355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Зонин » Морское братство » Текст книги (страница 18)
Морское братство
  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 23:30

Текст книги "Морское братство"


Автор книги: Александр Зонин


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

3

Когда командующий вспомнил Наташу, Кононов смутился. Он даже не сразу расслышал, что адмирал спрашивает у него о состоянии раны.

– Заживает, заживает, – ответил он поспешно, забыв, как три дня назад уверял, что рана уже зажила.

– А все-таки после этого дела в отпуск прогоню, – сказал командующий. – Проветриться надо. Сразу хотел послать, но Долганов так за вас просил, что мы с генералом не устояли.

– Я очень благодарен, товарищ командующий.

– Хотелось, чтобы именно вы приобрели опыт руководства ударами авиации в море, – сказал адмирал.

Его взгляд и быстрое пожатие руки не позволили Кононову сказать, что он ценит дарованное ему прощение за гибель машины, но сам себе этого не простит. Он вздохнул и проковылял в коридор, к каюте, которую занимал вместе с Петровым.

Катерник устраивался на ночлег и рекомендовал последовать его примеру.

– Как выйдем, тут уж будет не до сна.

Но, растянувшись на койке, Петров передал Кононову привет от Игнатова, а потом стал рассказывать, как Игнатов его выручил. Кононов мог бы тоже перечислить десятки случаев выручки, но у Петрова в манере вспоминать было что-то особое, и он заслушался, не перебивая рассказчика. И вот Петров уже уснул, а Кононов продолжал сидеть, вытянув больную ногу, и все думал о рассказанном Петровым.

Да, вот они как! Катер горел и оседал на нос, теряя ход, и уже Петров простился по радио с друзьями, и упорные советские люди обливали палубу бензином: пусть скорее настанет гибель, только бы немцы не захватили катер. Но товарищ Петрова прорвался сквозь огонь нескольких кораблей, и враг не взял ни Петрова с экипажем, ни катера… А Игнатов казался ему легкомысленным юношей.

– Виктор, – неожиданно позвал Николай Ильич, заглядывая в каюту. – Наташа на причале и послала меня за тобой. Ну! Полно тебе бирюком сидеть…

* * *

Долганов вслед за командующим покинул корабль и поспешил к Наташе. Они расстались всего два дня назад, но молчаливо, жадно и тревожно разглядывали друг друга. Николай Ильич искал в Наташе перемен и не находил. Ему почему-то казалось – Наташа должна была подурнеть, на лице появятся пятна, но этого не было. Может быть, ошиблась? Он растерянно спросил:

– Не шевелится?

– Что ты? – засмеялась Наташа. – Еще рано.

Она вгляделась в милое лицо: два дня назад Николай Ильич был утомлен штормом, поездкой к катерникам, какими-то планами, какими-то придирками Ручьева. Но сейчас она чувствовала в муже, кроме озабоченности, какое-то чересчур торопливое стремление все-все сразу узнать о ней. Это было предпоходное. Не случайно она почувствовала, едва подойдя к кораблю, особую строгую торжественность. Наташа приучилась к спокойной выдержке, никогда не позволяла себе расспрашивать мужа, но сегодня ей было особенно тяжело.

«Все же легче, если бы он сказал: «Завтра я буду в бою». Но он не скажет. Придумает что-нибудь правдоподобное, обманет».

– Завтра начинается хлопотливое учение, – бодро сказал Николай Ильич, – но на неделе я, возможно, буду дома.

«Так и есть. Солгал. Перед обычным выходом на сутки он никогда так не предупреждал».

Наташа провела пальцами против волны волос, коснулась его лба. И Николай Ильич почувствовал, что Наташа ему не верит, и совсем не надо было упоминать об уходе. Но он упрямо продолжал:

– Ужасно хлопотливо. И катерами командовать и авиацией. Знаешь, Кононов со мной идет.

– А его ранение?

– Пустяки… для такого случая… Прогулка в море, я хочу сказать, даже полезна.

Наташе стало страшно. Она повторила про себя: «Такой случай». Она понимала, что Николай идет в море сражаться. Но, зная, что об этом нельзя говорить, молча склонила голову к его плечу.

От Наташи веяло весной, клейкими березовыми листочками, какими-то простенькими цветами. И Долганову поэтому представилось, как после войны они съездят к отцу под Минск. Их мальчик будет сидеть в горячем песке, а старик сварит уху, угостит медом и баснями о том, каким был он победителем женщин в молодости. На самом деле он прожил однолюбом, но почему-то стыдится этого.

– Письмо получил: цела наша ленинградская квартира, и даже вещи остались, – сказал он вдруг.

– Тебя пошлют в академию, конечно. А меня пустят отсюда?

– Смеешься, Наташа. Кто же нас разлучит? Да и какая служба после родов!

– И до, и после я не собираюсь расставаться со службой. Я бы стала тогда завистливой и ревнивой.

– Ну?!

– Все ревнуют, – сказала Наташа. – Так уж создан человеческий род. Это мы выдумали какую-то другую жизнь, а ты в нее поверил.

– Кто выдумал и почему я поверил? – спросил Николай Ильич смеясь. – Разве я с тобой только об умных книгах разговариваю?

– Спасибо, – значит, со мной неинтересно об умном говорить?

Он зашептал:

– Ты самая интересная из книг. Лучшая из всех героинь. Да, да, – повторил он, мешая ей возразить. – Я никогда не понимал толстовской Наташи. Увлечься этим болваном Курагиным, изменить настоящему большому человеку. Ты никогда бы не смогла…

– Перестань, – сказала Наташа с укором и даже с каким-то испугом, словно он совершил святотатство.

Она высвободила свои руки из его пальцев и прошла к воде. Николай уже забыл о своей ревности. Принимает ее стойкую любовь, как непреложный дар жизни. А если бы Кононов был осторожнее, тоньше в выражении своих чувств? Куда могли завести ее жалость и любопытство?! Разве что-то не тянуло ее навстречу летчику в тот первый вечер, когда они танцевали? Она боролась за свою любовь к Николаю, боролась с чужой волей и победила ее, а Николай этого никогда не оценит, не поймет.

«Ну и что? – спросила она себя. – Разве это так важно? Лишь бы жил, жил…»

Наташа вскрикнула от внезапно охватившего ее страха.

– Что ты, Наташа? – Долганов неслышно подошел и обнял ее.

– Ничего, ничего! Это нелепо, о чем мы говорим перед твоим походом!

– Дался тебе этот поход. Ведь на несколько часов, – деланно беспечно сказал Николай Ильич. – Когда будет опасно, я с тобой вместе составлю завещание. Хорошо? А сейчас одевайся, проводи меня на корабль. На счастье…

По улице они шли молча, но у причала Наташа неожиданно спросила:

– Сережа Сенцов тоже идет?

Она старалась говорить спокойно, но он угадал какой-то скрытый скачок ее мысли и ответил:

– Тоже. Идет, но на «Умном». Инспектирует.

– Жалко, что не вместе с тобой. Он – преданный друг, правда?

– Сережа? Чудесный парень. Но чуть-чуть тугодум. Знаешь, мы с ним, пари заключили. На его холеные усы. Быть Сережке с бритой губой.

Но Наташа отклонила неуклюжую попытку увести ее на путь легкой болтовни, укрывающей душевную тревогу.

Она вдруг крепко сжала руку Николая Ильича, остановилась и пытливо вгляделась в его лицо:

– Я не понимаю, почему с тобой Кононов? Вы оба этого хотели? Он какой? Сильно изменился? Стал серьезнее?

На все вопросы сразу ответить было нелегко. Он сказал:

– Вряд ли я знаю Виктора до конца. Может быть, он и сам не знает себя. Но он честный, предельно искренний. И очень дельный. Как самолет в воздухе не стоит, так и Виктор тоже должен быть постоянно в движении. Поэтому сейчас я в нем уверен. Но каков будет в других обстоятельствах? Сплошает еще? Нет, наверное, будет жить и работать хорошо.

– Коленька! – голос Наташи дрогнул, и, как бы опасаясь не успеть и не суметь выразить свои чувства, она сбивчиво попросила:

– Коленька, пойми меня правильно. Я очень виновата. Я хочу повидать его, но чтобы ты был со мной. Потому что все же боюсь…

Он успокоил ее, усадил на кнехт, бросив свою шинель.

– Я схожу. Думаю – это нужно Виктору.

* * *

Небо в багряных и фиолетовых тонах на востоке обозначало приближение нового дня, но запад был угольно-черный, и ночь еще цепко держалась на воде. Где-то за сотни миль были чужие корабли, и на них иные люди, совсем иные в своих радостях и горестях. Туда уйдут через какой-нибудь час эти тревожно и сильно дышащие эсминцы. Бой. Сражение. Это необходимо? Мысли Наташи были бессвязны и перемежались словами, какие она должна сказать Кононову. Что победит и окрепнет мир хороших и светлых людей, таких, как погибший Ковалев… Мало отдать борьбе свой ум и знания. Надо душой быть в ней.

Последние остатки скованности и неловкости как-то вдруг исчезли. Пусть пошляки зубоскалят, что она посылала Николая за Кононовым. Пусть кому-то взбредет считать ее поступок неправильным, а все ее поведение в этой истории извращенным. Она встретит летчика, как хорошего и верного друга. Она не сомневалась и Николай и Кононов не оскорбят ни словом, ни мыслью это желание сидеть их свободными от мелочных обид и собственнического эгоизма…

В первый раз Наташа назвала летчика Виктором, но произнесла его имя так просто, будто всегда знала его добрым товарищем, не становившимся между ней и Николаем.

– Виктор, я была резка. Но теперь мы друзья? Да?

Николай Ильич без всякого сопротивления подчинился желанию Наташи. Он без смущения вызвал Кононова, и сейчас у него даже тени недоверия не было к Наташе. Однако со словами, которые Наташа произнесла, явилось странное и неприятное ощущение. Будто все они, все трое, стоят друг перед другом голыми. «Что-то есть в нас такое, что невозможно высказывать, что должно быть понято с намека, или лучше пусть совсем не будет понято», – подумал он.

Надо было послать Кононова, а самому задержаться на корабле. Он хотел отойти и, чтобы сделать свое движение естественным, вытащил трубку и стал осматриваться, где ветер не потушит спичку. Но Наташа продела свою руку между пуговицами его шинели и попросила:

– Нет, Коленька, не уходи, ты тоже должен услышать, что я скажу Виктору. Да, мне было очень трудно уберечь нашу любовь. Ты этого не понимал. И могло быть очень плохо для всех нас. Ведь правда?

– Правда, – сказал Кононов. – Обоим вам спасибо. И думайте обо мне что хотите, но мне теперь стыд глаза не ест. Да, я опять чувствую себя отличным парнем и вот завтра это докажу.

– Ну, пустился в обобщения, запутаешься, Виктор, – шутливо остановил его Николай Ильич. – Да и что говорить о завтрашнем. Обыкновенный поход.

Но Кононов не услышал в этих словах предупреждения и горячо воскликнул:

– Обыкновенный?! Не верьте ему, Наталья Александровна. Тем, что Николай задумал, долго будут восхищаться. И не только военные. Ей-богу…

– Ну ладно, не кажи гоп, пока не перескочишь, – оборвал его Долганов. – Наташа теперь будет воображать всякие ужасные картины, чуть ли не абордаж. Ты да я, с кортиками…

– Нет, нет. Не беспокойся. Виктор не испугал меня. Наоборот. Я буду ждать вас спокойно. – Она мокрой от слез щекой прижалась к руке Николая Ильича. – Я вас встречу. Будет очень, очень хорошо. Ни пуха ни пера… Так ведь надо напутствовать?

Двадцатая глава
1

Миноносцы вышли из залива. Окруженные катерным охранением, они медленно занимали места в строю кильватерной колонны. Свернувшись калачиком на узком и коротком диване в салоне «Умного», Сенцов проводил Неделяева сонным взглядом до двери и потянулся за папиросами. В открытый иллюминатор пробирался колючий морозный воздух, но Сенцов не встал задраить крышку. Сейчас объявят боевую тревогу, а тогда все равно надо встать и идти наверх.

На воде лежал сырой и плотный туман. Из мглы скупо пробивался свет маяка мыса Наволок, вспыхивали и гасли лучи позывных. Призрачными тенями проскользнули вдоль борта торпедные катера, и только последний, вдруг попав в полосу прожектора с «Упорного», резко выступил серебристым корпусом, с неподвижными, укутанными в тулупы людьми перед низкой рубкой.

Скоро, однако, переговоры ратьерами прекратились. Корабли набрали скорость и пошли на северо-запад под однообразный свист ветра в снастях. Они уходили к ночи, но день поспевал за ними и скоро обогнал колонну. Резко обозначился верхний край мглистой пелены. Он колыхался, свивался в столбы и вновь жался к воде, и все яснее выступали красноватые отвесные скалы Рыбачьего. Потом, как-то внезапно, подмигивающий глаз маяка остался за кормой корабля, и берег стал быстро уходить влево.

«Легли на генеральный курс», – понял Сенцов, не глядя на картушку компаса. С крыла мостика не хотелось уходить. Начиналось превосходное утро. Засвежевший ветер сразу сдул с пути кораблей и в стороне рвал в клочья мглистое покрывало. Веселые зеленовато-синие волны заплескались у бортов. «Умный» бежал в белесой полосе, взбитой винтами «Упорного», как привычный верный напарник. И по такому же следу, на той же дистанции, за кормой «Умного» был «Уверенный», а дальше, в вуали паров, расплывался контур «Увертливого».

Скучно быть инспектором, состоять наблюдателем, не иметь прямого дела, не нести ответственности. Благодушному Сенцову даже позлословить захотелось, благо Неделяев в новой шинели, с помрачительно новыми золотыми погонами капитана третьего ранга, шел по шкафуту. До комизма солидный и снисходительный. Неподражаемо плыла его нахимовская фуражка с пальцами у козырька. Блики утреннего солнца плясали на тоже новом золотом ободке из дубовых листьев, золотом шитье кокарды, золотых накладных якорях двух рядов пуговиц. Сенцов хотел сказать Неделяеву, что он соперничает с солнцем. Это от его приближения заблестели стальные и медные части орудия, а на лицах матросов под боевыми касками исчезли, остатки ночной дремоты. Но, видно, Неделяев и впрямь умел воздействовать на людей. Где он прошел, там полетели в сторону полушубки, матросы топают ногами, ускоряют движение крови взмахами рук.

Когда с тем же снисходительно важным лицом, продолжая козырять своим особенным жестом, Неделяев стал на мостике возле Сенцова, тот только указал кивком вправо за борт на ныряющие торпедные катера. Журавлиным клином они обгоняли миноносцы, как дельфины, играючи, уходили в волну.

– Пожалуй, этим игрушкам достанется лучший кус.

Неделяев озорными глазами окинул Сенцова и пробасил:

– На всех хватит. По последнему сообщению воздушной разведки идут сорок три посудины.

– Транспортов сколько?

– Что-то около десятка крупных.

Долганов еще перед выходом в море получил разведсводку. В составе немецкого конвоя семь транспортов с боевым снабжением и пополнением егерям. В прикрытие конвоя и в эскорт выделены эсминцы, сторожевые корабли, крупные тральщики и большие катера-охотники. Теперь поступали одно за другим уточняющие донесения. Кулешов наносил на карту замеченные корабли. При взгляде на нее прежде всего бросалось в глаза расположение ударной артиллерийско-торпедной силы противника. Она состояла из двух групп эскадренных миноносцев. Три «Леберехта» – во главе эскорта. Три «Шмидта» прикрывают с тыла движение конвоя. Такое расчленение наступательных средств заставляло предположить, что гитлеровское командование обеспечивает перестроение для отхода с наименьшей затратой времени. При повороте «все вдруг» хвост станет головой и будет иметь те же оборонительные средства.

Ткнув карандашом в карту, Долганов сказал Бекреневу:

– Похоже, старший офицер конвоя не имеет твердой решимости прорваться в Варангер-фиорд, если его застигнут до района Варде – Вадсе.

– А если он стянет к северу обе группы миноносцев, и, пока будет вести бой, мелкота эскорта поведет транспорты на Киркенес?

– Я уверен, что этой мысли у него сейчас нет, а если явится, то мы не должны допустить ее осуществления. Фактор времени в нашу пользу.

Бекренева вызвали на мостик, и Николай Ильич остался один за столом с оперативной картой. Да, разрыв в дистанции между группами фашистских кораблей надо непременно использовать для удара. Четыре эсминца будут и без поддержки авиации иметь преимущества в огне. Только не допустить отхода противника, привязать его и заставить драться. К этой цели вела вся подготовительная работа, выбор участвующих родов сил, общее и частные боевые наставления. Ни изменять их, ни дополнять не было нужды. Лишь бы их выполняли без промедления. Все коррективы в планы, все новое для успеха должен был вносить он со своим штабом. И это новое состояло прежде всего в том, чтобы противник не разгадал план сближения. Широким маневром на подходе надо маскировать характер нацеливания, решение вести бой на полное окружение и уничтожение.

Долганов проложил генеральные курсы – свой и конвоя – циркулем, подсчитал часы и минуты до вероятного сближения. Оставалось не меньше трех часов. Сколько раз, если допустить, безнаказанное приближение «мессершмиттов» и тупорылых «фокке-вульфов», немцы могут определить его силы и укрыться в фиорды, сбежать в узкости под защиту береговых батарей…

С головного катера авангардной группы просигналили: «На пути кораблей плавающие мины». И хотя об этом особо толковалось в базе, Николай Ильич вновь приказал обходить мины, не расстреливая их. Выстрелы и взрывы могли привлечь внимание какого-нибудь дозорного катера.

Скоро три мины, обнажая выпуклые бока с рогульками, показались на волнах, и Бекренев определил:

– Голландские.

На теплой ветви Гольфстрима, против течения которой шел сейчас отряд, мины из Норвежского моря проплывали часто. Ограбив морские порты Европы, гитлеровцы ставили заграждения из итальянских, французских, бельгийских, голландских и датских мин. Море срывало их с якорей и уносило на восток вместе с английскими минами, которые союзники ставили на фарватерах немецких кораблей. После каждого шторма посты и проходящие корабли отмечали движение параллельно Мурманскому побережью целых косяков мин. Днем эти встречи не были страшны для судов с внимательной вахтой и уверенными рулевыми. И сейчас, изменив курс, отряд оставил мины за собой.

Долгий час прошел после этого без всяких происшествий. Бекренев, опасливо поглядев в небо, которое все больше голубело, объявил для зенитчиков готовность «один», и на боевых постах занялись учением. Николай Ильич все замечал, но продолжал думать о бое и тогда, когда семафором выговаривал «Увертливому» за отставание, а «Умному» за шапку дыма, внезапно вырвавшегося из трубы.

Кононова на мостике не было. Петров, отлично выспавшийся с вечера, сказал Долганову, что у летчиков завидный сон. Петрову хотелось поговорить о бое, о том, что, может быть, пора отделить группу катеров, назначенную для маневра, и вообще он нашел бы о чем говорить, потому что был общителен и словоохотлив. Его тяготило, что на мостике, где людей больше, чем во всем экипаже катера, произносят только какие-то уставные командные слова.

Но Николай Ильич не вступал в разговор и коротко ответил, что Кононова разбудят, когда появятся «воробьи». Петров пробовал вступить в разговор с Бекреневым, но командир попросил извинить его, – он начинал с минером тренировку торпедной атаки. Петров начал беседовать с сигнальщиком, но вахтенный командир строго напомнил матросу об его обязанностях, и Петров покраснел до белой полоски подворотничка. «Мальчишка» правильно и деликатно напомнил, что он нарушает распорядок службы. Тогда Петров пожалел, что находится на мостике миноносца, а не стоит рядом с одним из командиров катеров, как Игнатов, и ему не придется сегодня лично определять скорость встречи торпеды с бортом фашиста. И Петров стал ждать боя с таким же молчаливым напряжением, какое было у Долганова, который уже не курил трубку, а только передвигал ее из одного угла рта в другой.

Кононова не пришлось будить. В каюте с задраенным иллюминатором он все-таки мгновенно услышал высокий звук «Яковлевых» и быстро собрался наверх. Он отвечал за действия «воробьев» и «быков» (это были позывные истребителей и штурмовиков на сегодняшний день), и первым делом он проверил, явились ли «воробьи» вовремя.

«Тремя минутами раньше!»

Неловко покачиваясь и упираясь в поручень, чтобы не вызвать боля в ноге, Кононов по-хозяйски смотрел в небо на воздушные корабли. Они перестроились в журавлиную стаю впереди «Упорного», повернули назад, и ведущий, пройдя над фок-мачтой, заглушил все другие звуки резким гулом. Он вдруг превратился в далекую точку. На лицах моряков отразилось восхищение, и Кононов крикнул:

– Азбукин! На личном счету девятнадцать побед. Двух асов сбил… Поговорить с ним сейчас нельзя, вот беда, – сказал он, с жадностью посматривая на назначенный ему радиофон. Но тотчас более важные мысли одолели его, и он спросил:

– Скоро ли?

– Минут сорок – пятьдесят, – помедлив и мысленно определяя место на карте, ответил Долганов. – А впрочем, давай сходим в штурманскую и уточним. Пойдемте, товарищ Петров.

Дивизионный штурман и Кулешов подготавливали одограф к записи эволюции на боевом курсе, и Кулешов спросил:

– Разрешите продолжать?

– Да, только напомните мне данные о движении конвоя.

– На карте отмечено, где должен быть сейчас противник.

Тихоходные транспорты вынуждали весь фашистский конвой продвигаться со скоростью восьми узлов. Немцы продолжали идти так же рассредоточение, думая, очевидно, больше всего об обороне против лодок и авиации.

– Свое место определили точно, Кулешов? – спросил Николай Ильич. – Нам сейчас каждая миля важна.

– Сошлись и астрономические и по берегу. Потом за оборотами тщательно следил, все повороты…

– Снос на течении?

– Учел.

В штурманской рубке, как водится в начавшем боевую работу штабе, становилось все оживленнее и шумнее. Пришел дивизионный связист и доложил, что радиолокационные посты на всех кораблях начали разведку целей.

– Ещё рано, – вмешался Петров.

– Для катеров, – напомнил связист. – Наши антенны много выше и минут через десять должны обнаружить конвой.

– Кладите на ожидание еще несколько минут. Отвернем, чтобы потом отрезать миноносцы противника. – И Николай Ильич взмахом руки сделал крутую дугу.

– Матросы называют локатор провокатором, – с усмешкой вспомнил Кулешов.

Чудесные приборы радиолокации, обнаруживающие корабли в море и самолеты в воздухе на расстоянии, значительно превышающем оптические средства, действующие независимо от видимости – и ночью и в тумане, – только появились в этот период войны на кораблях. Было немало помех и недостатков в их конструкции и в овладении ими. Но еще больше было недоверчивого отношения со стороны ленивых и отсталых умов.

– Чего же глупости повторять, Кулешов, – строго сказал Долганов. – Вы рассказывайте лучше, как помогает радиолокатор. Ведь это он нашел нам якорную бочку в снежном заряде? Самолеты обнаружил возле Белушьей Губы?

– Так я не свое мнение.

– Не повторяйте, да еще перед боем, в котором рассчитываем с новыми средствами наблюдения сломать много старых представлений… Ведите, лейтенант. Посмотрим с Виктором Ивановичем вашу технику в действии, – обратился Долганов к связисту.

Небольшой серый щиток, пульт радара, чем-то похожий на радиопередатчик, но с экраном и с циферблатом, как на акустических приборах, был прикреплен над столиком планшетиста. Связист включил рубильник. Глухо, монотонно загудел генератор. На щитке вспыхнули изумрудные и рубиновые стекла приборов. Стрелка циферблата дрогнула и двинулась по делениям окружности на зюйд-вест. На матовом овальном экране появилась зеленая волнистая линия. Пучки ультракоротких волн убегали в пространство со скоростью трехсот тысяч километров в секунду, но длина их пути еще не достигала противника, и они возвращались, ничего не изменяя на экране.

– Подождете? – спросил лейтенант.

– Лучше позовите нас. Будем на палубе.

– Погоди, – сказал Кононов. – Что-то есть.

Зеленая полоса пришла в движение. От нее вверх поднимались острые вертикальные языки. Вытягиваясь, они походили на пики. Сжимаясь, принимали форму неправильных ромбов.

– Это свои самолеты. Видите, удаляются на запад.

– Правильно, я выслал новую группу разведчиков, – подтвердил Кононов. – Здорово.

– Николай Ильич! – перевесившись над трапом, окликнул Петров. – Говорят, другого времени для завтрака не будет. У вас накрыли стол.

– Ориентировался на местности, катерник, – одобрил Кононов. – Пойдем, Николай?

– На пять минут можно.

Но и эти пять минут не стали отдыхом от работы. Сначала поступила радиограмма, что «быки», то есть штурмовики, перебазировались на передовой аэродром. Потом принесли сообщение, что в воздухе «юнкерсы» с прикрытием «фокке-вульфов». А к последнему глотку чая прибежал возбужденный связист.

– Голову конвоя – очевидно, тральщики и миноносцы – минуту назад поймал радиолокатор.

И он положил на стол бумажку с координатами.

Николай Ильич приказал связисту непрерывно следить за противником и точно прокладывать его курс. Следовало попытаться поймать центр и хвост конвоя.

– Есть, – сказал связист и исчез.

Петров продолжал торопливо есть, поглядывая искоса на Николая Ильича, но Кононов не удержался от прямого вопроса.

– Да, – сказал Николай Ильич, – через десять минут будем на дистанции артиллерийского залпа и начнем игру… Товарищ Петров, как только получим указания радиолокаторов, – первую группу вперед, и пусть проложат по южной границе нашей курсовой линии дымовую завесу, оставаясь внутри ее. Игнатову дайте распоряжение отойти на норд и затем зайти в тыл конвоя. Одним словом, как было условлено.

Петров залпом выпил чай и пошел к двери. Николай Ильич помолчал и тихо сказал:

– Ну что ж, и тебе, Виктор, можно начинать действовать.

– Так я вызываю штурмовиков, а часть истребителей направляю в прикрытие Игнатову.

– В добрый час, Виктор.

– В добрый…

Николай Ильич медленно прошел по каюте. Все мелкие вещи и бумаги были убраны с рабочего стола, и толстого стекла с фотографиями Наташи ничто не загораживало. Сейчас, когда все или почти все было выяснено, и бой должен был начаться, он мог подумать о ней. Улыбается. Доверчиво смотрит и все же о чем-то своем задумалась. Он вспомнил их встречу и ночь здесь, в этой каюте. Как хорошо, что Наташа была здесь!

Связист вновь встретил Долганова на пути в штурманскую рубку. Конвой идет в том порядке, как сообщала разведка. Надо подвернуть влево градусов на двадцать, и противник возникнет на горизонте.

– Кулешов проложил курс, – добавил он, задыхаясь после быстрого подъема по трапам.

– Добро, – сказал Николай Ильич. – Поднять «Наш», ход тридцать узлов.

* * *

Сенцов вовремя вспомнил, что для его доклада штабу непременно нужны сведения о радиолокации. К тому же это было средство убить время. Его досада не проходила. Все труднее становилось среди занятых людей оставаться наблюдателем. Он вслушивался в приказания, поступавшие от Долганова. Они уясняли слаженность действий авиации, миноносцев и катеров. Молодцы – и Долганов, и Кононов, и Петров. Да вот его доли в подготовке этого дела нет. В конце концов он лишь поверил, что начинание Долганова будет успешно. Но не стал инициативным сторонником его планов. Ему представлялось, что эти планы условны, как и возражения Ручьева, что все зависит от случая, от каких-то субъективных факторов. У Николая может выйти, потому что он из тех, кому удается. А у другого при тех же силах и намерениях в такой обстановке может быть просчет. «Чем же я лучше Ручьева?»

Он смотрел на экран и плохо слушал Неделяева, который легко разбирал, что происходит в воздухе.

– Видишь, Сергей, этот частокол, сдвигающийся вправо? «Юнкерсы»! Четверка. А вот навстречу пошли пики. Наши ястребки. Заставляют их убираться. Не дойти к нам.

Потом Неделяев потащил его к себе в салон.

– Пойдем, – сказал он баском. – Тут старпом разберется. Пойдем, Сережа, обмоем мои погоны.

Пить перед боем было непозволительно, но он покорно поплелся за Неделяевым, покручивая свисающие усы.

– По первой, – сказал командир «Умного». – За нашего адмирала!

– За то, что мы сейчас пьем, он нас с тобой не похвалит, – вздохнул Сенцов.

– А кто пьет? – удивился Неделяев. – Пропустим по второй для души, закусим корнишончиком – и на работу. Вот-с, чтобы не было соблазна, ставлю посудину обратно. Я, Сережа, правду сказать, вчера выпил гигантос. С подводниками… Могу сегодня воздержаться.

– А вчерашний хмель в голову не ударит?

– Вот еще! – отмахнулся хвастун. – Для злости как раз хорошо. Сегодня шебаршиться надо. Вот и ты отходишь. Ей-богу, Сережа, твои усы вверх пошли.

Сенцова в самом деле водка взбодрила. «Эх, будет сегодня музыка, только танцевать некогда», – мелькнуло в его голове, когда он подошел к зеркалу и начал подкручивать усы.

– Мне усы завтра сбрить придется. Я их проиграл Николаю Ильичу – против операции возражал,

– Ты! Возражал?! Ну, брат, тебя за это надо наголо обрить, – возмутился Неделяев. Что же, мы, миноносники, не люди? А? Да, вчера я пьяный был, но язык прикусил у подводников, чтобы не расхвастаться. В такое дело идем!

На трапе Неделяев вдруг захохотал:

– Постой, как жеВозражал, а сам в поход напросился? Тоже по уговору?

Они еще не успели осмотреться на мостике, когда сигнальщик стал репетовать сигналы комдива «К бою приготовиться, следовать за «Упорным»!»

Неделяев прокричал, молодецки играя голосом:

– Старпом, боевую! «Наш» до места. Поше-ве-ливай, нептуны!

Орудия главного калибра развернулись на левый борт, и стволы поднялись вверх для залпа на предельную дистанцию, и красный флаг молодо заполоскался под реей.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю