Текст книги "Морское братство"

Автор книги: Александр Зонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

2

Хотя подводная лодка всплыла на перископную глубину, качка почти не увеличилась. Рваные тучи стремительно бежали на норд, и по пологим холмам моря струилась холодная лунная дорога.

Федор Силыч перестал смотреть в перископ, снял руки с рукояток, и массивная колонка бесшумно скользнула в центральный пост.

– Пусто, товарищ командир?

– Пустыня!

В тесной рубке было холодно. Петрушенко поежился и зевнул – вторые сутки без сна. Как только будут сведены счеты с фашистом, завалится спать, непременно раздевшись и с головой завернувшись в одеяло. Зажмурился от предстоящего удовольствия и снова зевнул.

– Надо поднимать перископ через каждые пять минут. Видимость прекрасная.

Чтобы справиться с наплывшим оцепенением, Федор Силыч заглянул в штурманскую рубку, потом к акустику.

– Послушайте сами, товарищ капитан второго ранга, – повернул к нему голову старшина. – Прорываются шумы с зюйд-веста, но такие слабые, что я ничего не определил.

Федор Силыч присел к компенсатору и надел вторую пару наушников.

– Море шумит, и ничего больше.

– Совсем слабый звук… Вот опять: шур… шур… Пеленг изменяется… На двести девяносто… Миноносец, товарищ командир.

– Миноносец? Миноносец может быть здесь. Ну-тка, слушай внимательно и непрерывно докладывай. Попробую сблизиться.

Легко неся свое большое тело, Федор Силыч взбежал в рубку и повел корабль новым курсом. Перископ пошел вверх, но помощник тщетно искал силуэт в морском секторе сумрачного горизонта. Ничего, кроме белых гребней и темных провалов. А между тем акустик настаивал, что шум слышен уже с двух направлений.

Зная, что у его слухача чуткое, безошибочное ухо, Петрушенко продолжал маневрировать, даже рискнув на несколько больший расход электроэнергии.

Так началась охота за невидимым противником.

Постепенно весть о близком враге облетела корабль. Вахтенные тщательно осматривали механизмы, а свободные от работы покидали койки и на всякий случай переходили в те отсеки, где были их посты по боевой тревоге.

Миноносцы могли быть только авангардом отряда противника, может быть, его дальним дозором. Гвардейцы беспокойно ожидали: удастся ли выйти в торпедную атаку? Курсы противника – при ходах, в несколько раз превышающих скорость подводной лодки, – могли пройти в недоступной дали.

– Вижу, – вдруг хрипло сказал помощник, – «маасы»,[2]2
  Немецкие эсминцы типа «Леберехт Маас».


[Закрыть] Федор Силыч.

Петрушенко припал к окулярам перископа. На самой дальней дистанции по линии горизонта поднимались и опускались два миноносца. Несомненно, рейдер был близко. Петрушенко опустил перископ и молчаливо перешел к карте. Каков генеральный курс отряда? Может быть, проходит в стороне от позиции лодки. Значительно севернее или, наоборот, южнее…

Необычным для него возбужденным голосом акустик доложил, что слышит нарастающий шум винтов крупных кораблей.

– Каких крупных кораблей? – нетерпеливо переспросил Федор Силыч. – Там должен быть крейсер и еще миноносцы.

– По крайней мере двух больших кораблей, – ответил акустик и торопливо добавил, что такие звуки слышал, когда на учениях в Балтике вблизи лодки проходили линкоры.

Федор Силыч, ничего не ответив, опять посмотрел на миноносцы. Пеленг их вернулся к 290°, они шли на противолодочном зигзаге, и это был их генеральный курс.

Помощник сказал молитвенно:

– Один раз в жизни…

Федор Силыч с нарочитой медлительностью уяснял себе задачу: «Пропустить эти миноносцы. Остаться у них за кормой. Занять позицию на траверзе броневых кораблей. Между ними и охранением».

– Да, один раз в жизни, – машинально повторил он, и помощник увидел в глазах своего командира почти режущий блеск.

– Эсминец уже близко, без телефонов слышно. Давайте на глубину тридцать метров. Всякое движение прекратить, отсеки задраить.

– Объявить торпедную атаку?

– Ну, что ж, объявите. Хотя до атаки еще много времени… Лучше объявите.

Шум приближался к кораблю. Выделились отдельные удары винтов. У них был высокий, звенящий от стремительных оборотов гул. Звук – очень хорошо знакомый гвардейцам. Одного обладателя такого голоса, какого-то из «маасов», они в прошлом году отправили на дно. Только две минуты после взрыва держался эсминец на воде. Тогда этим залпом гвардейцы гордились, как большой победой. А сейчас миноносцы пропускались – они не заслуживали внимания. Время ставило задачу увеличивающейся сложности… Есть командиры, которые поспешили бы послать ко дну «Леберехта Мааса», а затем без смущения повернули в базу. Операция рейдеров, разумеется, сорвалась бы. После такого предупреждения они не пошли бы дальше. Но этой легкой победы Петрушенко не хотел. Он должен был повести экипаж на большой подвиг.

Акустик продолжал уточнять силы противника. Его сдавленный в узкости переговорной трубы басок назвал крейсер и еще шесть эсминцев. Он считал, что отряд повернул на румб триста пять градусов. Это подтверждало расчеты Петрушенко, тем более что сразу после доклада гул стал зловеще близок, и авангардный миноносец пронесся над самой лодкой, словно поезд над партизанами, залегшими на нижних фермах моста.

Потом только стал затихать гул, его сменили широкие волны шумов низкого тона: шли основные силы противника.

Теперь следовало поднять перископ и избрать боевой курс, хотя лодка вошла в кольцо фашистских кораблей и со всех сторон на нее двинутся враги. Трудно предположить, что десять кораблей с сотнями наблюдателей и десятками вахтенных офицеров, с дальномерами, стереотрубами и чуткими акустическими приборами окажутся слепы и глухи. Они должны увидеть и услышать.

Петрушенко понимал это, но приказал подвсплывать. Он действовал хладнокровно и расчетливо. Не поднял перископа, пока акустик слушал горизонт по всей окружности и докладывал, что до ближайшего миноносца больше десяти кабельтовых.

Сначала в стекле были только зеленые брызги, потом гребень схлынул; проплыло серенькое сумеречное небо, и вдруг начал нарастать высокий корпус. Башня над башней щетинились развернутыми орудиями. А когда корма с буруном уплыла за рамку, во всю длину делений простерся борт крейсера с высокими мостиками, на которых, как птичьи гнезда, лепились радиорубки, зенитки, автоматы, дальномеры, антенны и трепетали флаги.

Федор Силыч, широко расставив ноги, проворно повел перископ дальше. Этот крейсер был концевым, мателотом[3]3
  Соседний в строю корабль.


[Закрыть] шел другой крупнейший корабль. В эту плавучую крепость ему не нужно было всматриваться. Он сразу узнал врага.

Он знал его давно, с последнего своего рейса на паруснике. Тогда буксир тащил его корабль вверх по Эльбе к Гамбургу. Был солнечный день, и команда – будущие командиры торгового флота – высыпала на палубу, с любопытством оглядывала бесконечные причалы, где швартовались, разгружались и нагружались лайнеры, сухогрузные суда, танкеры. Со стороны города доносились марши духовых оркестров и крики толпы. Где-то грянуло несколько залпов салюта.

– Почему торжество, господин лоцман? – спросил Федор Силыч.

Угрюмый немец, разжав квадратные челюсти, гордо сказал:

– Сегодня большой день германского морского могущества. Поднят флаг на сильном корабле, герр капитан. Смотрите вправо и увидите «Гросс-адмирала».

Федор Силыч вежливо поблагодарил и еще более вежливо спросил:

– Может быть, запрещается изучать силуэт этого корабля?

– О, сколько угодно, герр шкипер, сколько угодно. Новые корабли рейха неуязвимы, и никто таких не построит. Так говорят наши адмиралы и фюрер, а они знают, что говорят.

Да, крейсер выглядел внушительно, во всяком случае не менее внушительно, чем корабли этого класса у англичан и американцев. Но один уникальный корабль еще не составляет морской силы. А удастся ли Германии построить такое количество крупных кораблей, чтобы ее флот мог стать наступающей величиной и оспаривать господство на морях?

«Нет, не удастся», – решил Федор Силыч. Гитлер развяжет мировую войну раньше, чем их верфи спустят серию таких кораблей.

Может быть, эта встреча забылась бы, но клиперу довелось встретить «Гросс-адмирала» и в открытом море, и эта новая встреча имела, так сказать, символический характер. Клипер бежал под всеми парусами белоснежным красавцем, но свежий фордевинд не мог состязаться в силе с мощными турбинами гигантской стальной крепости. «Гросс-адмирал» легко обогнал парусник. Однако затем не скрылся за пенистым горизонтом, а лег на обратный курс и, перерезая путь парусника, вдруг повернул длинные хоботы башенных орудий на него. Метнулось белое пламя, с рокотом прошли высоко над клотиком гигантские снаряды.

Федор Силыч не задрал голову вверх, не посмотрел на могучие всплески разрывов в воде. Он глядел на свою молодежь. В их напряженных лицах возмущение и презрение к дикой выходке фашистов победили страх.

– Да, испытывают наши нервы, – сказал он, ни к кому не обращая своих слов, и одобрительно кивнул помощнику, щелкнувшему фотоаппаратом. А тот все же решил объяснить свой поступок:

– Может быть, в третий раз придется встретить.

Вот она, третья встреча! Но фотографа – помощника с клипера – уже нет в живых, погиб под Севастополем в море. От него на память осталась фотография с надписью, выразившей силу души советского человека. Кажется, так: «Не спустить фашисту парусов корабля социализма!»

«Не спустить, и самому идти на дно», – подумал Федор Силыч, опуская перископ. Он начал осторожный маневр, который должен был приблизить его на шесть – семь кабельтовых к цели.

Трудное занятие – маневрировать под водой, когда для контроля нельзя взглянуть на море, а выйти надо с точностью до двух кабельтовых по дистанции и уклониться можно от намеченного направления не больше, чем на три – пять градусов. Атакующая лодка должна послать торпеду к движущейся цели, чтобы угол встречи обеспечил надежный удар в подводную часть корабля врага…

В первый раз в атаку выйти не удалось. В момент, когда Федор Силыч считал, что вышел в точку и выдвинул перископ, крейсер успел отвернуть на пятнадцать градусов.

Напряженно и молчаливо ждали в носовом отсеке желанной команды. Торпеды были уже в трубах на «товсь». Надо было лишь открыть крышки и толкнуть сжатым воздухом страшные снаряды, чтобы они пошли на цель. Но команды не последовало. По убыстренному движению корабля (тяги пушек дрожали, и слышно было, как расступается и журчит вода у бортов) все в лодке поняли, что командир возобновил маневр.

С затаенным страхом перед возможностью неудачи следил помощник за Федором Силычем. Нет, довольно маневрировать вслепую! Всплыть под перископ и атаковать. Пусть расстреляют лодку, но зато враг наверняка отправится к чертовой бабушке. Лучше умереть, чем дать ему уйти…

Будто отвечая на его мысли, Федор Силыч послал к лешему и луну, и солнце, невидимое за горизонтом, но все-таки освещавшее море. Однако раздражения в его голосе не было. Он уверенно отдавал приказания рулевому. Вот снова легко направил перископ движением повисшего на рукоятках тела, удовлетворенно крякнул и подозвал помощника.

Лодка вышла в точку. Самое главное – искусный скрытый маневр – было сделано.

Подавляя возбуждение, Петрушенко отрывисто назвал пеленг, дистанцию, приказал боцману подвернуть еще на пять градусов…

– Залп! – быстро сказал он, и помощник в ту же секунду нажал ревуны первого, второго, третьего аппаратов. Как тревожные автомобильные гудки, разнеслись сигналы и возникли сильные толчки в корпусе. И сейчас же лодка, получив дополнительный балласт, повинуясь лопастям рулей, стала быстро уходить на глубину.

Шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, было единственным новым звуком. Все так же мерно гудели проходившие наверху корабли. Мощные турбины в десятки тысяч сил давали сотни оборотов гигантским винтам, и музыка этой силы царила над всеми другими звуками. Вдруг ее нарушили два явственных, почти слитных взрыва.

– Два взрыва! – крикнул акустик.

– Третий, – сказал помощник.

– Третий не наш, – спокойно поправил Федор Силыч, – глубинная бомба.

И переменил курс.

Какими долгими были минуты напряженного ожидания встречи, потом – упорных поисков и, наконец, самого сближения! Они составили немногие часы, а казались сутками, самыми большими и долгими сутками всей жизни. Смысл тщательной работы, длительного ожидания, волнений, сложных маневров и простых, обычных движений сводился к тому, чтобы подготовить короткую секунду атаки. И вот она минула, и не верилось, что все позади, что легкое шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, да далекие, почти слитные взрывы, да сухая запись на странице вахтенного журнала – это свидетельские показания, доказательства победы.

«Атака прошла, – должен был уверить себя Федор Силыч, – атака была успешной».

Он услышал новые глухие удары в глубинах моря – взрывы бомб.

«Сейчас некогда радоваться, надо уходить».

Да, низкие звуки от вращавшихся винтов крейсера оборвались после взрывов торпед, и торопливый гул миноносцев снова заполнил все поле слуха акустика. Миноносцы шли на подводную лодку с разных сторон. Сбрасывали бомбы и вслушивались. Вслушивались и сбрасывали бомбы.

Для Федора Силыча их курсы были ясны, и он мысленно нащупал среди пересекающихся путей узкий коридор, по которому можно ускользнуть. И, хотя после перемены курса лодку сильно тряхнули близкие взрывы, в центральном посту надеялись обмануть врага. Командир ушел в штурманскую рубку и оттуда давал помощнику указания о курсе. Командир был спокоен, а это заставляло весь экипаж верить в живучесть корабля, в победное возвращение домой.

Третья глава

В охранении неуклюжих медлительных транспортов некогда отдыхать. «Упорный» идет на противолодочном зигзаге, а все же уходит вперед и надо менять галс, идти обратно и снова вперед. И в самом деле – сторожевой пес в овечьей отаре. Недаром подводных противников, от которых боевые корабли берегут караваны, называют волчьими стаями.

Отстояв на мостике ночную вахту и передав управление кораблем Бекреневу, Николай Ильич не ушел к себе, а устроился в кресле у Кулешова. И близко, если вновь понадобится выскочить на мостик, и уютно. Нет на «Упорном» места милее штурманской рубки. Теплый свет лежит на морских картах. Мерно цокает одограф, выписывая кривые и петли пути корабля. Теплятся стрелки на приборах – показателях работы машин. Покачивается в своем мягком креплении репитор гирокомпаса. Такой спокойный ритм помогает Кулешову и штурманскому электрику уверенно и ровно работать, но он же и баюкает застывшего Николая Ильича. Веки становятся тяжелыми, как шторки, укрывают от света зрачки. Дремлется, но к бодрствованию возвращает то далекий разрыв глубинной бомбы, то повизгивание запущенного эхолота, то звук отдраенной двери. Впрочем, немного нужно для отдыха моряка в походе. В тепле возле горячей батареи Долганов согрелся, кровь побежала быстрее, можно опять работать в полную силу.

Николай Ильич расстегнул бушлат, достал из бокового кармана записную книжку и вечное перо. Решил сделать заметки, которым помешал вечером Ручьев. Заветная книжка! Сначала в ней теснились только требования, какие его мысль ставила новому типу корабля. Вот об увеличении срока пребывания в море: «Флотоводцам-парусникам Ушакову и Нахимову за силою ветра не надо было спешить в базу. Задача – увеличить запас топлива и одновременно снизить его расход. Экономичные двигатели. Увеличение скорости за счет уменьшения веса механизмов». Вот другая мысль об остойчивости и большей живучести корабля: «Корпус корабля для плавания в наших морях должен иметь усиленный набор. Особое внимание продольным связям».

Все такие записи давние. Последний год он заполнял книжку уже расчетами, обоснованиями конструкции, математическими формулами, эскизами чертежей. Но и в новом направлении – те же поиски – между цифрами и графическими изображениями мелькают заметки о тактике.

И сейчас на чистом листке Николай Ильич написал: «Взаимодействие – авиация плюс эсминцы, плюс катера, плюс радиолокация. Как использовать такие средства для навязывания боя противнику, упредить его решения?»

Пока Долганов отдыхал в рубке, забрезжил новый день. На востоке темнота быстро отступила перед рыже-красным венцом солнца. Вода у форштевня стала лазурной, в полосках пены, которую отбрасывали винты, заиграли радужные отблески. Солнце поднялось холодно-янтарное, облачка над ним стали легкими и бледными. Далекие корабли вырезались отчетливо. Они тяжело всходили на волну, а скатывались в пади, как легкие шлюпки.

Бекренев проворно бегал по мостику от крыла до крыла, согреваясь сильными взмахами рук. Ему были чужды огорчения Долганова и Игнатова, и он даже не догадывался о них. Мир старшего помощника был проще и конкретнее. Вот из-за самой малой разлаженности в организации службы он стал бы несчастным. Но в штормовые часы и в подготовке к бою хозяйский глаз Бекренева не заметил никаких упущений, и это делало его благодушным и благожелательным.

Сейчас ему хотелось, чтобы службу на «Упорном» похвалили опытные моряки, и он часто проверял сигнальщиков, внимательно следивших за своим и британским флагманами.

– Сразу читать, что пишут. Срама перед союзниками не прощу.

Он и сам поглядывал в бинокль на клотики британского крейсера и нашего лидера, но на их фалах не трепались флаги, не взлетали шары. Начальство не требовало ни изменения скорости, ни поворота. В общем – решил бы новичок – дела на вахте немного, только следить, чтобы корабль сохранял свое место в охранении транспортов. Но Бекренев, на время оставляя в покое сигнальщиков, то подбегал к рулевому, то склонялся к компасу. С наступлением дня он все чаще появлялся также перед акустической рубкой и, приплюснув короткий нос к стеклу, глазами спрашивал акустика: «Что слышно?» И акустик также глазами отвечал: «Тишина». И Бекренев отходил, недоверчиво сжав губы, потому что, судя по погоде и по местам, которые проходил конвой, враг должен был таиться в глубинах моря.

Помощник был прав. Вскоре с нескольких кораблей стали поступать сообщения о присутствии подводных лодок. К акустику «Упорного» донеслось слабое эхо, и в секторе по соседству тральщик дважды сбросил бомбы. Бекренев доложил об обстановке Николаю Ильичу. Долганов сунул записную книжку в карман и, на ходу застегивая реглан, заторопился на мостик.

Эхо исчезло, но ненадолго.

Прикрепленный над мостиком динамик гидроакустической установки зазвучал настойчиво и длительно. Звук распространялся на высокой и протяжной ноте, как далекий гонг. В группах офицеров и матросов, занявших боевые посты по тревоге, он растил нервное напряжение, вызывал какое-то щемящее чувство.

Скрытый толщей воды, опытный в охоте за транспортами враг, конечно, готовился к атаке. Зачем бы иначе решился он выдать свое присутствие? Добрая сотня глаз на полубаке и корме, у орудий и торпедных аппаратов, вместе с сигнальщиками пристально обыскивала все гребни, все подозрительные взлеты брызг. Вдруг неясная темная точка вырастет в поднятый перископ, вдруг струя пены окажется следом торпеды. Разочарованно, но и облегченно убеждались, что на волне качается бревно или поднимается ленивый баклан. Однако Николай Ильич не боялся за «Упорный». Тяжесть ответственности за сохранение транспортов вытеснила все другие чувства. Грузы должны идти на фронт, грузы должны идти в напряженно работающий тыл. Они оплачены трудом народа, приобретены у дельцов, для которых война – это большой бизнес, и они щедро оплачивают моряков, рискующих жизнью в опасных рейсах. Впрочем, борьбу за жизнь они обеспечили богатыми средствами. Куда ни ткни, на судах висят спасательные шлюпки, плотики, надувные лодки с аварийными запасами. И вокруг жертвы фашистской торпеды всегда столько судов, счастливо избежавших удара, что обычно дело ограничивается страхом и короткой ледяной ванной.

Зов гонга не прекращался, но заметно переходил на кормовые углы. Подводная лодка стремилась проскользнуть между «Упорным» и «Уверенным» к транспортам. Долганов перерезал вероятный курс немца и кивком головы ответил Бекреневу, доложившему, что пеленг лодки идет на нос. Бекренев понял: Долганов ждал этого успеха, и, если враг в свою очередь не учует, что его тактика разгадана, его тряхнут глубинки «Упорного». Бекренев, перегнувшись через поручень на крыше мостика, жестом спросил Игнатова, стоявшего над торпедным аппаратом левого борта: «Вы как, готовы?»

«Готов, давно готов», – успокоительно взмахнул рукой Игнатов. Бекренев отвалился улыбаясь. Совсем не ко времени из кармана бушлата Игнатова торчали хвосты таранок.

«Упорный» набирал скорость до самого полного хода так стремительно, что конвой внезапно оказался с другого борта и будто завертелся всей стотрубной, раскиданной по всхолмленной поверхности громадой плавучего городка, с колбасами привязных аэростатов и беспорядочной мошкарой самолетов в воздухе. Гул машин, всплески волн у скулы и форштевня на крутом крене заглушали все другие звуки, но все же только вторили гонгу. Поглядывая на мостик и вновь поворачиваясь к старшине – командиру поста сбрасывания бомб, – Игнатов в рупор приказал приготовиться к бомбометанию на две глубины. Лодка должна была оказаться между ярусами взрывов, если не удастся прямое попадание.

Старшина, широко расставив ноги, согнулся над сбегающей за корму рельсовой дорожкой, словно в широкой струе воды, взбитой винтами, надеялся увидеть противника. Потом поднялся и нетерпеливо стал сигналить: «Бомбы окончательно приготовлены, можно начинать».

– Товсь, – отрубил в ответ Игнатов, а сам с мольбой и надеждой опять кинул взгляд вверх на Долганова.

«Ну, – говорил его взор, – чего ты там медлишь? Смотри, ускользнет, проклятая». Ему представилось, что прошло десять – пятнадцать минут, и, подняв руку с часами, он удивился: с начала маневра прошло лишь две минуты с секундами.

Николай Ильич проверил свои расчеты по указателю оборотов. Только решив, что лодка осталась за кормой, он приложил мегафон к губам:

– Залп!

Игнатов глубоко вздохнул и фальцетом повторил:

– Залп!

Первая серия больших бомб гулко распорола морские глубины. Бомбы стремительно полетели за борт и скрылись в воде, чтобы вновь огромными всплесками взрыть борозду дороги за кораблем. Подводные раскаты догоняли быстро уходивший эсминец и грохотали у бортов. По всем телефонным проводам пронеслись быстрые, докладывающие и приказывающие голоса. Неестественно звонким голосом Колтаков, стоявший на руле, повторил команды Николая Ильича:

– Есть так держать! Есть на румбе сто семьдесят четыре градуса!

Визиры и дальномеры обыскивали горизонт; на всхолмленное, высветленное море пытливо глядели наблюдатели по секторам, комендоры главного калибра, торпедисты на шкафутах, зенитчики на кормовом мостике и рострах.

Казалось, вместе с людьми и «Упорный» захвачен боевым азартом – его стройный узкий корпус, с откинутой назад трубой, с бурунами у скул, с кормой, уходящей во взбитую до пены воду, выглядел напряженным и одушевленным существом.

Однако атака не имела успеха. Подводная лодка продолжала таиться, и, может быть, противник продолжал медленно ползти к боевой цели, надеясь на бесшумность электромоторов.

Долганов не обольщался: зачастую на лодки сбрасывали сотни бомб и не добивались результата.

Он снова потребовал непрерывных докладов акустика и убавил ход до среднего. Это облегчало прослушивание, хотя было связано с риском, что противник решится выйти в контратаку. Ему казалось – лодка «ущучена»: пеленг корабля и вероятный пеленг подводной лодки сближались. «Упорный» должен опять пройти над фашистом.

– Две серии! – крикнул Николай Ильич Игнатову. – И глядите, никаких задержек в приготовлении бомб.

– Еще на три захода приготовлены, товарищ командир, – весело ответил Игнатов. Затем повторил донесение с кормы – две серии больших на «товсь».

Под сообщение акустика, что лодка осталась за кормой, Долганов вновь скомандовал «Залп!»

Раз за разом вздрагивал корпус, море вспучивалось буграми, похожими на гейзерные сопки, и в нижней палубе отчетливо слышали тысячекратно усиленный звук разрыва полотна. Бомбы действовали без отказа. Но опять море ничего не выбросило. Фашист, видимо, отказался от сближения с транспортами и удалялся на норд.

А стремительный эсминец проскочил далеко в сторону от подводной черепахи, и надо было изменить курс.

– Займите место в ордере охранения, – дал ратьером приказание Ручьев. Но Долганов не мог и не хотел согласиться на партию вничью. Нарастающий звук гонга дразнил новым сближением с лодкой, и акустик уверенно докладывал несколько раз кряду один и тот же пеленг.

Вдруг Долганов сообразил: противник усвоил его маневр и в третий раз рассчитывает, что бомбы полетят после проверки его места, когда «Упорный» пойдет в обратный галс. Он принял решение атаковать, не изменяя своего пеленга.

– Бо-ом-бы! – почему-то нараспев крикнул он, и немедленно Игнатов подхватил:

– Бомбы то-овсь!

Еще бомбы одна за другой с всплеском уходили в струю от винтов, когда торжествующим голосом Долганов приказал Колтакову начать циркуляцию. Борясь с инерцией, толкавшей корабль на прежний курс, рулевой внимательно следил за компасом. Стрелка обегала круг неравномерно, но быстро. Корабль, словно насаженный на штырь, вращался по окружности. И море, только что вспучившееся за ним, выбросило острые конусы последних больших бомб по носу. Большая волна ударила в скулу и окатила расчет первого орудия. Впрочем, артиллеристы не убежали; чем-то возбужденные, они возгласами и жестами показывали на воду. Ветер отнес их слова, но Колтаков и сам увидел, что на опадающем конусе блестят жирные пятна соляра.

Их становилось все больше. Стекаясь и сливаясь, они образовывали серебристо-масляные озерки. И вдруг в центр самого большого из этих выглаживающих воду озерков выскочили на поверхность, завертелись разные предметы: пробковый жилет, пробковый матрац, какие-то пестро выкрашенные жестянки.

Трап загрохотал под ногами Игнатова. В несколько прыжков он очутился возле Долганова, и его ликующий мальчишеский голос поднялся над всеми:

– Потоплена! Потоплена! На дне уже. Убежден, что на дне.

Николай Ильич перевел рукоятки телеграфа на средний ход, назначил курс и спокойно сказал:

– Игнатов, идите на свой пост, может быть, потребуется контрольное бомбометание.

А предметов на воде становилось все больше. Артиллеристы подтянули багром бескозырку, синее сукно которой намокло дочерна, и полосатый флагдук.

Из своей рубки выглянул акустик и, сияя, подмигнул соседнему сигнальщику:

– Браток, как, пойдет ко мне орден?

– А может быть, немец для обмана выбросил барахло?

– Для обмана! Гляди, весь запас солярки на воде. По всем швам лопнула акула. Да и взрыв был…

– Ну, уж так и быть, проверчу тебе дырочку, – снисходительно пообещал сигнальщик и отвернулся. На «Уверенном» вспыхнул узкий луч, и второй сигнальщик доложил, что командир отряда семафорит командиру «Упорного».

Долганов прочитал:

«Поздравляю. Однако, кроме погибшей лодки, в районе конвоя еще три, возможно, четыре. Боевую тревогу не снимать».

«Вот тебе логика! Уже забыл, что беспокоился, как бы я не открыл дорогу немцу к конвою. Любопытно, что товарищ Ручьев рапортует начальству… Да черт с ним, раньше или позже командование его раскусит».

– Что, Митрофанович, – заговорил он со своим заместителем, – не жалуются люди на усталость? Совсем сбили мы вахты. Пожалуй, вторые сутки люди без отдыха.

– Считай, скоро третьи начнутся. Но ты ведь знаешь наших ребят. Коммунисты и комсомольцы котельной группы сегодня ночью ликвидировали течь в трубках. Благодаря этому могли маневрировать на предельных ходах. А минеры приготовляли бомбы с рекордной скоростью. И ни один из молодых, укачивающихся матросов не отпросился в лазарет.

Он помолчал и добавил:

– Как придем в базу, попрошу тебя сразу на бюро. Восемь заявлений в партию.

– Отлично. Даже можно будет собрать, как втянемся в залив, сразу после Кильдина. – Долганов усмехнулся: – А фашист-то хитрил, хитрил и сжегся.

– Разворотили крепко, – согласился заместитель.

Николай Ильич тронул его за плечо:

– Ладно вышло. Сходи в рубку, объяви по трансляции. Многие посты еще ничего не знают.

Он вновь улыбнулся. Неизвестно, какими путями, по, конечно, весь корабль уже облетели подробные вести о победе.

После атаки экипаж с нетерпением ждал обеда, но еще одна лодка подняла суматоху, и хотя бомбили ее «Уверенный» с тральщиком, но и экипажу «Упорного» пришлось стоять в боевой готовности около получаса. А когда понесли в кубрики бачки с золотистым от томата жирным супом, акустик снова получил эхо. По-видимому немцы по всему пути заранее расставили свои подводные лодки, желая во что бы то ни стало нанести удар по транспортам.

На этот раз командир подводной лодки был еще более хитер и верток. Он словно прислушивался к решениям Долганова. Он понимал их отчетливо. Если «Упорный» ускорял ход, он стопорил, а как только миноносец менял скорость на среднюю, лавировал на самых полных. Потом оторвался на большой глубине и ушел из сектора. Хорошо уже было и то, что врагу не удалось выйти в атаку.

Наконец, после четырнадцати часов, обнаружили позиции последней немецкой лодки между конвоем и берегом.

Эта лодка успела выпустить две торпеды, но пузыри их своевременно заметили. Одна торпеда прошла в интервале между круто изменившими курс транспортами, а другая взорвалась в носовом отсеке британского корвета, и он остался на плаву. Катера бросились на эту лодку и бомбили ее еще долго после того, как конвои втянулся в пролив между материком и островом Кильдин.

Итак, за день были обнаружены пять подводных лодок и две из них погибли. Капитану первого ранга Ручьеву было с чем явиться к командующему, и он поторопил семафором Долганова, чтобы к двадцати четырем часам была приготовлена отчетная калька и «легенда» к ней, как поэтично именуют на флоте объяснительную записку.

– Поблагодарил, называется, – не удержался Долганов и показал заместителю после заседания бюро приказание Ручьева. – Ведь отлично знает, что мне нужно на берег, к жене. Сколько в разлуке были. А теперь сиди на корабле, еще черт знает когда являться с отчетом.

– От Ручьева внимания не дождешься, – поддержал Бекренев.

Но тут Николай Ильич совсем непоследовательно набросился на помощника:

– Не советую вам осуждать начальников.

До постановки на якорь он молчаливо и хмуро держался возле телеграфа. Корабль три раза проскакивал вперед, за бочку, и, разумеется, эти досадные неудачи нисколько не улучшили настроения.

«Кажется, за потопление лодки могли бы поставить к пирсу», – с сердцем говорил себе Долганов; он отказался от ужина и пошел в душевую.

Невесело было за ужином и в кают-компании и в кубриках. Никто не мог выйти на пирс, чтобы похвастать победой перед дружком с соседних кораблей, расписать дело, как оно рисовалось, похвалить работавших на посту сбрасывания бомб (корабельная радиогазета уже сообщила, что бомбы приготовлялись в рекордные сроки). И даже Ковалев – комендор, которому командир обещал увольнение в Мурманск, – видя угрюмые лица товарищей, не пошел к старшему артиллеристу за увольнительной, а стал ревностно смазывать трущиеся части орудия, хотя смазка держалась великолепно и ни одна капля соленой воды не проникла к ним.