Текст книги "Морское братство"

Автор книги: Александр Зонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Однако надо было спасаться от контрудара. Охранение стремилось ответить на успех гвардейцев. Полетели бомбы. Катера по широкой дуге шли навстречу миноносцам, и взрывы, заглушенные слоями воды, доносились со всех сторон. Взрывы стягивали кольцо вокруг лодки. Выскользнуть из него было трудно, как зверю уйти от своры наседающих собак. Федор Силыч щурился над картой. Вдруг сложился дерзкий план. Он поднял широкое спокойное лицо и с минуту раздумывал, обводя зоркими глазами людей в центральном посту. Молодцы! Работают без суеты. Трюмные удифферентовали лодку, и помпы не визжат. Электрические приводы выключены – управляют рулями вручную. Смена наготове. Одного рулевого уже сменил Иван Ковалев. Мускулы под тельняшкой минера сразу вздулись буграми. Что говорить – тяжелая работа, но надо идти бесшумно, не выдавая себя немецким слухачам. Особенно опасны вражеские миноносцы с их обновленной акустической аппаратурой.

Федор Силыч предложил командиру:

– Оторваться без хитрости не удастся. Веди лодку под нашу минную банку, потом попытаемся выскользнуть вторым фарватером.

– Под мины? Ясно.

На крутом повороте еще тяжелее стало рулевым, но взрывы в воде подгоняли. Лодка проходила, будто сквозь огромный сталепрокатный цех, в котором непрерывно ударяли по металлу мощные паровые молоты. Вот-вот тело корабля расплющит удар. Качаясь, как коромысло, под вихревым напором сдавленной воды, лодка шла дальше и дальше между упорными преследователями.

«Врешь, после такой победы и жить будем и снова бить будем!»

И Федор Силыч совсем шутливо сказал:

– Ну и рубильники у вас, механик. Так в нашем клубе кино показывают – в каждой части десять обрывов.

Механик, освещая щит слабого тока аккумуляторным фонарем, включал рубильники, но свет появился только в двух плафонах. Опять полопались лампочки. Боцман другим фонариком осветил выбивающегося из сил Ковалева и приказал сменить его. Иван пощупал набухшие руки и стал в сторону. Нормально! Через несколько минут он отдохнет и будет в состоянии снова вертеть штурвал.

Свет прибавлялся, и из мрака выступили теперь все углы отсека. Механик, хлопнув рукавицами, оседлал скоб-трап, как норовистого коня. С запозданием ответил:

– Если бы в нашем клубе так мешали механику, – вы ни одного кадра не посмотрели бы, товарищ капитан второго ранга.

– Да, лютуют фрицы, – согласился Петрушепко. – Где находимся, штурман?

– Пять минут до банки.

– Глубина?

– Пятьдесят пять.

– Отлично. Послушаем, как шуршат наши минрепы.

Бомбы продолжали рваться. Сыпалась лупившаяся краска. Загрохотали по палубе отсека сорвавшиеся часы. Подволок под ударами воды вибрировал. Из-под крышки рубочного люка при каждом ударе врывались струйки воды.

Но через томительные четверть часа минная банка осталась позади, и штурман предупредил: – Входим в узкость.

2

Вместе с Федором Силычем командир рассматривал на карте узкий клин фиорда. Глубины в нем резко менялись. Придется непрерывно идти с эхолотом. Положим, сейчас время полной воды, но через три часа она устремится в море… Надо проворить течение.

– Стоп моторы!

Это до предела увеличило тишину в лодке, и звуки бомб стали резче.

– Лодку разворачивает вправо, – доложил вахтенный командир.

– Пойдем левой стороной фарватера, чтобы нас не прижало к берегу.

Начали маневрировать. Разрывы, наконец, улеглись. Теперь будто безвредные камешки бултыхались в стеклянном сосуде. Немцы бомбили уже для очистки совести. Их катера бегали в устье фиорда, словно ищейки. Те, потеряв след, тоже суетно и бессильно лают. Однако акустик сообщил о приближении миноносцев. Если пойдут этим фарватером (а должны пойти: по второму только мелочь шныряла), – уткнутся прямо в мины.

Федор Силыч остановил взгляд на Ковалеве. Иван, сменив рулевого, напряженно вертел штурвал.

Встречное течение сбивало лодку с курса, несмотря на быструю реакцию рулевого, на его огромную силу. Вот-вот вздувшиеся буграми, натруженные мышцы перенапрягутся. Но, встретив взгляд своего старого командира, Ковалев не пожаловался, не попросил смены. Беспокойство в его налитых кровью глазах, в мокром от пота, бледном лице вызывалось другой причиной. Он думал, что пора последовать взрывам. Хоть один взрыв должен же произойти.

Но, может быть, тральщики раньше лодки прочесали фарватер, обнаружили и подсекли всю банку… Может быть, корабли идут, предупрежденные тральщиками… Эсминцы типа «Антон Шмидт» – вспомнил Ковалев. Их выпустили позже «Ганса Леберехта» или раньше? Во всяком случае, хорошая добыча. Комдив был доволен, что один «Антон» торпедой угроблен. Если б еще одного…

А ритмичные удары винтов разносились громче, увереннее, победнее. Уже волнение, вызванное кораблями гитлеровцев, охватило толщу воды и создало килевую качку. «За компасом смотри, работай!» – приказал себе Ковалев. Но левым скошенным глазом увидел толстый палец Федора Силыча на карте и испугался: сейчас этот палец поднимется, с укоризной уставится на него. И командир скажет вслух: «Ну вот, уснули наши мины на дне, то-то мы не задели ни одного минрепа».

От ярости и отчаяния Иван перестал чувствовать боль в предплечьях и спине. Боль позора овладела им нераздельно. «Мины приготовлял я. По моей вине они не освободились, не поднялись на минрепах, как положено. Нечего сказать – отомстил за Машу…»

Стрелка на картушке прыгала, с толчками отходила назад, вновь шла вправо. Приноравливаясь к ней, руки Ивана упрямо сжимали штурвал, а левый глаз все так же косил в сторону комдива. Палец упирался в карту и, казалось, рос. Чудилось в напряжении, что он стал больше руки. Вот Силыч что-то быстро сказал командиру лодки. Наверно, о минерах, о нем. Что? Услышать, однако, нельзя было. Казалось, объясняются немые. Звуки винтов надводных противников заполнили отсек.

«Еще спишут в базе с корабля», – в отчаянии решил Ковалев.

Внезапно высокий, ровно вибрирующий звук оборвался. В перепонки вдавился низкий долгий гул. Цепко держал Ковалев руки на баранке штурвала, но сотрясение, бросившее лодку на борт, оторвало его. Когда ухватился вновь, что-то ударяло в палубу, выбивая ее из-под ног. И в то же время толща воды рушилась сверху. Водоворот?

Во внезапно наступившей тишине Иван услышал веселый голос комдива, и вслед затем командир крикнул штурману:

– Отмечайте место гибели эсминца на мине.

Ковалев растерянно прислушивался. Так-таки сработали? И никакого водоворота? Лодка в радиусе разрыва! И вот этот глухой удар, наверное, означает, что взорванный корабль утонул! Усталый голос акустика подтвердил:

– Концевой миноносец упал на дно.

– В последнюю гавань вошел, на мертвый якорь! – крикнул старшина трюмных.

Однако на шутку никто не отозвался. Петрушенко и командир были озабочены. На ручном управлении не одолеть течения, а место гибели «Шмидта» надо скорее оставить. Ковалеву разрешили идти отдыхать: легко защелкали рукоятки механического управления рулями.

Только сейчас матрос почувствовал, что силы его на пределе. Ноги подкашивались, руки онемели – в них была многопудовая тяжесть. Он прошел к своей койке, но почувствовал такой озноб, будто попал под ледяные струи. «Надо к генератору, – подумал он, – к электрикам, там сухо и тепло».

Он вновь побрел, пошатываясь и все еще не замечая ничего вокруг себя.

– Иван, пособи, – вдруг позвал его старшина.

Старшина стоял на ящике под крышкой подволочного люка. Бомбежка ослабила зажимы, и в щели проникали струйки воды. И это была не единственная беда. Как это Ковалев раньше не заметил!

Ноги скользят в воде. Хрустят осколки стекла. По палубе катаются огнетушители, куски пробки, патроны регенерации. У электриков не хватало рук для борьбы с повреждениями. Здесь был дважды выбит автомат электромагистрали, а сейчас едва держится панель станции, и Маркелов уперся в рубильник спиной, чтобы панель не рухнула.

Несколько часов назад Маркелов струсил при ударе о банку. И стыд за свой панический выкрик теперь, в часы настоящей опасности, – для него мучительнее всего. Маркелов не мог укрепить панель и обрадовался приходу Ковалева, свидетеля давешней его позорной паники… Маркелов счастлив, что есть с кем спасти станцию.

Войдя под струи, вырывавшиеся из щелей, Ковалев понял, что мечты об отдыхе преждевременны. Он ловко перенял зажимы крышки из ослабевших рук старшины.

– Спасибо, вовремя ты…

Помахав окоченевшими руками, старшина быстро нашел стальной конец и подтянул крышку. Но все-таки Ковалев успел вымокнуть. В мокрых тяжелых робах они вместе вставили держатели щетки, вылетевшие из трюмной помпы, и запустили ее на осушение. Потом Ковалев помогал укрепить панель и что-то делал еще. А когда можно было считать, что все пришло в порядок, он присел на корточки у главного мотора и заснул.

Весьма и весьма тяжелым был этот сон.

Опять все в лодке грохотало, прыгало, скрежетало, будто корпус резали металлические пилы. Иван больно стукнулся головой о тумбу электромотора. Однако он продолжал спать. Он понимал – и звуки, и боль не настоящие. Они снятся, потому что уже раньше были и грохот и боль. Он сделал усилие, чтобы освободиться от дурного сна, и ему удалось, хотя и не сразу, избавиться от тряски и грохота.

Но какие-то несвязные картины ползли и прыгали перед ним, как рваные кадры киноленты при слабом напряжении света. Потом в фокусе оказалось зимнее поле. Он с товарищами идет по снежной дороге с минощупами. Неосторожный сосед подрывается на мине, а в его голову впивается острый осколок. «Так это было в первый год войны, – успокоил он себя. – Хочу совсем другого сна, без войны хочу». И не удивился, что может вызвать сон по своему желанию: вот он очутился на давно покинутой родине…

Товарищи, свободные от авральной аварийной работы, проходили к койке и пытливо всматривались в лицо метавшегося Ковалева.

– Ну что?

– А я доктор?! – бурчал лекпом, меняя окровавленные бинты.

Но вот хмурое воспаленное лицо раненого с лихорадочно блестевшими, никого не узнававшими глазами приняло безмятежно-довольное выражение, и здоровый сон крепко смежил веки. Тогда на очередной вопрос лекпом ответил мягко и гордо:

– Проснется, будет здоров. Подержи-ка шприц, всажу ему еще разок для успокоения.

А Ковалев в это время был далеко, в высокой траве, и щурил глаза на пестрые ситцы кустов душистого горошка. Ветер принес свежий запах яблонь и Табаков, любимый запах Маши. Где-то она пела и кликала: «Ваня, Ваню-юш!» Сейчас он встанет и расскажет сестренке о диком видении разморенного жарой мозга. Будто нагрянули на родину фашистские полчища, и танки растоптали сад, и снаряды сожгли дом, а самих хозяек, маму и Машеньку, уволокли на муки.

– Маша, Машенька, – прошептал Ковалев и открыл глаза. Вместо голубого неба над ним был подволок с трубами магистралей, странно скошенный, будто лодка взбиралась на гору. «Это опять что-то снится. Или я болен?» Он поднял руку и провел по лбу. Голова звенела. В затылке, стянутом повязкой, толчками пульсировала кровь.

– Очнулся, Ковалев? Порядок. Сейчас порошочек примешь, чтобы температура спала.

– Что случилось? – спросил Иван, припоминая, как сел на корточки у электромотора.

– Треснулся шибко. Крови потерял порядком.

– Отчего? – Он огляделся и прислушался. Глазом и ухом бывалого подводника попытался определить, что происходит с лодкой. – Почему дифферент? И не двигаемся… На грунте?

Фельдшер кашлянул и засопел:

– Тут, брат, долго рассказывать.

– Долго?

Ковалев вдруг понял, что прошло много часов. Он услышал слабое жужжание машинки регенерации и увидел на всех койках молчаливо лежащих товарищей…

* * *

Форштевень лодки таранным ударом порвал несколько колец противолодочной сети, но многочисленные ячейки кольчужной преграды сопротивлялись прорыву, сильно и тесно уплотняясь вокруг корпуса корабля; с металлическим царапающим звуком они сжимались на обшивке.

Зажатая стальной упругой паутиной, подводная лодка не могла высвободиться. Напрасно взбивали воду винты. Напрасно устраивали общие перебежки на корму, чтобы толчком создать перевес и вырваться. Металлический скрежет усиливался, лодка немного провисала, однако оставалась в тенетах.

Офицерам и матросам еще некогда было размышлять об обстановке и делать выводы: они укрепляли сброшенные приборы, исправляли механизмы, оказывали первую помощь раненым.

Очередная перебежка людей в корму была сделана после ликвидации пожара в четвертом отсеке, вызванного замыканием проводов. Обожженные люди возвратились в нос, медленно, с трудом дыша. Воздух в лодке стал тяжелым. Кровь билась в висках с неровным стуком. В ушах застревал назойливый шорох. Для жизни оставалось слишком мало кислорода и слишком много было углекислоты.

Когда за последним проходящим с кормы бойцом звякнула тяжелая дверь, командир зябко повел плечами и тихо сказал:

– Они вернутся и разбомбят нас.

– Неправильно, старпом, – жестко сказал Федор Силыч. Хоть он назвал так своего преемника невзначай – по старой привычке, командир почувствовал укол и обиженно добавил:

– Ни одного шанса.

Федор Силыч ответил не сразу. Он сидел на койке, борясь с ознобом и головной болью, и ему хотелось пожаловаться на усталость, но это было невозможно. Единственное место для его жалоб было в уютной комнате на Главной базе. И единственный человек мог услышать такие слова от него без вреда для службы. Неужто не увидит больше Клашу? Он вспомнил ее непоколебимую веру в него… Да, не вернуться теперь – значит обмануть ее. Столько лет Клавдия без колебания шла за ним, отказавшись от собственной жизни. Не вернуться – значит выбить из-под ее ног опору. Не следовало так безусловно подчинять Клавдию своей власти, своей судьбе…

– Вы помните, что я должен первого уезжать в Америку? – вопросом перебил свои мысли Федор Силыч.

– У каждого из нас были какие-то планы, – сказал командир.

– Бросьте этот тон. И бросьте рассуждать в прошедшем времени. Обстановка тяжелая, но лодка будет управляться, только вырвать ее из сети.

– Мы не можем вырваться, – с упорством отчаяния повторил командир.

Он не трусил. Он хладнокровно использовал все известные ему средства спасения. Он многократно повторил бесплодные попытки. И теперь, не видя выхода, хотел умереть достойно, пока еще есть силы. И у него, наверно, так же трещит и немеет голова.

Федор Силыч зевнул и сказал:

– Прикажите сделать регенерацию, воздух испорчен. Пусть люди восстановят силы. Потом обдумаем один вариант. Есть шанс, как вы выразились.

Он усмехнулся, и молодой командир тоже попытался улыбнуться.

– Ладно, устроим кислородный праздник.

– Только не праздник. Будем экономить запас. До базы еще не близко.

– Вы хотите перевести балласт в корму? – спросил командир поднимаясь. Он прочитал ответ в светлых, по-прежнему ясных глазах Петрушенко и быстро добавил: – Я сам об этом думал. Но лодка пойдет камнем на дно, обломаем винты.

– Потом, потом, в свежем воздухе поспорим, – сказал Федор Силыч и закрыл глаза.

Из-под опущенных век он смотрел в угол подволока, где быстро вращались лепестки прибора регенерации. Освежающая струя достигла рта, обвеяла щеки. Он облизал губы и свободно вздохнул.

Без восстановления сил людей безнадежно делать намеченный маневр. Наверняка при ударе о скальный грунт отлетят лопасти винтов. В том-то и дело, что нужно свершить невозможное – удифферентовать лодку, пока она не коснется дна. Риск очень велик. От уменья использовать секунды зависит успех. Но надо верить в людей и верить в корабль. Его живучесть и непотопляемость куда больше, чем это кажется людям, знающим о подводных плаваниях понаслышке… В конце концов, он сам виноват, что свою уверенность не внушил преемнику, плохо воспитывал его на трудных случаях. Как раз сейчас завершит образование.

Очищенный воздух ускорял ход мыслей. Федор Силыч уже отчетливо видел детали освобождения. Под килем сто пятьдесят метров. Надо постепенно освобождать носовые цистерны и увеличивать балласт в корме. Как только в первом отсеке услышат, что лодка сдвигается, сразу резко ликвидировать дифферент, гнать воду из кормовых цистерн, принимать в носовые.

Уже охваченный азартным нетерпением, Федор Силыч посмотрел на часы. До конца срока, назначенного на отдых, оставалось десять минут. Где командир? Где механик?

Петрушенко вышел в кают-компанию. Офицеры дремали за столом, положив голову на руки.

– Приказали будить, как подниметесь, – сказал дневавший Маркелов.

– Погодим еще десять минут, – сказал Федор Силыч и спросил: – Как там раненые?

– Нормально. Ковалев сильно ослабел, без памяти был. А остальные – нипочем. Меня вот тоже обожгло. Ну, вроде охромел сначала, а теперь опять ничего. Кислород помог.

– Хорошо, если нормально, – одобрил Федор Силыч, плеснул на донышко стакана немного вина, выпил и закусил шоколадом.

Дневальный, круглолицый, белозубый, продолжал внимательно смотреть на Петрушенко. И Федор Силыч догадался, что у молодого матроса есть еще что-то, но парень не решается сказать.

– Вы ели, Маркелов, или вас не сменяли?

– Заправлялся. Я, товарищ капитан второго ранга, хотел спросить, долго еще на фашистском якоре стоять?

– Да, не выбирается якорь.

– А в команде старые матросы говорят, вы знаете, как уйти. Еще не такое бывало.

– Не такое?

– Ну да, пострашнее, говорят, бывало. Под парусом из соседнего фиорда будто выходили.

Федор Силыч довольно хмыкнул, но лукаво заговорил о другом:

– Так. А ты бы что посоветовал, Маркелов? Вот, положим, ты остался за старшего. А? Раскинь-ка мозгами, поэт. Придумай.

Маркелов отвел глаза. Его уже огрел Ковалев за дерзкие фантазии. Нашел время командир шутить. У него в самом деле была мысль, пусть фантастическая, пусть похожая на то, что делал капитан Немо, когда «Наутилус» был в ледяных тисках… Так ведь, когда Жюль Верн писал свой роман, кажется, тогда еще подводных лодок не было.

Маркелов напряженно кряхтел, одергивая свой сырой бушлат.

– Так что же, Маркелов? – повторил вопрос Федор Силыч и незаметно махнул рукой поднявшим головы офицерам, чтобы не смущали парня.

Маркелов решился:

– Выйти из лодки надо, пропилить проход в сети.

Он выпалил свою фразу, уставясь в палубу, и столько было мальчишеского самолюбивого задора и одновременно стеснительности в его голосе, что в эту минуту офицеры забыли о положении лодки. Не помнил об этом и Маркелов, чувствовавший себя лишь школьником перед строгим экзаменатором.

– Вот и еще вариант, опасный и длительный по исполнению, но совершенно реальный, – сказал раздельно Федор Силыч. – Молодец, Маркелов. Если придется использовать твой план, пойдешь резать?

– Прошу, товарищ капитан второго ранга, – быстро сказал Маркелов, поднимая опущенную голову и еще сомневаясь в том, что Петрушенко говорит серьезно.

– Добро! А пока позови к нам штурмана. Пусть захватит карту.

Именно в это время, когда уточняли план спасения корабля, очнулся Иван Ковалев. Голова болела, но он мог, внимательно вслушиваясь в звуки, представлять себе, что делают в центральном посту. А потом в отсек с новостями вернулся Маркелов. Уселся рядом с Иваном и торопливо рассказал о своей беседе с капитаном второго ранга и что решили на совещании офицеров. Он не надеялся убедить товарищей в серьезном отношении Петрушенко к своему проекту. Но два подводника сказали:

– Эге, такой совет уже давали. Механик на этот случай приготовил водолазов и режущий инструмент.

Может быть, потому, что Ковалев ослабел и беспомощно лежал на койке, он смотрел на товарищей, как сторонний наблюдатель. Его удивляло их спокойное внимание, сдержанность, обыденность поведения. Будто никто из находившихся в отсеке не верил в возможность гибели.

Перед койкой, в углу у компрессора, усердно трудился старшина машинной группы. Вымокшие при осушке трюма товарищи доставали, сухое белье, натягивали выцветшие рубахи. Штурманский электрик даже брился, на цыпочках подтягиваясь к зеркальцу.

– Нет, Маркелов, – сказал он, направляя бритву, – твой план чересчур, так сказать, героический. Силыч задумал проще и с уважением к технике.

– Какое ж у меня неуважение?

– Обыкновенное. Неучет способности подводного корабля ре-а-ги-ро-вать, – он так и сказал для отчетливости мысли по складам, – на законы механики. Управление балластом, брат, тонкая штука, фи-зи-ка. Обязательно выручит.

– Ну и хорошо.

– Слышь, Маркелов, – обернулся от компрессора старшина и для привлечения внимания легонько стукнул разводным ключом, – не обижайся: по твоему способу, по другому, лишь бы нам здесь навек не остаться.

Какой-то скептик с верхней койки мрачно вмешался:

– Не вмер Данило, болячка задавила. По любому способу хлопочи, конец один – могила.

На этот раз старшина постучал ключом по лбу и выразительно ткнул им в койку скептика.

– Ну, ну, Васенька, выше клотика не лазь.

Электрик щегольнул пословицей:

– Просится на берег, а лезет в воду. В общем, струсил.

Скептик не унимался:

– Погляжу, как носы повесите, когда чудеса не произойдут.

Ковалеву боль мешала принять участие в возникшей перепалке. Он только переводил глаза с одного товарища на другого, силился увидеть лицо напуганного и тихо улыбался. Это даже хорошо было, что один спасовал. Ярче стала видна общая душевная сила.

Регенерацию окончили, и из центрального поста велели задраить отсеки по-боевому. Сразу смолкли разговоры. Матросы тихо разошлись по койкам. Только Маркелов остался у глазка, плотно прижался к нему ухом.

– Вы тише, ребята, – попросил он, – буду все докладывать.

Теперь из центрального поста последовал приказ внимательно прислушиваться. Со стороны носа зашумела вода, вытолкнутая напором сжатого воздуха.

– Ну-ну, – поощряюще прошептал электрик. Его левая рука пошла вверх, правую он энергично опустил вниз, словно хотел помочь изменению веса в частях корабля. Вдруг сквозь визг помп прорвался новый звук; он шел от киля, неприятный металлический скрежет. Почти тотчас же корпус дрогнул, лампочки переместились.

– Дифферент увеличивается. Движение началось, – сказал старшина.

– Падаем, падаем! – хрипло крикнул скептик Васенька, свисая из койки.

– Ничего, уже обратно балласт берут, – ободрил Маркелов.

Нет, под килем, судя по доносившимся передачам от штурманского эхолота, количество воды быстро уменьшалось. Сто тридцать. Девяносто два. Тридцать шесть. Конец? Нет, тут лодка заболталась, упорно сопротивляясь падению. Чуть подняла корму. И Маркелов порадовал:

– Пятьдесят восемь, порядок!

Но в следующую секунду показалось, что ни инерцию падения, ни крен нельзя одолеть и задержать.

– Двадцать один, – дрогнув, шепнул Маркелов.

«Винты, голубчики, винты, не выдайте», – взмолился про себя Ковалев, ухватившись за поручни, чтобы не выпасть из койки, стоявшей почти вертикально.

И вдруг корабль, выбросив тонны воды, понесся вверх.

Иван свободно откинул голову и поднял похолодевшие руки. Подволок уже не убегал вверх – лодка была удифферентована, плавно уходила из опасных вод.

– Легче? – спросил Маркелов.

– Совсем хорошо, – чужим, но радостным голосом ответил Иван. – А ты огорчаешься? Не довелось?

– Водолазом? Ладно, что обошлось. – И новая нотка, новая интонация зрелого, много пережившего человека была в этом коротком ответе. – Правду говорили о комдиве, – добавил он после раздумья, – герой.

Немцы, должно быть, продолжали бомбить район сети, еще не подозревая, что добыча ускользнула из ловушки. Далеко уже были продранные ячеи. Оттуда разрывы доносились чуть слышно: бултых-бултых. Так стучат камешки, когда их встряхивают в стеклянном сосуде.