Текст книги "Твои, Отечество, сыны"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Он охотно поведал мне, как говорится, на полном серьезе, что имеются сведения, будто немцы, вынужденные к отступлению, оставляют на деревьях своих солдат, приковывая их к стволам железными цепями. Такому смертнику, мол, дается автомат, патроны, сухой паек с бутылкой коньяка, и эта «кукушка» сидит себе меж веток и постреливает в наших солдат и офицеров.

Я не выдержал, засмеялся:

– Значит, коньяк, чтобы не скучал, цепи, чтобы не удрал?

– Между прочим, среди этих «кукушек», – продолжал лейтенант, – есть даже молодые женщины. Из украинок-белоэмигранток… Сейчас в особом отделе одна такая сидит, захвачена с автоматом в руках нашими разведчиками. Ни на какие вопросы не отвечает. А когда кто-то из разведчиков пригрозил ей, она показала ему кукиш.

Мне, естественно, хотелось бы посмеяться над историей с «кукушками», но и другие офицеры подтверждали, что такая особа задержана. Невольно подумалось: а чем черт не шутит? Фашисты способны на все.

– Передайте начальнику особого отдела Тарасенко, – сказал я лейтенанту, – пусть доставит ко мне эту «птицу». Интересно послушать, как она будет куковать… И обязательно пусть прихватит ее автомат, цепи, сухой паек.

Через час в крестьянскую хату, где я остановился на короткое время, двое солдат и Тарасенко действительно привели женщину и принесли отобранный у нее немецкий автомат.

Маленькая, хрупкая блондинка, на вид лет тридцати пяти, была худа и очень бледна. Ее волосы, подстриженные под кружок, были растрепаны, а глаза странно косили. Можно было подумать, она избегала встретиться взглядом с любым из нас.

Тарасенко рассказал подробности!

– Эту женщину перехватили в лесу разведчики. Она бежала с автоматом в руках в нашу сторону. Когда ей приказали остановиться, она побежала быстрее. Разведчики говорят, она выкрикивала какое-то непонятное слово. Мне ее передали только сейчас, и… я не верю, товарищ полковник, чтобы она работала на немцев. Я думаю, она из дома умалишенных, который находится в селе Пирогово. Когда немцы оставляли это село, они стали расстреливать умалишенных… Говорят, некоторым больным удалось бежать.

Я обратил внимание на ее одежду. Действительно, на ней был больничный халат.

– Как вы решили с нею поступить? – спросил я Тарасенко.

– Мы еще проверим ее.

– Задержанную отпустите, Тарасенко. Было бы хорошо, если бы вы смогли передать ее врачам. Объясните лейтенанту, который вас позвал, чего они стоят, все эти глупые басни о «кукушках», «цепях», «смертниках».

Как командиру, мне полагалось заниматься только делами бригады, боями, которые развернулись на нашем участке фронта. Но в те дни весь Киев превратился в военную крепость, и события, происходившие на подступах к городу, у его славных баррикад, не могли не волновать каждого советского воина.

В моем фронтовом дневнике, страницы которого я с интересом перелистываю, много имен скромных и беззаветно отважных героев обороны Киева – рабочие, служащие, студенты, домохозяйки – люди разных возрастов и профессий, проявившие в боях за родной город высокую стойкость и отвагу.

Батальон ополченцев Московского района Киева под командованием коммуниста Синельникова 5 августа вступил в бой, имея задание остановить фашистов у села Китаево. Гитлеровцы обрушили на батальон, особенно на его первую роту, которой командовал Кузнецов, пулеметно-минометный огонь. Однако ополченцы не дрогнули. Неся тяжелые потери, они достигли удобного рубежа, установили станковые пулеметы и ударили по фашистам с фронта и фланга.

Потеряв убитыми десятки солдат и офицеров, гитлеровцы стали отходить. Им удалось закрепиться у безымянной высотки, которую они решили удержать любой ценой. В ночь на 9 августа коммунист Кузнецов снова поднял роту в атаку. Схватка перешла в штыковую. Народные ополченцы – рабочие киевских заводов – показали фашистам, что умеют драться и прикладом, и штыком. Фашистские вояки видели, что против них идут люди в рабочих блузах, пожилые и совсем юные смельчаки. Казалось бы, хорошо обученному, обстрелянному фашистскому сброду эта атака была не страшна. Но когда дошло до штыковой, гитлеровцы не выдержали натиска и оставили безымянную высоту.

Командир роты Кузнецов с двадцатью бойцами незаметно подобрался к вражеской минометной батарее. Несколько брошенных гранат – и фашистский расчет уничтожен. К исходу боя отважный командир ополченцев Кузнецов был тяжело ранен. Командование ротой принял на себя студент Киевского сельскохозяйственного института Давыдов. Узким глубоким овражком он повел товарищей через линию фронта в тыл врага. В этом непродолжительном рейде ополченцы уничтожили несколько огневых точек противника и возвратились с трофейными пулеметами и минометами.

Обозленные такой дерзостью, гитлеровцы сосредоточили огонь минометной батареи по позиции, занятой ротой Давыдова. Однако фашистские минометчики слишком увлеклись… Коммунист Клешов подкрался к этой батарее и уничтожил ее гранатами.

Да, в киевских отрядах народных ополченцев были настоящие парни! Впрочем, им не уступали и старики. Когда осколками вражеского снаряда был уничтожен расчет станкового пулемета, к поврежденному «максиму» под вражеским огнем подполз шестидесятилетний ополченец Семеновский. Человек мирной профессии, связист, он никогда не воевал и не чаял оказаться на переднем крае. Ему и не приказывали сюда идти – он пришел сам со своим инструментом монтера. Проявив выдержку и хладнокровие, Семеновский разобрал пулемет, устранил повреждение и повернул «максим» во фланг наступавшему врагу. Немцы шли во весь рост… Длинная очередь скосила два десятка фашистов. Вражеская цепь шарахнулась в сторону, залегла. Движения связиста были размеренными, глаз зорким. Он тщательно выколачивал фашистов из складок местности, пока они не откатились на исходные позиции.

За 24 дня боев этот славный рабочий батальон понес немалые потери. В бою у поселка Мышеловка смертью храбрых пал его отважный командир Синельников. Погибли, сражаясь с врагом, коммунисты и комсомольцы Белоборов, Богуш, Гондлях, Грановский, Кондратьев, Сидоренко и другие. Рабочие – воины этого батальона, прибывшие на передний край прямо из заводских цехов, уничтожили в короткий срок свыше 500 фашистских солдат и офицеров. В те суровые дни Киев показал миру, как впоследствии Одесса, Севастополь и другие города, примеры массового, всенародного героизма. Неспроста фашистский генерал-полковник Гальдер в период битвы за Киев писал: «У Киева войска группы армий несут огромные потери… 6-я армия ежедневно теряет 1600 человек».

Другой фашистский генерал, командир 95-й немецкой дивизии Зикст фон Арним, писал в приказе: «Боевой состав полков в результате потерь за последние недели настолько уменьшился и большинство подразделений до того ослабли, что не могут быть использованы для боевых действий. Особенно остро чувствуется недостаток офицерского состава. До прибытия пополнения, которое вряд ли можно ожидать ранее середины сентября, необходимо временно свести несколько подразделений в одно».

В этих произнесенных сквозь зубы признаниях неспроста слышалась тревога. Армия оккупантов почувствовала у стен Киева мощь наших ответных ударов. Быть может, впервые за время «победоносного похода на Восток» некоторые фашистские генералы призадумались о цене, какую они платили за эту «прогулку». По крайней мере, и приказы фашистского военного командования, и перехваченные донесения из боевых частей врага, и показания пленных, – все говорило о замешательстве в его стане.

Запомнился мне пленный немецкий ефрейтор, бывший торговец из Бремена. Он первый засыпал меня вопросами:

– Почему вы переодели ваших солдат в штатское? Что это, прием маскировки? Если это не солдаты, где же они учились драться штыками?

Я напомнил ефрейтору, что ему следует не спрашивать, а отвечать. Он извинился и тут же, не удержавшись, спросил:

– Скажите, это правда, что штатские – платная армия? Сколько им платят? Правда, что они получают премии за каждого убитого немца? Сколько? И как ведется подсчет?

– Вы законченный кретин, – сказал я ему. – Неужели вас настолько оболванили, что вы поверили подобной чепухе?

Он глубоко вздохнул.

– Вы будете отвечать на вопросы?

– А меня не расстреляют?

– Нет.

– Я выложу все, господин полковник, начистоту. Наша дивизия готовится к генеральному наступлению. Предположительно это наступление начнется 25 августа. Задача – прорваться в Киев. Потери не в счет. Но я капитулировал. Я воевал во Франции и Греции, и там против нас стояли солдаты. А здесь, кроме солдат, в нас стреляют женщины, дети, старики. Где военный, где штатский – разобраться невозможно. Из каждого окна, из-за каждого забора можно поймать пулю. Итак, я готов отвечать на ваши вопросы, господин полковник…

Торговец из Бремена не врал: на указанных им направлениях гитлеровцы действительно предприняли целый ряд атак, пытаясь ворваться в Киев. Однако к 26 августа войска 29-го армейского корпуса врага с многочисленными приданными ему частями оказались отброшенными от Киева на пятнадцать километров. Да, на пятнадцать километров! Успеху нашего контрудара во многом содействовали доблестные народные ополченцы столицы Украины.

Позже, когда Севастополю и Одессе были заслуженно присвоены звания городов-героев, солдаты и офицеры не раз спрашивали у меня:

– А что же Киев? Он ведь тоже сражался геройски!

– История разберется, и подвиги не будут забыты, – отвечал я.

Сыновья и дочери столицы Советской Украины, отважно сражавшиеся у ее стен, по праву гордятся своим древним и вечно юным Киевом, который как равный вошел в семью городов бессмертной славы, городов-героев.

Это высокое звание славного города добыто его защитниками в сражениях, которые кипели на рубежах Киевского укрепленного района, не стихая, 71 день и стоили германскому фашизму многих тысяч жизней солдат и офицеров, сотен самолетов, танков и другой военной техники. Здесь были разгромлены 44-я, 71-я, 299-я фашистские дивизии, а всего противник потерял на киевском направлении 10 дивизий.

Славные страницы в боевую эпопею Киева вписали не только наши солдаты, офицеры, генералы. Чудеса храбрости совершал трудовой народ – юноши, девушки, пожилые люди и даже дети. В организованное коммунистами народное ополчение в дни обороны вступило более сорока тысяч человек. Армию пополнили половина партийной организации города и 40 тысяч киевских комсомольцев. В дальнейших боях за Украину эти люди, среди которых я многих знал лично, проявляли высокое мужество и доблесть.

Битва на Днепре по своему военно-историческому значению не может быть переоценена. В гитлеровской авантюре «блицкрига» на Востоке 71 день сражений на киевском направлении был очень значительным отрезком времени. Мало того, что гитлеровцы потеряли здесь десятки тысяч солдат и были вынуждены принять позиционную войну, – они упустили время. Уже в послевоенные годы немецкий генерал Бутлар с горечью констатировал:

«Из-за нее (операции под Киевом – Л. Р.) немцы потеряли несколько недель для подготовки и проведения наступления на Москву, что, по-видимому, немало способствовало его провалу».

Защитники столицы Украины знали, что, сражаясь за Киев, они сражались и за Москву и что каждый день этой битвы был слагаемым нашей победы.

Боевые действия корпуса, оборонявшего Киев, высоко оценило правительство Советской Украины. Мне не забыть тех минут, когда под звуки «Интернационала» над нашими соединениями, опаленными огнем почти непрерывной двадцатидневной битвы, развернулось красное знамя Киева.

Это знамя от имени трудящихся города нам вручил старейший рабочий «Арсенала».

В конце августа наш корпус был выведен в резерв и направлен в район Конотопа. Вскоре перед десантниками бригады пролегли нелегкие, дальние дороги больших испытаний и ратного труда.

Смотр бригады. Снова в обороне. Немцы в Алтыновке. Бомбежка. На Сейме. Атака отбита. Машенька на передовой.

В конце августа наша бригада сосредоточилась в пяти километрах севернее и северо-западнее Конотопа. Штаб ее расположился неподалеку, в селе Поповка, Наши сотоварищи – 6-я воздушно-десантная бригада – сосредоточились в населенных пунктах восточнее Конотопа, а 212-я вела в это время ожесточенные бои у города Остер.

По распоряжению из штаба корпуса бригада приступила к занятиям по специальности. Это обрадовало многих офицеров: наконец-то мы снова воздушные десантники и, значит, не напрасно обучались этому делу до войны.

На окраине Конотопа нам предстояло построить парашютную вышку, где мог бы заниматься личный состав всех трех бригад; оборудовать учебные городки для наземной подготовки.

Зная, что войска нужно держать в постоянной боевой готовности, мы с комиссаром решили провести смотр личного состава бригады с боевой техникой и имуществом.

Нам хотелось установить степень боеспособности бригады. Но при взгляде на строй отдельных батальонов я невольно призадумался: каким же родом войск следует их назвать?

Солдаты и офицеры, которые по долгу службы непосредственно не участвовали в боях, сохранили и форму одежды, и экипировку десантников. Они по-прежнему выглядели подтянуто, молодцевато. А остальные? Кто в пилотках, касках и шинелях, кто в фуражках, потрепанных до такой степени, что виднелись только летные кокарды. Десантные тужурки пробиты пулями, изорваны осколками, обувь на многих добыта в бою.

Однако лица людей были светлы и уверены, ни оттенка усталости или подавленности, настоящие, продымленные порохом боевики.

Резко изменилось после двадцатидневных боев и вооружение батальона. В бригаде вовсе не было станковых пулеметов системы «максим», а сейчас в каждом батальоне их насчитывалось не менее двадцати, а то и больше.

Я спросил командира 4-го батальона капитана Зайцева, где он раздобыл столько «максимов»?

– Добыты вполне честно, – ответил капитан. – Пулеметы не успели вынести из боя при отходе наши соседи слева. Отброшенному нашей контратакой противнику не удалось их захватить.

Назначенный начальником разведки бригады капитан Аракелян после смотра спросил:

– А нужны ли нам эти «максимы», товарищ полковник? Ведь мы возвращаемся к своей специальности. Для нас это слишком громоздкое оружие. У нас даже нет таких парашютов, чтобы приспособить к «максимам»!

Его поддержал и комиссар бригады Чернышев, а я ответил, что еще подумаю над этим вопросом. Я не хотел огорчать их своей почти полной уверенностью в том, что нам не придется десантироваться. Закрадывалась мысль о вполне реальной перспективе драться в тылу врага без высадки с самолетов. Как старый пулеметчик, я знал, какой это клад наши «максимы» в столь сложной и тяжелой обстановке.

Начальник штаба бригады майор Борисов быстро и добросовестно разработал план боевой подготовки, и сразу же начались занятия. Однако уже на следующий день они были сорваны массированным налетом вражеской авиации.

Самолеты противника бомбили Конотоп и Поповку. Уходили, возвращались и снова бомбили. Казалось, это продолжается бесконечно. Такую подавляющую силу вражеской авиации штаб бригады почувствовал впервые. Тем не менее уже вечером мы возобновили занятия с личным составом.

Третьего сентября в Поповку прибыл командир 3-го воздушно-десантного корпуса полковник Затевахин. Он был необычно взволнован и озабочен. Я знал Ивана Ивановича Затевахина как человека большой выдержки и сдержанности. А теперь он был как-то излишне тороплив и, казалось, беседуя со мной, напряженно думал о чем-то другом.

Развернув на столе карту и склоняясь над нею, он сказал:

– Я получил, Александр Ильич, приказ от командующего сороковой армией… Корпусу следует немедленно занять оборону по южному берегу реки Сейм.

Мне показалось, что я ослышался.

– По южному берегу Сейма?..

– Да, и оборонять полосу от населенного пункта Мельня до села Хижки. Основной удар немцев нужно ожидать вдоль железной дороги Кролевец – Конотоп. Таким образом, ты должен сосредоточить силы на главном направлении… Предупреждаю: непосредственного соседа слева у тебя нет, а если и появится – это будут войска, отходящие под воздействием противника на восток. Поэтому необходимо принять меры по обеспечению левого фланга.

– Следовательно, – спросил я комкора, – наш план боевой подготовки по специальным занятиям приходится отложить?

Он горько усмехнулся.

– Такова обстановка. Есть данные, что гитлеровцы в районе Коропа форсировали Десну. Бои идут на рубеже Шостка – Кролевец – Алтыновка. Это такое расстояние, что моторизованные части противника могут оказаться на реке Сейм уже завтра. Придется, Александр Ильич, зарываться в землю, как кротам, и как можно глубже, и, главное, грамотно в инженерном отношении. Да, теперь приходится сожалеть, что в мирное время мы, десантники, инженерное дело почти не изучали. Иногда даже игнорировали: дескать, наша стихия – воздух…

Командир корпуса еще сообщил, что в полосе обороны бригады должен стать артиллерийский зенитный полк в составе двенадцати 85-миллиметровых пушек. Эти пушки могут, при необходимости, успешно вести борьбу с танками противника…

Я поглядывал на часы: времени для оборудования обороны бригады оставалось так мало! А сколько еще предстояло других дел…

Затевахин уехал, а я вызвал Борисова и Чернышева. Подробности объяснять им не приходилось: они сразу поняли, как резко изменилась обстановка, и приступили к работе. В бригаде все пришло в движение: офицеры штаба и политотдела получили задания и поспешили в подразделения.

На следующий день, 4 сентября, весь личный состав бригады уже находился в назначенной полосе обороны: рыли окопы, готовили все огневые средства, чтобы в сочетании с особенностями местности до предела использовать сильные стороны каждого вида оружия. Офицеры старались организовать как можно лучше противопехотный огонь. Здесь-то и пригодились наши станковые пулеметы!

Противотанковую оборону пришлось строить только на главном направлении вероятного удара. Так как огневых средств было недостаточно, я решил усилить расчеты 45-миллиметровых пушек двумя-тремя автоматчиками из числа самых стойких бойцов, проявивших в боях под Киевом наибольшую выдержку и отвагу.

Автоматчики отрывали в радиусе 50–60 метров от орудия щели с круговым обстрелом и располагались в них с бутылками с горючей смесью. В случае прорыва танков к орудию они должны были поджигать машины врага и отрезать его пехоту от танков.

Из оперативного отдела армии для помощи в организации обороны к нам прибыла группа офицеров. Ее направил командующий Кузьма Петрович Подлас. Он придавал исключительно важное значение кролевец-конотопскому направлению.

К 6 сентября мы неплохо подготовили оборону: отрыли траншею неполного профиля в 30–40 метрах от воды; установили в небольших котлованах орудия, хорошо замаскировали их под фон местности.

В тот же день были созданы истребительные роты и команды. В эти подразделения мы отбирали в индивидуальном порядке самых смелых, испытанных солдат и командиров, большинство из которых были коммунистами.

Я беседовал с каждым из них и убедился, что эти люди не дрогнут перед вражескими танками.

Но после полудня мне позвонил командир батальона капитан Пастушенко и сообщил странную весть. Утром к нему в штаб прибыли двое штатских, оба члены партии. Они утверждали, будто немецкая пехота на автомобилях заняла без боя Алтыновку…

Я приказал Пастушенко немедленно доставить этих штатских ко мне.

Старший из них, как оказалось, был агроном; второй – секретарь сельского Совета. Запыленные, усталые, в потеках пота, они тяжело опустились на отрытую землю и молча одновременно подали свои документы.

Я заглянул в партийные билеты, в паспорта.

– Рассказывайте, товарищи… Мне позвонил капитан, однако не верится… Немцы в Алтыновке?

– Да, они ворвались утром, – взволнованно заговорил агроном. – Все это произошло так внезапно… В Алтыновке не было ни одного нашего солдата. Вдруг слышим гул моторов. Думаем, наверное какая-то наша часть движется на фронт. Машины вкатываются в село… Что это? Немцы!.. – Он вздрогнул, пересилил спазму. – А сейчас, товарищ полковник, что они там творят!.. Сразу же арестовали всех партийных и советских работников и большую группу расстреляли в центре села… Мы убежали из-под расстрела. В Алтыновке наши семьи… Пьяная немецкая солдатня шляется от дома к дому, бьет, насилует, пытает…

Словно из-под земли передо мной вырос начальник разведки капитан Аракелян.

– Разрешите доложить, товарищ полковник… Мы взяли трех пленных.

– Вот это кстати, капитан! Ведите их сюда…

Мне было не совсем понятно, что же происходит на фронте? Я знал, что наш 3-й воздушно-десантный корпус вместе с другими частями 37-й армии не только приостановили наступление немцев на Киев, но и отбросили их от города на 15 километров. Конотоп находился на второстепенном направлении. Чем же объяснялся стремительный выход немцев к Алтыновке, на северный берег Сейма? Сейчас даже без бинокля можно было видеть в бескрайней степи группы беженцев. Почему они отходили не на восток, а на юг?..

Будто острие иглы коснулось сердца: я понял – немцы захлестывали, обходили с севера правый фланг Юго-Западного фронта и стремились выйти в наш глубокий тыл. Было ясно, что, если мы дадим им возможность прорваться в направлении на Конотоп, нашим войскам, обороняющим столицу Украины, не избежать окружения.

Но вот разведчики привели немецкого танкового офицера, скуластого, довольно нескладного детину. Я поручил своему шоферу Косолапову накормить агронома и секретаря сельсовета, а сам занялся пленным.

Гитлеровец имел кличку «заядлый разведчик», так как не впервые участвовал в подобных рейдах и еще в начале допроса не преминул подчеркнуть, что изъездил почти всю Европу в составе разведывательных отрядов.

Впрочем, подробности его биографии меня мало интересовали. Он сообщил, что его дивизия входит в состав 24-го моторизованного корпуса и этот корпус имеет задачу наступать строго на юг, в направлении населенных пунктов Шостка, Кролевец.

Обстановка для наших войск складывалась очень серьезная.

– Какая задача была поставлена лично перед вами? – спросил я пленного. – Совершить рейд по нашим тылам?

Он потряс головой, криво усмехнулся:

– Да-да… Рейд по тылам: от города Шостка на юг, в направлении Конотопа. Должен сказать, господин полковник, что вот уже вторые сутки мы не встречали никакого сопротивления со стороны красных…

– Значит, вы не встречали войск?

– Так точно, господин полковник… И мы не ожидали, что встретим сопротивление на реке Сейм. Собственно, мы его и не встретили.

– Как вы оказались в плену?

Немец удивленно развел руками:

– Сам удивляюсь! Возможно, виноват шнапс… Откуда-то появились ваши солдаты. Один из них – настоящий великан – выбил у меня из рук автомат, а дальше… ну, это не интересно.

Оглянувшись, сразу же узнал в группе бойцов «великана». Поеживаясь, он указал на рядового Ладыкина.

– Доложу вам, господин полковник, это – силач… Он мог бы стать чемпионом!

Я подозвал рядового Ладыкина.

– Расскажите, как были взяты пленные?

Ладыкин смущенно улыбнулся.

– Очень просто, товарищ полковник. Мы действительно не оказывали сопротивления: видим, движется немецкая машина, решили подпустить ее поближе и взять фашистов в плен. Так и сделали. Я дал автоматную очередь, а немцы – кто куда из машины запрыгали по бурьяну. Лейтенант выстрелить хотел, да я автомат у него выбил. Схватились. Быстро его скрутил. Пьяный был, как свинья. Остальные бежать хотели, только им это не удалось. В машине у них целый продовольственный склад оказался: поросята, куры, две корзины яиц и многое другое.

– О, мы прекрасно питались! – подтвердил немец. – В селах нас, конечно, не ожидали. Приезжаем – и все наше. Закон войны. Солдату все разрешается.

Я обратил внимание на другого немца, с физиономией, изукрашенной «фонарями».

– А это что за «рисунок»?

Докладывал рядовой Козлов, бойкий, разговорчивый, смешливый.

– Это, товарищ полковник, моя «кисточка» прогулялась, – Он взглянул на свой кулак, спрятал его за спину. – Была наша группа в Озаричах. Там есть колхоз имени Ленина… Немецкая разведка в этом колхозе и остановилась. Всю ночь немцы пьянствовали, издевались над местными жителями, а потом пошли по сараям за курами. Светят карманными фонариками, снимают птицу с насестов и в мешок, в мешок… Мы все время наблюдение за ними вели, удобную минутку выжидали. А этот подлец, у которого морда теперь кривая, споткнулся, упал на корову и со злости из пистолета ее застрелил. Тут моему терпению пришел конец: развернулся я правой да как влепил ему, он и пистолет обронил… Клонится, значит, чтобы упасть на правый бок… Я «поддержал» его, теперь уже левой. Так и уравновесил… Жаль, товарищ полковник, корову: за что он ее убил?..

В другое время я от души, быть может, посмеялся бы рассказу разведчика, его запальчивости, хозяйственной жилке, да и «приему», с помощью которого он задержал гитлеровца, но сведения, полученные сейчас, были слишком серьезны.

Пленных отправили в корпус. Я и комиссар Чернышев возвратились в маленький домик на хуторе Лизогубовский.

Ни о чем не хотелось говорить: сказывалась усталость. Так и упал бы, не раздеваясь, на койку и спал целые сутки подряд. Однако я долго не мог уснуть, вставал, курил презлейшую махру, ловил себя на том, что напряженно прислушиваюсь к тишине ночи.

Эта ночь с 7 на 8 сентября, тронутая первой прохладой осени, прошла спокойно. Только изредка с большой высоты доносился прерывистый гул самолета-разведчика.

А часам к шести утра над боевыми порядками нашей бригады снова появился разведывательный самолет противника. Сделав три-четыре круга на небольшой высоте над расположением батальонов первого эшелона, он улетел на север.

Казалось бы, что особенного, еще один вражеский самолет? Однако этот случай меня встревожил. Особое беспокойство вызывал район хуторов Таранского и Лизогубовского, где оборону занимали 1-й и 2-й батальоны. Здесь пролегал кратчайший путь на Конотоп.

Я связался с командирами батальонов, чтобы узнать обстановку. Они доложили, что в районах обороны спокойно. И все же меня не оставляла тревожная мысль: нет, не случайно в такую рань немецкий разведчик бороздил над нами небо.

Федор Филиппович Чернышев тоже проснулся. Сжимая ладонями виски, он с усилием раскрыл глаза и спросил неожиданно:

– Вы верите в предчувствия, Александр Ильич?

– Ого, комиссар!.. Это похоже на мистику.

– А в сны?..

– Тоже, конечно, не верю.

– И я не верю ни в то, ни в другое. Сложная комбинация – человеческий мозг: то обрывки впечатлений, то всякие раздражители покоя ему не дают. Всю ночь, Александр Ильич, мне война снилась. Какая война! И сейчас голова прямо-таки надвое раскалывается.

– А мне, комиссар, наши инженерные работы покоя не дают. Мало мы в землю зарылись. Пройду к начальнику штаба, может, кое-что еще успеем сделать до начала вражеских атак…

Я вышел на крыльцо и услышал нарастающий гул. С севера, из-под низко нависшего облака выплыла шестерка пикирующих бомбардировщиков Ю–87. Они шли на высоте в полтора километра, направляясь на юг. Едва пролетев над моей головой, ведущий самолет сделал разворот и с пикирования сбросил бомбы на боевые порядки батальона, занимавшего оборону у железнодорожного моста через Сейм.

Остальные пять самолетов стали наносить бомбовые удары по огневым позициям нашей зенитной артиллерии… Грянули наши крупнокалиберные зенитные пулеметы. Гул, треск, грохот, вой… От пыли и дыма стало темно, как ночью. Дождавшись паузы, я поднялся с земли, выбрался на какой-то пригорок. Казалось, вокруг еще свистели осколки. Нет, бомбежка прекратилась. Ветер медленно относил в сторону Сейма облако дыма. Но что это? Еще одна шестерка Ю-87 разворачивалась над нашими позициями.

Эта шестерка сбросила свой бомбовый груз на тылы бригады. Домик, в котором мы с Чернышевым ночевали, стоял несколько в стороне от окраины села. Возможно, когда я выходил на крыльцо, они заметили, что домик обитаем?

Не помню, как случилось, что за время бомбежки я оказался метрах в пятидесяти от нашего жилья. Очевидно, я все-таки пытался добраться до штаба. А теперь видел: один самолет отстал от шестерки и сбросил бомбу прямо на домик. Федор Филиппович еще находился там… Я слышал заливистый визг и, лежа на земле, отчетливо видел, как бомба вошла в серую дощатую крышу, будто камень в воду, разбрызгав и взвихрив какие-то обломки и пыль.

Рядом со мной грохнулась балка, потом посыпался щебень, запрыгали мелкие щепки и осколки стекла.

Я поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к разрушенному дому. Он уже горел… Прямое попадание! Ну что ему стоило, Федору Филипповичу, выйти вместе со мной? Вот тебе и предчувствия… Я пробую открыть дверь, но лутка перекосилась и дверь не поддалась… Удар. Дверь закачалась на петлях. Еще один удар плечом, и она срывается с петель. Навстречу мне ползут клубы дыма, и прямо из этих клубов, из необычной полутьмы, кое-где пронизанной огнем, как видение, возникает мой Федор Филиппович… Мы обнимаемся на пороге, и я отчетливо слышу, как громко стучит его сердце. Где-то над нами рушится часть потолка. Мы не сразу осознаем это. Я вывожу его на крыльцо, черного от копоти и грязи, уверенный, что сейчас увижу страшные раны… Мелькает мысль: «Хотя бы не в живот, не проникающее, это смертельно…» Мой комиссар послушен, словно ребенок, Но вот он останавливается, протирает глаза. Я осторожно разнимаю его руки. Целы ли глаза-то? А вдруг… И меня всего встряхивает озноб. Но я еще решительнее разнимаю его руки. Что это? Он смеется. Да, он смеется, мой комиссар, и в ясных глазах его дробятся маленькие, знакомые огоньки.

– Ну, анафема, – говорит он, отдуваясь. – Чуть было не разлучил нас с тобой, Александр Ильич… Печка, спасибо ей, выручила. Правда, теперь я похож на трубочиста.

– Не беда. Отмоешься. Ранений нет?..

– Представь, ни царапинки!

Теперь и я не могу удержаться от смеха:

– Значит, твои предчувствия…

– Отчасти оправдались… Если бы я верил в них, возможно, оправдались бы сполна.

Через несколько минут нам стало известно, что налеты двух шестерок не причинили бригаде существенных потерь. Пятеро раненых. Могло быть значительно хуже. Но теперь каждому солдату было ясно, что в ближайшее время нам предстоит отражать удар вражеских войск.

И действительно, часа через четыре после налета авиации командиры 1-го и 4-го батальонов доложили, что на северном берегу Сейма, в районе деревни Мельня, а также севернее и северо-восточнее ее замечено скопление немецкой пехоты и переправочных средств. Танков пока не было видно. Пехота принимала боевой порядок.

Оставив в штабе майора Борисова, я с двумя автоматчиками и начальником разведки капитаном Аракеляном отправился в батальон, занимавший оборону у железнодорожного моста через Сейм, на линии Кролевец – Конотоп. Едва мы прибыли к мосту, как немцы открыли по нашим позициям ожесточенный огонь из орудий и минометов.