Текст книги "Твои, Отечество, сыны"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Среди полей и перелесков, неподалеку от Бурыни, высится древний курган. Здесь называют его могилой. Сколько веков этой могиле – никто не знает. Местные жители рассказывали, что при раскопках тут были найдены бронзовые наконечники копий, мечи и стремена.

На этом древнем рубеже далекие предки наши отбивали нашествия иноземных орд…

Я обратил внимание на голубой межевой столбик, у которого кто-то посадил цветы. Алые гвоздики цвели и в непогоду, наперекор сентябрьским северным ветрам и унылому зябкому дождю.

Я подошел ближе, прочитал надпись. Так вот почему здесь посажены цветы! На запад и юг – Украина. На север и восток – Россия. Далеко, да, слишком далеко мы зашли!

Какие-то люди длинной медленной вереницей тянулись через поля. У многих на руках, на плечах – дети. Снова беженцы… Женщины, ребята, старики. Молчаливое скорбное шествие народа Украины под защиту братской Руси.

Маленькая девочка едва семенит ножками, обутыми в рваные башмаки. На личике пыль, на платьице комья грязи. Как видно, она идет уже давно, малое человеческое дитя, которому тоже грозит фашистская пуля.

В руках девочки кукла. Все брошено, а с этой гипсовой Таней девочка не может расстаться: ведь кукла для нее – живое существо, а сама она, как мама.

Сеет дождь, и мелкие капельки текут по лицу девочки, оставляя темные бороздки, текут по неподвижному лицу куклы, и девочка осторожно вытирает их подолом платьица и говорит заботливо:

– Не надо, Танечка, не плачь…

Я отворачиваюсь, стиснув зубы, и отхожу от межевого столба. Потом наблюдаю за вереницей беженцев издали. Вот и они остановились у межевого знака, и старый, сгорбленный, седой человек медленно снимает шапку.

Он поворачивается и смотрит на запад, в просторы родных украинских полей. Потом опускается на колени и целует землю. Женщины, дети – все опускаются на колени.

В жизни есть минуты невыразимо глубокого значения. Я вижу, как собирают они по горсти земли, завертывают в платочки и прячут на груди.

О, славная, добрая мать Украина! Я – русский. Но твои страдания – это мои страдания, и твои раны – мои раны.

18 сентября наша бригада сосредоточилась в селе Орловке. Предстояли тяжелые бои.

Добровольное пополнение. Поп с пистолетом. Продолжение отхода. Мост взорван. Пять атак. Подготовка ночного рейда. Разгром автоколонны. Неудача Косолапова. «Идейный» немец. Разведчики не вернулись. Мы у города Тима.

В течение четырех суток под Орловкой происходили мелкие стычки патрулей. По ночам противник вел бесприцельный, беспокоящий артиллерийский огонь. Бригада почти не имела потерь, а наши сверхметкие стрелки-снайперы при всяком удобном случае брали фашистов на мушку. Мы заставили немцев ползать по земле. Теперь они уже не позировали на передовой. Это им слишком дорого обходилось.

Через четыре дня командующий 40-й армией приказал бригаде занять оборону в районе Ворожбы у населенного пункта Теткино.

Почти две недели в полосе нашей обороны противник не проявлял активности. Где-то севернее нас, в пятнадцати-двадцати километрах, шли ожесточенные бои. Неподалеку отсюда, в районе Глухова и южнее, действовала группа генерала Ермакова. Мы надеялись связаться с нею, чтобы установить тесное взаимодействие, но сколько ни пытались наши разведчики прорваться через боевые порядки немцев, им это не удавалось: подразделения 47-го немецкого моторизованного корпуса были так многочисленны и сосредоточены так плотно, что контролировали в этом районе буквально каждый квадратный метр.

Наша разведка боем, пытавшаяся пробиться в направлении Глухова, севернее реки Сейм, тоже не имела успеха.

Зато нам здорово повезло с пополнением бригады. Вот когда пригодилось собранное нашими вооружениями и тыловиками оружие, подобранное на полях сражений. У нас его оказалось немало: 20 станковых и 25 ручных пулеметов, более пятисот винтовок и автоматов! Это был золотой фонд бригады. Заместитель по тылу капитан Андриец ревностно его берег.

А теперь он ликовал: немалых трудов стоило ему отстоять и сберечь на марше этот груз, занявший несколько машин. Ликовали и наши штабные офицеры: пополнения сколько угодно, есть и оружие!

Из города Сумы и области, из Глухова, Бурыни, Кролевца, из окрестных поселков, с железнодорожных станций, из сел в бригаду шли и шли добровольцы. В большинстве это были молодые, энергичные юноши в возрасте восемнадцати-двадцати лет. Они не проходили медицинских комиссий, да таких комиссий в те дни и не существовало. Каждый из них уверял командиров, что он вполне здоров, и каждый горел желанием скорее зачислиться в часть и получить оружие.

Немало пришло к нам и пожилых людей: секретари райкомов и горкомов, учителя и председатели колхозов, механики и бригадиры, слесари и железнодорожники, врачи, агрономы, трактористы, комбайнеры.

Мы вручали им оружие в торжественной обстановке. Представители нашего политотдела, коммунисты и комсомольцы бригады беседовали с каждым новичком персонально, рассказывали им о боевых делах десантников, о боях за Киев и Конотоп.

Впрочем, убеждать этих молчаливых людей не приходилось. Они видели руины родных селений. Видели наглую и свирепую фашистскую солдатню. Многие из них недавно потеряли родных или близких. Одна неусыпная дума владела этими людьми – дума о мщении за поруганную Украину.

Когда я вручил автомат пожилому бригадиру колхоза, откуда ни возьмись, прямо из-под моей руки выскользнул маленький, щуплый, вихрастый паренек, в оборванном пиджаке, в заплатанных брюках.

– Товарищ полковник… Что же это за обида? Значит, только у него есть родина, – он кивнул на бригадира, – а у меня, вы думаете, нету?

На щеках у парнишки слезы, он поспешно вытер их рукавом, заговорил всхлипывая:

– Почему всем дают оружие, а мне сказали, не дадут? Вон тот командир, – он указал на старшего политрука Марченко, – так и сказал: не дам. Ты, говорит, ростом маловат, да и года твои не подходят. Так разве ростом воюют, товарищ полковник? Возьмите пощупайте мои мускулы, это же настоящая сталь! Я и по-пластунски переползти сумею, и перебежку сделаю вмиг… А вы, товарищ бригадир? Я ведь вас хорошо знаю: вы из соседнего с нашим села, товарищ Петренко, трое детей у вас – Миша, Коля, Васька… Вам бы кашу солдатам варить, дело это тоже почетное и нужное, а мне, молодому, товарищ полковник, мне ли, Косте Сумскому, на кухне усидеть?

– Хорошо, Костя Сумской, а умеешь ты владеть оружием?

Он удивился вопросу.

– Как же, товарищ полковник, не уметь? Нас в школе военному делу обучали, и еще я занимался в военном кружке. Давайте винтовку или автомат:, сам разберу и соберу, каждую деталь назову по имени и отчеству!

– Что ж, Костя, парень ты, вижу, бравый. Хорошо, получай автомат и помни, какое доверие оказывает тебе Родина.

Он бережно принял автомат, сдернул шапчонку, наклонился и поцеловал его.

Но если Костя действительно отлично знал оружие, этого нельзя было сказать о многих, которые пришли к нам. Трудно было этим товарищам в бою: им приходилось учиться на поле сражения.

Две недели сравнительного затишья, и бригада доукомплектована почти до штата; сколочены в боевом отношении батальоны; назначены из местного партийного актива политработники; из резерва армии прибыли командиры взводов и рот.

Из-за реки Сейм темными осенними ночами к нам прорывались группы солдат, выходившие из окружения. Среди них было много украинских коммунистов, и почти все они свято сберегли свои партийные билеты. После проверки их зачисляли в состав бригады, которая вела боевые занятия, используя каждый свободный час.

В селах, где мы стояли, люди просили только об одном: не уходите. Местные власти и крестьяне обеспечивали нас продовольствием сверх всяких норм. Бойцы и офицеры были окружены вниманием и заботой населения. «Не уходите, родные…» Я постоянно слышал этот шепот, мольбу, крик. Но мы – солдаты, и обязаны подчиняться приказу. Мы снова и снова снимались и молча шли на восток.

В начале октября, в осеннюю распутицу, когда, как говорится, разверзлися хляби небесные, когда проселки превратились в сплошную бесконечную трясину, мы за день совершили бросок более чем в сорок километров и заняли оборону от Коренева до села Снагость.

Утром 13 октября к домику, в котором я остановился, подкатила повозка. В комнату вошли двое: рослый седой старик в поношенном пальто и примятой шляпе и сравнительно молодой мужчина в кожаной куртке и высоких сапогах. Они отрекомендовались: секретарь райкома Федоренко и председатель колхоза Сидорчук.

Я взглянул на их документы и пригласил гостей к столу. Они сняли фуражки и присели напротив меня. Лица их были усталы, глаза красные от бессонницы.

– Не думал я, Александр Ильич, – сказал Сидорчук, – что вы нас так сразу и примете…

– Как видите, у меня даже нет приемной. Так что посетителям негде ждать.

Сидорчук улыбнулся.

– Верно. Однако у вас достаточно и своих дел.

– Мы с вами коммунисты, товарищ Сидорчук, и каждое ваше дело – одновременно и мое дело.

Председатель наклонил голову:

– Отрадно слышать хорошие слова.

Федоренко заговорил озабоченно:

– Что делать, Александр Ильич, – дайте совет, и мы вас послушаем… У нас около 500 тысяч пудов зерна, это семенной фонд колхозов. Много скота… Сельскохозяйственные машины. В магазинах на два миллиона рублей ценных товаров… Куда все это спрятать, как уберечь? Насколько нам известно, вы этой ночью уйдете на восток. Неужели такое богатство должно остаться немцам? Помогите нам отправить скот, зерно, товары в тыл!..

Я невольно задумался: что им ответить? Конечно, я должен был сказать им только правду, как бы она ни была горька.

– Хорошо, товарищи, куда же мы отправим это богатство?

Они переглянулись. Федоренко нахмурил седые брови.

– Вы – человек военный. Вам это лучше знать.

– Я говорю с вами чистосердечно: сегодня мне приказано занять оборону в районе Липовца. Это, примерно, семьдесят километров отсюда на восток. Вы представляете. Семьдесят километров!

И снова они переглянулись. Бледнея, Федоренко сказал:

– Мы ничего не успеем сделать. Даже если бы вы помогли.

– Не подумайте, что мне легко, товарищ Федоренко. Но единственный выход в данной ситуации – уничтожить все.

Секретарь райкома уронил седую голову на грудь:

– Уничтожить!.. Это, Александр Ильич, просто сказать. Мы ведь своими руками все наживали, по зернышку собирали такое богатство, а теперь… уничтожить! Скажите, заметили вы прошлой ночью в селе, на огородах, людей? Мы-то их заметили. Женщины, дети, старики и старухи таскали на поля, на огороды муку в ящиках, зерно и зарывали в землю. Многим из них помогали ваши солдаты. И это понятно: все с нашей отступающей армией не уйдут. Кто-то останется, и нужно будет чем-то жить. Вот они и делают запасы. Что ж, они их наживали. Пусть берут… Однако что делать с нашим семенным фондом? Полмиллиона пудов! Сжечь…

Он вдруг затрясся от рыданий.

– Да, только сжечь.

Мы простились на крыльце. Где-то неподалеку равномерно выстукивал очередь пулемет. Сеял дождь. У домика покачивался на ветру фонарь, и стекла его были заплаканны.

Я не ожидал, что через сутки еще раз встречу Федоренко и Сидорчука. Они не ушли в Коренево. Не успели. Я сам вручил им автоматы и позже видел обоих в боях.

…По данным штаба 40-й армии нам было известно, что войска противника заняли Глухов, Крупец, Рыльск и форсировали реку Сейм. Их мотоколонны двигались в направлении Льгов – Курск.

С вынужденным отходом наших войск в глубь страны, как и недавно при вражеской осаде Киева, среди местного населения стали распространяться самые фантастические слухи. Некоторые из них вызывали у бойцов только усмешку. Другие заставляли призадуматься. Третьи настораживали, будили ярость и гнев.

Дряхлая старушка, которой удалось каким-то чудом выбраться из Глухова, клялась, что видела рогатых немцев.

– Это в каком же смысле бабушка, рогатые они? – допытывался смешливый солдат.

– А так, сыночек, и есть: рога, будто у барана, и назад торчат!

– Значит, в сторону Германии?

– Истинно, сынок!

– Дело понятное, – шутил солдат. – Там ведь, в Германии, женки этих фрицев остались… Поняла, бабуся?

Молодой учитель рассказывал, что в Глухов прибыл какой-то помещичий отпрыск и заявил о своих правах на землю. Этого отпрыска ночью пристрелил кто-то из местных партизан, но в обозах немцев следовали десятки белоэмигрантов, они становились комендантами городов, начальниками полиции, агентами гестапо и без разбора мстили населению, не жалея ни женщин, ни детей.

Это уже было похоже на правду. По крайней мере, мы имели сведения, что в Конотопе в гестапо рьяно подвизалось отребье белогвардейщины и кулачья, а в наших западных областях помещики снова устанавливали барщину.

Один офицер уверял меня, что вслед за войсками противника движется целый сонм попов. Я не поверил: этим ли еще ввязываться в войну? Но 20 октября в Липовце, что юго-западнее Курска, комиссар Чернышев сообщил мне новость. Наши разведчики, возглавляемые лейтенантом Яровым, задержали священника с крестами в мешке и с пистолетом за поясом брюк.

Озадаченный, я приказал вызвать Ярового. Он явился через пятнадцать минут, бросил на скамью увесистый вещевой мешок:

– Это амуниция благочинного.

Я осмотрел мешок: он был сшит специально, с наплечными ремнями для носки на спине.

– А что в нем?

– Всякая всячина, товарищ полковник. Разрешите открыть?

Он вынул из мешка два новых начищенных креста, ризу с подризником, черный халат, камилавку, два евангелия разных размеров, пакет, полный денег.

– Здесь ровно пятнадцать тысяч рублей, товарищ полковник, – усмехнулся Яровой, подавая мне пакет, – Божий посланец странствовал безбедно!

– Это и все его имущество?

Яровой порылся в уголке мешка и положил на стол горсть патронов от пистолета «вальтер».

– Теперь все. Учтите, его пистолет был заряжен.

Я подумал, что некоторые слухи, как видно, были не лишены оснований.

– Где же вы его взяли, Яровой?

– С помощью Машеньки из Мышеловки задержал. Машенька теперь стала разведчицей. Мы находились в селе Солдатском и уже собирались уходить, как вдруг подходит ко мне этакий немощный старичок. «Товарищ командир, – говорит, – я должен сказать вам по секрету, что в нашем селе появился подозрительный человек. Только дайте слово: вы никому не укажете на меня?» Я дал старичку слово. «Хорошо, – говорит, – смотрите, вот, пятый дом слева. Там живет набожная вдовушка. Этот подозрительный у нее ночевал. Священник он, а только речи ведет подлые: германская армия, говорит, обязательно выйдет победительницей; капут, говорит, советам, а вы, люди добрые, готовьте хлеб-соль, чтобы наших освободителей-немцев встречать»… И я, и Машенька тут же позабыли об этом старичке, бросились к дому вдовушки. С нами были еще два автоматчика: мы оцепили дом, а Машенька постучала. Ей не отозвались. Тогда она открыла дверь и вошла. Минут через пять выбегает и говорит: «В доме – ни души. Хозяйка ушла куда-то. Но подозрительны мне показались мужские валенки под кроватью. Похоже, кто-то там лежит».

Я послал в дом разведчика Петрова. Через минуту слышим условный свист. Вбегаем в дом и видим: Петров вцепился в огромный валенок и не может вытащить его из-под кровати. Вдвоем мы вытащили на свет божий здоровенного дядьку с крестом на груди. Полы его пиджака распахнулись, я заметил колодочку пистолета. Вот он, этот пистолет.

Яровой положил на стол новенький средних размеров «вальтер».

Меня заинтересовал этот церковный «деятель».

А пока Яровой ходил за благочинным, в комнату, возбужденный и злой, вбежал Чернышев.

– Слышали, какие трюки гитлеровская пропаганда выбрасывает? Целую стаю попов запустила для разложения наших тылов.

– Слышал, Федор Филиппович. Сейчас мы посмотрим на такого пропагандиста.

Поп Аркадий оказался рослым, несколько сутулым мужчиной лет сорока пяти. Лицо одутловатое, под глазами мешки. Взгляд у него был цепкий и осторожный; руки холеные, хотя и грязные; волосы пострижены под кружок.

Он шагнул через порог, взглянул по углам и занес руку, чтобы перекреститься, но хозяин дома икон не держал, и поп Аркадий смиренно опустил руку.

– Откуда прибыли, благочинный? – насмешливо спросил Чернышев.

Поп Аркадий вздохнул, уставился взглядом в потолок.

– Пути господни неисповедимы…

Я резко оборвал его;

– Хватит!.. Отвечайте на вопросы, И говорите правду, иначе…

Он насторожился.

– Что… «иначе»?

– Иначе вы будете расстреляны как фашистский шпион.

Поп Аркадий выпрямился, спокойное, смиренно-благостное выражение сошло с его лица.

– Если вы касательно пистолета, поверьте, это дело случая…

– Отвечайте на вопросы, – оборвал его комиссар.

– Откуда вы прибыли?

Он потупился:

– Из немецкого города Котбус.

– Кто вас послал?

– Это было еще перед началом войны. В Котбусе немецкие власти собрали группу православных священников из разных городов и разъяснили нам, что мы, как только начнется война, должны следовать за немецкими войсками и восстанавливать во всех занятых немцами селах и городах богослужение.

– Только ли богослужение? – быстро спросил комиссар.

– Да, только…

Федор Филиппович резко встал из-за стола:

– А в отношении Советской власти что вам было приказано говорить?

Поп Аркадий метнул на комиссара зоркий, прищуренный взгляд:

– Вы… знаете?

– Знаю.

– Верно. Нам было приказано вести богослужение против коммунистов и призывать мирян не оказывать сопротивления завоевателям.

– Вы это исполняли?

– Так…

– Почему же вы оказались впереди наступающих немецких войск? – спросил я. – Разве и это входило в вашу задачу?

– Да, входило.

– Рассказывайте подробней.

– Нас обязали при каждом удобном, случае проходить в тылы советских войск.

– И вести агитацию?

– И нести слово божье.

– С пистолетом за поясом?

Он быстро взглянул по сторонам, взял стул, резко его придвинул, сел; одутловатое лицо его приняло надменное выражение.

– Чему вы удивляетесь, командиры? Тому, что священнослужитель участвует в войне? А разве этого не было во веки веков? Разве не сказано в священном писании: и возрадуются кости, тобою сокрушенные?

– Сколько ты получил от немцев? – негромко спросил комиссар. – Сколько серебреников… Иуда?

Поп Аркадий протянул руку, не спрашивая разрешения, взял из моего портсигара папиросу, закурил.

– Господа командиры… – начал он мягко, пристально глядя мне в лицо, обернулся, глянул в лицо комиссару. – Слушайте меня: я смогу быть вам полезен. Ваше дело проиграно. Слышите? Вы проиграли войну. Единственное, что у вас остается: перейти на сторону сильного. Вас встретят с уважением и почетом. Не теряйтесь. Еще не поздно. Я буду вашим проводником…

Мне удалось вовремя отвести в сторону руку комиссара. Он стукнулся локтем о стол и сразу же выпрямился, тяжело дыша, бледный, с горящими гневом глазами.

Я кликнул часового и указал ему на попа.

– Уведите в штаб корпуса. Будьте внимательны: это матерая сволочь…

Некоторое время мы молча сидели у стола. Чернышев медленно поднялся, тяжело опустил руки:

– Извините, Александр Ильич… Не сдержался.

– Не волнуйтесь, комиссар. Думаю, «отец Аркадий» еще расскажет много интересного.

Трудным был путь бригады по осенним русским степям в непогодь из района Ворожбы до Тима. Мы отходили в сутки не менее чем на пятнадцать километров. Двадцать суток непрерывного отступления. Триста километров пройденного горького пути. Немецкие дивизии преследовали нас по пятам. Как правило, днем мы отражали атаки противника, а ночью совершали марш на восток, до нового оборонительного рубежа.

То, чего так настойчиво добивалось гитлеровское командование, не случилось. Оно хотело остановить наш корпус, завязать серьезные бои, окружить его и уничтожить.

Уже не менее десятка раз «клещи» противника, его танковые подразделения и части мотопехоты вытягивались, чтобы охватить нас с флангов и зажать, но это у немцев не получилось. Корпус успевал свернуться и выскользнуть из клещей. Затем повторялась та же картина: днем – бой, ночью – отход.

Я все пристальней всматривался в лица бойцов и офицеров. Откуда у этих людей такая железная воля, такая стойкость и мужество? Я не помню ни жалобы, ни упрека. Они знали, что значит приказ, и верили, вопреки всем нашим неудачам, потерям, разочарованиям, верили в победу. Слово и воля партии соединяли их в такой поистине чудесный сплав, которому не ржаветь ни в слякоти осенних дорог, ни в тяжелой распутице огорчений.

Ночами, при отходах, мы оставляли небольшую группу прикрытия во главе с офицером на старом рубеже. Задача прикрытия, мы знали это, была, по существу, невыполнима. Против горстки наших бойцов действовали крупные, отборные соединения врага. Как удержать эти соединения маленькому отряду смельчаков?

Но смельчаки-десантники выполняли задачу. Бригада успевала оторваться от противника и занять новый участок обороны.

Мы не надеялись снова увидеть своих храбрецов, и сами они знали, на что идут: их оборонный рубеж был рубежом смерти. Но бывалые воины неспроста говорят, что смелости и отваге сопутствует удача. Скопища немцев часами топтались перед нашей слабенькой обороной, развертывали крупные силы для удара, вызывали танки и бронетранспортеры, теряли десятки солдат от огня наших пулеметов, а потом, ворвавшись в наши окопы, не обнаруживали там никого.

Через два-три дня, через неделю солдаты группы прикрытия догоняли бригаду. Мы с ними простились, но они, отважные, были живы! Мы клялись за них отомстить, но они и сами выполняли великую клятву мщения.

24 октября наша разведка доложила, что мост через реку Сейм в районе Шумаково взорван.

Для нас это было полной неожиданностью. Почему же наши подрывники не подождали, пока переправится корпус? Неужели в штабе 40-й армии забыли о его существовании?

Вслед за нашей бригадой тянулась на машинах артиллерия. Как быть теперь с нею, если и брода, – об этом тоже уже доложили разведчики, – поблизости не оказалось?

Позже мы узнали, что группа саперов, получившая задание пропустить наши отступающие части и с приближением противника подорвать мост, допустила нелепую, непростительную ошибку. Саперы приняли нашу разведку за наступающих немцев. Мост взлетел в воздух перед машинами наших разведчиков!

Было до горечи обидно, однако что же делать? Факт остается фактом. Нужно было немедленно восстанавливать мост.

Моторизованная пехота противника не давала нам ни часа передышки. Как только движение колонны замедлилось, немцы стали разворачиваться для атаки. Мы вынуждены были принять бой в очень невыгодных для нас условиях.

Батальон капитана Александра Наумова занял оборону западнее населенного пункта Шумаково. Задача – обеспечить переправу бригады через Сейм. Десантники Наумова быстро зарылись в землю, а наши саперы принялись за работу. Но гитлеровцы, конечно, не стали ждать.

Во второй половине дня передовые подразделения вражеской мотопехоты двинулись в атаку. Немецкое командование рассчитывало, что его передовому отряду удается с ходу прорваться к мосту. Десантники подпустили атакующих на близкое расстояние и только после сигнала Наумова открыли огонь.

Через несколько минут отлогие склоны Сейма были сплошь усеяны трупами вражеских солдат и офицеров. Остатки их передового отряда откатились на исходные рубежи.

Нужно отдать должное саперам: каждый из них работал за десятерых. Стоя по пояс в ледяной воде, они поднимали новые деревянные опоры, крепили раскоски, заводили балки. Некоторых сносила быстрина: не роняя инструмента, они добирались до берега вплавь и снова занимали, свое рабочее место. Только один человек, их командир, допустил ошибку, но все они чувствовали себя виновными. Я никогда не видел такого жаркого, героического аврала.

А гитлеровцы, казалось, были удивлены нашим решительным отпором у переправы. Подтянув части, они снова предприняли атаку на батальон. Каким-то трем десяткам вражеских солдат удалось добежать до окраины Шумаково. Но только до окраины. Дальше они не прошли.

Обозленное неудачами и крупными потерями, командование немецкой мотопехоты вызвало авиацию. Над боевыми порядками батальона появилась шестерка «фокке-вульфов». Она пронеслась на бреющем полете, поливая окраину деревни из пулеметов, потом развернулась, несколько набрала высоту и стала вести пушечный огонь. Пехота противника снова рванулась к мосту и снова отползла, оставляя на склонах, на осыпях, в руслах ручьев десятки убитых и раненых.

Уже смеркалось, но бой нисколько не затихал: враг стремился во что бы то ни стало овладеть пунктом Шумаково и выйти на этом участке к Сейму. Теперь он атаковал при поддержке пяти или шести батареей артиллерии, и я начинал тревожиться: устоят ли десантники Наумова?

Мы с Чернышевым находились у моста, когда мимо нас по крутому изгибу дороги пронесся всадник. Конников в составе бригады не было, и мы не знали, откуда он появился, этот лихой кавалерист. Перед группой солдат он вздыбил коня, круто развернулся на месте и помчался в нашу сторону. Мы посторонились с дороги, но конь снова вздыбился, заплясал на задних ногах, а всадник ловко, легко соскользнул на землю:

– Товарищ полковник, разрешите к вам обратиться… к товарищу комиссару!

Так вот кто это был, – теперь я узнал его по фигуре и по голосу, – передо мной стоял навытяжку Костя Сумской!

– Обращайтесь, Костя… Что нового?

Он лихо козырнул, стукнул каблуками новеньких трофейных сапог, достал из шапки аккуратно свернутую четвертушку бумаги, передал ее комиссару.

– Четвертую атаку только что отбили… Фашисты, товарищ полковник, штабелями лежат. Однако пятую все же затевают.

Присвечивая карманным фонариком, Чернышев прочитал вслух донесение комиссара батальона Крылова:

«Немцы возобновили пятую атаку и теперь ведут наступление при поддержке артиллерийского огня и штурмовой авиации. Но мы сумели хорошо зарыться в землю, приспособить отдельные строения для укрытия от огня противника, так что потери имеем незначительные. Думаем, что это последняя их атака. Они вынуждены будут отказаться от безрезультатных атак. К стрелковому оружию у нас осталось мало боеприпасов. Как герои, дерутся бойцы – их пулеметы работают отлично».

– Спасибо, товарищ Сумской, – сказал комиссар. – Где ты раздобыл такую сивку-бурку?

– Конечно, у немцев, товарищ комиссар! – браво доложил Сумской и щелкнул каблуками. – Лошадь, как видно, из самой Германии притопала: немецкое тавро на крупе выжжено и по-нашему, по-русски не понимает.

Комиссар улыбнулся.

– Где там не понимает: вон как ты пронесся, будто камень с кручи слетел… Но погоди, почему же без седла?

– Такая досталась, товарищ комиссар. Был я в разведке с товарищем. Мы немецкую повозку прямо в степи встретили. На повозке три фашиста. Эту «троицу» мы сняли, а повозку гранатой случайно повредили. Я с детства к лошадям слабинку имею.

Он обернулся ко мне:

– Что прикажете передать комиссару батальона, товарищ полковник?..

– Передайте, товарищ Сумской: стоять на рубеже до моего распоряжения.

– Есть, до распоряжения!..

Он взялся за гриву коня, плавно и легко взлетел на его спину. Вороной только почувствовал уверенного седока, с места рванул галопом под гору.

– Ковбой!.. – засмеялся Федор Филиппович. – Право, настоящий ковбой. А ведь паренек оправдывает свое слово. Комбат уже представил его к награде.

Комиссар батальона Крылов не ошибся: затемно немцы отказались от бесцельных атак. Они, конечно, понимали, что упускают редкую возможность расправиться с десантниками. Прижатые к реке, мы имели единственный выход из положения: стоять насмерть. Но когда мы останавливались, – с нами не так-то просто было справиться. Немцы понимали это.

Ночью мост кое-как был восстановлен. Через него можно было пропускать лишь по одной машине, и то на очень тихом ходу… Вот первая машина осторожно двинулась к восточному берегу; сложное деревянное сооружение заскрипело и закачалось. Прошла вторая машина, третья…

– Переправимся, комиссар!..

Чернышев дернул меня за рукав.

– Тише… Он может от звука рухнуть.

В усталом его голосе я расслышал радость.

От автоколонны к нам подбежал, запыхавшись, офицер. Я присмотрелся и узнал начальника оперативного отделения бригады капитана Зайцева.

– Как видно, товарищ Зайцев с новостями?

Он близко наклонился ко мне, зашептал возбужденно:

– Так точно, товарищ полковник… Интересная новость!

Мы отошли в сторонку, присели на бревно.

– Я к вам из штаба, от майора Борисова… – торопливо рассказывал капитан. – Перед вечером к нам пришли трое гражданских. Все – комсомольцы из села Гутрово. Я сам проверил их документы, – сомнений как будто нет. Говорят, что в их селе и в соседнем селе – Букрееве скопилось много немецких автомашин. Все улицы, огороды, сараи забиты машинами. Охраны – почти никакой: немцы уверены в полной безопасности ночлега. Правда, по улице ходят два солдата: посвистывают да жителей пугают. Комсомольцы рассказывают, что все водители машин разместились на ночевку в крестьянских домах, а солдаты и офицеры расположились в здании школы. Из школы они всех выгнали и объявили, что пока идет война – занятия запрещены…

– Ясно, товарищ Зайцев. Что предлагает начальник штаба?

– Товарищ Борисов предлагает рейд в тыл противника. Комсомольцы из Гутрово согласны стать проводниками. Славные ребята, им верить можно, – нашего человека сразу видно. В Шумаково у них сестры, а у одного – бабушка и брат. «Пойдемте к нашим родственникам, – говорят, – они поручатся, что мы не подведем»…

Теперь я понимал, почему волновался Зайцев: ему не терпелось получить разрешение на этот ночной рейд. Но и меня и Чернышева заинтересовала возможность смелой операции. В автоколонне противника, конечно, имеется бензин, а в нашей бригаде каждый литр горючего на учете.

Мы немедля наметили план ночного рейда. Борисов должен был отобрать группу десантников в сорок человек, включив в нее восемь шоферов. Ночная операция возглавлялась опытным офицером. Отряд, во главе с энергичным и смелым старшим лейтенантом Сабодахом, в сопровождении трех местных комсомольцев, получал сложную задачу. Ни разу еще за время отхода нам не приходилось проводить таких ответственных мероприятий без ведома вышестоящего командира. Однако я верил в успех, а успех зависел от тщательной подготовки бойцов отряда к действиям в условиях ночного времени и в незнакомой обстановке. Возникало множество мелочей, и могло возникнуть еще больше неожиданностей, которые следовало заранее предусмотреть, чтобы избежать напрасного риска.

Старшему лейтенанту Сабодаху задача пришлась по характеру. Не теряя ни минуты, он принялся за дело. Добровольцы явились по первому слову, и не сорок человек – значительно больше, но Сабодах отбирал тех бойцов, которых знал лично. Он разбил отряд на группы и назначил старших групп. Даже отделение тыла было предусмотрено: в него вошли четыре солдата и разведчица – Машенька из Мышеловки.