Текст книги "Твои, Отечество, сыны"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Я упал лицом в снег, упал бессознательно, будто на самом деле срезанный пулеметным огнем. Второй самолет шел еще ниже первого. Я слышал, как пули с шипением перечеркнули сугроб у моей головы и глухо зацокали о мерзлую землю.

Пронесло!.. Неужели даже не ранен? Правильно сказал Шевченко – чудо! Но если мы оба уцелели и теперь, после второго залета, тем более это следовало назвать чудом…

Я перевернулся на спину, глядя в безмятежно ясное небо, прислушиваясь к дальнему, приглушенному гулу моторов. Неужели эти коршуны возвратятся еще раз? О, сколько чести, Александр Ильич, – за тобой охотится целая группа самолетов! Что ж, пусть возвращаются: они увидят, что «жертва» лежит вверх лицом и не шелохнется.

Как сильно и радостно ощущение жизни! Снег пахнет, будто спелый разрезанный арбуз, воздух бодрящей волной наполняет легкие, синяя даль неба ласкова и мила… Но что это? Где-то снова перекатывается, приближаясь, гул самолета?

Я приподнял голову: нет, я не ошибся – с запада, со стороны Мармыжей, к нам приближался одиночный самолет. Вот он взмыл над нашей «эмкой», сделал крутой разворот, резко наклонив плоскость, очертил правильный круг. И до чего же был он подлым, шельма, этот гитлеровский «ас» – не поленился в третий раз возвратиться, проверить, все ли мы мертвы…

Что ж, думал я, радуйся, мерзавец, но мы еще доберемся до тебя!

Самолет отвернул в сторону, стал набирать высоту и вскоре скрылся за горизонтом.

Я встал, отряхнул снег, осмотрелся. Радостно что-то крича, ко мне подбежал Шевченко.

– Подождите адъютант… Что за вопли?

Глаза его сияли, на щеке застыла слеза:

– Да как же не вопить, не радоваться… вы – живы!

Он схватил полу моей куртки:

– Смотрите: одна… две… три… Да, три пули прошли сквозь куртку! Вот и брюки на коленях оборваны. Ну, Александр Ильич, мы с вами как будто заговоренные.

– А что же с нашим Мишей?

Шевченко метнулся к машине, громко позвал:

– Миша… Мишенька!.. Вылазь, приехали!

Шофер не ответил, до моего слуха донесся стон. Баллоны правых колес машины были пробиты пулями и спустили воздух; машина осела и прижала Косолапова. Нам пришлось немало повозиться, пока мы приподняли «эмку» домкратами и вытащили Михаила из-под мотора.

Я схватил его руку, стал прощупывать пульс. Он с усилием открыл глаза:

– Товарищ полковник… внутри у меня все в порядке. Беда, что снаружи наделали много дыр, проклятые…

Вся его одежда была покрыта кровью, и под машиной на снегу запеклась багровая лужа. Я осторожно взял его на руки и уложил на раскинутую адъютантом шинель. К счастью, в нашей машине была небольшая аптечка и несколько индивидуальных пакетов. Шевченко молниеносно передал их мне, и я попытался наложить повязки. Но как их накладывать, если ноги Косолапова, ягодицы, поясная часть сплошь были иссечены пулями?

Шевченко пытался мне помочь, однако казалось, что мы только мучили нашего Михаила. Правда, мы добились главного: остановили кровотечение…

Вскоре подошла санитарная машина нашего медсанбата, и я передал Косолапова врачу.

– Сделайте все возможное, чтобы он жил.

– Это мой долг, – ответил майор медицинской службы. – А для вас, товарищ полковник, есть маленький сюрприз. Я разыскиваю вас уже в течение суток.

И он передал мне письмо.

Жена писала:

«Беспокоюсь, есть ли у тебя теплые носки?..»

Я подумал: милая Катеринка, даже если бы их и не было, – в этом ли дело?

И дальше:

«В госпитале, где я сейчас работаю, находится на лечении немецкий офицер. Он был ранен под Тимом, а затем сдался. Он мне сказал, что был ранен в своей легковой машине и прежде чем сдаться, пристрелил своего шофера…

Я спросила:

– А, зачем вы это сделали?

Он удивился моему вопросу:

– Как зачем? Ведь это мой шофер!

Настолько противен этот подонок, что, право, не хотелось о нем рассказывать. Но между нами произошел разговор, который, мне думается, для тебя будет небезынтересен. Оказывается, этот тип даже „теоретик“. Он читал Ницше и Шопенгауэра, так называемых „философов“, предтеч фашизма. Он сказал, что немецкая армия сильна именно отсутствием человечности.

У меня невольно возник вопрос: а между ними, между этой гадкой плесенью, есть ли понятие дружбы?

Он ответил:

– Нет и не может быть…

Я спросила:

– На чем же вы держитесь?

Он усмехнулся:

– На праве сильного.

– Но ведь человек, – сказала я ему, – создан для добра, для того, чтобы сделать жизнь всех тружеников счастливой. Ваше „право сильного“ – волчий закон. Неужели для вас привлекательно возвратиться к состоянию животного? А ваши дети? Думаю, что они у вас есть? Право сильного – уничтожить ваших детей? Да, если, скажем, они помешают кому-то получить ваше наследство?

Он задумался.

– Простите, мадам, – сказал он после продолжительного молчания. – Вы меня вызвали на откровенность. Надеюсь, вы никому не скажете о том, что я вам скажу? Впрочем, ваше дело… Запомните: в армиях фюрера каждый воюет за свой личный интерес. У моего отца в Восточной Пруссии есть имение. Оно завещано мне. Как вы полагаете: соглашусь ли я отдать это имение… моим батракам? Конечно, нет! Больше того: я повешу или расстреляю каждого, кто осмелится поднять руку на мою собственность… Что, вы смеетесь? А посмотрите на американцев! Разве рокфеллеры и дюпоны честно нажили свои капиталы? Разве они не оберегают их именно „волчьим законом“? Может быть, вы не знаете, что Соединенные Штаты, ваш союзник, снабжает нас, немцев, самыми дефицитными военными материалами? В чем же тут дело? А в том, что „волчий закон“ остается основой основ…

– Но ведь это же подлость!

Офицер усмехнулся:

– Фюрер сказал, что он уничтожил химеру совести.

– Ваш фюрер – босяк, – сказала я. – Это уголовник с претензиями. В памяти народов он ничего не оставит о себе, кроме чувства отвращения и омерзения. И почему вы придаете такое значение собственности? Неужели вы намерены забрать ее в могилу? Или вы хотите, чтобы и ваши дети выросли паразитами, чтобы они, ничего не создавая для народа, питались плодами чужого труда?

– Мораль, – усмехнулся он. – Опять мораль! Есть у нас в Германии такие политические течения: немецкие социал-демократы, христианские демократы и прочие. А попробуй тронь собственность такого христианского демократа?! Он тебе горло перегрызет. Конечно, он будет говорить об интересах рабочего класса. Знаете, почему будет говорить? А потому, что ему это выгодно. Действительно, он как будто борется за интересы рабочего, но, по сути, оберегает свой собственный интерес…

Друг мой! Уничтожай эту гадость… Как жаль, что я не могу быть рядом с тобой. Но я делаю все возможное, чтобы помочь нашей Родине одолеть хищного и подлого врага.

Прости: еще одно замечание. Он мне сказал, что знает наизусть Шлиффена и Мольтке, Клаузевица и Дельбрюка, но не может понять одного: как все эти теории рушатся перед русским Иваном?..

Милый Саша! Я невольно подумала: жаль, что ты не Ваня! Однако я уверена, что ты уничтожаешь эту дрянь не хуже, чем любой наш Иван!»

Вероятно, забыв об этом гитлеровце, который, кстати сказать, оказался крупным немецким штабистом, жена снова спрашивала: есть ли у меня теплые носки?

Я навестил Мишу Косолапова в госпитале и дал ему прочитать письмо. Он долго всматривался в прямой и округлый почерк жены и сказал.

– А знаете, товарищ комдив, мы потому и победим, что мы – люди!..

Начальник штаба Владимир Борисов, как оказалось, уже знал о моих дорожных приключениях. Будучи человеком выдержанным (право, большое ему спасибо за это), он не расспрашивал о подробностях, не задавал вопросов. Что значили наши личные переживания в сравнении с тем делом, которое нам доверила Родина!

Борисов доложил, что принял соответствующие меры по организации боя.

На рассвете, после артиллерийской подготовки, дивизия перешла в наступление. Мы ворвались в населенные пункты Мармыжи и Перевалочное, где завязались уличные бои, которые длились до самого вечера.

Оказалось, что именно здесь, в Перевалочном, Мармыжах, и неподалеку, в селах Серебряное и Синчуково, противник сосредоточил крупные силы из своих резервов, готовясь нанести нам внезапный удар. Соотношение сил было, примерно, один к восьми в пользу противника, и вдобавок гитлеровцам подбросили много танков и бронетранспортеров.

Я был вынужден отдать приказ с наступлением темноты отойти из населенных пунктов Мармыжи и Перевалочное и занять оборону в районе села Серебряное и поселка Васютино.

Наш 16-й стрелковый полк, которым командовал майор Трофимов, понес большие потери. Танки с десантом противника вышли вдоль лощины из населенного пункта Синчуково в направлении южной окраины Перевалочного. Создалась очень неприятная ситуация: танки, бронетранспортеры плюс многочисленный десант врага, оказавшийся в тылу нашего 16-го полка.

Гитлеровцы уже торжествовали победу. Шесть их танков бросились в атаку на наши… кухни! Да, четыре кухни они «подавили». Но наша резервная батарея открыла огонь и тут же подбила три танка. Немцы отошли, оставив на поле боя, кроме этих трех танков, сорок трупов своих солдат. Мы захватили полтора десятка пленных…

Пленные показали, что они принадлежали к 9-й танковой дивизии, штаб которой находился на западной окраине города Щигры…

Признаться, мне надоело допрашивать пленных немцев. Они являли собой довольно тусклый стандарт. Оказавшись в плену за тридевять земель от своей родины, они пытались оправдываться, даже доказывать мне, что я, мол, не я и хата не моя. До чего же все-таки мерзкие душонки: эсэсовский капитан, рыжеватый, щупленький помещик откуда-то из города Беутен, сказал мне, что он только случайно стал военным.

В процессе допроса он еще сказал, что уважает наших советских офицеров, особенно лейтенанта… Сабодаха.

Тут я не понял:

– Откуда вы знаете его фамилию и звание?

Он ответил:

– Если бы не этот офицер, мы не потеряли бы три танка. Больше того, мы не потеряли бы нашего майора… Но когда ваши солдаты бросились на нас в штыковую, а ваша батарея совершенно неожиданно открыла огонь, ваши солдаты кричали:

– Товарищ Сабодах… Товарищ лейтенант… За вас мы в огонь и воду!

Я встревожился: жив ли Сабодах? На этот вопрос пленный гитлеровец не мог или не хотел ответить. Я приказал навести справку: было бы до боли жаль потерять такого командира.

Скромный и мужественный воин, сначала он командовал взводом, затем ротой, батальоном и зачастую находился на самых ответственных участках боя. Он стремился туда, где было наиболее трудно, и воины батальона отлично знали это, они любили его и берегли.

Совсем недавно, перед боем за Перевалочное, я навестил один из батальонов 16-го стрелкового полка. Был вечер, и солдаты, тесно обступив походную кухню, получали ужин. Слышались недовольные возгласы, и я спросил:

– Ну как, товарищи, ужин? Постарались сегодня повара?

Коренастый солдат с марлевой повязкой под ушанкой ответил с невеселой усмешкой:

– После такого ужина, товарищ полковник, умереть не умрешь, но и долго не провоюешь.

Другой солдат, рослый и плечистый, заговорил по-хозяйственному деловито:

– Жаль мяса, товарищ полковник, хороший продукт и так бессовестно испорчен. А что стоило поварам доварить его, как положено.

– Все это нежности, – заметил пожилой, степенный боец. – Пословица говорит: в степи и жук – мясо.

– Не видел я, братец, чтобы ты охотился за жуком!

– Погоди, не я говорю, повар шумит, что, мол, нежности!

– Вот его и следует этим мясом накормить: пускай потом побегает!

Добраться до кухни оказалось делом довольно-таки трудным, и я, услышав чью-то резкую речь, решил послушать.

– Как вам не стыдно, кастрюльные вы души! – отчитывал повара командир. – Утром люди идут в бой, а вы кормите их какими-то помоями?!

Один из поваров пытался оправдаться:

– Дрова сырые, и соли у нас ни грамма не осталось.

Голос командира стал еще строже:

– Так что же, заготовить для вас дрова? Просто обленились вы и не цените солдата. Прикажу дать вам, толстякам, по винтовке, и утром – в бой. Посадим мы тут честных, работящих старичков – найдутся у них и дрова, и соль!

– Правильно, товарищ Сабодах! – дружно поддержали солдаты. – Это не первый случай. Пускай в окопах полежат!

Кто-то сказал, что в батальоне есть два хороших повара – им, мол, и «карты в руки». Комбат тут же принял решение: два пожилых солдата передали своим провинившимся коллегам винтовки, а сами заняли их места.

Мне понравилась решительность Сабодаха, – конечно, он был прав. В нашей бригаде, а затем и в дивизии, даже в дни самых ожесточенных боев, когда и приблизиться к передовой было делом сложным и рискованным, делалось все возможное, чтобы люди своевременно получали горячую, вкусную и сытную пищу. Мы, командиры, постоянно помнили, что война – это не только гром пушек и пулеметов. Это и добротный борщ для бойца, и еще многое другое.

Кто-то из солдат весело засмеялся:

– Слышали, товарищ комбат? Повара собираются жаловаться…

Он удивился:

– Кому?

– Говорят, самому комдиву.

Теперь засмеялся и Сабодах:

– Я уверен, что он даст им не только соли, но и перцу!

– Считайте, товарищ комбат, – сказал я, подходя к нему, и он в изумлении даже попятился, – что вы уже доложили мне о плохой работе ваших поваров. С вашим решением я вполне согласен.

Сабодах вытянулся, козырнул, заговорил чуточку виновато.

– Действительно, товарищ полковник, из-за нерадивости поваров весь батальон фактически остался без ужина. А теперь виновники этого разгильдяйства пускай узнают настоящую солдатскую жизнь. Потом, когда они вернутся на кухню, найдутся у них и дрова и соль!

И снова солдаты дружно, весело поддержали комбата, а я крепко пожал ему руку. С этим командиром воины батальона ежедневно совершали подвиги. И если многие солдаты называли его «душой батальона» – это соответствовало действительности. Ночной рейд в тыл противника и разгром его автоколонны был только одним из его подвигов. Я ценил Сабодаха за честность, бесстрашие, внимание и заботу о солдате. Спайка между командиром и воинами делает на поле боя чудеса, и Сабодах доказывал это личным примером.

Через несколько минут связист доложил мне, что лейтенант Сабодах пал смертью храбрых в штыковой атаке.

Я встал… В молчании встали также все офицеры штаба.

– Похоронить с почестями, как героя. Объявить в приказе по дивизии о гибели храбреца. Славный сын Украины, он так мечтал снова увидеть свою родную Полтаву… Мы будем беспощадно мстить фашистским псам за жизнь нашего товарища по оружию.

Наша атака началась через час. Воины осиротевшего батальона первыми вступили в бой. Они сражались о подлинным бесстрашием.

А на следующую ночь, 17 декабря, наши разведывательные и диверсионные группы, пробравшиеся в тыл противника, нанесли ему серьезные потери. На станции Мармыжи они сожгли два больших дома, до отказа набитых фашистами, которые проводили там какое-то сборище. Здесь оказалось много немецких штабников, и лишь некоторым из них удалось спастись бегством.

Зверства врага. Мы наступаем. Наши герои. Дорогие письма. Встреча с Косолаповым. Лыжный батальон. Остап Стеценко. Весточка от партизан.

Итак, действия диверсионных и разведывательных групп были началом наших активных действий в обороне. Мы выполняли установки, которые я получил на совещании в Военном совете армии. Вскоре гитлеровцы почувствовали, что опасность подкарауливает их на каждом шагу. На дорогах в морозной степи исчезали их патрули. Исчезали разведчики, связисты, саперы, – пылали машины с горючим и боеприпасами, взлетали в воздух дома, в которых оккупанты пытались пересидеть в тепле русскую зиму.

Немецкое командование было не на шутку встревожено потерями и тем психозом страха, который преследовал фашистов в бескрайних заснеженных русских просторах. В этом признавались пленные немцы. По ночам они опасались выходить в одиночку из домов. Но и в домах их все чаще настигали осколки гранат и автоматные очереди.

Как говорится, из капель образуются реки и моря.

Немецкое командование, конечно, видело, что его ежедневные, как будто незаметные, потери постепенно слагались на огромной протяженности фронта в четырехзначные и пятизначные числа.

По-своему низко и подло гитлеровцы решили «уравнивать счет». Они принялись уничтожат население прифронтовых сел и деревень. В листовках, которые они разбрасывали с самолетов, фашисты писали: «Русские, если вы будете наступать, то мы будем поступать так, как поступили с населенными пунктами Перевалочное и Мармыжи».

У неказистого, курносого и очень грязного фашиста, взятого в плен под Мармыжами, наши бойцы отобрали вместе с другими документами отпечатанное на машинке «наставление» и доставили мне. Вот его текст:

«У тебя нет сердца, нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобою старик или женщина, девочка или мальчик, – убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семье и прославишь себя навеки».

Извращенные садисты, грабители и убийцы старательно исполняли этот преступный наказ фашистской верхушки.

В Перевалочном и Мармыжах мы увидели чудовищные картины фашистских зверств. Они сожгли до основания все дома, сараи, колхозные постройки. Жителей этих сел – женщин, стариков, детей – расстреляли и трупы бросили в колодцы. На деревьях, которые оккупанты не успели срубить и сжечь, они повесили десятки советских патриотов. В этих селах не осталось буквально ни одного живого существа: гитлеровцы уничтожили и животных.

Глядя на следы злодеяний, каждый из нас невольно задавал себе вопрос: да люди ли эти двуногие, украшенные пауками свастики, крестами и черепами?

Фашисты пытались посеять в наших рядах смятение и страх. А посеяли гнев, неистовый и непримиримый.

После того как силы противника были основательно измотаны непрерывными действиями наших диверсионных и разведывательных групп, утром 22 декабря дивизия, взаимодействуя с 1-й и 2-й гвардейскими дивизиями, перешла в решительное наступление и во второй половине дня освободила в ожесточенных боях населенные пункты Перевалочное, Мармыжи, совхозы Росховец и Сухой Хутор.

Продолжая развивать наступление, 24 декабря мы вели бой за села Ивановка, Пожидаевка, Красная Поляна, а к исходу дня 27 декабря вышли в район сел Плаховка, Головиновка, Полевое, Петровка.

Гитлеровцы всполошились, – они не ожидали от наших войск такого наступательного порыва. Потеряв обжитые места, они сочли, что наиболее выгодным для их обороны может быть рубеж Крюково – Плаховка – Головиновка – Полевое – Семеновское. Этот рубеж они стали усиленно готовить в инженерном отношении и приспосабливать к длительной обороне в условиях зимы.

И снова та же картина зверских расправ с мирным населением. Сотни людей угнаны в Германию, сотни расстреляны…

Воины нашей дивизии дали священную клятву партии и Родине отомстить гитлеровским палачам за невинные жертвы. И они мужественно выполняли эту торжественную клятву.

Условия, в которых мы действовали в ту пору, были сложны. Открытое поле, стужа, снега… Группа истребителей, отобранная из молодых, физически развитых и наиболее отважных бойцов, коммунистов и комсомольцев, пробиралась в тыл врага, поминутно рискуя быть окруженной и уничтоженной. Противник вел за ними неусыпное наблюдение… Обмануть его было не так-то просто. Но наши солдаты и офицеры проникали в логово врага и наносили ему очень чувствительные удары.

В этих ночных рейдах особенно отличилась разведывательная группа младшего лейтенанта Подкопая. Предприняв ночную вылазку на станцию Мармыжи, она уничтожила многочисленный отряд немцев. Это была дерзкая операция, и противник долго не мог опомниться после ночного налета.

Хорошо была организована подготовка разведывательных, штурмовых и истребительных групп в полку, которым командовал майор Василий Соколов. Вместе со своим комиссаром, старшим политруком Олегом Кокушкиным, они искусно руководили деятельностью групп, и оккупанты не знали ни дня покоя.

Олег Кокушкин и сам не раз ходил в разведку, в дивизии его знали как человека высокой отваги.

Я мог бы назвать по памяти десятки фамилий солдат и офицеров, и за каждой этой фамилией – мужество, благородный риск, редкостная находчивость, неукротимая воля к победе.

Словно сейчас он предо мною – невысокий, хрупкий юноша с озорной улыбкой – Михаил Попов-Печер. Этот веселый паренек ухитрялся наклеивать наши листовки на двери домов, в которых обитали эсэсовцы, и даже подсовывать им листовки в карманы!

Гитлеровцы за ним охотились, преследовали, окружали, почти ловили… Почти. А Миша Попов-Печер оставался невредимым. Он снова появлялся в логове врага и добывал очень ценные сведения.

Такими же бесстрашными разведчиками были старший лейтенант Харитонов, политруки Шалыгин, Семенов, Плужников, Робустов, Лукьянов, Захода, Зубенко, Серегин…

Комсомолец Андрей Серегин хорошо знал немецкий язык и проявил себя как отличный наблюдатель. Какая выдержка нужна была этому пареньку, чтобы не раз пробираться в расположение врага, подслушивать разговоры гитлеровцев, переходить линию фронта, неся важные сведения, снова и снова, не дрогнув, идти на смертельный риск!

Люди совершали смелые дела, словно и не замечая, как это трудно давалось. Храбрец возвращался в свое подразделение, скромный, немногословный, и в поведении его не было ни малейшего признака рисовки или желания преувеличить исполненное дело. Война уже давно стала нашим привычным бытом, и риск, и опасность, и смерть были для наших воинов обычными понятиями.

Какие трудные дни и недели ни пришлось переживать на фронте – у нас были не только огорчения и тревоги, но и радости. Мы получали множество писем с заводов и фабрик, из институтов, колхозов, других воинских частей. Иногда казалось, что за делами дивизии с надеждой и гордостью следит вся Родина. Это понятно, ведь сводки Совинформбюро уже не раз отмечали боевые успехи наших соседей гвардейцев. Упоминали и о нас, А каждое имя, названное в сводке, становилось известным миллионам советских людей. Поэтому многие наши солдаты и офицеры получали письма от незнакомых, но искренних, верных друзей и подруг.

Каждое такое письмо для воинов было радостным, вдохновляющим событием. Нас словно бы согревало в лютую стужу первой военной зимы могучее и ласковое дыхание Родины.

К нам приезжали поэты, прозаики, драматурги, артисты, композиторы, музыканты, и где-нибудь в глухой деревеньке или просто в землянках, блиндажах у переднего края завязывалась дружеская беседа и звучали песни, скрипка, баян…

Воины всегда были рады этим гостям, но подразделяли их на две категории: одни бывали у нас лишь наездами и чувствовали себя вблизи переднего края, как говорится, не совсем свободно, а другие сроднились с армией и делили с бойцами все невзгоды фронта.

Мастера пламенного слова, писатели-фронтовики, были отличными политработниками, и воины высоко ценили их боевую деятельность.

Своими людьми были в дивизии скромный и смелый Борис Полевой, спокойный и решительный Саша Твардовский, неизменно бодрый и веселый Евгений Долматовский, бойкий песенник Яков Шведов, заправский служака Виктор Кондратенко, невысокий, подвижный и отчаянный Михаил Нидзе, задумчивый и собранный Григорий Скульский – хорошие ребята, настоящие фронтовики.

Встречи с писателями много давали солдату: он мог как бы со стороны взглянуть на свои повседневные дела и еще глубже осознать их значимость. Для советского воина литература – понятие высокое и дорогое, очерк, песня, рассказ и даже заметка в дивизионной, армейской или фронтовой газете – событие, памятное на всю жизнь. Счастлив и горд был боец, если его имя или имена друзей были отмечены печатным словом.

У меня сохранилась вырезка из газеты фронта об, одной из таких дружеских встреч:

«…Ждем минутку. Открываются двери. Изба быстро наполняется народом. Тесно. Полно и в смежной комнате, полно и в сенях. На груди у всех ордена.

Среди бойцов и командиров сотни награжденных, сотни представленных к правительственной награде. Каждый орден – это целая цепь героических подвигов. Каждый орден – это символ доблести. Ошеломляет, радует сознание, что их так много. Что каждый человек, стоящий перед нами, имеет за своими плечами замечательную, необыкновенную историю служения Родине. Улыбаются голубые глаза известного сегодня всей стране лейтенанта Кодолы. Рассказывает о своей борьбе с немцами смуглый казах Данкин. Герой Советского Союза Обухов держит в руке запал от гранаты. Все они неустрашимо действовали против врага лицом к лицу.

Красноармеец Зайко имеет на боевом счету свыше ста уничтоженных врагов. Командир Крюков еще под Халхин-Голом был награжден первым из орденов, которые украшают его грудь. Честно заслужили ордена Завалин и Подкопай. Но когда им приходится рассказывать историю своих подвигов, все волнуются. Нервно перебирают пальцами, которые безошибочно направляют в стан врага гранаты, спокойно нацеливали дуло противотанкового орудия, нажимали на спусковой рычаг пулемета.

И мы взволнованы. Нас захватывает, поглощает своим величием волна героизма. Простые слова простых людей – бессмертная эпопея любви к Родине. Кого избрать, о ком написать, когда перед нами их сотни!

Небольшого роста разведчик Попов-Печер неоднократно шнырял между немцами. Ходил к ним на квартиры, возил солому на их санях, приносил ценные сведения. Повар Андреев, который топчется у печки, вынес из-под неприятельского огня раненого полковника и успел вовремя сварить обед, накормить свое, подразделение. И сегодня ночью повар Андреев даст нам ужин, затем наденет белый халат и вместе с разведчиками отправится через заснеженное поле в деревню, где засели немцы.

Сколько томов надо исписать, чтобы рассказать о них всех, об их замечательном мужестве, об их исключительной скромности, об их чудесной, полной веры улыбке, являющейся залогом победы!»

Так писали В. Василевская и А. Корнейчук о встрече с бойцами и командирами нашей дивизии.

В эти дни мы получали много поздравительных телеграмм от родных и знакомых. Приходили патриотические письма от коллективов трудящихся. Вот письмо бойцам, командирам и политработникам дивизии от рабочих, служащих и инженерно-технических работников хлебозавода.

«Дорогие товарищи, бойцы, командиры и политработники нашей доблестной Красной Армии! Вам, героическим защитникам социалистической Родины, мы, рабочие, служащие и инженерно-технические работники хлебозавода № 1, шлем свой пламенный большевистский привет!

Дорогие товарищи, верные и бесстрашные сыны народа! Свыше пяти месяцев идет Отечественная война Советской страны с кровавыми ордами гитлеровских захватчиков. Враг хотел молниеносно разбить нас, но жестоко просчитался. Он не учел того, что за честь, свободу и счастье родной земли, как один человек, встанет наш многомиллионный народ. Этой монолитной стены фашизму не пробить никогда. Красная Армия, армия народа, сломит, сокрушит и раздавит врага.

Вместе со всеми трудящимися и мы отдаем свои силы на помощь фронту, изо дня в день выпекаем для вас вкусный хлеб. Мы стремимся работать лучше, все выше поднимаем производительность труда, ибо знаем, что каждая лишняя буханка выпеченного хлеба – это тоже удар по фашистам, поддержка вам, нашим отважным защитникам…

Мы знаем, что фронту нужен хлеб, что без регулярного, нормального обеспечения хлебом нельзя ни воевать, ни тем более победить врага. И поэтому мы мобилизуем все силы, все свое умение, чтобы образцово организовать выпечку хлеба.

Заверяем вас, дорогие товарищи, что если потребуется, то мы как один выступим плечом к плечу с вами с оружием в руках для уничтожения проклятых гитлеровских псов.

Мы обращаемся к вам, наши отважные красные воины. Ни один немецкий оккупант, вторгшийся в пределы Советской Родины, не должен уйти живым с пашей земли. Так бейте же их беспощадно! Громите кровавых фашистских зверей! Истребляйте их, кар бешеных собак! Не знайте ни страха, ни колебания в священной борьбе за жизнь нашего народа, за его будущее, за жизнь наших жен, матерей, отцов и детей!

Ни шагу назад! Идти вперед и только вперед! Выминать и выкуривать врага из занятых им населенных пунктов, неустанно истреблять его днем и ночью – вот потребуется от вас. Будьте достойными славных традиций Красной Армии, рабочего класса, нашей страны! Множьте эти героические традиции. Трудности будут преодолены, и победа будет за нами! Мы победим потому, что наше дело правое, что нами руководит великан, закаленная в боях с врагами партия Ленина.

Смело и бесстрашно вперед на разгром врага!»

Но поручению рабочих, служащих и инженерно-тех нических работником хлебозавода письмо подписали директор завода,  секретарь парторганизации , председатель месткома и рабочие.

Политический отдел и комиссар дивизии, несмотря большую загруженность, непрерывно поддерживали письменную связь с родными отличившихся бойцов и командиров, с рабочими коллективами. Например, в письме коллективу рабочих одного завода, говорилось:

«Товарищи рабочие и работницы! Сегодня бойцы и командиры нашей части с гордостью чествуют героя Отечественной войны с германским фашизмом красноармейца Обухова Николая Феоктистовича в связи с награждением его орденом Ленина и присвоением звания Героя Советского Союза.

Товарищ Обухов, воспитанник рабочего коллектива вашего завода, является лучшим сыном нашего великого народа. Герой Отечественной войны с германскими оккупантами, он беспощадно громит фашистскую нечисть, уничтожает наглых оккупантов и их танки с бесстрашием и мужеством.

Товарищи рабочие и работницы! Мы надеемся, что, следуя примеру Героя Советского Союза тов. Обухова, вы будете крепить изо дня в день мощь нашего оружия, давать нашей армии больше винтовок, гранат, минометов, пушек, чтобы до конца уничтожить банду грабителей и убийц – германских фашистов…»

По поручению бойцов и командиров это письмо подписал начальник политотдела старший батальонный комиссар Назаренко.

В адрес нашей дивизии приходило много патриотических писем и из других воинских частей, соединений. В одном из таких писем зенитчики-артиллеристы писали, отмечая ратные подвиги наших бойцов и командиров:

«Слава красноармейцу Данкину, истребившему штыком и прикладом четырех фашистских солдат. Слава сержанту-комсомольцу Варежному, который пробрался в расположение противника, вывел из строя три вражеские машины и забросал связками гранат дом, где нашел свой бесславный конец взвод немецких вояк. Слава младшему лейтенанту Завгородному и его орудийному расчету, разбившему две бронемашины и одну автомашину с пехотой и уничтожившему прямой наводкой большое количество гитлеровцев!

Имена героев будут золотыми буквами вписаны в историю Отечественной войны, в историю нашей Родины. Их бессмертных подвигов вовек не забудут благодарные потомки».