еда не хуже, чем у нас…

– Сравнил. Вы наработаетесь и храпите так, что ящерицы и те от страха не знают, куда деваться. А я лягу и кручусь с бока на бок: ни днем, ни ночью нет покоя.

Лишь после полудня он бросил лопату, отер лоб платком, надел пиджак и уехал, на всякий случай скрыв от Тагана и от своих, куда едет. Как выяснилось, отправился он к районным властям клянчить роторный экскаватор, который был в нетях – среди машин, затерявшихся в пути. А Таган весь день провел с земляками, и все его радовало – и разговор с людьми, и небо, и жаворонки над степью.

Засветло вернулся домой, пообедал, вышел в сад и лег в тени гранатового дерева, заложив руки под голову.

Только теперь он почувствовал приятную истому во всем теле, прикрыл глаза и стал дремать. Но почти сейчас же с соседнего двора донесся шум: ревели верблюды, может быть дрались, и хозяин их усмирял. Вскоре стало спокойно. Таган поднял голову, посмотрел на Серебряный холм в просвет между ветвями и почему-то вспомнил вечер с Ольгой. Вспомнил лицо ее, такое изменчивое, будто живет в нем трепет пламени; вспомнил внезапную нежность в простой фразе: «Бедный, бедный верблюжонок!»

Казалось, теперь установилось то, о чем он только мечтал, когда розовощекая, вся в инее лыжница, профессорская дочка, спасала его, утопавшего в сугробе. И смеялась неестественно громко. А глаза были такие…

Несомненно, она из тех глубоких натур, с которыми трудно сблизиться. Но возникла ли там, на холме, близость или только предчувствие чего-то, еще отдаленного? Кто знает. Сегодня Ольга должна приехать в город. Таган посмотрел ка часы. Семь. Она уже у себя в общежитии, в своей комнатке, читает письмо из Москвы, а за открытым окном цветет миндаль. Завтра нужно выехать пораньше: прямо к ней, потом к Завьялову. Да, в котором часу Завьялов принимает? Таган вынул из кармана записную книжку, полистал ее. «Арсений Ильич Завьялов» прочитал он и зажмурил глаза. Фамилия очень знакомая. Где он ее слышал раньше, до Мереда? В товарной конторе от сердитого чиновника? Нет, с чиновником разговор был короткий. От кого же?

И вдруг всплыло. Когда он сидел в комнате на Каракумской, Ольга назвала по имени друга детства. Письмо в синем конверте лежало на столе. Арсений… Сеня… Да, конечно. «Был застенчивым юнцом, теперь – крупный железнодорожник, едет с ревизией и скоро будет здесь». Тагану и тогда стало не по себе. А теперь, бестолковый парень, мог бы сразу догадаться, едва брат упомянул о Завьялове. Впрочем, брат рекомендовал его как важную персону, и Таган представил себе пожилого человека, вроде начальника товарной станции. А это вон кто – «друг детства»!

Внезапное открытие смешало все мысли. И Серебряный холм уже не брезжил надеждой. Неужели и весь тот вечер – случайный вздор, самообман несчастного влюбленного? «Бедный, бедный верблюжонок!» Неужели та нечаянная нежность – лишь пустое кокетство? Не может быть. Но как же все это понимать? И почему тогда, на холме, ты не высказал ей своих дум и чувств? Да и подозревает ли она о твоих чувствах? Если б ты высказался, то хоть не было бы такой мучительной неизвестности. Лучше сразу вырвать из сердца, чем терзаться так, как сейчас… И не бог весть где она – близко; взять да и поехать к ней.

– Будь что будет! – вслух решил Таган, встал и пошел к дому. Джемал-эдже у веранды скликала кур и сыпала зерно. Посреди двора на веревке висел шелковый халат, тот самый, «Ольгин». Таган глянул на халат, и что-то сжало горло. Как в отрочестве, когда сообщили о смерти отца и он, Таган увидел отцовы чарыки [8]8
  Чарыки – грубая крестьянская обувь из сыромятной кожи.


[Закрыть]и старую шапку. Ничто не потрясает так, как простые вещи, ставшие ненужными, бессмысленными, когда уходит самое главное.

– Где дедушка? – спросил он, и мать сразу уловила в его голосе дрожь, пытливо взглянула в лицо.

– Дед на конюшне. Не случилось ли чего?

– Все хорошо, мама. Я хочу съездить… по делам, – грустно сказал Таган и поспешил к деду.

И вот он уже бежал длинной полутемной конюшней, с запахом навоза и конского пота. Недалеко от входа, у стены, где висела сбруя, восседал на обрубке дерева Сувхан и чинил хомут, зажав его между коленями. Дальше трое подростков вместе с конюхом чистили стойла.

– Ай мой хан! – забасил дед, увидев внука. – Видишь, как получается. Вчера башлык мне так и этак намекает – коней, дескать, зря забываем. Надо проверить хомуты, седла, уздечки. «Назначаю тебя ревизором!» Ну ладно, говорю, а сам думаю: там, должно быть, чинить все надо, ведь «осла в гости зовут, когда дрова кончаются». И правда, сплошная рвань: с утра сижу, тычу шилом, поплевываю на дратву, тяну за оба конца – вот тебе и ревизор. А ты чего?

– Мне бы коня… получше, в город съездить.

– В город? Не на машине? Хотя верно, Чарыяр ее угнал. Да на коне и надежней. Разве может машина сравниться с добрым ахалтекинцем? В коне-то душа, жизнь, кровь играет, а в машине что? Гарь одна. Эй, Дурды! – вскинув голову, грозно крикнул Сувхан старику конюху. – Давай сюда Ласточку.

– А башлык не заругает? – Дурды нерешительно топтался возле Тагана и еле слышно еще бормотал какие-то слова.

– Пусть ругает. Найдем ответ! – заявил Сувхан, и, столкнув с колен хомут, стал выбирать для внука седло.

Конюх вывел гнедую кобылу, настороженно прядавшую ушами и нервно перебиравшую ногами. Сувхан вскинул ей на спину седло и, затягивая подпругу, восторженно басил:

– Ну гляди! Ну какая тут, к черту, машина сравнится с ней? Каждой жилкой дрожит! В глазах и ум и огонь. Ты только загадал, а она уже все поняла.

– Не запалите ее, – кашлянув, на всякий случай предупредил Дурды.

– Кого учишь? Люди глупее тебя! – рассердился Сувхан. – Он такой же джигит, вырос на коне. Езжай с богом, Таган-джан, и ни о чем плохом не думай.

Застоявшаяся лошадь рванула вперед и плавно понесла всадника. Он наслаждался скачкой среди полей, на которых еще кое-где работали. А потом доброе напутствие деда и беспечное настроение отступили далеко-далеко, опять нахлынули тяжелые думы и такое нетерпение, что и лёт Ласточки казался недостаточно стремительным.

Солнце село, когда Таган въезжал в город. По улицам шли люди: в магазины, в кино или в сад, откуда доносились меланхолические звуки духового оркестра. С завистью Таган смотрел на парней и девушек в толкотне тротуаров. Ему бы тоже сейчас поставить лошадь на отдых и пойти с Ольгой в городской сад, сесть в тихой аллее и высказать все. Да, так и надо сделать.

Каракумскую окутывал окраинный сумрак; а вот и дом с освещенными окнами за глинобитным забором. Таган привязал Ласточку у калитки, ступил во двор и сразу погрузился в прохладу. Где-то журчала вода; из открытой двери падала прямоугольная полоса света. Услышав стук калитки, вышла старуха с кастрюлей и тряпкой в руках и, вытянув шею, стала всматриваться – кто там. Таган спросил об Ольге.

– Да нет, батюшка, нет ее, – ответила старуха. – Оленька приехала и с час уж как умчалась.

– Не на почту?

– А вот, голубчик, к не знаю. Я любопытствовала: куда, мол, нарядилась, в сад, поди, гулять? А она – смеется: к жениху, слышь, на свиданье. В гостиницу, я так поняла. То ли шутка, то ли правда. Да и чего ей докладывать мне? Я не мать ей, а всего-навсего сторожиха.

Слово «жених» ошеломило Тагана. Кровь бросилась в голову, зазвенело в ушах, и вдруг дикая ярость перехватила дыхание. «Жених. Завьялов – жених! Так чего она молчала? Играла со мной, как с котенком».

– А вы кто будете? По службе или так, по знакомству? – принялась допрашивать его старуха.

– Не все ли равно. Я… никто! Пожалуйста, не говорите обо мне, – запинаясь, со странной настойчивостью попросил Таган, повернулся и быстро зашагал к воротам.

В домах светились огни. Небо было усеяно звездами, из сада слышался вальс, но все казалось ненужным. Ласточка зашевелила ушами, потянулась к Тагану мордой, раздувая ноздри. И в этом движении лошади почудилось что-то участливое, дружеское. «Ты только загадал, а она поняла», – вспомнил Таган слова дедушки, потрепал лошадь по гладкой шее и прошептал; «Э, глупые мы, Ласточка… зря спешили! Теперь нам уж и торопиться некуда».

Но нахлынувшую было грусть сразу пересилила обида. Он отвязал лошадь, сел к поехал. В нем кипело самое недоброе чувство к Ольге и к ненавистному Завьялову. С Завьяловым он должен был завтра толковать о пропавшем грузе. «Не пойду, к черту его! Не хочу его помощи. Выяснять что-то там о пропаже, когда все в жизни пропало.