Текст книги "Год веселых речек"
Автор книги: Александр Аборский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Глава шестая
Он позвонил из кумыш-тепинской бухгалтерии в водхоз, и оттуда обещали послать человека для съемок на джаре. Повесив трубку, Таган направился было домой.
– Эй, инженер-ага, давай к нам сюда! – окликнул его из-за полуоткрытой двери Чарыяр.
Председатель сидел у себя с чабанами. Нынче уже с апреля трава выгорела, и эти хозяева пустыни съехались на совет: куда им перегонять отары. Ожидалось решение районного начальства об отгонных пастбищах и переброске кормов. Завтра до рассвета чабаны собирались седлать верблюдов и возвращаться в пустыню. Сухопарые, черные от загара, они чинно обступили стол; те, кто постарше, громоздились на стульях. Все в косматых папахах и в халатах цвета выжаренного песка.
В этой засушливой стороне чабаны веками составляли некую касту. Немеряные расстояния степи и тяготы кочевого быта отдаляли их от культуры оазисов и способствовали выработке особого кочевничьего характера. Любопытный народ этот в наши дни, благодаря вмешательству автомобиля и радио, сильно меняется. Следопыты, до глубокой старости сохраняющие зоркость глаз и неутомимость в ходьбе, они знают повадки змей и джейранов, предугадывают изменение ветра, умеют слушать воду под землей, помнят расположение барханных гряд, саксауловых зарослей, колодцев и дождевых ям, как помним мы приметы своего городского квартала.
Чабанам хотелось выведать о многом: как-никак человек из Ашхабада, притом коренной кумыш-тепинец. Но Таган незаметно втянул их в беседу, нужную скорей ему самому. Для инженера в его научных изысканиях чабаны, с их опытом и наблюдательностью, были сущей находкой.
По его просьбе они долго рассказывали, а Таган записывал в блокнот: о колодцах, в которых исчезает вода, и новых источниках, найденных в пустыне. Потом он спросил, о чем здесь шумели до него.
– Разве ты не чувствуешь, положение-то наше – хоть караул кричи! – за всех ответил сурового вида старик Ягмур с орденской ленточкой на груди. – Раньше твердили: канал придет, зелеными кормами завалят. Ну и где же они, твои корма? Близ села – канал, а там – последняя трава выгорает. Хлопководам счастье, а у пастуха опять миражи. Где обещанные пастбища? Объясните!
Старый Ягмур приготовился слушать. Председатель кивнул инженеру:
– Объясняй.
Час от часу не легче. Таган медлил, доставая папиросы, а когда заговорил, складно не получилось. Жалобы на бескормицу не в новинку. Если б не такая печальная история, тот же хлопковод мог бы завидовать чабану, пошутил Таган; шутка не до всех дошла, а Ягмур, уловив ее смысл, остался недоволен. С них-то, дескать, спросу пока меньше. И он застучал посохом из корня кандыма, собрался возразить; инженер остановил его, заметив, что о завидной их доле говорит не всерьез. Гибель стада – огромное бедствие, между тем у хлопководов больше потерь. Аму-Дарью сюда привести сумели, строителям за это благодарность народа, вдобавок к орденам. Но водой распоряжаемся худо, где-то гоним ее в песок, где-то избыточными поливами, по недосмотру, губим почвы. И слишком устойчив у нас порою взгляд на непорядки – взгляд сквозь пальцы. И уже поперек горла нам встала эта расхлябанность, с сердцем заключил Таган.
– Да-а, – неопределенно протянул Ягмур, поднявшись со стула. – Все-таки о пастбищах не забывайте, о настоящем обводнении! В степи ягнята пить хотят. Возьмешь в руки ягненочка, вот так… – Чабан бережно взял загорелыми ладонями каменный белый пресс со стола, приложил к щеке и продолжал: – Нежный, а каракуль зеркальным блеском отливает на нем. И глядит он на тебя: дай ему свежей травы, дай свежей воды.
Беседовали, пока Джемал-эдже не прислала за сыном ребятишек.
По пути из конторы думалось о нуждах пастухов и о том, как легко мы втягиваемся в людские повседневные заботы. Душа горела, не терпелось поворошить водхоз. Самое малое – сесть и написать статью, о которой просил Назаров, пропесочить Каратаева. Затем мысль перебрасывалась на изыскания под новые совхозы. И – Ольга, – никак ее не минуешь. По прямой или сложными поворотами движется мысль – все равно возвращаешься к ней; так до самого дома не выходила из головы.
Завидев Тагана, мать начала наливать из котла суп. Впервые за эти дни остались вдвоем. Она все та же, неторопливые движения рук, крепко сжатые губы, только глубже бороздки морщин на смуглом лбу, и в глазах нет прежней яркости. Как ей живется, спросил он. С такими сыновьями да плохо жить! Джемал-эдже улыбнулась, и Таган воспринял ее слова как упрек.
Конечно, он плохой сын: редко и лишь на короткий срок появляется дома. Копит знания, куда-то рвется, а мать здесь плачь по ночам и молись о его счастье. Часто ли навещает их Меред? Каждый месяц, но у него, говорят, опасная работа. Совсем мальчишка – и такая работа! Прошлой осенью Таганова тетя, Говель, сына женила, поехали к ним в Байрам-Али на арбе. У переезда остановились, ждут, а по железной дороге поезд мчится. Тепловоз темно-синий, как платье дорогое. Глядят – ах господи! – в окне Меред, волосы по ветру развеваются. Увидел своих, рукой махнул да как загудит на всю степь – и улетел! Вот он какой, Меред, а ведь совсем еще мальчишка.
– У него прекрасная профессия, – сказал Таган, с удовольствием выслушав рассказ матери. – Пойми, мама, твой Меред уже взрослый человек, и он на верном пути.
– Все завидуют, а я завидую матерям, у кого дети рядом. Почета иные достигают и в своем селе. Вон Айнабат – какая девушка!.. А мои дети все куда-то из дому…
Сын ел вкусный пирог с бараниной; мать еще рассказывала про свекра, а потом, собирая посуду, опять вздохнула:
– Ох, доживу ли до внучат, не знаю. Соседи и те интересуются: с детьми, говорят, базар, без детей – мазар [4]4
Мазар – кладбище.
[Закрыть].
В душе по-прежнему была Ольга, а слова о внучатах лишь очень отдаленно относились к ней. Не отвечая матери, сын лег на ковер и слушал, как она под окном заклинала ребятишек не лазить в комнату; потом раскрыл оранжевую папку, достал оттуда тетрадь, чтоб внести уточнения по джару и тщательно записать сообщения пастухов о подземных водах. Занимался долго, не отрываясь. Но вот послышался шорох, Таган поднял голову и увидел в окне сосредоточенные лица мальчишек, странным образом стороживших его покой. Они испуганно пригнулись под окном, и Таган позвал их в комнату. Ребята упирались; наконец, толкая друг друга, вошли. Их было трое, и все его родственники, Самый старший – застенчивый мальчик Нурмурад – оказывается, явился гонцом от Айнабат и ее брата: Тагана звали в гости.
Вечером, кончив свою писанину, Таган вышел в огород. Следом не замедлила появиться Джемал – это был ее день. Вот сын выдернул из грядки розовую редиску, стряхнув землю, обтер платком и сунул в рот. Затем обошел вокруг хауза и, оглянувшись, сказал матери:
– Засыплем.
– Как так? – всполошилась она. – Люди говорят: чтоб небо не задавило, синица ложится кверху лапками… Нам и житья не станет без своего хауза. Гранаты пропадут, грядки засохнут. Дедушка бережет его пуще глаза, с лопатой ходит, кряхтит. Стар он стал и – без помощников.
– Поможем, вот яму засыплем, и разбогатеете.
– Что ты мне сказки рассказываешь!
– Это не сказки, мама.
Почему-то Сувхан задержался на поле; соседи вернулись – его все нет. Таган решил дольше не ждать, идти с матерью к Айнабат, а по дороге прихватить и деда.
В сумеречной тишине пошли мимо Серебряного холма и того участка, где рассчитывали найти Сувхана.
В поле, слышно было, о чем-то спорили, и Сувхан – громче всех. Такое за ним водилось, гнев его нередко опережал рассудок.
– Что правда, то правда, с добрым спутником скоро до места доберешься, а с худым только с пути собьешься, – размахивал руками и нещадно бранил он брата Айнабат. – Ты, Ярнепес, не впервые бригаду подводишь, сколько можно терпеть?
Механик возражал сдержанно; Сувхан же все более распалялся. Джемал, побаивавшаяся свекра, взяла сына за руку: лучше им обождать, пока кончится шум. Но кто-то заметил их и указал Сувхану; тот и ухом не повел – он продолжал воевать с механиком.
В бригаде с утра поливали по трубкам, но трубок и щитков не хватало. Послали за бульдозером, чтоб остановить воду: арык еще не был оснащен регуляторами. Однако мастерская оказалась на замке, механика не нашли, и бульдозер получить не удалось. Закрыли вручную. Сувхан участвовал во всем и с утра копил гнев, а теперь поймал Ярнепеса и отчитывал. Он обещал дойти до райкома, и если Назаров не образумит механика, то Сувхан самолично оторвет ему голову.
– То-то у нас все кувырком! И все из-за тебя!.. А вы куда? – вдруг повернувшись к внуку, спросил старик.
– В гости – к нему, – показал Таган на Ярнепеса. – Мы тебя ждем, чтобы вместе…
– Ну нет, волка с овцой не сосватаешь, – пробормотал Сувхан, несколько обескураженный таким оборотом дела.
С толпой мужчин он двинулся к поселку. Яренепес, улыбнувшись ему вслед, подошел к Тагану и Джемал-эдже и с ними отправился домой.
Глава седьмая
По пути Ярнепес свернул к конторе – позвать башлыка, и почти одновременно к конторе подкатил грузовик из города. В кузове сидел Каратаев, а в кабине русская девушка. Им нужен был инженер Мурадов. Ярнепес сказал, где искать Тагана, и, как водится, пригласил городских на плов.
Теперь в кузове сидели трое, включая Чарыяра, который, хватаясь за борт, осведомлялся, что это у Каратаева за аппаратура под скамейкой. Тот объяснил: для съемки на джаре.
Едва в вечернем сумраке показался Серебряный холм, Каратаев тотчас свесился к окну кабины.
– Ольга, Ольга Ивановна, внимание: Серебряный холм! Потому село и называется Кумыш-Тепе. Здесь остатки крепости. Слушай-ка, башлык, а когда ее строили? – обратился он к Чарыяру, но председатель не знал, и занимало его иное.
Грузовик шел мимо усадьб, и Каратаев заметил на огороде сизобородого рослого старца в белой рубахе навыпуск, с лопатой в руках. Потолковать бы с ним, небось знает кое-что о крепости. Каратаев забарабанил по крыше кабины.
– Стоп! – Неуклюже рухнув на землю, он быстро поднялся. – Поезжайте, я сейчас, сейчас!
Старик с воздушной бородой, привлекший его внимание, был Сувхан. После ссоры на поле он поостыл и теперь бесцельно расхаживал с лопатой. Увидел городского человека в шляпе – тот бодро шагал к нему через грядки. Каратаев, кто его не знает в районе!
В конце двадцатых годов, еще зеленым юнцом, прогремел на всю долину Каратаев – гроза басмаческих банд; затем, после учения в Ашхабаде, прославился как «бог воды», неумолимый и праведный. Жаль, в последние годы потускнела его легенда: болезни, что ли, прихватывают, как это часта бывает у ответственных работников, или другие боги затмили Каратаева, а может, в конторе больше занят и на люди показаться недосуг… Тагана, должно быть, надо ему повидать, а внук – у Ярнепеса, вот досада-то.
Но гость даже не поинтересовался внуком.
– Славные грядки! Я сюда просто так… Иду – дай, думаю, с человеком поздороваюсь, – говорил он, тряся сухую узловатую руку хозяина и дружелюбно глядя на него снизу вверх.
– Добро пожаловать! У меня чай готов, одному скучно пить. – Сувхан повел гостя к дому, усадил под деревом, принес чайник.
– Давно в этих местах? – спросил Каратаев, положив на кошму соломенную шляпу.
– Давно ли? – отозвался старик, чуть сощурив глаза. – Тебя, пожалуй, на свете не было, как мы пригнали свой караван и осели здесь.
– Да, да! – обрадовался Каратаев. Ему показалось, что перед ним именно тот, кто ему нужен. – Не знаешь ли, кем построена ваша крепость? И кто ее разрушил? Не связана ли эта история с судьбой вашей семьи?
Сувхану самому хотелось порасспросить гостя о разных разностях, но Каратаев уставился на старика и ждал ответа.
– Крепость строили против иранцев, когда шах зарился на наш край.
– Когда же он зарился?
– Да вечно были набеги из-за гор… – Сувхан указал кивком на юг. – А когда насыпали крепость – считай: было мне лет десять, и старик, такой же как я сейчас, рассказывал: подростком он сам подвозил на арбе камни и таскал землю.
– Так, ясно… – Затаив дыхание, Каратаев прикидывал в уме сроки. – Пятидесятые годы прошлого века. Стало быть, при Каушут-хане. Его рук дело!
– Руки-то крестьянские, а приказ Каушута, – вставил Сувхан, соображавший про себя, как бы перевести речь на другое.
– Вот если бы раскопать! – мечтательно сказал Каратаев, глядя на холм. – Наверняка получили бы для науки ценнейшие данные. Вы согласны со мной?
– Какая там наука. – Сувхан махнул рукой. – Булыжники да пыль. А наука-то должна пользу приносить. Урожай обеспечивать, плотины ставить – вот наука! А то мы – или спорим из-за пригоршни воды, или уж гоним ее в пески.
– Что ж, вода текуча, ей конца не будет, – попробовал отшутиться Каратаев.
– Конца не будет, а порядок должен быть, – строго возразил Сувхан, совсем озадачив Каратаева и уклоняясь от любезной ему темы. – А то вон один хочет разом все перевернуть, другой твердит: «Не спешите, не гоните, время терпит». Время терпит, да жизнь проходит.
– Верно, очень верно, – поддакнул Каратаев, а сам посматривал на холм, уже почти слившийся с тьмой. – Полностью с тобой согласен… А не знаешь ли, кто разрушил ее?
– Не знаю, не знаю, – досадливо проговорил Сувхан. – Не видел, как рушили… Что было, то прошло.
С каждым словом становилось яснее, что ничего больше не вытянуть из старика. Каратаев встал, поблагодарил за чай. Сувхан проводил его до дороги, вернулся во двор. Странно: ученый человек, вдруг явился, вдруг сорвался – и нет… Чем его здесь обидели?
…Усадьба Ярнепеса вечером выглядела светящимся островком среди темных полей.
На голос Тагана отозвалась Айнабат и мигом выскочила навстречу. Она слышала о ссоре на поле. По словам Айнабат, дедушка обычно летом воевал с Ярнепесом, а зимой ходил к нему в мастерскую, выяснял, какие машины лучше в работе, и все затем, чтобы вот так, как сегодня, отстаивать права своей бригады перед ним же, перед механиком.
В ожидания Ярнепеса они сидели у поднятого высокой стенкой виноградника. На груди Айнабат переливалось таинственным блеском золото ордена. Она призналась:
– Орден я приколола, чтобы ты увидел… Я только в праздники надеваю да на совещания. Я сниму, пока людей нет.
– Не надо. Спасибо, спасибо! – Таган был тронут. – А помнишь, как я отшлепал тебя, когда мы играли в огороде и ты мешала, тебя не принимали в игру – маленькая… Дедушка мне пророчил славу, я у него был и первый грамотей, и полководец, и бог знает кто. На тебя только рукой махал. И плохим пророком оказался.
– Я дедушке Сувхану никто – дальняя-предальняя родственница, правда ведь? – сказала Анкабат. – А когда меня наградили, никому проходу не давал: «Слышали, вы слышали?»
У ворот остановилась машина. С Ярнепесом и председателем Чарыяром приехала девушка.
– Какими судьбами? – улыбаясь ей, воскликнул Таган. – Мама, Айнабат, – это Ольга!.. Мама, я говорил… Но как вы здесь оказались?
– Захотела и приехала! – весело отвечала Ольга, здороваясь с женщинами.
Через полчаса явился Каратаев и, окинув взглядом живописную группу, расположившуюся на ковре, сказал Тагану:
– Ну, джигит, рад гостям? А ты говоришь, чудес не бывает. Бывают! Мы полмесяца уговаривали уважаемую Ольгу Ивановну поехать сюда – и все попусту, а сегодня о чудо! – сама звонит: «Когда же на джар?»
Вы, кажется, намерены смутить меня, Акмурад-ага? – задорно спросила Ольга. – Но я уже призналась тут без вас. Вот видите!..
Слушая отповедь девушки, Каратаев хлопал себя по коленям и приговаривал:
– Ай, извиняюсь! Ай, молодец!
Во время ужина Айнабат посадила Лугину рядом с собой и ухаживала за ней. Она не могла не заметить то затаенной, то откровенной и бурной восторженности Тагана по отношению к русской девушке и была к ней по-особому внимательна.
– Слушай-ка, хозяин, – наклоняясь к Чарыяру, вполголоса говорил Каратаев, и Таган невольно тоже слушал его. Непонятное с Каратаевым, морочит он голову председателю. – Тот холм срыть надо, и ты сразу увеличишь площадь под посевами. Земля – чистое золото, а в поселке ведь каждый клочок дорог. Внести бы в план? – На всякий случай Чарыяр кивнул, не вполне уразумев пока, к чему им эта затея. – У меня, видишь ли, еще и своя цель. – Каратаев повернулся к Тагану. – Я знаю, ты запротестуешь, но тут могут обнаружиться ценнейшие предметы, которые сразу обогатят наши представления об истории края. Значит двойная польза. Крепость, как я и предполагал, а сегодня узнал доподлинно, построена во времена Каушут-хана. Времена кровавых битв!..
– Не понимаю, – угрюмо возразил Таган.
– Да вот… Серебряный холм.
– А зачем? Зачем?
Увеличим площадь плодородной земли. Я уже говорил сейчас: земля – золото, в поселке…
– Клочок в полгектара, а сколько грунта снимать! Стоит ли овчинка выделки?
– Ну, конечно, надо еще обмозговать…
Э, черт бы их всех побрал, новоявленных археологов. Не затем же Таган пришел сюда, чтобы полемику разводить в такой вечер. Вон женщины перебрались в дом, Айнабат хвастается убранством комнат. Теперь мать объясняет гостье, как выкармливают шелкопряда. Они опять вышли в сад, вот поднялись на веранду. Ольга держит в руках ветку тутовника с едва наметившимися листьями и рассказывает о своей работе. Мать несмело трогает ее за плечо и приговаривает по-туркменски: «Ай, доченька моя!..» Женщины подружились.
Чарыяр между тем, улучив минуту, выпрашивает у водхоза какие-то рекомендации насчет поливов. И Тагана, не впервые уже, удивляет то, что Каратаев точно помнит, где и как проходит любой канал. И он, Акмурад, не скупится дать дельный совет. Только на воду скупится. Наконец Чарыяр зевает и достает из кармана часы.
– Пора бы по домам. Ты не против, Акмурад?
– А разве вы не ко мне? – спросил Таган Каратаева.
– Нет, нет, – решительно сказал Чарыяр. – Нам еще посоветоваться надо. Ночевать ко мне.
Простившись с ними, Таган подошел к женщинам. Увлеченные разговорами, они, казалось, забыли о его существовании.
Вот мои самые близкие! Дедушку вы тоже видели утром. Вот мои сосны! – Он указал Ольге на кусты лоха, за ними расстилались поля, а дальше – пустыня. – Мне везет. Неслыханно везет! Я ведь не чаял, когда мы там по снегу бродили, совсем не чаял с вами встретиться здесь, у меня на родине…
– Знаете, я теперь вот соберусь и напишу длинное письмо папе, – перебила Ольга. – Папа вас любит…
– Ах, доченька моя! – опять вырвалось у Джемал-эдже. – Устала с дороги-то. Пойдем, Таган-джан. Пусть тут девчонки как хотят. – Она говорила по-туркменски, сын перевел ее слова и прибавил, что всем рано вставать. Ему до смерти не хотелось уходить. Он жалел еще, что завтра не удастся помочь Ольге и Каратаеву: условился о встрече с работниками Каракумстроя на том берегу канала.
Был уже поздний час, когда мать с сыном возвращались домой знакомой дорогой. Из низин тянуло свежестью. Кутаясь в платок, Джемал быстро шла впереди. Таган шагал за нею и смотрел на россыпь звезд, и ему хотелось петь песни.
Сувхан босиком слонялся по двору. Вечер без невестки и внука показался ему бесконечным.
– Ну как гостили? – спросил он, завидев их.
– Тебя там не хватало, – непонятно, шутя или всерьез, сказала невестка. Таган думал, что старик начнет сейчас бранить Ярнепеса, а он вдруг стал его расхваливать:
– Видел, какая усадьба? Хозяин. И в колхозе – полюбуйся, какую мастерскую оборудовал!
Таган не очень удивился такой перемене, он знал отходчивое дедово сердце.
Когда уже улеглись спать, Сувхан осторожно кашлянул и сообщил вполголоса:
– Я в городе-то передал все честь честью. Видная! С такими, знаешь, брат!.. С ними не шути. Таким, должно быть, атаманы снятся…
Глава восьмая
К вечеру Таган вернулся из-за канала и едва успел умыться, как прибыл с джара водхозовский грузовик. Каратаев обмахивал платком потное лицо, жаловался: ради общего блага он потерял по крайней мере пять килограммов веса.
– Зато, надеюсь, у нас есть теперь все данные и можно начинать стройку. Спасибо, Оля, вы оказали нам большую услугу. Умывайтесь и – обедать! – приглашал Таган, а мать уже гремела посудой, накрывая на стол.
Прошлую ночь плохо спали. Чарыяр с Акмурадом далеко за полночь выверяли свои планы, и теперь, пообедав, Каратаев пытался, правда довольно вяло, защищать идею превращения Мертвой пади в водохранилище, мычал о мудрых хозяевах, приберегающих воду впрок, но потом заторопился в город.
– Прощай, хозяин. Честное слово, на ходу засыпаю.
– Ни в коем случае! – остановил его Таган. – От нас так скоро не отделаетесь. – Он заранее сочинил довод, чтоб задержать гостей, а у Каратаева уже сил не хватало спорить, и он в отчаянии сдался.
– Ну вот, всегда так: заедешь в село и увязнешь по уши. Ладно, если позволите, я прилягу вон там, на кошме, сосну часок, а вы как хотите.
Подходя к кошме, раскинутой в тени дерева, он вдруг вспомнил, что именно здесь беседовал вчера с патриархальным стариком, и в недоумении оглянулся; но сейчас же лег и мгновенно заснул.
Ольга сказала, что она чувствует себя как нельзя лучше, только в городе у нее много дел. Скобелев отпустил ее с условием закончить подсчеты по своему топографическому отряду. Надо возвращаться. И все же она просила Тагана показать ей любимые его кумыш-тепинские места, если они недалеко.
Мурадов не заставил ждать себя. Метнулся в комнаты, принес два халата: один, дедушкин, – себе; другой, женский шелковый, накинул на плечи Ольги.
Минуя огороды, они свернули с дороги в поле, поднялись на Серебряный холм. Солнце садилось, в воздухе начинало свежеть.
– Как легко дышится! И это ваше небо… – посмотрев вокруг, сказала Ольга. – Так и манит вдаль. Жалко, скамейку не догадались поставить.
– Скоро мы тут беседку соорудим, – пообещал Таган, задумчиво растягивая слова. – И парк придвинем сюда вплотную. Холм опояшется зеленью виноградников, к вершине вскинется лестница. Тогда вот так же вместе поднимемся и будем вспоминать…
– Детство?
– Не только. Сосны под Можайском… и… час, когда мы пришли, а скамейки нет. Но давайте все-таки присядем, хоть так. – Таган снял с себя халат и ловко, как это делают пастухи у костра, раскинул его на земле.
В оазисах Средней Азии в начале весны выдаются сказочно прекрасные вечера. Пора дождей миновала, воздух, напоенный дыханием близких пустынь, прозрачен и чист. Запах влажной вспаханной земли сливается с ароматом цветущих персиков. Короткая весна обрывается к маю – сразу переходит в знойное лето. Тогда земля становится серо-желтой, унылой и уже не меняется… А пока еще лето впереди.
– Знаете, – сказала Ольга, сорвав травинку и сосредоточенно теребя ее, – я много слышала о вас от папы, видела вас в Москве и думала о вас, как об абрикосах когда-то в детстве…
– Абрикосы? Ну и ну! – Сравнение рассмешило Тагана.
– Нет, вы не смейтесь, я не такая уж глупая, вы поймите меня. Когда я в первый раз увидела абрикосы, они показались мне странными, таинственными: ни яблоки, ни сливы. Я знала – их привозят с юга, но не представляла себе, как растут они. Вот так и вы мне казались не похожим на тех, кого я привыкла видеть. Я смотрела на вас совсем иначе, не как сейчас. А вот вчера и сегодня вижу вас в кругу людей, среди которых вы росли. И вообще я уже знаю…
– Как растут абрикосы?
– Не смейтесь же… рассержусь, честное слово! Лучше расскажите о себе. О жизни.
– Жизнь небогатая, а со стороны особенно – однообразная серая равнина. И разве интересно вам слушать о том, как, например, мальчишки пасут верблюдов?
– А почему нет? Приключения!..
– Главное приключение у мальчишки начинается позже. Вот на той неделе началось… и продолжается.
– Что это? – испугалась Ольга. – Связано с работой, да?
– Очень, очень связано.
– Не надо, я не хочу! – вдруг запротестовала она, точно ей угрожало что-то в словах, какие мог произнести Таган. И он, пожалуй, даже обрадовался ее протесту: как бы он объяснил ей свое приключение, пока еще не ясно. Другое дело – сослаться на службу. Тут он легко, без риска раскроет все и посетует на то, как текучка глушит науку, как мешают Каратаев, Чарыяр, секретарь райкома, да и она, Ольга Лугина. Она-то пуще всех прочих губит дело, ибо она и есть приключение, о котором он проговорился. А ведь сама чует неладное, потому и прерывает, требует рассказать, как туркменские мальчишки пасут верблюдов.
Раз уж требует спасительных детских воспоминаний, надо обратиться к ним.
Ему тогда было двенадцать лет, а братишка и в школу еще не ходил. Отца убили на войне, жилось трудно, надо было зарабатывать на пропитание. Он любил верблюдов, главное – ездить на них, и нанялся подпаском к старику пастуху Мергену. Между прочим, невзрачный старичок Мерген был поэтом в душе и настоящим музыкантом. Гонят они стадо на пастбище, солнце всходит, тишина кругом, а он играет на туйдуке. Протяжная чистая песня течет-переливается. Туйдук – это дудка из камыша. Для Тагана и сейчас нет ничего милее туйдука, слышного далеко в степи. Сядут на возвышении, чтобы видеть все стадо, и старик рассказывает мальчику волшебные и героические сказки – голова кружится!
– Впрочем, раз уж я исповедуюсь, – продолжал Таган, – то скажу вам: пасти верблюдов – дело для мальчишки не менее сложное, чем для нас плотины строить. Не хотят ложиться, когда их надо седлать, убегают от своих колодцев к чужим. А еще попадают в песчаные бури.
Как-то пригнали стадо к колодцу, Мерген в те дни хворал и еле ноги волочил. Он выпил настоя трав, лег под кустом саксаула и заснул. Таган оглядел стадо и заметил, что нет одного верблюжонка. Взбежал на гребень бархана – нет нигде! А завфермой у них вредный был, и без того штрафовал Мергена за всякую мелочь. Плохо дело, подумал Таган. Пошел искать. А было это в июле, и время близилось к полудню. Идет. Дальше, дальше от колодца. Ветер подул, барханы закурились, сразу потемнело и начало хлестать песком по лицу. Мальчишке бы вернуться, но его сшибло ветром. Встал, не знает теперь, в какую сторону идти. Солнца не видно, небо опустилось низко-низко. Пробежал шагов двадцать, и опять его сбило с ног. Таган знал, что такие бури погребают в песках целые караваны верблюдов вместе с погонщиками. Глядит на ближайший бархан, а бархан к нему ползет. Папаху с головы сорвало, страшно: как бы и самого не унесло. Уцепиться не за что, кругом ни кустика – ничего, кроме песка и ветра. И душно, почти невозможно дышать. Песок набился в рот, в глаза. Потом подпасок все пытался представить себе, сколько это длилось: часа полтора или меньше?..
– Ну и как же вы? – поторопила Ольга, заметив, что он остановился и молчит.
– Выбрал место потише, прикрыл халатом голову, лег ничком и опять подумал о верблюжонке, – досказывает Таган, закуривая папиросу, – как мечется он один среди барханов, ищет спасенья, а ветер его валит с ног. Только бы меня не засыпало, думаю, а уж я его найду, обязательно.
К счастью, буран стих. Да ветер замел все следы, где теперь искать верблюжонка? Таган выбрал направление по солнцу. Но он так устал, что еле мог двигаться. Подбадривал себя: «Иди, иди, не останавливайся!» Хватило сил дойти лишь до крайней цепи барханов, а там, изнуренный жаждой, упал на песчаном гребне, за которым уже начиналась глинистая равнина. И последнее, что сохранилось в сознании: будто стоит рядом верблюжонок и головой потряхивает; недоуздок из сыромятной кожи болтается у него на шее, Таган хочет схватить за конец и не может дотянуться… Это уже бред.
К вечеру Мерген и другие пастухи нашли Тагана с помощью собак, но он не слышал ни лая овчарок, ни того, как подняли и отнесли его в селение.
– А верблюжонок? Так и пропал? – живо спросила Ольга.
– Он оказался умнее мальчишки, – самокритично закончил рассказчик свою историю. – Он почуял приближение бури и, когда понесло его ветром, прибился к чужому табуну.
– Бедный, бедный верблюжонок! – сказала Ольга и пристально посмотрела на Тагана. Ей вдруг захотелось погладить его пышные волосы, но она не посмела. – Ой, кто-то идет. Должно быть, за вами, Таган.
Полем торопливо шла девушка, чем-то озабоченная. Когда она приблизилась к подножью холма, Таган привстал и весело крикнул:
– Айнабат, куда спешишь?
Девушка вздрогнула, увидев их на вершине холма.
– Какая все же красавица! – тихо сказала Ольга. – Я еще вчера залюбовалась ею.
Айнабат между тем взлетела на холм и, остановившись перед ними, засмущалась так, что Ольга невольно взяла девушку за руку и потянула к себе.
– Посидите с нами.
– Да некогда, – отказалась Айнабат и все-таки робко присела. – Мне еще переодеться надо…
– Подумаешь, какая занятая: дети плачут, тесто уходит! – поддразнил ее Таган. – Ну, как вы там воюете с поливами? Я обещал помочь, но, знаешь, и завтра, кажется, не выберусь в вашу бригаду.
– Скандалим из-за щитков, из-за трубок, – отвечала девушка. – С формой щитков ничего не ясно. Я иду сейчас к кузнецу.
– О, великолепно! – воскликнул Таган, чему-то радуясь. – И мы сегодня там, за каналом, целый день занимались такими вещами. Знаешь что, Айнабат: я вам завтра дам чертежи щитков, – предложил он.
– Есть! Ловлю на слове: завтра. Не обманешь?
Какая хватка у этой девчонки и как он ее мало знает.
– Ты ведь почти героиня, а уж таких-то грех обманывать нам, простым смертным, – неловко пошутил он.
– Ну тебя. Лучше вот скажи, а то сегодня мы с братом и с Чарыяром спорили: разве от джара новый канал не пойдет мимо фермы? – У этой Айнабат всяческие деловые вопросы на кончике языка, и так ловко научилась она вытягивать из человека что ей надо.
– Мимо фермы? Позволь, позволь… Сейчас уточним, – почти как школьник, заторопился Таган, посматривая вокруг – нет ли где прутика; затем сунул руку под халат, раскинутый на земле, и вытащил чуть блеснувший кинжал. Ольга вскинула брови.
– Откуда это? Да он фокусник! Минуту назад был несчастным пастушком – и сразу превратился в атамана разбойников.
– Не знаю, разбойник ли я, – заважничал Таган, – но если вас кто-нибудь обидит, мой кинжал к вашим услугам.
– Он же не твой, а дедушкин! – с забавной наивностью выпалила Айнабат.
– Ах, дитя! Уж и похвастаться не даст. Кто тебя за язык тянет! – прикрикнул на нее Таган и стал чертить кинжалом на земле и объяснять, куда пойдут от джара каналы. Ольга поймала себя на том, что слушает его со всем вниманием, на какое способна. А почему бы и нет, ведь орошение тесно связано с ее работой в экспедиции. Еще полгода назад, в Москве, думала она, бесконечно далекими и чуждыми казались ей все эти среднеазиатские арыки, и вообще не было ей дела ни до каких там Кумыш-Тепе. А жизнь изменила все. И с этой черноглазой колхозницей уже есть общие интересы. Как хорошо, что ее, Ольгу, вытащили сюда и она увидела мать, дедушку Сувхана и Айнабат. Ого, какими восторженными глазами Айнабат глядит на Тагана. Уж не влюблена ли? А может, и Таган?.. Ведь туркмены, говорят, женятся на молоденьких, а ей лет восемнадцать. Она о чем-то тревожится, трогает его за рукав.
