355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Зонин » Морское братство » Текст книги (страница 2)
Морское братство
  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 23:30

Текст книги "Морское братство"


Автор книги: Александр Зонин


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

2

Пока Сенцов провожал на окраину поселка свою спутницу из Москвы, короткий мартовский день окончился. Рассеянный палевый свет бродившего над горизонтом солнца вновь сменила полярная темень. Правда, короткое время между облаками еще играли сполохи. Зеленые, оранжевые и красные – багрового оттенка – лучи, то дрожащими прямыми столбами, то щупальцами диковинных прожекторов, в причудливых переливах красок метались под низким сводом неба, но и их вынудило отступить плотное скопление снеговых туч.

С пригорка, вровень с крышами больших новых домов, Сенцов еще успел полюбоваться короной сияния. Осветив вершину скалистого округлого массива на западе, она отражалась в стылой воде бухты бронзовыми витками, гранатовыми и рубиновыми россыпями. Здесь-то его и приветил первый порыв шквального ветра. Он чуть не сбил созерцателя с ног, и почти мгновенно затем все закрыла угольно-черная тьма. Со следующим порывом ветра густо повалил снег и атаковал стремительными сухими крупинками. Они царапали намерзшие щеки, набивались под веки, облепляли ресницы, лезли в уши и рот, леденили незащищенную голову. Приходилось жалеть, что щегольская легкая шинель и фуражка не упрятаны в шкаф, не сменены капковым бушлатом и ушанкой. Однако Сенцов не стал сворачивать к своей квартире и продолжил прогулку. Ну и пусть надолго снежный заряд, пусть растут сугробы на улицах, пусть ветер с всем наметает завалы поперек дорог, крутыми горками запирает тропки! Не в первый раз устраивает ему Север такую встречу.

Сенцовым владело задорное чувство, когда он решил, несмотря на учащавшиеся заряды пурги, продолжать прогулку. Он по памяти определил место поворота на нижнюю дорогу и не ошибся. Но следующий порыв ветра сбил его с пути, и лишь теплое дыхание невидимого корабля помогло сообразить, как найти ступени, ведущие к первому пирсу. Он упорно кружил, нащупывая спуск в уже наметенных холмиках снега.

Удивительное поведение для всех, кто знал рассудительного и как будто лишенного склонности к неожиданным поступкам капитан-лейтенанта! Да, пожалуй, и сам Сенцов не мог бы за семь лет своей службы в северной базе вспомнить, чтобы у него были такие желания. Случалось, конечно, в такую непогоду оставлять корабль или домашнее тепло для дела, не терпящего отлагательства. Но уж никак не для романтического и совершенно бесцельного путешествия, когда все живое в базе упряталось от укусов ледяного ветра.

И как искренне этот скромнейший из командиров штаба стал бы отпираться, если бы кто-то взялся объяснить ему, что он попросту выбит из привычной колеи размеренной жизни встречей с Натальей Александровной. Ведь Сенцов даже и не думал о ней, пробираясь сейчас к кораблям. Только радовался за друга и однокашника, Колю Долганова, которого ждет теперь после трудной разлуки жена. Конечно, милая, чрезвычайно милая женщина, и Сенцов радовался, что в продолжение двух суток оказывал ей маленькие услуги в вагоне, без проволочек переправил по заливу и доставил домой.

Сгибаясь, уклоняясь от ударов ветра, Сенцов добрался к стенке пирса, ткнулся в швартов, закрепленный на чугунной тумбе пала. Синий свет у сходен, круто уходивших вниз (было время малой воды), выделял из тьмы верхнюю надстройку, парившую трубу и высокую палубу бака с зачехленными орудиями.

«Эх, хорошо у них, – позавидовал Сенцов, прислушиваясь к могучему, но уютному гулу воздуха в турбовентиляторах, – а мне всю ночь сидеть в скале, в сырости». Вытащив руку из кармана, он поднес светящиеся часы к глазам. До вступления на дежурство по оперативному отделу оставалось не меньше часа; вполне достаточно, чтобы пройти на пирс подводных лодок.

Две сотни шагов – и опять синий свет с эсминца. Дальше короткий и широкий тральщик, от которого, несмотря на годы его новой военной биографии, отдавало острым запахом рыбы. И вот, наконец, припавшие к воде, едва заметные со стенки подводные лодки. В расплывчатых пятнах света их рубки и вправду походили, как уверяла Клавдия Петрушенко, бывшая оперная певица, на стоячие воротники боярских опашней, а узкие, веретенообразные корпуса теперь надо было угадывать. Потопав заледенелыми ногами возле часового в огромном тулупе, Сенцов одолел путь и к последнему причалу с разной вспомогательной посудиной. Тут в проблесках белой пены, бурно стремившейся с моря, все скрипело, ходило, с рокотом взлетало вверх и со всхлипыванием падало. Это было обычно в Главной базе при господствующих ветрах. Сенцов заспешил в обратный путь.

Ветер полоскал полы шинели, вздувая их парусом. Трудно было держаться на ногах. Пришлось стягивать полы руками, пригибать голову. Внезапно стало еще темнее, снег повалил мягкими крупными хлопьями. Только по влажной полосе берега, которую море открыло при отливе, Сенцов угадал, куда сворачивать. Он подвигался медленно, но широким и твердым шагом, очень довольный прогулкой, и, наконец, достиг входа, обозначенного сбитым из досок тамбуром.

В подземном коридоре после прогулки показалось совсем не сыро, тепло и уютно. Строители и хозяева создали в скалах и оберегали до мелочей то скромное и строгое морское щегольство, на котором зиждется порядок в палубах линейного корабля. Сенцов потер рукой покрасневшие щеки, пригладил волосы и распушил усы, выращенные из молодечества в начале войны.

Он торопливо шел мимо ряда дверей, за которыми велась кропотливая повседневная работа штаба флота. Привычно свернул в тупичок, обшитый фанерой по брусьям шпальника.

Сдавал дежурство капитан третьего ранга Грохольский. Он скупо рассказал, что непогода, как часто случается в Баренцевом море, распространилась по всему морскому театру неожиданно. А это совсем не ко времени – на коммуникациях оживление. Правда, пока нет никаких происшествий в море и в воздухе – дозорные корабли укрылись, самолеты благополучно приземлились на аэродромы. Но ударов по конвоям следует опасаться и при шторме. Воздушная разведка сейчас очень нужна. Штаб получил достаточно определенные сведения: германский крейсер с миноносцами вышел в набеговую операцию. Радиопосты и пеленгаторные станции успели засечь немецкий рейдер в нескольких точках – определилось его движение к большому океанскому конвою с военными грузами. Поэтому командирам подводных лодок, Петрушенко и Ляхову, посланы приказания занять наступающей ночью новые позиции, искать в своих квадратах противника и решительно атаковать его. Соединение миноносцев с тральщиками и сторожевыми кораблями для встречи конвоя пройдет много севернее обычного места рандеву.[1]1
  Уставной термин, обозначающий место встречи кораблей в открытом море.


[Закрыть]
Новое напряжение сил для отряда, так как он выполнил эскортную работу в горле Белого моря и должен был возвращаться.

– Боюсь, Ручьев начнет плакаться и жаловаться.

Капитан первого ранга Ручьев, исполнявший обязанности командира отряда надводных кораблей, был достаточно известен Сенцову. Но он не поддержал разговора о Ручьеве. Судачить о сослуживцах было не в привычках капитан-лейтенанта.

Грохольский ткнул пальцем в карту.

– Здесь, не позднее полуночи, эсминцы должны закончить приемку топлива с танкера – высосут его до дна. У тральщиков соляра достаточно.

– Ясно, ясно, – протянул Сенцов. – В такую погоду невесело подходить к танкеру – в лучшем случае поломает привальные брусья. Скажите, Иван Петрович, «Упорный» там?

– Долганов? Ну, конечно. Ремонтировался, а теперь выводит корабль, как говорится, из прорыва. За последний месяц больше всех наплавал. А на что вам сей академик?

Лицо Сенцова сморщилось от досады:

– Понимаете, его жену сегодня доставил и обещал, что она увидит Николая через несколько часов.

– Напрасно обещали. Пускай сразу привыкает к редким встречам и постоянным ожиданиям. А впрочем… женщина всегда найдет способ утешиться.

Эти слова прозвучали озлобленно и презрительно. Сенцов знал, что у Грохольского давняя семейная неурядица, и потому примирительно сказал, не глядя на собеседника:

– Наталья Александровна хороший, душевный человек.

– Что, уже влюбились? – спросил Грохольский, обнажив мелкие прокуренные зубы.

– Глупости! – Сенцов вспыхнул. – Разве непременно нужно влюбляться, чтобы понять… Это так просто… видишь нового человека два дня в вагоне, видишь, что он хороший, умный, сильный.

– А главное – хорошенькая женщина? Так, сударь?

– Сударей поищите среди ваших собутыльников из союзной миссии, – отрезал Сенцов, краснея от своей резкости. – Долганова на оккупированной территории столько перенесла, что другую сломило бы.

– Значит, стр-р-радалица, – желчно сказал Грохольский и, сердясь за напоминание о выпивках, небрежно придвинул Сенцову кипу папок с документами.

– Пересчитайте и пойдем докладывать начальству.

– Еще шесть минут. Разрешите познакомиться. – Сенцов методично стал листать бумаги, сверяя каждый документ с описью. – Все в порядке, – сказал он, наконец. – Можем идти.

– А вот и не можем. Пока вы дотошно выполняли инструкцию вступающему в дежурство, контр-адмирал отправился в кабинет командующего.

В словах Грохольского Сенцов почувствовал раздраженный укор. В самом деле, как нехорошо: товарищ устал, а из-за его формализма должен теперь с опозданием возвращаться к семье.

– Простите, очень досадно, – пробормотал Сенцов.

– Ладно, потерплю, – опять с небрежной снисходительностью процедил Грохольский. – Пока начальства нет, рассказывайте о Москве.

Сенцову сделать это было довольно трудно. Он не привел еще в ясность впечатления от Москвы, в которой война все сдвинула с места, многого лишила, внесла в жизнь людей и некую бивуачность, и беспечность и, однако же, большую ответственность, и создала новые связи со всей страной. Морща лоб, перебирая в памяти то, что ему казалось самым важным, Сенцов закончил свой короткий рассказ уверением, что в Москву скоро вернется уехавшее на восток население и ее промышленность много сделает для армии.

– Но снабжение Москвы еще скудно, и у москвичей повседневных забот куда больше, чем у нас.

Грохольский сделал гримасу:

– А вы, очевидно, в интересную Москву и не заглядывали. Рассказывают, что Москва театральная с любопытными премьерами. С деньгами на рынках приобретают что угодно… А женщины… Скажите о женщинах. По крайней мере, как они одеваются?

Сенцов хотел вспомнить, в чем была его спутница, и не смог. Это еще увеличило его обиду на пошлые вопросы Грохольского.

– У вас какие-то странные интересы, – не выдержал он. – Я про Фому, а вам подавай про Ерему. Родители мои живут в Подмосковье, там я и отдыхал. А в Москве почти все время провел в Оперативном управлении.

Грохольский остался невозмутимым и с ленивой усмешкой спросил:

– И что же в нашем мозговом центре? Что предстоит в нынешнем году?

– Будто вам неизвестно? Кому есть что сказать, тот не распространяется перед младшим офицером, а болтунов не проверишь. Впрочем, я слушал доклад заместителя главкома. Вывод по итогам операций флотов был довольно суров. И что следует лучше устанавливать взаимодействие с воздушными и наземными силами. И более активно использовать корабли, новую технику, новое оружие. Но о нашем флоте адмирал сказал немало хорошего. Притом нашему оперативному направлению придают особое значение. К нам переводят еще корабли разных рангов, увеличивают авиацию. Надо думать, удастся скоро удрать из штаба на корабль.

– На этом спасибо невеликое, – буркнул Грохольский. – Ежели нельзя сменить наш лунный пейзаж на черноморский берег или Балтику, предпочту уйти в академию.

– Учиться, конечно, надо, – отозвался Сенцов, – но мне об этом рано загадывать.

Он выглянул в коридор, томясь беседой с Грохольским все больше и больше и мысленно сравнивая его с Долгановым.

– Однако пойдемте, контр-адмирал уже у себя…

До двадцати двух дежурство не доставляло Сенцову особых забот.

Командир Охраны водного района сообщил, что ближние дозоры оттянуты в защищенные бухты ввиду шквалов и восьмибалльной волны. А прогноз погоды на основании сообщений метеопостов по всему побережью и на дальних островах заканчивался невеселым выводом: ураган еще не достиг высшей точки, шторм продлится не меньше двух суток.

Вслед за тем от капитана первого ранга Ручьева пришло донесение, что корабли принимают топливо в затрудненных для швартовки условиях. Для выхода из Н-ской базы Ручьев требовал дополнительного времени. Одного только не мог доложить Сенцов начальнику штаба – места подводных лодок Ляхова и Петрушенко. Сколько радисты штаба ни посылали в эфир их позывные, командиры подводных лодок молчали. Не было даже данных, что приказ командующего ими точно выполняется.

В 23.30 начальник штаба вызвал вместе с начальником оперативного отдела и Сенцова. Сенцов отметил на оперативной карте восточного сектора Баренцева моря генеральный курс конвоя и его скорость на 23.15, доложил, что миноносцы Ручьева, если он сумеет выполнить приказ, войдут в соприкосновение с транспортами и их охранением около семи утра.

– Поздно, – сказал начштаба. Приложив линейку от базы, где плакался на погоду Ручьев, на север, он быстрым взмахом карандаша провел черту и раздвинул циркуль. Только у опытных командиров из штурманов сохраняется такое легкое движение пальцев, что кажется, будто циркуль сам шагает по карте. Начштаба строго заметил:

– В пять двадцать Ручьеву быть здесь. Ясно?

– Так точно. – Сенцов повторил время, назвал долготу и широту.

Контр-адмирал кивнул головой. Это было неофициальное разрешение идти выполнять, но Сенцов продолжал стоять у карты.

– Что еще?

– В отношении Ляхова, товарищ начальник штаба. Если он и вступил в указанный ему квадрат, это бесполезно.

Вытянувшись на носках, Сенцов добрался рукой – указка оставалась у контр-адмирала – к дуге, какую описывал англо-американский конвой, и убежденно пояснил свою мысль. Немцам незачем повторять эту кривую. Они могут значительно сократить переход, избрав курс ост-норд-ост, а в таком случае на их пути будет только Петрушенко.

Начальник оперативного отдела неодобрительно посмотрел в сторону Сенцова. Позицию лодки определило начальство, чего же ему тыкать в ошибку. Но контр-адмирал не обиделся и не остановил Сенцова. Он слушал его сбивчивую речь с явным удовольствием.

– Хорошо, капитан-лейтенант, хорошо. Решим, что делать Ляхову, когда его найдете. Добивайтесь связи энергично. Вызывайте и Петрушенко и Ляхова каждые пять минут.

Он поглядел вслед Сенцову и одобрительно сказал:

– Наша птичка-невеличка растет. Отличный признак, когда оператор рассчитывает на умное решение противника. Вот беда, что нам не приходится ожидать смелой инициативы от командования конвоем… Следите за Ручьевым. Пусть поймет, что за грузы конвоя отвечаем перед Москвой мы. – Он помолчал и добавил: – Командующий требует поднять самолеты. Дайте обстановку начальнику штаба ВВС.

У Сенцова к полуночи наросла куча неотложных дел. Он принимал расшифрованные радиограммы, наносил обстановку, выслушивал по телефону требования летчиков, записывал короткие доклады оперативных офицеров Службы наблюдения и связи, успокаивал по другому телефону представителя союзной военно-морской миссии, переспрашивавшего обстановку в зоне конвоя.

В 0.3 °Cенцов снова отправился к начальнику штаба. Ляхов, наконец, ответил. Противник ни по пути, ни на основной позиции не обнаружен. Ответил и Петрушенко, но только выдачей квитанции о приеме депеши.

Сенцов ожидал, что на голову Петрушенко обрушатся громы и молнии. Однако на неулыбчивом лице начштаба засветились глаза, и он предложил:

– А вы, не смущаясь пренебрежением Петрушенко, дайте ему обстановку. Радиомолчание – его тактический конек, не любит болтать человек, и прекрасно.

– Не любит, – подтвердил вошедший в это время начальник подводного отдела штаба. – Даже клещами не вытянешь из Федора лишнего слова. И правильно. Зачем вспугивать дичь! Молчит – значит у позиции и чувствует, что пахнет жареным.

Опережая Сенцова, начальник штаба и старый подводник прошли в дверь. Сенцов видел, что они свернули в салон, откуда доносился звон посуды. Значит, отправив Ручьеву радиограмму, и он получит передышку минут на двадцать. «Очень хорошо, – сообразил капитан-лейтенант. – Можно позвонить Долгановым».

Он пил чай крепчайшего настоя с клюквенным экстрактом, стягивающим язык, размачивал черствую галету и нерешительно поглядывал на базовый телефон.

«Надо было звонить сразу… Попусту ушли минуты на болтовню с присяжным циником Грохольским… Конечно, усталая, подавленная одиночеством, Наталья Александровна спит. А впрочем вероятно, что не спит… Она так нетерпеливо ждала встречи с Николаем, так трогательно расспрашивала о нем… Позвоню».

Аппарат в квартире, заселенной офицерами корабельного состава, помещался в общем коридоре. Но жилицы, почти всегда бывшие в разлуке с мужьями, привыкли к звонкам в самое неожиданное время. И сейчас взволнованный, очень певучий голос немедленно отозвался на звонок.

– Петрушенко у телефона. Кого нужно?

– Это Сенцов из штаба… Простите, Клавдия Андреевна…

– Что-нибудь с Федей?

– Да нет, не беспокойтесь. Как раз сейчас от него имели сообщение… Мне нужно Долганову.

– Позову, только вы и ей, голубчик, говорите хорошее.

– Непременно, – пообещал Сенцов.

Продолжая держать трубку, он услышал шаги, стук в дверь и слившиеся женские голоса. Почему-то казалось, что время остановилось и он не дождется.

«Подойдет, не подойдет», – по-детски зашевелились его губы.

– Алло, вы, Сергей Юрьевич? – низким, задыхающимся голосом спросила Долганова.

– Узнали? – произнес он хрипло, краснея и ругая себя за бессмысленный вопрос. – Два-три дня придется вам подождать Николая…

– Он в сложной обстановке? Или вам нельзя ответить?

– Нет, нет. Просто его корабль далеко. – И с полной искренностью Сенцов заверил: – Для Николая, как я уже вам говорил, нет трудных положений.

– Спасибо. Хороший вы человек. Спасибо, что не поленились среди ночи позвонить. Спокойного вам сна. А завтра приходите…

– Спать мне завтра. Или нет, конечно, к вечеру я буду. Хотите в кино? Или в наш театр?

Он совсем растерялся. «Что я наговорил… Еще подумает, что я…»

Но в ответ услыхал:

– Сердечное спасибо, придете – вместе решим.

Сергею Юрьевичу не пришлось обстоятельно перебирать, чего ему не следовало говорить и что должен был сказать друг и почитатель Долганова. Вошел шифровальщик и со значительным видом протянул ему папку с радиограммами. Взглянув в них, Сенцов ахнул и заторопился к начальству.

3

На рейде Иоканьки Ручьев переправился на «Упорный» и будто взорвался, войдя в салон командира.

– Полеживаете, отдыхаете, книжки читаете! А если баржа помнет ваш борт, если получите повреждения? В такой ответственный момент командир должен возглавлять авральные работы.

– Зачем же я стану подменять старшего помощника, товарищ капитан первого ранга, не по уставу, – сухо ответил Долганов, поднимаясь.

Ручьев, не снимая тулупа, плюхнулся в кресло, вытянул короткие ножки в валенках и потер озябшие руки. С мороза пальцы, которыми он только что суетливо перебирал поручни и леера, еще не слушались; кончики их покалывало, словно иглами, и это еще увеличивало начальственное раздражение.

– Вы всегда имеете в запасе что возразить. Извольте исполнять мое распоряжение по отряду – командирам лично обеспечивать приемку топлива.

С пушечным грохотом от удара волны корабль накренился, и Ручьев неожиданно повалился на палубу. Он был смешон в своей тяжелой и неудобной одежде, неловко пытаясь вернуться в кресло, но Николай Ильич даже не улыбнулся. Знал – мышиные глазки незадачливого начальника замечают все, что роняет его авторитет.

– Раздевайтесь, – предложил Долганов, – у меня тепло, прикажу чай подать. А топливо скоро кончим качать. Осталось принять тонн пятьдесят.

– Когда организация налажена, дело идет, – непоследовательно ответил Ручьев, точно и не он сейчас напускался на командира «Упорного». – Неделяев меня беспокоит, Николай Ильич. Из-за Неделяева не поужинал. Ты прикажи… и водочки, что ли.

С помощью хозяина каюты он снял наконец тулуп, одернул меховую безрукавку и взял с койки открытую книгу.

– Неделяев ничего не читает. Вот бы ему Макарова, к примеру. Одобряю, что старика помнишь. Конечно, это только минувший этап флотской мысли, но и историю надо знать.

Долганов успел вызвать рассыльного и распорядился подать ужин. Неохотно вслушиваясь в торопливые фразы Ручьева, он пожал плечами:

– Вряд ли мысли Макарова только история. Турбины, дизели, прямоточные котлы позволят вернуться к идее Макарова, изменить соотношение между главными и вспомогательными двигателями. Принципиально все, что уменьшает вес механизмов, конечно, увеличивает боевую силу корабля.

– Ну, ну, – сказал Ручьев, почти сбитый с позиции спокойным возражением Долганова, – я имел прежде всего в виду утверждения старика о преимуществе безбронных кораблей. Скажешь, не заскок?

– Почти пророчество. Макаров основывался на роли торпедного оружия – нашего с вами главного оружия. А время добавило к этому новый солидный аргумент – возрастающую в силе авиацию.

Ручьев совсем смешался. Он не ждал, что Долганов вступит в спор. К его счастью, вошел матрос с ужином, потом забежал механик и доложил, что нормальный запас топлива принят, но для устойчивости в шторме не вредно бы принять еще, и Ручьев мог вернуться к тону требовательного, оставляющего за собой последнее слово единоначальника. Он подписал дополнительную заявку на топливо и стал разливать водку.

– Благодарю, – сказал Долганов, отставляя свою рюмку, – я в походе не пью.

– Как знаешь, а я для профилактики. Гриппа боюсь, – пояснил Ручьев.

Он шумно крякнул после второй рюмки, так же шумно прихлебывая и причмокивая, отдуваясь, будто делал трудную работу, принялся за ужин.

Долганов ел плохо и мало. Просились на язык мысли, возникшие в ответ Ручьеву, Мысли, прямо связанные с возможным боем против «Гросс-адмирала» и сопровождавших его эсминцев. Но бесполезно говорить с Ручьевым, привыкшим работать без раздумья. Этот хлопотун, «суета сует», как зовут его в отряде и офицеры и матросы, не видит дальше конвойных будней и, пожалуй, не так уж хочет, чтобы их нарушило крупное столкновение с надводными силами немцев. Да в сущности Ручьев – командир того серого типа, который еще сколько-нибудь годен для руководства элементарной морской практикой в мирное время, но в войне – балласт. И удивительно, что командующий, такой смелый и даже дерзкий в замысле операций, терпит Ручьева.

Командир отряда не прерывал раздумий Николая Ильича. Буркнув что-то об усталости и желании вздремнуть перед бессонной ночью, лег на узкий диван и прерывистым свистом с всхрапыванием возвестил, что считает все дела отряда приведенными в полную ясность.

Захватив труд Макарова, Долганов решил записать кое-что в развитие своих пометок на полях книги, но свист и храп Ручьева мешали ему сосредоточиться. Упрекая себя в развинченности и барстве, Долганов снял с вешалки реглан и пошел к механику. Корабль был затемнен, но на узких и крутых трапах командир «Упорного» давно привык ходить не глядя. Он был, так сказать, коренной миноносник и горячий патриот этих легких кораблей, которые с четырехсоттонников в начале века, через передовой для своего времени тип «Новиков», шагнули за две и три тысячи тонн, обладали великолепной скоростью, маневренностью и значительной артиллерией наряду с развитым торпедным оружием. Для Долганова миноносцы были легкими крейсерами, и в своих тактических мечтаниях он отводил им именно крейсерские задачи. Однако Долганов судил о тактических данных миноносцев трезво. Многое – видел он – нужно для совершенствования кораблей в лелеянном им направлении, и над этим он работал чуть ли не со дня, когда после штурманского класса твердо избрал службу на миноносцах.

«Хочет быть первым на деревне» – говорили на флоте, узнав, что Долганов вновь отказался от интересной штабной должности или от перевода на корабль первого ранга. И Долганов не опровергал этих злых домыслов. Понимал – объяснению, что он изучает достоинства и недостатки миноносцев для оперативно-тактических выводов и обобщения требований строителям кораблей, мало кто поверит, и даже приятели вроде Неделяева станут подтрунивать: Долганов, дескать, считает себя умнее академиков и адмиралов.

До поры он таил свои выводы. Не из скромности, просто по сдержанности человека, не завершившего основательно свой труд. Эта черта его характера определилась очень рано. Может быть, с тринадцати лет, когда мальчонка из глухой белорусской деревни, возчик при мобилизованной отцовской коняге, увидел вздыбленный гражданской войной мир и не захотел с ним расстаться. Такое желание двигало тогда многими подростками, но далеко не все осознанно выбирали трудный путь, подобно Николаю.

Незабываемым остался для Долганова день, когда он отчетливо и бегло читал бойцам стихи Демьяна Бедного в газете, бывшей и его букварем и первой хрестоматией. Старший конюх положил заскорузлую руку на его белые мягкие вихры и ласково сказал, что вот теперь Миколка стал зрячим. А только грамотность не сама по себе хороша. Иной ее и для подлого дела использует, иной людям ею служит. А у кого-то она остается, как пустая торба.

– К отцу вернешься, о том не забывай.

Миколка молчал. Он твердо знал, что вернет в деревню отцовскую лошаденку, без которой семье в будущем году не обсеяться. Но сам отправится в город – учиться. Для чего, для какого рода деятельности? Это откроет ему само знание, Наука. Она так и стояла перед его глазами, начинаясь большой, прописной буквой – во все годы юности, когда он работал грузчиком, слесарем, а вечерами посещал рабфак. В комсомольской организации он не выделялся, но ребята ценили его основательность и упорство. Восемнадцати лет он пришел в партком по вызову секретаря.

– Такое дело, Долганов. Тебе известно, что комсомол является шефом флота?

– На судостроительном работаем, как не знать.

– А море любишь?

У Долганова захватило дыхание. Он не смел себе признаться, что, вытачивая какую-нибудь гайку, завидует матросам, которым сделанная деталь будет служить в ладном механизме на воде. Любит ли он море? Да разве он его знал?! Однажды лишь прошел на кургузом пароходишке от пристани завода до Ораниенбаума. Но вид военных кораблей чаровал его, как и форма военных моряков, щегольская и, однако, строгая.

Он ответил, как всегда, сдержанно:

– Скоро призыв моего года. Если возьмут на флот, придется полюбить.

– С нас райком требует кандидата для военно-морского училища. Я думал, как ты, окончивший рабфак с отличием…

– Я завтра скажу, завтра не поздно будет?

Секретарь недовольно согласился подождать. Если бы он заупрямился, Микола вряд ли удержался бы на позиции неспешного решения, как ему поступить.

Когда на следующий день он поделился мыслями о сделанном ему предложении со своим наставником в слесарном деле, тот досадливо сказал:

– Очень ты часто под ноги смотришь, Миколка. Не вредно и на цыпочки становиться, чтобы дальше свою дорогу увидеть. Одним словом, сдавай инструмент.

На цыпочках, по крайней мере осознанно, Долганов так и не научился вытягиваться. Свое устремление к буднично деловому объяснению каждого поступка он доводил до смешного. Даже полюбив без памяти в последний год курсантской практики студентку-метеоролога, убеждал себя, что дело не в ее привлекательности, не в строгой красоте и душевности, а в профессии. Метеорологу, как и моряку, есть что делать в любом приморском захолустье.

Что-то в этом роде он и сказал при объяснении с Наташей, напирая на рабочее товарищество. Она посмеялась. Разобралась в нем лучше его самого. Лишь много позднее, в начале войны, выразила опасение, что страх Долганова перед своими порывами, стремление ничего не обещать, пока не сделал, – признаки скромности и сдержанности – могут стать недостатками.

– Ты, Коленька, не воспитай в себе неуверенности. В конце концов невозможно рассчитывать, что кто-то догадается, за тебя определит, что в состоянии сделать Долганов. И с людьми легче дорабатывать свои идеи.

То ли от мыслей, возбужденных разговором с Ручьевым, то ли от того, что Долганов нет-нет да и вспоминал Наташу, которая сейчас уже в Главной базе, этот упрек жены припомнился ему, когда он вошел в каюту механика и сел перед приборами, показывавшими режим машин.

– Да, надо говорить с командующим, – решил он. – Пора воевать активнее.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю