Текст книги "Год веселых речек"
Автор книги: Александр Аборский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
– Постой-ка. Слышишь голос?.. Вас ищут. – И, не дождавшись их, Айнабат проворно сбежала с холма.
– Просто очаровательная! – сказала Ольга.
– Да, да, – как-то рассеянно согласился Таган. – Я задачки за нее решал… Как жаль, что вы уезжаете. Еще бы денек… – без всякой связи прибавил он.
– Не могу. Мне надо было сегодня вечером закончить подсчеты по экспедиции. Теперь уж хоть бы утром.
У ворот ждал грузовик. Вошли в дом. На подоконнике горела лампа; только что проснувшийся Каратаев читал газеты. Откуда-то из сумерек неслышно выступила Джемал-эдже и молча глядела на сына и гостью. С минуту длилось неловкое молчание.
– А давайте-ка чай пить, эй, народ! – стал шумно приглашать Каратаев. – Спешить тоже иногда вредно, – почему-то заключил он. – Чай, чай, нельзя обижать хозяев.
За столом Ольга непринужденно переговаривалась то с Каратаевым, то с Таганом. Джемал-эдже сидела поодаль к думала: «Сын на нее смотрит, как Мурад смотрел на меня. Уедут, и останемся мы со свекром и внуков не будем нянчить. А я-то надеялась: невестка при мне… Конечно, можно увязаться с ними, я ужилась бы с русской, отец с матерью у нее хорошие; но нельзя же свекра бросить, а в город он не поедет: делать ему нечего в городе. И дня без дела не проживет, заскучает, станет ворчать да ругаться и помрет, не доживет веку…» Она с неспокойной грустью наблюдала Тагана, Ольгу, потом немного успокоилась, подумав, что девушка не виновата, если пришлась по душе ее сыну. Пусть уж будет то, что бог пошлет.
Спустя четверть часа Ольга сидела в кабине грузовика. А мать стояла у ворот рядом с сыном и говорила гостям какие-то слова, не слышные за шумом мотора.
Она негромко говорила:
– Как тебе захочется, навести нас, дочка моя. Приезжай. Еще приезжай.
Машина дрогнула и скоро скрылась в темноте.
Глава девятая
День ото дня прибавлялось у него забот. Родной оазис мог обернуться добровольной каторгой, не будь Ольги. Ее присутствие не облегчало положения, скорей наоборот, но – меняло окраску всего окружающего.
Рядом Туркменгидрострой расширял главное русло канала. Крепилась дамба, изготовлялась лотковая сеть в целинных совхозах. На старых же землях многое продолжали делать по старинке. Между тем львиная доля пашни оставалась за колхозами. Исконные пахотные земли по Мургабу, как и сто лет назад, подвергались засолению. За счет государства и неделимых фондов копались мелкие коллекторы, да слабо, слабо. Урожаи не повышались, а тонны хлопка планировали ежегодно. Сейчас требовалось выправить положение в самые сжатые сроки.
Новые монтажные управления все начинают на целине, у них инженеры – из Ашхабада, из Ташкента. Опять туда, за канал, ездил вчера Таган на Мередовом мотоцикле. Денек выдался напряженный, зато с подпором решили окончательно. Таган связал по телефону своего министра со здешним управляющим и получил всю необходимую технику для джара.
Вчера же случайно встретил там председателя Мергенова. Старик, достаточно известный в республике, по району слывет за хитреца и выжигу. У него такое дело. В пути пропали платформы с машинами для местной Сельхозтехники, и Мергенов узнавал, не завезены ли они на трестовскую базу. Ему позарез нужен роторный экскаватор, числящийся среди утерянных машин. Конечно, и у старика на уме джар… И глубокая ревность к его, Таганову, председателю. Очень обрадовался Мергенов, поймав Тагана. Но разговора не состоялось, инженер был занят. Условились встретиться завтра.
Так еще и еще переплетались и возникали новые связи, требовалось держать их в уме.
Солнце, пробиваясь сквозь ветви, заливало двор ярким светом, и от света Таган проснулся. Мать во дворе хлопотала возле огня. Таган оделся, подошел к карагачу, где висел рукомойник над медным тазом, и стал умываться, отфыркиваясь и плеща водой. Спросил мать, понравилась ли ей Ольга.
– Ох, не привыкла я к таким. Голубоглазая! – Джемал-эдже улыбнулась в некотором замешательстве от его вопроса. – Русская, а приглядишься – как наша. Дедушка вчера хвалил эту голубоглазую. Ну да ведь и отец-то у нее достойный.
Повесив полотенце на дерево, Таган выбежал в огород и, подставляя спину солнышку, стал делать гимнастику. Он то резко выбрасывал руки вперед и в стороны, то вскидывал их, глубоко дыша, то нагибался, касаясь ладонями травы.
– Силу набираешь? – где-то рядом послышался голос Мергенова. В халате нараспашку, он пробирается среди кустов. – Да у тебя и так, слава богу, плечи-то вон какие, как у отца твоего, Мурада. Крепкий был человек. А я к тебе за советом, как условились вчера. Пойдем-ка в дом!
И Мергенов увлекает инженера за собой, будто не он, а инженер у него в гостях.
– Уф!.. Вот хожу, топчу кошмы в чужих домах. – Мергенов садится на ковер среди комнаты. – Хожу. А куда денешься, если ума не хватает?
Джемал-эдже приносит им завтрак.
– Слушай, Джемал, – сыплет ранний гость без передышки, словно зубы заговаривает хозяевам. – Взяла бы да и заглянула как-нибудь к нам. Со старухой моей повидалась бы, вы ведь из одного племени, обе таймазы, почти родичи. Ну и помогла бы советом. Что-то у нас с шелком опять неважно: червоводня плоха или женщины не умеют ухаживать за шелкопрядом. Я пришлю машину. А не на кого сына и старика бросить, так валяй вместе с ними. Мы таким людям всегда рады.
– Не знаю, кто со мной согласится поехать. Я в доме не главная. Приеду не приеду, только уж Чарыяру, пожалуйста, ни слова: съест, если узнает.
– У-у, страсти какие. Да разве мы ему не помогали? Так вот, я к тебе, мой сын, за помощью. – Мергенов повернулся к Тагану. – Ночью подсчитал, а сейчас вдвоем считали с агрономом, выходит: машин-то нам надо много, чтоб подвести воду от джара, да и потерялись они где-то там, служащие бумажками размахивают – с номерами вагонов… А время дорого. На том берегу сильная стройконтора, сам знаешь. Как я понял, она и будет вести работы на джаре. Ты, конечно, в курсе дела, тебя везде пускают, – польстил опять старик. – Не могут ли оттуда прислать нам новой марки канавокопатель или тот роторный экскаватор, когда найдут пропажу? За все заплатим. Может, у них запасной какой попусту валяется, а нам – вот как он нужен. Или уж днем-то пусть сами работают, а ночью давали бы нам. Машинистов найдем. Пособи-ка, ты ведь свой человек.
– Гм… мысль! – обрадовался Таган. – Я позвоню в гидрострой, полагаю, что дадут, конечно если те платформы сыщутся. Здорово, ей-богу здорово! Загрузить полностью каждый мотор… Хорошо бы такую мысль через газету. Я напишу. И, знаете, вот бы вам посоревноваться в этом, ну в освоении целины.
– Я не против. Я вызову Мухи Оразова и вашего Чарыяра Баллыева, условия составим. Но удобно ли сразу в газету? Ты ловишь меня на слове!
– Сказано: добрым словом грех не воспользоваться. И притом – время, время!..
Вчера там, за каналом, Мергенов показался Тагану слишком нахрапистым и не таким уж хитрецом, как его рекомендовал Чарыяр. Слишком часто прорывался он, готов был нападать и требовать, ни на минуту не выпуская из виду своей пользы, впрочем стараясь не нарушать такта. И здесь сначала тоже вел беседу с редкой, почти неприличной для старика стремительностью. Но вдруг переменился, даже голову опустил. Потом вскинул голову и сказал резко и молодо:
– Ай, пиши. Ты – грамотный!
Хлопнул инженера по плечу, встал, без всяких церемоний простился и уехал.
Оставшись один, Таган попросил Джемал-эдже никого к нему не пускать и сел за статью. Она была задумана еще без Мергенова и до настойчивой просьбы секретаря райкома; Мергенов лишь подтолкнул, ускорил процесс.
На солнышке расстелен холст и по нему рассыпан тонким слоем рис для просушки. Мать сидит, перебирает шерсть, посматривает на ворота; как бы кто не зашел и не помешал сыну. Роль незавидная. Простодушной крестьянке ни разу в жизни не доводилось отказывать людям в гостеприимстве.
Первым появился Ярнепес, с какой-то бумагой в руке. Зычно выкрикнул имя инженера.
– Тише, тише! Нет его. – Джемал опустила глаза. Понятно, Таган в комнате, он очень занят; на всякий случай Ярнепес спросил, будет ли Таган вечером.
– А как же, обязательно вечером заходи. Он любит тебя и всегда рад тебе.
Опять она перебирает шерсть, сокрушается: даже чаю не предложила. Если бы сын спал, так не жалко разбудить; но ведь он занят важным делом – нельзя беспокоить.
По пути в червоводню за ней зашли девушки. И рта не успели раскрыть, а Джемал уже таинственно зашептала:
– Тише, тише! – Как будто умирал кто-то в доме. Девушки перепугались.
– Что случилось? Дедушка Сувхан заболел?
– Да нет… да ну вас! Только тише, тише вы! Ступайте, я приду.
Шелководки переглянулись. Наверное, сын, как все городские, еще спит, и сердобольная матушка не хочет его будить.
Одна даже спросила:
– Таган-джан дома?
– Не обворожить ли ты его пришла, ишь какая любопытная! – рассердилась Джемал.
Едва спровадила шелководок, как со стороны сада во двор ввалился кузнец в сопровождении Айнабат.
Глухой на оба уха, кузнец под самым окном с неимоверным грохотом бросил железный лист, а девушка глянула в окно, и на весь двор зазвенел ее голос:
– Здравствуй, бумажная душа! Такое утро, а он, точно святой ишан, в темную келью залез. Извини уж, мы всего на минуточку. При этом она оглядывалась и глазами подбадривала оробевшего кузнеца.
– Да куда вы, куда вы! – всплеснув руками, кинулась к ним Джемал-эдже. Таган появился в дверях, и он вовсе не был сердит на мать, которая чуть не до слез огорчилась тем, что не укараулила сына от быстрой, как молния, Айнабат.
– Мы уже начали готовить щиты, – тараторила девчонка. – Помоги. Вот Бяшим-ага опытный мастер, он в чертежах разбирается, мы сами изготовим, только наметь.
– Вот это я понимаю! – обрадовался Таган и стал чертить карандашом на синеватом листе железа разные формы отверстий. – Вот, пожалуйста. Потом я еще зайду в кузницу, а сейчас…
– Так мы правда помешали? – испугалась или притворилась испуганной Айнабат.
– Думаешь, зря тебя останавливали? Ты вечно старших не слушаешь, – укоряла девушку Джемал-эдже.
– Да пустяки, успею, – сказал Таган.
Кузнец, так за все время и не проронивший ни слова, взвалил на плечо железо и двинулся вслед за Айнабат.
Мать усилила бдительность. Отложила шерсть и примялась бродить от ворот к саду, отгоняя кур, падких на рис.
На дороге за воротами показалась статная фигура: вернулся из города Сувхан, и у Джемал отлегло от сердца. Свекор сменит ее, а то ведь ей давно пора в червоводню, там ждут. Но вот свекор, помахивая камчой, приблизился к дому, и невестка пуще прежнего забеспокоилась. Какой он караульщик! Сейчас велит подать чай в комнату, где занимается Таган, и начнет рассказывать, как ездил в город. Нет, не жди теперь покоя. Задержать бы старика, да как задержишь, когда он идет в собственный дом. И Джемал пустилась на хитрость.
Не успел свекор дойти до крыльца, как она тихим голосом сообщила печальную новость:
– Наша ослица с утра невеселая, не пьет, не ест. Уж не заболела ли?
Сувхан круто повернул в хлев. Мышастая ослица, прядая ушами, потянулась к нему. Бурый осленок тоже поднял голову. Сувхан принялся ощупывать их.
– А Таган-джан с утра сидит пишет. Ему, видно, поручили важное дело, – стоя за спиной свекра говорила невестка.
– Много ты понимаешь! – перебил ее Сувхан. – Кто ему поручит? Таган-джан сам им поручает… Видела бы ты, как он с людьми толкует.
– Строго-настрого приказал караулить, никого не пускать. А люди, как нарочно, идут и идут. Ярнепес… хоть и стыдно врать, все-таки согрешила: нет, мол, дома, вечером приходи.
– Подумаешь! Ярнепес, так уж мы должны и работу бросить. Какой же стыд? Дай-ка мне чаю.
– Сейчас. И все-таки нехорошо обманывать, а я, грешница, обманула.
– Ну нечего зря молоть; пусть твой грех будет моим грехом. Нашла пустой разговор, – проворчал Сувхан, подбрасывая ослице люцерны.
– Так уж ты карауль, никого не пускай.
– Заладила! Не понимают без нее.
Невестка вскипятила воду в тунче [5]5
Тунче – жестяной кувшинчик-кипятильник.
[Закрыть], убрала рис и ушла. Сувхан поглядывал за ворота, скучал. Он не привык к одиночеству, и оно уже начинало его тяготить. Хотелось кому-нибудь рассказать, как съездил и о чем думал по дороге. А внук за стеной корпел над своими бумагами, точно читал молитву, которой не предвиделось конца. Время от времени он вставал, расхаживал по комнате и бормотал себе под нос обрывки фраз, потом останавливался у стены, машинально гладил висевшее на турьих рогах дедово ружье и снова садился за стол, набрасывая строчку за строчкой. Дело подвигалось к концу, когда на веранде раздался голос деда.
– Явился, хромой бай? Садись, попьем чайку. Я тут, один, со скуки помираю. А Таган… – Старик понизил голос, но все-таки слышно было, как он пробубнил: – Уж тебе не стану врать: дома, занимается, а я на карауле… – И опять забыл соблюсти тишину, грянул во весь голос: – Ну как там живете-ладите со своим начальством?
При такой опеке наверняка уж не напишешь ни строчки. Да и любопытно: кто же это «хромой бай»? Ну конечно, возле крыльца на кошме с дедом сидит его приятель Сапар-ага, конторский сторож. Они увлеклись, шумно заспорили. И спорят, отметил про себя инженер, о том же, что волнует его самого. И подход к проблемам у этих безграмотных стариков схож с его собственным подходом.
– Воды, ты ее вдоволь каждому дай, но опять же не прохлаждаться у воды, а перегонять ее надо в медовый сок, в чистое виноградное вино, – рассуждал практически настроенный Сапар-ага.
– Мало того, чтобы сок получать или вино, – по-своему судил Сувхан. – Мало того! Вода, она ведь без движения – болото, а за болотом – паршивая земля, мертвый солончак. Живая вода – всегда движется; а как и куда – вот ты что скажи мне! Пусть зря не петляет, бежит и сама видит, куда бежит.
Сторож кивнул и перевел разговор на другое.
– Ты мне, кажется, жевательного табаку с базара обещал привезти. Я за тем и шел сюда. Думаю, пойду спрошу насчет обещанного. Привыкнешь, так без него все не то.
– Привез, да еще какого! – отвечал Сувхан. – Покупаю у одного мужчины, выбираю по вкусу, а сам тебя вспоминаю: эх, дай бог, чтобы Сапару тоже понравился. А дома, заметь, табак я никогда не держу в сухом месте. Вон где держу, там прохладно и сыровато. Погоди-ка!
Сувхан подтянул бязевые штаны и отправился за табаком в кладовую, а внук, глядя на него из комнаты, все повторял про себя: «Пусть бежит и сама видит, куда бежит». Неплохо мыслит старичье.
Глава десятая
В Туркмении города видны издалека. Чуть не с полпути в утренней дымке показались чинары, водонапорная башня возле станция, хлопкоочистительный завод: бунты хлопка, накрытые брезентом, длинный забор. Таган был неразговорчив всю дорогу, мысленно готовился к визиту в райком и недоумевал: для чего Чарыяр увязался за ним. Верно, ему тоже звонили.
– Как бы не опоздать. В восемь, сказал Назаров? Нажимай-ка, парень, – торопил Чарыяр шофера, который и без того гнал вовсю.
Случилось хуже, чем ожидал Чарыяр. Вышли из машины, и Таган, взяв под мышку свою нарядную папку, взбежал на крыльцо, а он замешкался. Подтягивал пояс, одергивал гимнастерку, камчу прятал в глубь голенища – и лишь после всех этих приготовлений проследовал к Назарову. Толкнулся в дверь – заперта. Постучал робко, склонил ухо.
– Не стучите, – послышался за спиной голос секретарши, которая вошла в приемную с бумагами и села за машинку. – Никого не велел пускать. Он принял инженера.
– Мы вместе, по одному делу. – заволновался Чарыяр.
– Ждите, позовут.
– А забудут, так мне в приемной и торчать?
– Ладно. Понесу бумаги и доложу. Как у вас с севом?
– Как всегда. – Этого еще не хватало: отчитываться перед райкомовскими девчонками. Чарыяр без приглашения сел на стул.
– Плохо? Вы отстаете? – встревожилась секретарша и даже перестала печатать.
– Кончаем, говорю. Дохнуть некогда, а тут вот сиди жди. Неужто забыли?..
Нет, о нем не забыли. Уже зная о его приезде, Назаров велел запереть дверь.
Для приличия он осведомился о родичах Тагана: все ли у них там в порядке?
– Жалоб, надеюсь, не будет? Как приятно с такими посетителями! Не надо жалоб. Да, да, будь на то моя власть, я все и всякие жалобы под сукно клал бы. Только б требования людей выполнял. – Назаров сел за узенький столик, ближе к инженеру, и они продолжили диалог, начатый на джаре. Теперь Таган уловил в этом седом человеке новую черточку: подкупающе вежливо, незаметно и с дальним заходом умел он наталкивать собеседника на любой важный для него вопрос и терпеливо добиваться исчерпывающего ответа.
Начал Назаров с того, что принялся выпячивать выгоды от Мертвой пади, особливо если бы удалось заполнить ее до вегетационных поливов. Вот основное, все прочие соображения существенны лишь в такой мере, в какой сулят нам хлопок, виноград и продукцию животноводства, подчеркнул он, нарываясь на спор.
Таган отметил про себя слишком уж очевидную старомодную утилитарность мышления и не утерпел – сразу сказал об этом. Доводы же, какими здесь оперируют, содержатся в докладной записке, присланной в Ашхабад. Кстати, неизвестно, кто ее главный вдохновитель, Назаров убежденнее других отстаивал убогую районную фантастику, как выразился Таган. Теперь он глушил уже с полуслова любой довод в поддержку докладной, азартно сокрушал рутинеров и в течение четверти часа успел разозлить секретаря райкома.
Странно получалось. После короткой стычки положение обоих было незавидное. Один окончательно удостоверился в своей неправоте, а другого, за его гневные выпады, впору было выдворить из кабинета. Хорошо еще – без посторонних, с глазу на глаз.
Но тут неожиданно Назаров сделал жест, обезоруживший Тагана. Он вдруг заявил о своем невмешательстве. Готовить чертежи, арыки копать – вовсе не его компетенция. Пусть там пикируются на здоровье, пусть сталкиваются лбами: ему – подведи воду к сроку, и шабаш. И насчет рутинерства – пока не ясно, кто по этой части рекорды бьет, съязвил он, прицеливаясь, как бы дать сдачи. Вероятно, в отместку за избиение, за полное разочарование в «районной фантастике», Назаров начал критиковать гидротехников, выискивать у них слабости.
– Вот ваша практика: лотки, трубки, гибкие шланги. Разве они не из той же, слегка осовремененной, песни: «Малой струей – по глубокой борозде»?
Эта музыка гремела, когда он был комсомольцем. Она выжила, а из последних новинок многое бракуется. На днях один ашхабадский академик доказывал в газете преимущество гончарной трубы перед железобетонным лотком. Как прикажете относиться к подобным открытиям? Гончарная труба, сработанная еще рабами древнего Мерва. Неплохо! И, наконец, тоже буквально на днях, по радио из Москвы передавали о редчайшем новшестве. Найден способ борьбы с потерями воды в канале и засолением почв по его берегам: сажать арбузы, дыни, песчаную акацию. И как только раньше не догадывались.
Крепко сжав губы и дымя сигаретой, Таган слушал, кивал, потом заговорил сам. В лице секретаря райкома он видит единомышленника, сказал он, хотя и не разделяет его чрезмерного скептицизма. Все полезное в хозяйстве, вплоть до упомянутых труб и посадки дынь, может применяться еще сто и триста лет. Но тут же, рядом творятся дела куда более внушительные. Лотки не диковинка, кяризы не самоцель! Важней иное: квалификация наших ученых, темпы нашего гидростроительства, уверенность и, да позволено будет употребить такое слово, отвага специалистов.
– Но к чему, к чему отвага прилагается, хотел бы я знать. И когда увидим результаты? – Не умея сдержаться, Назаров застучал ребром ладони по настольному стеклу. – Я понимаю, – смягчился он, – с таким чувством люди говорят обычно о своем, глубоко личном…
И впрямь, Таган выказал предостаточно чувства. Поддаваясь настроению собеседника, он вскочил со стула, схватил бумагу, какой-то бланк, и принялся вычерчивать профиль оазиса. Искривленное русло речки и канал, пересекший ее дельту. Попутно сыпал цифрами: количество осадков, солнечных дней, годичное испарение влаги на каракумских почвах.
– Ваша диссертация, не так ли? – подогрел опять Назаров.
– Нет, – отвечал инженер. – Диссертация – приятная штука, но дождя не вызовет, родника не откроет, а мы ведь это имеем в виду, верно? Да, на ваш вопрос – в чем для меня лично проблема…
Суть дела для него заключалась в том, чтобы со всей точностью учесть водные богатства района. Дожди, горные стоки, канал, а также подземные линзы и озера. Подобная задача ставится впервые, не только у нас в Туркмении, но и в других районах. Раньше мы полагали, что насквозь видим землю. Оказалось же совсем наоборот: о главных запасах и не подозревали. Хыдыр Ильяс [6]6
Хыдыр Ильяс – Илья-пророк.
[Закрыть]погромыхивал там, наверху, сыпал снежок на ледник Федченко, на хребты Гиндукуша, и, пользуясь стоками гор, Средняя Азия благоденствовала под абрикосовым деревом или подыхала на раскаленном песке, когда не хватало влаги полить то дерево.
Быстро сдернув тесьму со своей папки, Таган вынул два листа и цветную карту собственного изготовления. Показал цифры. Новейшие подсчеты запасов пресных вод в масштабах земли – на одном листе, ка другом – то же самое, только в малом секторе, непосредственно их интересовавшем.
Вот вам ледовая шапка Антарктики, вот – озера, вот картина подземных вод на глубине всего 60–80 метров. Карта содержала и многое уже разведанное по Мургабской долине. Оставались белыми пятнами глубинные запасы и не вполне учтенные расходы и потери.
Мучают нас сегодня не столько подсчеты и поиски исходных данных, сколько инерция мышления, привычки. Привыкли рыть ямы, хаузы семейного назначения, с соседями драться из-за арыков, а дождями управлять, менять климат по своему усмотрению не смеем, робость мешает, сетовал Таган. Тысячи лет обходились кяризами. Наконец, получаем возможность смело объявить, как, какими средствами избавиться от водяного голода. В международном плане сейчас идет гидрогеологическое десятилетие, о чем Назарову, разумеется, известно. Каждый призван внести посильный вклад в борьбу с водяным голодом, и каждый заинтересован в удовлетворении нужд своего района. Рассоление каспийских вод уже на очереди, и добыча подземных запасов, и «приглашение дождей». Сам Мурадов в Ашхабаде связан с группой сотрудников института водных проблем, уже три года одержим этим, но вот практика, служебные нагрузки все осложняют.
– И помогают, – серьезно вставил Назаров.
– Безусловно. И, пожалуйста, не истолкуйте превратно мои слова. Я мог бы сидеть в той же академии, перемножать там цифры… О, я отвлекся и отнял у вас время, – спохватился вдруг Таган. Но Назаров, обойдя стол, приблизился к инженеру, положил руку на его плечо.
– Душу вы мне разбередили, «рутинеру, ямокопателю» или как там еще… И, признаться, у меня даже ревность к вам появилась. Не к идеям, не к юношескому запалу, поймите и вы меня правильно. Мы тоже горели не хуже нынешней молодежи, да и ныне кое в чем не уступим ей. Другое вызывает ревность, именно ревность! – настаивал на слове Назаров. – Мы тогда, пытаясь отвоевать лучшее, учились у прадедов, у образцовых садоводов, образцовых мирабов. А вам не из прошлого, а из будущего дано черпать. Из будущего! Подумать только: подземные реки, рассоление морей! Это уже если не завоевание, то – рывок вашего поколения. Все ускоряется, и невольно думаешь, как бы не проворонить чего в воспитании молодых людей, ребятишек своих…
Он оборвал тираду так же круто, как начал. Бросив взгляд на часы, поморщился, торопливо спрятал их под рукав и неожиданно перешел к самой обыденной прозе, попросил Тагана об одном одолжении. Назарова интересовали способы использования полиэтиленовой пленки на строительстве гидроузлов. Он знает, полимерная пленка – штука весьма ценная, скажем – для прокладки между слоями земли: исключается фильтрация, предохраняется от износа мост. Но укладывать пленку не научились.
Бережно сгибая листы, Таган прятал их в папку, перевязывал папку тесьмой, а Назаров тем временем открыл сейф и достал оттуда моток пленки. Должно быть, заранее запасся, к сегодняшнему. Ловко развернул на полу эластичное прозрачно-матовое полотно, и оба склонились над ним, застыли на мгновение, точно молящиеся магометане.
Таган, присев на корточки, стал показывать, как стелют пленку, чтобы добиться большей эффективности, а Назаров ползал возле него на коленях, задавал вопросы. В таком положении и застала их секретарша, принесшая бумаги.
Еще некоторое время продолжались вопросы, затем Назаров отмыл руки от пыли и взял документы на подпись. Секретарша между тем доложила: в приемной ждет Чарыяр Баллыев.
– Просите Баллыева.
Получив разрешение, председатель колхоза вошел, поздоровался и сел в кресло.
– Ну, с чем пожаловал? – холодно поинтересовался Назаров, когда просмотрел бумаги и отдал их.
– А вот – с ним… – Чарыяр заерзал в кресле, сообразив, что у него в райкоме и дела-то, собственно, не было.
– Видите! Сев не кончен, земля пересыхает – и все равно «за компанию» катим в город. Самое время! – Назаров с укоризной посмотрел на Чарыяра, а тот щипал себе ус, не зная, куда деваться. – Показываем пример трудовой дисциплины, о которой сами распинаемся на собраниях. Сердишься? Я говорю прямо. Есть у тебя еще дело в городе?
– Есть, – глухо пробормотал Чарыяр. – Заявку на пастбище снести в райисполком.
– Шофер мог бы «снести». Телефон в исправности: поднял трубку… Зачем попусту утруждать себя? Ладно, поезжай и возвращайся скорее – в колхоз.
– А за тобой?.. – заикнулся было Чарыяр, глядя на инженера и поспешно вставая.
– Не беспокойся, доставим инженера куда ему надо. – Чарыяра просто-напросто выставляли из кабинета. – Да, а как у вас, простите, со статьей? – после ухода Баллыева, словно бы между прочим, вспомнил секретарь.
– Статья написана, – почему-то неуверенно ответил Таган. – Хочу просить вашу секретаршу, Гульнар, перепечатать; только вот…
– Критика? Боитесь показать начальству? – Назаров захохотал, а инженер вскочил, решительно тряхнул чубом.
– Нет. Я и не думал ничего скрывать. Капля критики есть, конечно, в адрес районных работников. Есть!
Он ударил себя по карману, где лежала статья, и затем пояснил, уже вполне овладев собою. Его смущало то, что Гульнар, верно, занята, да и разрешено ли ей печатать постороннее? А у него в городе нет знакомых машинисток. Назаров отмахнулся от пустячных разговоров – и принялся бранить водхоз.
Выходило, будто его ничто в эти дни так не занимает, как каратаевская контора. Ему понадобилось для чего-то напомнить о совместном их с Каратаевым учении в Ашхабаде, когда жили они в одной комнате, делили сухую лепешку пополам. Он знал Каратаева насквозь, и теперь странным образом подстрекал инженера «нещадно бить, пороть каратаевых, выбирать них сонную одурь». Воевать с ними следует, разумеется, без насмешек, но и без грошовой дипломатии, бросая им в лицо всю правду. Иначе почувствуют себя непогрешимыми и будут «служить, только служить». Таган хотел вставить слово о необходимости щадить авторитет, самолюбие, возраст – ему не дали и рта раскрыть. В том-то и дело, продолжал Назаров, что водхозовцы сами давно подрывают свой авторитет.
Короче, обязанность друзей – нанести удар Каратаеву именно сейчас. Инженер, невольно подчинившись, кивнул, а поскольку разговор начался, собственно, с его статьи, содержание которой известно лишь ему самому, попросил более об этом не распространяться.
– Превосходно! Только не тешьте себя надеждой, что я прощу вам… потерю водохранилища. И то, что в дураках меня оставили, – быстро переменил тему Назаров. – Я – злопамятен! – прибавил он смеясь. – Но, ради бога, больше ни слова. Притом мне буквально через две минуты уже ехать. Н-да… – никак не мог он успокоиться. – Акмурад – за, вы – против. Толковали мы с вами в тот раз о нейтральном судействе, о Скобелеве. Вы – согласились. Так вот, уговор: не откладывайте, Каратаева пошлем к Скобелеву, пусть сам зовет его, а заодно поглядит, как живут люди в песках. Может, это наведет его на размышления, и потухший вулкан опять начнет действовать. А теперь, если надо секретничать с Гульнар, полнейшая вам свобода. Садитесь и диктуйте. Мне пора, пора. Спасибо, что заехали. Назаров хлопнул по руке Тагана, взял портфель и вышел.
На перепечатку статьи потребовалось не много времени Из назаровского кабинета Таган созвонился с редакцией, помещавшейся этажом ниже. Редактор без задержки принял его, пробежал глазами рукопись, одобрил, удивив автора поспешностью, спросил: «На той неделе – не поздно?» – и потянулся к вешалке за шапкой. У крыльца его ждала машина, редактор выезжал в совхозы, на правый берег канала.
– А меня бы до колхоза Ленина… – сказал Таган. – Вам по пути?
– Безусловно, Таган Мурадович. Подбросим, подбросим, – дружески замурлыкал редактор и, подхватив инженера под руку, потащил из помещения. У него все выходило удивительно коротко и стремительно.
Ольга, наверное, в городе, подумал Таган, садясь в машину. Он так мечтал утром, выезжая из Кумыш-Тепе, покидаться с ней и замахнулся было дернуть редактора за рукав, чтоб свернули на Каракумскую, да вспомнил: надо еще к начальнику товарной станции – и только с грустью посмотрел на промелькнувшую Каракумскую. У вокзала он попросил сделать остановку.
– Пожалуйста, пожалуйста!.. – мгновенно согласился редактор.
